Инна Бачинская
Ошибка Бога Времени
…«Я вспоминаю солнце… и вотще стремлюсь забыть, что тайна некрасива». Тайна – некрасива, мой Стак. Тайна – всегда некрасива…
Аркадий и Борис Стругацкие,Поиск предназначения, гл. 10
Все действующие лица и события романа вымышлены, и любое сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.
Автор
Пролог
Женщина в распахнутой норковой шубке вошла в вестибюль жилого дома номер двенадцать на улице Чехова, прошла мимо консьержки, не замедлив шага, не ответив на почтительное приветствие толстой сонной девахи, выглянувшей из окна кабинки. Споткнувшись на первой ступеньке, ухватилась рукой за перила, с трудом удерживаясь на ногах. Сверху навстречу ей спускалась пожилая дама с рыжей пушистой собачкой на поводке. Она смерила неодобрительным взглядом женщину в норковой шубе, которая почти висела на перилах, опустив голову, словно прятала лицо или пыталась рассмотреть что-то на полу. Ощутив сильный запах спиртного, дама поморщилась, вздернула подбородок и прошла мимо, не поздоровавшись. Собачка собралась обнюхать мех, пахнущий улицей и снегом, но хозяйка дернула за поводок, и песику ничего не оставалось, как побежать следом.
А женщина в норковой шубке, словно собравшись с силами, стала подниматься по лестнице, останавливаясь через каждые две-три ступеньки и надолго застывая. Казалось, она мучительно пыталась что-то вспомнить. Поднявшись на третий этаж, женщина долго копалась в сумочке в поисках ключа, вываливая на коврик у двери всякое добро вроде квитанций, перчаток, блестящих тюбиков губной помады, монеток. Найдя ключ, она долго не могла попасть в замочную скважину – так дрожали руки. Наконец ей удалось отпереть дверь, и она вошла в темный длинный коридор, постояла минуту-другую, нашаривая выключатель. Захлопнула за собой дверь, так и не подняв выпавших из сумочки предметов.
В коридоре она сбросила шубу на пол, переступила через нее и пошла в гостиную. Движения ее напоминали движения автомата. Свет в гостиной она не зажгла, и там было почти темно. Она добралась до тахты, тяжело рухнула на нее. Повозившись, свернулась клубком, накрылась с головой пледом и закрыла глаза. В комнате стояла та особая тишина, которая бывает в пустых квартирах. Неясные звуки доносились извне, тикали старые высокие часы с башенкой, стоявшие в углу, – мерный глухой звук, который тут же подхватывало короткое быстрое эхо. Маятник, как светлый луч, ритмично скользил взад-вперед и казался живым. Женщина представляла себе, как сыплются горошины в жестяной таз, одна за другой, долго, бесконечно и безнадежно. «Часы, – подумала она, – как громко… громко…»
Она не знала, сколько прошло времени. Поздний вечер перешел в зимнюю ночь, подсвеченную неверным светом городских огней. В темноте выделялись длинные серые прямоугольники окон. Женщина отбросила плед, села, опустив ноги на звериную шкуру на полу. Потом, словно приняв наконец решение, подошла к серванту, открыла нижнюю дверцу, достала узкую продолговатую коробку. В коробке лежали разноцветные ароматические свечи. Она закрыла дверцу серванта, положила коробку на пол. Двигаясь на ощупь, по-прежнему не зажигая света, принесла из кухни спички и несколько обычных стеариновых свечей, которые держат на всякий случай в любом доме. Достала из коробки лиловую свечу, чиркнула спичкой. На стене, как в китайском театре теней, возникла громадная узкая колеблющаяся человеческая фигура с непомерно большой головой. Наклонив свечу, женщина накапала воска на пол, поставила свечу в мутную горячую лужицу. Достала другую, желтую, снова накапала воска на темный блестящий паркет, вдавила свечу в лужицу. Еще одна свеча, еще и еще… По комнате поплыли удушливые ароматы сандала, ванили, лаванды. Трещали фитили, метались по стенам тени… Одна, две, три – тринадцать горящих свечей, тринадцать неверных оранжевых языков пламени… Светящаяся дорожка через всю комнату…
Женщина стояла на пороге комнаты, рассеянно глядя на свечи. Они напомнили ей елочные свечи из далекого детства… Новый год, нетерпеливое ожидание, радость, какие бывают только в детстве, когда веришь в чудо, Деда Мороза и Снегурочку, в то, что исполнятся все желания… Ей даже почудился запах мандаринов и хвои… Она втянула воздух – нет, показалось. Ароматы горящих свечей причудливо смешались, и в комнате стало трудно дышать.
