Ирена Гарда
Первая женщина на русском троне. Царевна Софья против Петра-«антихриста»
– Боже мой, Софьюшка, я глупец, последний глупец… Ты обиделась, что я назвал тебя своей дочерью? Ну, прости же меня, старого дурака. Ты такая юная, умная, красивая… Я не достоин тебя.
Он еще что-то бормотал, не умолкая, пытаясь разобраться в вихре обуревавших его чувств, где в тугой клубок завязались любовь к жене и сыну, привязанность к Софье и раскрывавшийся перед ним бескрайний горизонт возможностей, связанных с ее любовью. Не то, чтобы он цинично воспользовался чувствами юной девушки, нет!, но искушение получить почти царскую власть было слишком велико. Если он ответит на ее любовь, то сможет воплотить в жизнь все те прожекты, от которых посвященные приходили в восторг. Он сможет вместе с Софьей сделать Московское государство величайшей державой, и Европа падет к ее ногам. Он сможет… Тут перед внутренним взором князя встали его жена и сын. А что будет с ними? Он сильно и страстно любивший свою жену, будет вынужден делить ложе с другой женщиной. Какой позор! Да, он хотел иметь власть, много власти, чтобы сделать мир счастливее, но не добытую такой ценой! Что люди будут говорить вокруг?
Но призрачный царский венец уже засиял над головой князя, и он теснее прижал к себе тихо всхлипывавшую девушку. Наклонившись, Голицын осторожно поцеловал ее в висок, боясь неправильно истолковать поступок царевны. В ответ на эту ласку она подняла заплаканное лицо, и князь нежно поцеловал ее в полураскрытые мягкие губы, все сильнее и сильнее прижимаясь к ним своими полными губами.
Софья готова была всю жизнь простоять как сейчас, в объятиях любимого мужчины, но жизнь бесцеремонно вторглась в ее сладостные мгновения перезвоном колоколов, зовущих к вечерне. Надо было идти стоять службу, чтобы никто не смел сказать, что царевна Софья менее ревностно относится к отцовской вере, чем Наталья Кирилловна, которая заделалась такой святошей, что монахи от восторга чуть не на руках ее носили. Это было опасно, очень опасно. Пришлось, оторвавшись от груди князя Василия, быстро привести себя в порядок и чинно отправиться в церковь, в сопровождении целой толпы царедворцев, ожидавших ее у крыльца.
У дверей церкви она почти столкнулась с царицей, свиту которой составляло несколько обступивших ее бояр, и маленького Петра. Мальчик, которого оторвали от игры в прятки, шел насупленный и злой, шаркая ногами по земле, невзирая на все увещевания матери.
При виде сводной сестры он еще больше скривился и, гордо закинув голову, попытался раньше ее пройти в церковь, но Софья чуть прибавила шаг и успела загородить ему дорогу. В свите Нарышкиной раздалось злобное бормотание, но оно не рассердило, а скорее позабавило царевну. Ничего, пусть позлятся! Софья вспомнила все унижения, которые ей пришлось претерпеть с момента смерти Федора по вине этой жадной семейки. Пусть теперь на своей шкуре почувствуют, что такое быть в забвении! Никогда Нарышкины не будут выше Милославских! Вон братец Ванечка уже стоит на своем месте тихий, как ангел! После майских событий он совсем отрешился от мирских дел, и либо сидит у себя в покоях, либо ведет беседы с монахами.
Встав рядом с единокровным братом, она покосилась на голенастого мальчишку с руками в цыпках, которому предстояло стать царем Московского государства. Господи, на кого он похож! Большая круглая голова, сидящая на тонкой шее, узкие плечи, длинная сутулая спина и вечно недовольное выражение лица. Доверенные люди рассказывали, что Петр до сих пор со своим воспитателем Никитой Зотовым «Букварь» одолеть не может. Сидят и на два голоса орут «буки-аз, буки-аз», никак слово «баба» прочесть не могут.
Софья вспомнила свои уроки с отцом Симеоном, его страстные речи о невозможности управления государством без глубоких знаний, занятия греческим и латынью, чтение античных философов и беседы об устройстве царства, к управлению которым готовили ее старших братьев Алексея и Федора. Вспомнила уроки манер, занятия шахматами, развивавшими, с точки зрения учителя, память и логику, музицирование и задания по рукоделию, которые она терпеть не могла, но выполняла с прилежностью. Ее учитель любил повторять, что только просвещенный монарх способен подарить своему государству богатство и процветание, и она старалась достичь этой «просвещенности» всеми силами. Глядя, как строго отец экзаменует Федора и Алексея, она старалась изо всех сил не отставать от братьев. Особенно беспощадно отец испытывал Алешу, стоявшего первым в очереди на престол, и как же он горевал, когда старший сын, его надежда и опора, умер в отрочестве! Если бы Алексей остался жив, все было бы по-другому!
