Ирина Дерновая
Монохром
Она сидела там. На центральной из скамеек – солнечно-жёлтой в реальном мире. Зыбкая тень, расслаивающаяся и снова пытающаяся уплотниться. Смотрела – тем самым взглядом без глаз. Сейчас не такая густая, словно в тушь щедро добавили воды, или словно клуб дым, расползающийся на ветру.
Лина дышала мелко, поверхностно, боясь звуком дыхания себя выдать. Боялась моргнуть, боялась отвести взгляд. Она вдруг представила себя со стороны – белая, точнее, почти бесцветная от рождения, в светлой ветровке и джинсах. Не слишком-то и отличается от естественной палитры Монохрома. Особенно если не двигаться.
Тень колыхнулась, перетекла в очередной раз, сделала движение, которое показалось Лине смутно знакомым. Если бы у тени были руки, она бы их сейчас поднимала к голове, к лицу, к глазам – если бы те у неё были…
Лина вообще дышать перестала, закусила губу чуть не до крови, лишь бы не завопить: тень копировала её, Лину, когда она совсем недавно – давно?! Сколько прошло времени?! – делала селфи! Или тень собиралась сфотографировать берег – на котором, оцепенев на скамейке, находилась девушка?
Лина не хотела знать, что произойдёт, если тень каким-то образом сделает фото – самой себя или её. Она нутром чуяла, ничего хорошего не будет. Но отшагивать ей уже было некуда, ведь никаких других снимков на смартфоне не было. И сам смартфон – как в воздухе растаял.
И вдруг мелькнуло: деда Кось учит её «ловить кадр», не используя видоискатель фотоаппарата. Складывает указательные и большие пальцы рук так, что получается рамочка, подносит к лицу хихикающей Линке и быстро сводит и разводит пальцы, сочно произнося: «Вж-жжжик! И кадр пойман!». Линка потом весь день развлекалась, украдкой ловя в «рамочку» из пальцев то угол комнаты, то спину сестры, то вид из окна…
Тень вдруг налилась той самой чернотой, контуры стали резче, и Лина поняла, что не ошиблась в своих подозрениях: жуткое порождения Монохрома «целилось» как при фотосъёмке. Так и не было понятно, себя выцеливает или девушку. Лина не стала дожидаться, вскинула руки, сделал «рамочку» – и быстро «вжикнула» пальцами навстречу и обратно, имитируя работу диафрагмы камеры. И одновременно – закрыла глаза.
Вспышка!
Только не белая, а непроглядно чёрная, словно на глаза наложили плотную непросвечивающую повязку. В ушах Лины возник звон, предвестник обморока, по телу прокатила отнимающая все силы вязкая волна.
«Вот сейчас со скамейки-то грохнусь…» – отстранённо подумала девушка и миг спустя – действительно ощутила удар. Но не такой, как если бы всем телом рухнула на землю и покатилась бы по берегу вниз.
Спина утратила всё напряжение, и Лина просто сильно, хоть и не больно ткнулась лопатками в спинку скамейки. С губ сорвался выдох, похожий на сипение – это она уже могла расслышать. И ещё – что кто-то её теребит, а сквозь тонкий звон слышится смазанный голос.
– …охо? Вам плохо, девушка?! У Вас приступ, вы астматичка?
– Господи, совсем белая, может, у неё малокровие? Или траванулась чем?
– Девушка, Вы отравились?!
Теперь голосов было два, оба встревоженные и такие, надтреснутые. Стариковские. Почти сразу вернулось зрение, и Лина обнаружила над собой два сморщенных загорелых лица – одно в зеркальных солнцезащитных очках, другое – в зелёных, противоглаукомных. Прабабка Яся такие после операции на глаза носила, отстранёно вспомнила девушка.
Увидев, что Лина заморгала, зашевелилась, старушки закудахтали наперебой, интересуясь её самочувствием и помогая сесть прямо. Лина же таращилась на них, как на привидений: цветные. Шапочки у обеих такие выдриглазные, словно они были поклонницами раста-стиля. Спортивные костюмы тоже: у одной клубнично-розовый, у другой салатно-зелёный. Ещё и палки для ходьбы в агрессивную, чёрно-жёлтую полоску. После Монохрома такая феерия оттенков вызывала ощущение тошноты.
– Девушка, у Вас, наверное, низкое давление, – авторитетно заявила «клубничная» старушка в зеркальных очках. – Поэтому Вы так побелели. Вы контролируете свой АД?