Две свечи она поставила на пороге ванной комнаты, еще две – на туалетном столике. Они отразились в зеркале, и стало казаться, что их не две, а четыре. Женщина открыла кран и стала неторопливо раздеваться. Роняла одежду на черно-белый кафельный пол. Ей пришло в голову, что такие полы бывают в операционных. Некоторое время она сосредоточенно рассматривала белые и черные квадраты. Потом, обнаженная, подошла к зеркалу. Из-за дерганых бликов огня что-то ведьмовское чудилось в ее облике. Запавшие глубокие глаза, угрюмая усмешка… острые ключицы, темные соски, глубокая впадина пупка… Она потянула ручку зеркального шкафчика, долго искала что-то внутри, роняя в раковину умывальника разную мелочь, достала наконец некий предмет, который с легким стуком положила на мраморную столешницу. Принесла из гостиной высокий стакан с коньяком. Все так же не торопясь, ступила в горячую воду. Через открытую дверь ей была видна дорожка из свечей. Она взяла стакан с теплым коньяком и, морщась, стала пить мелкими глотками. Допила до дна, вытянула руку, разжала пальцы. Стакан упал на пол, разлетевшись вдребезги, чего она просто не заметила. Она лежала в горячей воде, чувствуя затылком жесткий холодный край ванны… Взгляд ее был прикован к ярким расплывающимся огням свечей. Она вытащила из воды тяжелую левую руку, некоторое время рассматривала покрасневшую кожу, словно вспоминая, что нужно делать… Потом провела бритвой, зажатой в правой руке, по внутренней стороне запястья, там, где бились тонкие голубые жилки… Боли она не почувствовала; смотрела рассеянно, как темные струйки, заскользившие по руке, мгновенно окрасили воду сначала в розовый, затем в ярко-красный цвет…
Словно испугавшись того, что сделала, она спрятала руку под воду. В какой-то миг она ощутила легкое дуновение холодного воздуха на своем лице, услышала неясный шум в комнатах и увидела тень, мелькнувшую в дверном проеме…
Кто-то большой, черный стоял там и смотрел на нее провалами глаз, кто-то, кого она уже не могла ни узнать, ни удержать в гаснущем сознании. Она попыталась улыбнуться этой тени и сказать, что все хорошо, но не удержать было тяжелые веки, глаза ее закрылись, а когда открылись снова, в дверном проеме уже никого не было. Только знакомый уже сквознячок мазнул по лицу и дернулось пламя свечей.
Ей действительно было хорошо. Казалось, что она, невесомая и прозрачная, летит в теплом густом воздушном потоке… Летит на далекий призывный свет, зная почему-то, что там – покой и прощение.
«Свет, – подумала она, – свет… сколько света… огонь… жизнь…»
Глава 1
Алхимия любви
Неподвижно висит
Темная туча в полнеба…
Видно, молнию ждет.
Мацуо Басё (1644—1694)
– Ты такой красивый…
– Обыкновенный! Не выдумывай!
– Ты меня любишь?
– Ты же знаешь…
– Скажи!
– Я тебя люблю!
– Очень?
– Очень! Ты мое чудо нежданное-негаданное…
– Это ты мое чудо! Хочешь вина?
Мужчина поднялся – высокий, широкоплечий – и нагой отправился в кухню. Женщина смотрела ему вслед. Хлопнула дверца холодильника, звякнуло стекло. Она натянула кружевную короткую сорочку, уселась поудобнее, подложив под себя подушки. Взбила волосы. Он вернулся с двумя бокалами, один протянул ей. Присел на край тахты.
Они пили вино – она, запрокинув голову, мелкими глотками, он – не сводя с нее смеющихся глаз. Допив, она протянула ему пустой бокал.
– Еще?