Федор тоже мог быть великим царем. Не таким, как старший брат, но тоже великим, если бы не убившая его болезнь. Но даже за короткую жизнь он сделал столько, сколько другие правители не делали за целый век.
И вот теперь великое государство попало в руки двух убогих мальчишек, из которых неизвестно что получится. Софья по-своему любила Ванечку, но очень хорошо знала ему цену. Не лучшего мнения она была и о Петре. Покосившись еще раз на сводного брата, она встретила его сосредоточенный полный злобы взгляд, и в душе поклялась, что ни за что не допустит его к власти. Лучше умереть!
Получив приглашение на празднование Софьиных именин, князь Хованский долго сидел над свитком, разглядывая его со всех сторон. Он звериным чутьем ощущал подвох, но гордыня, этот демон-искуситель, громко кричала ему в уши, что не посмеет девчонка тронуть его даже пальцем. За ним – сила, прошедшие горнило Чигирина стрельцы, а у нее – дворяне со своими боевыми холопами, которые врага в глаза не видали. Если он сейчас струсит и откажется повиноваться Софье, то все его планы пойдут прахом, а он еще надеялся, что ему удастся либо самому жениться на Софье, либо обвенчать с ней сына Андрея. А это власть, беспредельная, вечная… Сначала разделаться с Нарышкиными, на которых стрельцов натравить – раз плюнуть, а потом и Софью со всеми сестрицами и тетками можно по монастырям разослать.
В конце концов, кто такие Романовы? Захудалый род с очень сомнительным родством с Рюриком. Якобы дед Михаила Федоровича – первого царя из рода Романовых – был женат на старшей дочери Александра Борисовича Горбатого-Шуйского, представителя младшей ветви Шуйских, принадлежавших к роду Рюриковичей. А сам дед Никита Романович Захарьин… В общем, седьмая вода на киселе, а не Рюрикович.
То ли дело Хованские – прямые потомки легендарного литовского князя Гедимина, великий княжеский род. Именно им, а не затрапезным Романовым надлежало стать русскими царями после кончины Василия Шуйского.
За него – княжеская кровь и предки, за него двадцать пять тысяч стрельцов, Бутырский полк солдат и московская чернь. Наверняка царевна, покружившись вокруг Москвы, хочет пойти с ним на мировую. Зима на носу. Не будет же она вместе со своими карманными думцами зимовать по монастырям! Такую толпу народа ни один монастырь не прокормит, будь то даже Сторожевский или Троица!
Гордыня – плохой советчик, но князя было уже не остановить. Невзирая на плачь княгини, он приказал подать назавтра с рассветом недавно привезенную из-за границы карету, и, отправив на всякий случай сына в родовое имение, принялся за дорожные сборы. Надо было явиться в Воздвиженское во всем великолепии, чтобы Софья поняла, что он – единственная ее возможность удержать власть.
На следующий день встали затемно, и, быстро собравшись, Хованский тронулся в путь под охраной из пятидесяти стрельцов, которые сопровождали его во всех передвижениях по городу. Храбрость – храбростью, а осторожность никогда еще никому не мешала.
Стояло бабье лето, и князь благодушествовал на мягких подушках, представляя себе ожидающий его триумф. Шел сбор урожая, и вид склонившихся над колосьями жниц действовал на него умиротворяющее. Он даже приказал остановиться вблизи прижавшейся к дороге деревушки и послал одного из слуг за стаканом парного молока, заплатив за него по-царски.
После полудня разомлевший князь приказал устроить привал недалеко от села Пушкино и поставить ему шатер. Слуги рьяно принялись за дело, и не успел Хованский размять затекшие от долгого сидения ноги, как ему доложили, что все готово к обеду и отдыху. Перекусив на скорую руку (всего четыре перемены блюд), он, по русскому обычаю, прилег почивать и быстро заснул.
Судя по блуждающей на его губах улыбке, снилось Хованскому что-то приятное, но его сон прервали самым грубым образом. Первое, что увидел князь, открыв глаза, было суровое лицо князя Лыкова, трясшего его за плечо:
– Вставай Иван Андреевич, ехать пора. Велено мне тебя, как вора, доставить на расправу в село Воздвиженское. Собирайся, боярин.