– Или у Вас диабет, – припечатала «салатовая», строго глядя на Лину из-под зелёных стёкол. – Вам нужно проверить уровень сахара. Вы проходили диспансеризацию? И не ешьте всю эту «американщину», там сплошные канцерогены и ГМО!
– Да, конечно, всенепременно, – невнятно отозвалась Лина, кое-как распрямившись. Бросила взгляд поверх макушек престарелых спортсменок – и если бы могла, побелела ещё сильнее. Три цветные скамейки – небесно-голубая, солнечно-жёлтая и радужная были на месте. На том берегу.
А Лина – снова на своём, с подморённой до тёмно-шоколадного скамьёй. Но она твёрдо, до рези под глазами и колючего ощущения в желудке помнила: селфи она сделал, сидя на солнечно-жёлтой скамейке. Трескотня бабушек, углубившихся в дебри медицинских рекомендаций и критику политического строя, стали просто звуковым фоном. Который, впрочем, и не дал Лине снова безвольно обмякнуть.
– П-простите! – Она сгребла свой рюкзак, поспешно протиснулся между старушек и чуть не бегом припустила прочь от прудика. В спину ей тут же понеслись возмущённые выкрики «спасительниц», сетование на распустившуюся молодёжь и падение нравов. Предположение, что она наркоманка – «Глаза-то видела, какие?! Белые и зрачки в точку!» – девушка уже не услышала. Лина не помнила, как слетела по длинной лестнице и чудом не запнулась на одной из просевших ступеней. Едва отметила хохочущих школьников, те пробирались вверх, к колесу обозрения и заполнили всю лестницу. Она фактически протаранила их, не слыша потом ни ругани, ни свиста себе в след.
И уж тем более, проскакивая вертящиеся двери, Лина не замедлилась, чтобы хоть немного отдышаться, и заметить растерянного дядьку, топчущегося возле охранника. Первый что-то пытался объяснить второму, размахивая руками. Карманы спортивного костюма мужчины были нелепо вывернуты, на голове, съехав на левое ухо, красовался собачий ошейник. Спортсмен почти не замечал этого, показывая вывернутые карманы и пустой кейс от беспроводных наушников. Охранник лишь растерянно качал головой и вертел в руках рацию.
Неподалёку крутился встрёпанный спаниель, с хвостом, неестественно смотрящим влево. Пса это не смущало, со стороны казалось, что он всецело поглощён облаиванием уток в большом парковом пруду. Даже редкие окрики хозяина игнорировал. А если бы бегун перестал накручивать себя и охранника («Меня обокрали! прямо на бегу! Куда охрана смотрит?!), он бы заметил, что морда пса смотрит не в сторону уток. А на беговую дорожку, в дальней части делающей поворот и скрывающейся в густой тени кустарника. Откуда они совсем недавно даже не выбежали – а словно вывалились.
******
Ясно соображать Лина начала уже только на подходах к общаге. В чувства её привёл резкий, ударивший по ушам вой клаксона, когда она, почти не отражая окружающего, ринулась через проезжую часть. На этой затёртой в глухой части квартала улочке никогда не было оживлённого движения. Поэтому Лина шла на автопилоте, не глядя по сторонам. Не до того ей было.
– Смотри куда прёшь! – крикнул небритый водитель через приопущенное стекло. Бампер неимоверно грязной «киа» едва не упирался в девушку. Лине смутно припомнила, что водитель – сосед по общежитию. А тот, щуплый мужичонка с налитыми глазами, продолжал орать: – Вот ведь стыдобище какое, обдолбалась или напилась, и ничего не видит! Тьфу!
Лина переминалась на бордюре, не решаясь шагнуть вперёд, обойти уже капот машины и юркнуть в открытую, подпёртую булыжником дверь подъезда. Водитель «киа» всё не унимался. Видимо, самому перепало от кого-то, вот и «отводил выхлоп», как сказала бы Лейка.
Лина вдруг ощутила внутри что-то странное, тянущее внутренности. Почудилось, что на периферии зрения стали выцветать краски, а в ушах зашелестело: «Щё-оолкни гада…». Она, не замечая, что не моргает, смотрела на уже в голос матерящегося мужчину. Ей стало казаться, что он замедляется: едва открывается и закрывается перекошенный рот, повисают в воздухе брызги слюны. И в глубине салона за его спиной – всё гуще и плотнее становится тень, а цвет машины, едва видный под слоем грязи, становится совсем безликим – серым.
«Щё-оолкни-ии гада-аа…»
Откуда в руке взялся телефон, Лина не поняла. Но вот уже парой быстрых жестов по дисплею включает камеру.