– Иди сюда! – она притянула его к себе. – Я соскучилась!
Зазвонил мобильный телефон в черной блестящей сумочке на журнальном столике, и женщина вздрогнула.
– Ответишь?
– Нет! К черту!
– Не боишься?
– Я? – она расхохоталась. – Дурачок! Я никого не боюсь, понятно? А теперь, когда мы вместе, тем более. Мы вместе?
Он кивнул.
– Немного фарта, и видали мы их всех! Мы уедем, начнем жизнь сначала… Этот паршивый городишко надоел до чертиков! Здесь ничего не меняется – ни соседи, ни лица, ни витрины… Сплетни, подглядывание, подслушивание, мелкие гадости соседу… Живем на виду, как в деревне! Господи, как я хочу убраться отсюда подальше! В столицу! Откроем дело, купим дом, шикарную машину… две! Я буду устраивать приемы… Если бы ты знал, как я устала! Самое главное – мы свободны, сильны, нас ничто и никто не связывает. Мы уйдем, громко хлопнув дверью, не оглянувшись, отряхнув прах… И никогда сюда не вернемся!
Мужчина с улыбкой слушал.
– Ты мне веришь? – она заглянула ему в глаза.
– Верю, – он взял ее лицо в ладони. – Ты сильная, свободная, предприимчивая. А деньги откуда?
– Достанем! Двое умных, свободных и сильных…
Он рассмеялся и поцеловал ее в губы.
– Не смейся! – увернулась она. – У нас все будет! Ты должен мне верить!
– Фантазерка ты моя!
Они целовались, тесно обнявшись, сплетясь телами… Полетел на пол сбитый с журнального столика недопитый бокал, разлетелись холодные брызги. Женщина вскрикнула и расхохоталась…
– …Молчи и слушай! – сказала она, коснувшись пальцем его губ. – Я все обдумала.
– Ты еще и мыслитель, – пошутил он, целуя ей пальцы.
– Я вообще способная! Я способна на все! И меня никто не остановит. Нас. Слушай. Только не перебивай. У нас все будет.
– Когда?
– Скоро.
– Мы ограбим банк?
– Да. Не струсишь?
– С тобой? Нет. Я готов… на все. Пушка есть?
– Обойдемся без крови и пушек. Слушай. Пока в общих чертах, к черту детали! Самое главное – здесь! – она постучала себя пальцем по лбу.
– Стратег!
Мужчина смотрел на подругу с умилением и жалостью, она казалась ему маленькой незрелой бедной девочкой, которая рассматривает игрушку на витрине магазина – дорогую, нарядную, яркую… как у других девочек. Они такие разные во всем, и то, что она обратила на него внимание… Какая там игрушка – наоборот, он силен, опасен и везуч! Он хмыкнул. Она взглянула вопросительно, и он кивнул, мол, все в порядке, все чудесно. Не то чтобы он не знал себе цену, нет! Он пользовался успехом у женщин, у него были подруги, и немало, но никто не строил с ним планов на будущее. Так, скорый секс «для продувки системы» и – разбежались. Да и не нужны ему были долговременные связи… так складывалась жизнь. С Пумой… он придумал ей имя – Пума, за гибкость и стремительность, – совсем другое, здесь не только секс… или любовь… Ладно, пусть любовь. Или страсть… вон как его корежит и переворачивает при одной мысли о ней! Он узнает ее шаги… Она всегда спешит, летит наверх через две ступеньки, от нетерпения забыв о лифте. Теперь все серьезнее, теперь речь идет о вещах, о которых он не задумывался, – о будущем. Он пашет за троих, добирается вечером до постели, падает – и до утра. Пума спросила однажды, состроив одну из своих забавных гримасок: «Это твой потолок?» И, ткнув пальчиком в грудь, сказала: «Ты заслуживаешь большего. Мы оба заслуживаем большего, понял?» Подруга действует с размахом, и их будущее она планирует с целеустремленностью боевой машины. Это смешит и трогает его – в хрупком теле Пумы таится пламенный мотор, союз твердого металла и затейливой мысли изобретателя! Таран, бронебойная машина, танк… Танк «Бесстрашная Пума»! Можно – «БП».