Если бы кому-нибудь из бояр пришла на ум фантазия оценить, насколько изменился характер Софьи за прошедшие пять месяцев, то он был бы сильно удивлен произошедшей переменой. Еще совсем недавно по Теремному дворцу ходила, потупив глаза, скромная, не очень красивая, но умная девочка, а сейчас перед ними выступала молодая, властная правительница, слову которой беспрекословно подчинялись первые бояре, а силе ее духа дивились опытные военачальники, прошедшие огонь и воду в битвах с турками, татарами и поляками.
Саму же Софью мучили тяжелые сомнения. По зрелом размышлении, она поняла, что совершила ошибку, доверив боярам решать судьбу Хованского. Да, сейчас они целиком на ее стороне, но не дрогнут ли их сердца, когда придется решать судьбу вельможи, чьи предки носили королевский венец? Нет, она еще не добилась той степени повиновения, чтобы спокойно искушать думских людей подобным образом.
Призвав Голицына и Шакловитого, она приказала никого не принимать, и долго с ними о чем-то совещалась. Когда же ближайшие советники вышли от царевны, то у князя было такое несчастное выражение лица «будто таракана проглотил» по меткому выражению стоявшей под дверью Верки.
Утром, накануне именин, Софья была разбужена еще затемно своей рыдающей служанкой.
– Матушка Софья Алексеевна, – причитала Верка, – вставай, лебедь белая, черный коршун тебя скогтить хочет!
– Что? Кто? – Ничего не поняла спросонья царевна, с трудом отрывая голову от высоко взбитой подушки. – Ты что, белены объелась?
– Хованский воровство задумал! Там тебя князья ждут…. Сегодня, говорят, с утра кто-то письмо подметное кинул… Вставай быстрее, спасаться надо!
– Не говори глупостей! – Рассердилась не выспавшаяся Софья. – Помоги лучше одеться. Не могу же я государственные дела в ночной рубашке решать.
Кое-как приведя себя в порядок, она вышла в соседнюю комнату, где ее дожидался растерянный начальник караула.
– А где Василий Васильевич? – Поинтересовалась царевна после короткого приветствия.
– Занемог князь, а дело отлагательства не терпит. Сегодня на кухне под дверь письмо сунули. Мы открыли, а там написано, что князь Хованский воровство замыслил: поднять стрельцов, убить законных царей, оженить на тебе, царевна, своего сына Андрея, и таким образом захватить трон. Беда, царица!
– А где тот, кто письмо принес?
– Сбежал, царевна! Пока письмо-то нашли, много времени прошло. Кинулись искать, да где ж его в темноте сыщешь!
Софья досадливо щелкнула пальцами и хмуро посмотрела на начальника дворцовой стражи, смущенно отводившего глаза от полуодетой девушки.
– Упустили! Вам только на печи лежать, бока греть!.. Где письмо?
Одним движением развернув сложенную бумагу, она поднесла ее поближе к свече и быстро пробежала глазами. Помолчала, глядя куда-то в темное окно.
– Ладно, созывайте ближнюю Думу…. Князя Голицына тревожить не надо. Коли он занедужил, то пусть поправляется… Верка, срочно умываться! А тебя благодарю за верную службу.
Когда визитер с поклоном скрылся за дверью, Софья вновь, теперь уже медленно перечитала письмо. На ее губах появилась довольная усмешка. Посмотрим теперь, бояре, что вы приговорите. Жаль только, что Голицын не выдержал до конца свою роль, но это не страшно. Пусть грязными делами Шакловитый занимается, а князь – он разума великого, не для того рожден, чтобы с изменниками бороться. Когда она вчера предложила свой план с подметным письмом, Василия Васильевича чуть карачун не хватил. Тонкой души человек, не то, что Федор Леонтьевич, который хоть и думный дьяк, а замашки у него как у разбойника с большой дороги.
Она с нежностью вспомнила длинные шелковистые волосы, обрамляющие бритое лицо князя Василия с пушистыми усами над пухлыми, красиво очерченными губами. Ах, все бы отдала, чтобы стать его женой! После памятного поцелуя, их отношения становились все более запутанными. Она часто ловила его взгляды, в которых, как ей казалось, читала любовь и нежность, но наедине князь делал все, чтобы держаться от девушки на почтительном расстоянии. Что это? Страх близости, человеческого или божеского осуждения, или ей только кажется, что он ее любит? Сердце Софьи разрывалось от любовных мук, и только сестрица Марфа да Верка знали, как часто она рыдала по ночам в подушку. Но сейчас даже хорошо, что Василий Васильевич не появится на заседании Ближней Думы и не будет отвлекать ее от того, что ей предстоит сделать.