– Чё задумала, мразь?! – окончательно взорвался мужик, рванул, отстёгивая, ремень безопасности, чуть не пинком распахнул дверцу. – Я тя, лярва бледная, сейчас!..
«Стой!!!» – хотела крикнуть девушка, даже не особо давая отчёт кому: распалённому водиле или себе?!
На дисплее чёрно-белый двойник злого на весь свет – и на неё в особенности – соседа вывалился из салона, зацепился ногой за бортик, что и притормозило его рывок в сторону Лины.
«Я же не выставляла монохром!» – всё так же про себя закричала девушка, сама отскочив назад, чтобы поймать в кадр мужчину целиком.
– С-сучка!!! – побагровев лицом и выхватив что-то из-под сиденья, заорал тот и шагнул к ней.
Вспышка!
На какое-то мгновение в глазах у Лины побелело, как если бы она глянула прямо на солнце или на самую настоящую фотовспышку.
«Только не опять!» – мысленно запаниковала девушка, моментально вспомнив, где совсем недавно испытала такое же световое ослепление. Дёрнулась всем телом, ткнулась пяткой во что-то твёрдое, чуть не потеряв равновесие. И – всё проявилось перед глазами: обшарпанная стена общежития, изрисованная пёстрым граффити в несколько слоёв; приоткрытая дверь подъезда, в которой кто-то замаячил; помятая синяя урна у ступеней; грязная, невнятного цвета машина, перегородившая узкую улочку. Передняя дверь нараспашку, открывая такой же неопрятный салон, замурзанную до дыр накидку на сиденье – когда-то жёлтую. И ни следа дооравшегося до пунцового лица мужика. Ни на земле возле «киа», ни за машиной – нигде.
Лина завертела головой. Может, он сбоку где-то подкрадывается или вообще у неё за спиной?! За спиной оказался щит с объявлениями. Это в его основание пяткой и воткнулась девушка. Она торопливо отшагнула, на ходу немного наклонившись, заглядывая под нижний край фанерного прямоугольника. Ничьи ноги там не топтались, карауля временно ослепшую девушку.
Из подъезда, покряхтывая, волоча за собой видавшую виды сумку на колёсиках, выбралась толстая женщина. Эту Лина точно помнила – соседка из квартиры напротив. Тучная, в каких-то по-цыгански блестящих кофтах и юбках, она лишь раз уделила Лине внимание, когда та только въезжала в прабабкину комнату. Высунулась тогда в коридор, почти разом перегородив его от стены до стены, молча глядела, как Линин отец заносит сумки через порог. Цыкнула зубом и скрылась за своей дверью. Когда она ходила у себя по квартире, её переваливающуюся тяжёлую поступь Лина ощущала через половицы и всегда невольно сжималась в комок. Ей всё казалось, что это монументальная женщина однажды вкатится к ней, снеся входную дверь, и будет потом стоять посреди крохотной комнаты. Заполнять собой и цыкать зубом.
Сейчас соседка была всецело поглощена своей сумкой, двигаясь боком и не особо глядя вперёд. Поэтому встретив на своём пути препятствие – капот бесхозной «киа», – очень удивилась. Развернулась всем телом, изучила то, что стало причиной остановки. Лина спряталась за тот самый щит, выглядывая из-за края, уже сама не понимая, от кого скрывается.
А женщина вдруг хлопнула пухлой ладонью по капоту да как заорала высоким голосом:
– Дышло, едрить тебя в кадрить, сукин ты хрен! Опять свою развалюху под окнами поставил?! А ну, убрал быстро, а то я тебе щас все стёкла повыбиваю! Дышло, ты меня слышишь, хренов ты сучий хвост?!
Лицо у женщины в этот момент было почти одухотворённым: она явно наслаждалась, почти экстатировала от возможности поскандалить. Поэтому она даже не заметила метнувшуюся за её спиной, пригибающуюся чуть не к самому асфальту Лину, спешившую нырнуть в подъезд. Чуть не бегом пересекая длинный сумрачный коридор,девушка с обмирающим сердцем слушала, как за некоторыми дверями завозились, а кто-то уже и отпирал входные замки. Обитателям общаги явно было интересно посмотреть на бесплатное шоу прямо перед подъездом.