Он ей не верит, он снисходителен, он относится к ее планам как к детским сказкам, но слушает с удовольствием и улыбается до ушей – почему бы и нет? У них будет дом? Прекрасно! Давай помечтаем! Только обязательно мастерская в подвале, там же спортзал и большой кабинет на первом этаже, и чтобы сад перед окном. Окно большое, во всю стену. А в саду – жасмин и бузина… Мама всегда варила варенье из бузины против простуды, и у него, маленького, чесались и краснели губы от этого варенья, но кашель проходил.
И розы, добавляет она. Обязательно розы. Темно-красные, желтые и кремовые. А ты знаешь, что у роз, как у людей, есть имена и фамилии? Красная роза Патрисия Каас! Или палевая – Мария-Антуанетта!
– И машина! – подхватывает он игру. Это кажется ему игрой. И машина! Две! Три! Десять! Двадцать!
– Идем до конца? – спрашивает Пума серьезно.
– Всегда готов! – отвечает он шутливо.
– И сразу сваливаем?
– В ту же самую минуту! Улетим в большой свет, как медная копейка!
– Золотая! Ты в меня веришь?
– Да. Давай излагай!
– Пусть созреет. Идея должна созреть…
…Он провожает ее до машины, они целуются…
Некто, слегка подшофе, проходящий мимо, тощий и слегка небритый, руки в брюки, остановился под деревом у края тротуара и с отвращением наблюдает за трогательным прощанием, сплевывает сквозь зубы злобно и бормочет что-то. Потом долго рассматривает номер дома, откуда вышла пара, презрительно фыркает, поминая ненасытных сучек, которые готовы с первым встречным…
– Зараза! – бормочет прохожий невнятно, привалившись плечом к стволу дерева и дирижируя правой рукой. – Всю жизнь одно и то же! И каинова печать на лбу, и хоть бы хны! Ни стыда, ни совести, блин! Вращается, блин! С этим придурком… вцепилась как вошь в кожух… не отдерешь! Сожрет с костями и не подавится! И этот самоубийца, тоже мне, герой-любовник, лезет в петлю, придурок! Осссподи, ну что они себе думают? Ну, подожди, дождешься ты у меня! Теперь не отвертишься, выдра! За все спрошу, ты у меня попляшешь! Тьфу!
Человек отлепился от ствола и не торопясь побрел в сторону новостроек, бормоча и размахивая руками…
Глава 2
Известно ли вам, что такое мораль?
Зал для заморских гостей
Тушью благоухает…
Белые сливы в цвету.
Ёса Бусон (1716—1783)
Марат Николаевич Сокуров, генеральный директор «Продимпортторга», солидный, торжественный, в строгом черном костюме с бабочкой – чуть подрагивают румяные желейные щечки, подпираемые жестким крахмальным воротничком ослепительно-белой рубашки, – председатель торжественного собрания. Собрания – не в том обычном смысле, который мы привыкли вкладывать в это слово, а в смысле более широком: собрание как стечение народа, форум, встреча, событие международного масштаба, которое войдет в историю города и будет записано на городских скрижалях (кому известно, что это такое?). Лучшие представители общественности города и иностранные гости собрались сегодня на международный семинар «Культура, мораль и терпимость», совместными спонсорами которого являются партнеры по бизнесу – французский торговый дом «De Mallo et fils» и местная компания «Продимпортторг».
Какая связь между торговлей и моралью, может спросить удивленный читатель. Никакой, разумеется. Даже наоборот! Но, поскольку дела у партнеров идут хорошо, даже отлично, то «Продимпортторг», известный своей благотворительностью, решил отметить восьмилетие деловых связей с французами организацией международного семинара. Прижимистые французы вначале отказались было участвовать в мероприятии, но вовремя вспомнили, что собираются строить в области совместное предприятие по переработке гречихи, которая издавна является коньком местного сельского хозяйства, а потому не мешало бы подружиться с местными властями и заручиться их поддержкой.
Для семинара все было готово еще в прошлом году, но непредвиденное трагическое обстоятельство помешало его проведению. Некоторое время вообще считалось, что проект прогорел, но пришло время, и вот пожалуйста, действо состоялось! Гости приехали – пестрая заморская компания, свои собрались – городская администрация, пресса, деятели культуры.