– Как ты думаешь, Верка, осудит ли Бог человека за грешный поступок, если тем самым он спасет много людей от смерти? – Спросила она у верной служанки, пока та расчесывала ей густые волосы.
– Это тебе, Софья Алексеевна, лучше у патриарха спросить. Не мне судить. Помню как-то давно, когда был жив отец Симеон, рассказывал он об одном рыцаре, который остановился вместе со слугой в трактире и потребовал ужин. Ему принесли хлеб и мясо. Пока господин выходил до ветру или еще куда, слуга стащил со стола полкуска мяса и быстро съел. Тут у него свело живот, и он умер в мучениях, потому что хозяин трактира оказался разбойником и отравил ужин постояльца, чтобы завладеть его оружием, доспехами и деньгами. Вернувшись, рыцарь увидел мертвого слугу, все понял и, выхватив меч, заставил хозяина доесть его ужин. Тот пожевал немного и тоже умер. Вот и спрашивается, кто такой слуга: вор, укравший хозяйский ужин, или спаситель своего господина?
Отклонившись в сторону, Софья удивленно посмотрела на свою служанку, чье лицо было невинно, точно у младенца.
– Не пойму я тебя, Верка, то дура-дурой, а то вдруг такое скажешь, что я просто диву даюсь. Ладно, подай соболью душегрею. Мне идти пора.
– А как же завтрак?! – Спохватилась служанка, метнувшаяся выполнять приказание.
– Ничего, злее буду, – недобро улыбнулась Софья. – Надо же Иоакиму работы добавить! Чем с Натальей Кирилловной шушукаться, пусть лучше помолится за мою грешную душу.
Трудно сказать, поверили или нет бояре подметному письму, предъявленному Софьей, или решили не сердить царевну, только участь Хованского была быстро решена. Старика, начавшего службу стольником еще при Михаиле Федоровиче, и его сына Андрея приговорили к казни путем усекновения головы за распоряжение царской казной в пользу стрельцов, неповиновение царским распоряжениям и многое другое.
Были даны соответствующие распоряжения, и отряд дворян во главе с Лыковым поскакал навстречу несчастному князю.
Пробуждение так чудовищно не совпадало с приятными сновидениями Хованского, что сначала он даже не понял, о чем говорит ему окольничий, а тот, не желая применять насилие, все теребил его за плечо:
– Вставай Иван Андреевич, тебя в Воздвиженском ждут.
Пятьдесят стрельцов, составлявших охрану Хованского, не пошевелили даже пальцем, когда их начальника выводили из шатра. Впрочем, их уже успели разоружить, и теперь присмиревшие бунтовщики стояли чуть в стороне мрачной толпой, ожидая решения своей судьбы.
Что это было? Невероятное самомнение или временное помутнение рассудка, но старик Хованский совершенно спокойно воспринял происходившие события, точно детскую шутку. Даже оказавшись в кольце преданных Софье дворян, он еще не понимал всей серьезности своего положения, пока, подъехав к околице села, не увидел своего сына Андрея в порванной местами ферязи, которого держали за локти двое солдат.
Чуть в стороне сидели на расставленных полукругом лавках человек пятнадцать богато одетых вельмож, среди которых Хованский заметил Софью, Голицына и других бояр, с которыми совсем недавно заседал в Грановитой палате. Все они, кроме царевны, сидели, потупив глаза, словно стыдясь своего поступка.
Хованских поставили рядом, и Шакловитый, достав бумагу, громко зачитал указ, в котором перечислялись все вины отца и сына Хованских. По мере того, как список подходил к концу, на Тараруя стал накатывать ужас. С округлившимися глазами, но стараясь казаться спокойным, он уставился на лежащую на обочине дороги колоду, понимая ее значение.
– Не виноваты мы ни в чем! Поклеп все это! – Рванулся он к Софье, но его схватили сзади и, заломив руки, заставили пасть на колени. – Я требую, чтобы нас судили цари своим судом! Напраслина все это! Вражеские наветы!
– … А еще хотел убить государей обоих, и царицу Наталью Кирилловну, и царевну Софью Алексеевну, и патриарха, и властей, – доносился до него ровный голос чтеца.
– Исполняйте приговор, – четко выговаривая слова, крикнула Софья.
С него сорвали шапку, разорвали ворот рубахи и подтащили к колоде… Взмах топора – и голова старика покатилась в пыль, оставляя за собой ручеек крови.