Лина трясущейся левой рукой нашла ключи, с третьей попытки попала в скважину, открыла замок и юркнула в свою комнату. Успела до того, как в коридор, переговариваясь, вышли соседи. Она прижалась спиной к двери, обитой красным дерматином, чувствовала лопатками все впадины на нём и выдранный лоскут поролона. Слушала приглушённые створом голоса, смех и отдалённо – визгливый голос толстой соседки. Все эти звуки отдавались прямо в тело, словно минуя уши, падали куда-то внутрь – заглушая тот шелестящий голос, что заставил её…
Лина вздрогнула, только сейчас осознав, что до боли стискивает пальцы правой руки на чём-то твёрдом.
– Нет-нет-нет-нет… – на одном дыхании прошептала она, опуская взгляд на руку – и почти сразу отведя от черно-белого изображения на экране телефона.
Болезненное мучительное любопытство тянуло её посмотреть на снимок. Тот, на котором на неё мчался разозлённый сосед-водитель, замахиваясь каким-то предметом. Последний снимок в череде сегодняшних.
Предметом оказался не лом и не бита – пустая пластиковая бутылка из-под минералки. Лина поняла, что уже рассматривает чёрно-белое изображение, хотя и держит руку максимально вытянутой. Фотография выглядела не грозной и не страшной, даже не смотря на перекошенное лицо мужчины. Лина бы могла и посмеяться, настолько дурацким вышло изображение. Если бы не видела уголок салона за спиной водителя. Тьма, благодаря монохрому, там была совершенно бездонная – и смотрящая.
И ещё – хотя это было невозможно, ведь это фото, а не видео! – но Лина видела, что выражение лица водителя медленно меняется. Как при проявке на фотобумаге, проступает новое выражение: недоумения и растерянности. И глаза – выкаченные, как белые шарики для пинг-понга с черными кружками зрачков – начинают так же медленно смещаться. Словно пытаясь что-то рассмотреть в стороне.
– Не может быть… нет… – Лина осела прямо на пол, на старенький коврик для ног, но сейчас её это совсем не волновало.
Вцепившись в телефон двумя руками – те дрожали – она открыла фотогалерею. Охнула, закусила губу чуть не до крови, но отбросить проклятый гаджет не смогла. Сидела, прижавшись спиной к двери, за которой приглушённо гудело и бурлило, всхохатывало и перекликалось человеческими голосами. И смотрела, смотрела, смотрела – как сосед-матерщинник застыл в позе недоумения возле скамейки на берегу прудика. Здесь движение тоже было едва заметным, но всё же Лина застала перемену: мужчина что-то увидел там, за кадром и начала пятиться.
Вспышка!
А вот он, разом проскочив две следующие фотографии, на лестнице из грубых камней, застыл в бегущей позе, спиной к зрителям. Оглядывается через плечо: виден только один выкаченный до предела, полный ужаса глаз.
– Стой… – жалобно взмолилась Лина еле слышно, но –
Вспышка!
Мужчина запутался в ветвях, весь нелепо раскоряченный, а позади – абстрактные белые скульптуры, воздевающие вверх дурацкие отростки. И они – слишком, неестественно белые на фоне кустов и деревьев. Просветы между ветками и стволами насыщены чернотой, какой Лина не помнила в момент съёмки: там всё было светлым и –
Вспышка!
Мужик снова проскочил разом два кадра – та же лестница снизу и сорочье перо на траве – и оказался на выложенной фигурной плиткой дорожке, словно уходящей в небо. Наслоение движений – словно калька для съёмки мультика просвечивает: человек уже всё более заметно глазу меняет позу, разворачиваясь к этой манящей вышине. Убегая от чего-то, что скрыто за кадром.
– Стой… – чувствуя, как по лицу катятся бессильные слёзы, прошептала Лина. – Сделай шаг назад!..
Вспышка…
Пленник Монохрома оказался рядом с размытыми, – и как сквозь слёзы всё же сумела отметить Лина – жутковато изменившимися фигурам бегуна и его собаки. Только теперь они слились в совершенно жуктого призрака, и бедолажный сосед шарахается от них, вскинув руки к лицу. Дальше рваные его действия – по кадру, без плавных переходов: вот он был рядом с «привидением», вот – уже дальше, у фонаря с причудливым плафоном. Его силуэт уменьшается с каждой секундой, вот он внизу дорожки, где за поворотом уже ничего не видно, и тени там сливаются в одну непроглядную стену. Фигурка человека на таком расстоянии выглядит уже не чётко.
Но Лина знает: он наконец-то заметил эту тьму, шагнувшую ему на встречу. Снова вскидывает руки в нелепом жесте: одну к глазам, другую почем-то к макушке. Кричит – девушка снова, как вживую, видит перекошенный рот, обрамлённый неопрятной щетиной. И выпученные глаза между пальцев руки, закрывающей лицо. Провал рта – чёрный-пречёрный, из него – течёт тьма, на подбородок, на грудь, под ноги, разливаясь по стыкам плиток, словно обводит их жирным маркером.