Марат Николаевич занимает центральное место в президиуме. По обе стороны от него расположились почетные гости. Марат Николаевич выжидающе смотрит в зал. Дождавшись относительной тишины, он поднимается и говорит мужественным баритоном:
– Уважаемые дамы и господа! Мы собрались сегодня в зале Центра по развитию культурных и деловых связей с Францией, более известного как Французский центр, чтобы принять участие в замечательном, я бы сказал историческом, событии в жизни нашего города, о котором будут вспоминать наши дети! – Он переждал легкий шелест и смешки в зале. – Я говорю о международном семинаре «Культура, мораль и терпимость». Почему, спросите вы, такая необычная тема? Почему не экономика, политика, Интернет? Что было бы гораздо ближе по духу к той сфере, в которой вращаются оба спонсора, – торговле? Почему такие вечные, я бы сказал, вневременные темы, как культура, мораль и терпимость? Что можно сказать о них в наше жестокое время, когда идет борьба за выживание? Да и существуют ли они сегодня, когда мир превращается в global village, когда чудище с разинутой пастью, образно выражаясь, глобализм, наступает на всех фронтах, размывая сами эти понятия до набора расхожих фраз-штампов, в которые уже никто не верит? Может, это понятия вчерашнего или даже позавчерашнего дня? – Оратор делает долгую паузу и обводит глазами зал. – Нужны ли они нам теперь, как взаимосвязаны и что такое общество, лишенное культуры, морали и терпимости, – вот вопросы, на которые мы попытаемся все вместе найти ответ.
Лицо Марата Николаевича серьезно и вдохновенно, он проникнут сознанием важности происходящего. Переждав жидкие аплодисменты, он говорит теперь голосом менее торжественным, напоминая радушного хозяина, встречающего гостей.
– Позвольте представить вам наших гостей – участников семинара. Я уверен, вы знакомы с господином Ги де Малло, который присутствовал на открытии Французского центра и который так часто бывает в нашем городе, что я даже не уверен… – Марат Николаевич якобы беспомощно умолкает, но, собравшись с силами, продолжает, – …можно ли назвать его гостем. Возможно, городской администрации пора рассмотреть вопрос о предоставлении господину де Малло статуса почетного горожанина… – Он с улыбкой пережидает аплодисменты и одобрительный смех в зале.
Господин де Малло вскакивает со своего места, прижимает руки к груди, радостно улыбаясь, раскланивается направо и налево. Это маленький изящный человек со смуглым приятным лицом.
– Бонжур! – говорит он сипловатым голосом французских шансонье и добавляет по-русски: – Очень спасибо, рад, благодарю, весьма!
Он машет обеими руками отдельно, затем соединяет их в замок, поднимает над головой и снова машет. Зал, в лучших традициях дружбы народов, радостно машет в ответ.
– Профессор Шаши Мангула, наш почетный гость из Индии, – продолжает председатель. Темнолицый немолодой человек встает и с достоинством раскланивается.
– Господин Жерар Гюбер, – представляет следующего гостя Марат Николаевич, дождавшись, когда профессор Мангула усядется на свое место. – Директор библиотеки Парижского исследовательского центра по вопросам информационной этики и авторского права.
Поднимается крупный, атлетического сложения мужчина с усами д’Артаньяна, кланяется, улыбаясь, разглаживает правый ус.
– Мадам Эльза Эсперанца Кунц-Барбера, председатель Центра по культурным связям со странами мира, Буэнос-Айрес!
Сухощавая черноволосая дама с горящими глазами кивает, улыбаясь, подносит к губам микрофон и старательно произносит:
– Здраф-ствуй-те! Очень ра-да!
– Господин Лешек Конопницкий, заведующий отделом Краковского исторического музея.
Аплодисменты!
– Госпожа Лидия Даль Доссо, председатель Культурного фонда д’Аннунцио, Италия.
Бурные аплодисменты! Госпожа Лидия Даль Доссо, растрепанная седая дама лет шестидесяти в ярко-красной хламиде, которая с нетерпением ожидала своей очереди быть представленной, вскакивает с места, громко кричит: «Буонджорно!» и посылает присутствующим воздушные поцелуи. Она даже слегка подпрыгивает при этом, звеня многочисленными украшениями, демонстрируя бурный средиземноморский темперамент. Задевает рукой бутылку с минеральной водой, опрокидывает ее, ловит на лету, со стуком ставит на стол, радостно смеется.