– Князь Андрей, твой черед!
Вырвавшись из рук держащих его людей, молодой Хованский сам подошел к залитой кровью колоде. Помедлив немного, он наклонился и поднял голову отца, глядевшую на сына пустыми глазами. Никто, даже его конвоиры, не посмели помешать князю Андрею поцеловать мертвеца в губы и почтительно положить его голову на еще зеленевший клочок травы.
Затем князь, расстегнув ворот ферязи, перекрестился и, опустившись на колени, спокойно положил голову на мокрое от крови дерево колоды. На свидетелей расправы он не глядел, словно они были недостойны его внимания. Мгновение – и его истекающее кровью тело упало рядом со скорчившимся телом отца.
В полной тишине бояре поспешили покинуть место казни. К побледневшему Голицыну подошел Шакловитый:
– Что с телами делать, князь? Похоронить или оставить на поругание? Тут целая свора собак бегает. Разорвут – и глазом моргнуть не успеешь.
Василий Васильевич как-то беспомощно посмотрел на Софью, отчего на губах дьяка появилась злая улыбка.
– Похоронить, но без почестей. Только пусть их отвезут в родовое поместье, а не в Москву. Нам только нового бунта не хватало, – процедила царевна сквозь зубы.
– А младший-то Хованский каков молодец! – Не унимался Шакловитый. – Ни одной жилкой не дрогнул! Дай Бог, когда придет мой смертный час, вести себя также.
От таких слов царевну даже передернуло. Смерть князя Андрея произвела на нее сильное впечатление. И если казнь старого Хованского она перенесла спокойно в силу ее необходимости, то смерть сына стала для нее тяжким воспоминанием и ночным кошмаром.
– Знаешь, Федька, иногда у меня прямо руки чешутся запороть тебя до смерти.
– Так за тебя же костьми лягу, царевна, – усмехнулся горько дьяк. – Мне бабка наворожила, что не своей смертью умру, так что пугать меня не надо, я уже пуганый… Главное, что теперь со стрельцами покончено. Голову даю на отсечение, что они скоро прибегут сюда, чтобы пасть тебе в ноги.
Обернувшись, Софья посмотрела туда, где невидимая глазу стояла красавица-Москва, и тяжело вздохнула. Ей хотелось домой, в тесный уют Теремного дворца, в свой кабинет к шахматам и клавикордам, но возвращаться туда сейчас было смерти подобно.
– Рано еще победу праздновать. Неизвестно, чего еще от бунтовщиков ждать. Чтобы потом локти не кусать, едем в Троицу. Там такие стены и башни, что любую осаду выдержат. Да и войско наше все туда подтягивается. Дай Бог, чтобы это было нашим последним вынужденным путешествием. Да если даже стрельцы утишатся, так все одно на печи почивать не придется: нутром чую, что «медведица» с патриархом еще попортят нам крови. Петька-то скоро вырастет, что тогда делать будем, а?
– Ну, это дело долгое, всякое несчастье с ним может случиться, – хмыкнул Шакловитый, приходя в хорошее настроение. – А пока вели, царевна, собираться, чтобы завтра с рассветом в Троицу отбыть. Надо же приготовиться к приему стрельцов!
Шакловитый, как всегда был прав. Узнав о казни своего предводителя, стрельцы сначала пошумели, потом поуспокоились и, за неимением лучших идей, послали выборных к Софье – каяться. Тем более, что слух прошел, будто царское войско собирается идти на Москву и сила там собралась несметная. У слуха, как всегда, оказались глаза велики, и хотя войско у стен Троицы собралось действительно большое, но это были в основном не закаленные в боях регулярные части, а дворянское ополчение. Правда, несколько полков «иноземного строя» там все-таки было, и командовали ими военачальники, прошедшие не одну войну.
Софья милостиво простила стрельцов, потребовав выдать зачинщиков, что и было сделано с великой поспешностью. Вместо казненного Хованского Стрелецкий приказ возглавил Федор Леонтьевич Шакловитый, сделав еще один шаг на пути своей краткой, но головокружительной карьеры.
Как полагается, были проведены розыск и дознание, но, надо отдать должное царевне Софье, казней было мало, и понемногу жизнь в Москве стала входить в свою колею. Снова на Ивановской площади загорланили дьяки, читая царские указы, снова открыли лавки купцы, предлагая заморские товары, и снова в кабаках полилось рекою хлебное вино, помогая завсегдатаям забыть свои горести.