И так далее.
Гостей всего восемь. Закончив представление, Марат Николаевич предлагает почтить минутой молчания память замечательного человека, чьими стараниями был создан Французский центр, которому, к сожалению, не довелось самому… Евгения Антоновича Литвина. Зал дружно поднимается, захлопав сиденьями кресел.
Юлия сидела в третьем ряду слева. Марат Николаевич убеждал ее сесть в президиуме, но она отказалась. Рядом с ней сидела ее близкая подруга Ирка, жена Марата Николаевича, Маратика, или просто Марика для своих, которая с удовольствием бы заняла место в президиуме, но никто ей этого не предложил. Ирка ядовито шипела в ухо Юлии:
– Нет, ты посмотри на него! Голос, манеры, щеки надул – дипломат хренов! Хлебом не корми, дай языком помолоть! А морда! Ты только посмотри на эту морду, Боже ж ты мой, аристократ! Благородный отец! Ну, полный абзац! Я сейчас уписаюсь!
Ирка, тощая, вертлявая, с сильно накрашенным лицом, в шикарном золотом платье, прикрытом черной кружевной шалью на время официальной части, с блестящими побрякушками на шее и в ушах, была похожа на райскую птицу. И Юлия как-то особенно остро почувствовала свою бесцветность – монашеское черное платье, скромную прическу и отсутствие макияжа. Ей было неинтересно. На семинар ее вытащила Ирка, которую, разумеется, интересовали не столько проблемы культуры и морали, сколько прием после семинара. Она вертела головой, рассматривая публику, и делилась впечатлениями с Юлией, которая слушала вполуха.
– Ты посмотри на первую леди! – хихикала Ирка. – Ты посмотри, что эта идиотка на себя напялила! Умора! Куда смотрит имиджмейкер? Есть же у них там кто-нибудь по пиару! Разве можно выпускать ее на люди в таком прикиде?
А примадонна! С ума сойти! Ты только посмотри на нее! Великая актриса, Мэрилин Монро! Подтяжку в столице делала, золотые нити вставила, Речицкий проспонсировал, теперь можно играть, как на барабане! Вот увидишь, на приеме будет клеить француза с усами. Директер де ля библиотек! А де Малло похож на педика, боевой соратник твоего Женьки. Видела бы ты, как он к Марику присосался, с ума сойти! Так и кинулся. Слушай, а может, и усатый, а? С французами никогда не знаешь. Хотя и у нас теперь этого добра навалом!
А Марик, Марик! Ты только посмотри, как этот подхалим вибрирует – как же, за начальство подержится, как за папу римского, водичку наливает, а морда, морда! Как же, при исполнении, генеральный директор! Ты знаешь, он уже и статью заказал, Лешка Добродеев, журналюга недоделанный, сочиняет. Твой дружок, между прочим.
Юлия сидела вялая, безучастная, не испытывая ни малейшего интереса к происходящему. Раз или два она улыбнулась, слушая Ирку, но больше всего ей хотелось домой. Хотелось снять платье, которое было ей велико, сбросить туфли, заварить чай покрепче и улечься перед телевизором, выключив звук. Смотреть, не вникая в мельтешение лиц и рекламных картинок. Она не жалела, что пришла сюда, но сейчас ей хотелось домой. Ирка права, ей надо бывать на людях. Кто ж спорит…
У Ирки приятные духи, надо будет спросить, как называются. А платье чересчур яркое, даже глазам больно; но, подумала Юлия уже в который раз, как ни странно, ей идет. Сама Юлия ни за какие коврижки не надела бы такое, но на Ирке платье смотрится. Удивительно, но на Ирке смотрится решительно все: и рокерская кожаная куртка в металле, и джинсы в облипку, расшитые бисером, и мини-юбки, едва прикрывающие задницу, и блескучие майки с вырезом до пупа, и усыпанная камешками, расшитая кружевами джинсовая роба – последнее приобретение, по слухам, последний писк моды.
Марик, респектабельный, безукоризненно одетый, с подобранными в тон костюму галстуком и носками, только вздыхал, глядя на варварские женины туалеты, а однажды, не выдержав, с горечью пожаловался Юлии, что Ирка одевается, во-первых, не по возрасту, а во-вторых, абсолютно безвкусно, и ему бывает за нее неловко, и что было бы неплохо, если бы она, Юлия, повлияла на Ирку по старой дружбе. Юлия только рассмеялась в ответ – переубедить Ирку, если она твердо решила натянуть розовые колготки под голубую юбку, никому не под силу.
– Марик, не переживай ты так, – сказала она ему. – Ирка что ни наденет, ей все к лицу. Согласись, ни одна женщина не умеет носить вещи, как Ирка. А это редкое искусство, поверь мне!
Марик только вздохнул в ответ – то ли согласился, то ли нет.
– Юлька, смотри! – Ирка ткнула Юлию локтем. – Смотри, жена Грабаря! Верста коломенская! Моделька, ни рожи, ни кожи, ни сисек! Лечится от бесплодия, грехи бурно проведенной молодости. Его первая смотрелась намного лучше. Но они ж все, как сделают первый миллион, дуреют и кидаются на молодых. Никому не нужны старые клячи! Ты б видела ее норку! Дизайнерская, отвалил немерено!
В перерыве Ирка вытащила Юлию в фойе. К ним подходили, здоровались, с любопытством поглядывали на Юлию, говорили, что она прекрасно выглядит. Ирка сияла. Она, в отличие от Юлии, прекрасно чувствовала себя в толпе. Она цепляла знакомых и полузнакомых, хохотала, играла глазами. Казалось, она пьянела от взглядов, начинала говорить двусмысленности, заигрывала с мужчинами в присутствии жен, ее несло и, бывало, заносило слишком далеко. Доходило до скандалов – однажды оскорбленная жена обозвала ее хамкой, а Ирка вцепилась ей в волосы; в другой раз она выплеснула бокал шампанского в лицо какому-то типу, который распустил руки.
Ирка громко смеялась и кричала Юлии:
– Юлька, ты чего такая кислая? Встряхнись! Жизнь продолжается!
Появился Марик, сунулся было к ним, но, увидев, в каком состоянии жена, тихо исчез.
Прима, как и следовало ожидать, вовсю кокетничала с директором библиотеки, похожим на д’Артаньяна. Она, красиво прищурившись, держала за тонкую ножку фужер с шампанским и рассказывала о пьесе, где она играет известную французскую актрису с трагической судьбой. Говорила она по-французски, запинаясь и помогая себе руками. Сверкали кольца.
– Уи, мадемуазель, уи, – повторял француз, подкручивая мушкетерские усы и улыбаясь. – Да, да, абсольмо!
Мэр подружился с индийским профессором Шаши Мангулой и через переводчика делился с ним своими мыслями по поводу окружающей среды.
Юлии все больше хотелось домой. «Забиться в нору», – подумала она. Любопытство людей смущало и раздражало ее. Она чувствовала себя старухой в своем черном монашеском платье и представляла, как сбрасывает его и заворачивается в широкий мягкий халат столетней давности и устраивается с чашкой чая на кухне перед маленьким телевизором. Или на широкой мягкой тахте, потеснив теплого спящего Лапика, включает торшер под желтым абажуром и открывает книгу. Ей хотелось оказаться среди знакомых предметов и родных запахов. Она уже собиралась сказать Ирке, что уходит, как вдруг увидела…
К ним пробирался сквозь толпу высокий парень. Глаза их встретились, и Юлия вспыхнула. Она подумала, уже в который раз, что он похож на… какого-то актера! Что-то связанное с драками и мордобоем. Как же его? Не вспомнить…
– Добрый вечер! – парень внимательно, без улыбки смотрел на Юлию.
– Я Ирина! – вылезла Ирка, протягивая ему руку. – Подруга Юлечки. А вы…? – в глазах ее прыгали черти.
– Юлии Павловны, – машинально поправила Юлия.
– Мы с тобой девушки молодые! – засмеялась Ирка. – Можно и по имени!
– Очень приятно, Ирина! Я – Алекс, – парень подержал Иркину ладонь в руке и добавил, обращаясь к Юлии: – Я хотел прийти, когда узнал про Евгения Антоновича, но как-то так получилось… не сумел. Я узнал не сразу, я уже не работал в «Торге»… Мне очень жаль, он был замечательным человеком…
– Спасибо, – выдавила из себя побледневшая Юлия.
– Я принесу вам что-нибудь? – полувопросительно сказал Алекс.
– Мне вина! – закричала Ирка.
– Спасибо, мне воды, – сказала Юлия.
– Шикарный мужик! – вздохнула Ирка. Они обе смотрели ему вслед.
– Откуда ты знаешь?
– Чувствую! Я, к сожалению, их чувствую, и никаких иллюзий. Всю их породу можно разделить на три типа. Или четыре. Марик – раз! – Ирка загнула мизинец. – Твой Женька – два. Всякая шушера – три.
– А кто же тогда… он? – проявила слабый интерес Юлия.
– Новое поколение, – ответила Ирка серьезно и загнула большой палец. – Они – другие. Четвертый тип!
– В чем другие?
– Индивидуалисты! В комсомоле не состояли. Не затраханы идеологией. Рассчитывают только на себя. Идут к цели напролом и уверены, что любые средства оправданны. Именно в этом они идеалисты. И сегодняшний семинар – фигня, так как мораль им не нужна. А главное их качество – молчание. Они идут к цели молча, как волки. Если бы ты знала, как мне нравятся молчаливые мужики! Марик с его вечным трепом у меня уже вот где! – Она провела ребром ладони по горлу. – Рот не закрывается, а как до дела – извините!
– Откуда ты все про них знаешь?
– Сочиняю, – засмеялась Ирка. – У меня всегда было богатое воображение. Вот я и воображаю. Кто он такой?
– Работал у мужа, – сказала Юлия и зачем-то добавила поспешно: – Я его почти не помню, так, видела всего раз или два…
Ирка взглянула внимательно, ухмыльнулась и спросила в лоб:
– Между вами что-то было? – Она была неплохим физиономистом…
– Ты с ума сошла! – воскликнула Юлия. – Что ты несешь? Я его совсем не знаю!
– Ладно, мать, не парься! Шутка. Куда тебе… А вот я бы его не пропустила. Может, сбежим? Он вроде один. Женат, не знаешь?
Юлия пожала плечами и отвернулась. Ирка была ей неприятна…
Вернулся Алекс. Протянул Юлии высокий стакан с соком, а Ирке – бокал с красным вином.
– Воды, к сожалению, не было.
– Спасибо, – сказала Юлия. – А вы ничего не пьете?
– Мне еще работать. Если я выпью, ночь пропала. Совсем не переношу алкоголя.
Он смотрел на Юлию без улыбки, внимательными темно-серыми глазами, и она подумала, что он жалеет ее. И еще – он все помнит, он ничего не забыл. Она отвела взгляд, ей было не по себе.
– По ночам нужно заниматься совсем другими делами, – хмыкнула Ирка, стрельнув глазами, отпила из своего бокала и облизала губы, как героиня порнофильма.
– Я, пожалуй, пойду, – сказала Юлия, чувствуя тоску и раздражение. Ей была отвратительна нетрезвая Ирка, откровенно заигрывающая с Алексом; его жалость была Юлии неприятна. Она вдруг вспомнила, что плохо одета – платье висит на ее исхудавшем теле, как на вешалке, и не накрашена, о том, что давно не рассматривала себя в зеркале… Почувствовала – еще минута, и она разрыдается. И мутный осадок вины, которая никуда не делась… и уже не денется.
– Ты чего? – воскликнула Ирка. – А прием? Оставайся! Марик отвезет. – С нее мгновенно слетел весь напускной кураж, в глазах появилась растерянность. – Юлечка, ты чего? Плохо себя чувствуешь?
– Нет, просто устала немного, не беспокойся. Отвыкла от толпы. Потом расскажешь, ладно?
– А может… Хочешь, я с тобой?
– Нет! Оставайся.
– Отвезти вас? – предложил Алекс, по-прежнему не сводя с нее внимательного взгляда.