Лина не видит этого на дисплее телефона, но знает, что так и происходит. У неё нет сил, чтобы мазнуть пальцем по сенсорной кнопке и закрыть фотогалерею. Поэтому успевает заметить, что пленник Монохрома – немыслимым усилием отшатывается, делает шаг назад и –
Тьма.
Зеркальная тьма экрана смартфона, без единой светлой чёрточки или пятнышка. Кромешная чернота со способностью отражать. Ошарашено и одновременно судорожно всхлипнув, Лина смотрела на своё отражение. То было более тусклым и неясным, чем если бы она смотрелась в обычное зеркало. Или – через селфи-камеру. Да, последним фото должно было быть её селфи…
– Что?.. Разрядился? – пробормотала она, и это предположение принесло ей какое-то стыдное облегчение, неубедительную надежду, что весь этот чёрно-белый кошмар – просто ей привиделся. Что она сбежала от соседа-хама, заперлась у себя, уревелась и не заметила, как задремала, и…
Она провела пальцем по экрану – справа налево, «листая» – и чернота распахнулась таким, что Лина не выдержала: завизжала. Большую часть кадра занимал фрагмент лица – небритого, вытянутого в крике, с закатившимся глазом. Белок был чёрный, зрачок – белый, и всё тем же тягучим, почти незаметным движением продолжал проваливаться в глазницу, пока не осталась одна чернота. А из-за обострившейся небритой скулы – на девушку смотрела ещё одна тьма, не имеющая никаких портретных черт. Словно тень отслоилась от жертвы Монохрома. И когда закатился глаз человека, у тени прорезался свой – с белым зрачком, глядящим прямо на Лину.
*****
…Лина не пошла на занятия ни на следующий день, ни через два. Если ей и пытались позвонить родители или с подготовительных курсов, то всё, что они слышали в трубке, это вежливый голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны…»
Все эти дни аппарат абонента покоился где-то на помойке. Никакой звонок он принять не мог, измолоченный в крошево увесистым чугунным утюжком, что хранился под прабабкиной кроватью. Лина, задыхаясь от рыданий, упрямо молотила по смартфону прабабкиным раритетом. Она даже не думала, что кто-то из соседей явится на тяжёлые, глухие стуки или её невнятные всхлипывающие вскрики. И не такое порой раздавалось из других квартир. К тому же снаружи набрал обороты скандал между толстой соседкой и женой пропавшего Дышло, так что чуть не вся общага высыпала на улицу.
Превратив телефон в крошево, Лина разыскала в крошеве симку и карту памяти. Сумела обе раскарябать ножницами, а потом забилась под стол и просидела там до самых сумерек. За это время к месту соседских разборок вызвали наряд полиции и эвакуатор. Но этого Лина, конечно, не знала, хотя по коридору то и дело из квартиры в квартиру перебегали сплетники обоих полов. К вечеру, когда с работы вернулись прочие жильцы, общага стала неожиданно оживлённой: все обсуждали таинственное исчезновение склочного водителя и на все лады строили версии, уж не его ли жена к тому причастна.
Девушка и об этом была не в курсе, никто не стукнул в её двери, чтобы приобщить к миру здешних горячих новостей. Для это она ещё не стала в общаге «своей». В тот вечер для Лины вся эта суета сделалась немыслимо далёкой. Или она сама – стала слишком чуждой. Ненашенской…
Она сидела, обхватив колени руками, так и не включив верхний свет, не сводя глаз с всё более невнятного пятна на полу. Лишь только в девятом часу, когда от соседей сверху донеслись первые аккорды заставки «Спокойной ночи, малыши», она встрепенулась. На ощупь нашла совок и веник, смела то, что недавно было телефоном. Упихала крошево вместе с совком в пакет-майку. Подумав, не стала добавлять туда раритетный утюжок. Вздрагивая от каждого звука и голосов из-за дверей, она торопливо выбежала на улицу. Ходить на помойку и днём-то было страшновато, та находилась в тупике позади общежития, огороженная бетонной стеной, и напоминала фрагмент лабиринта.
Но у Лины перед глазами так и стояла последняя фотография на телефоне. Поэтому её не напугали ни четырёхногие тени возле мусорных баков, ни какое-то неразборчивое бормотание в глубине бетонного кармана. Как вернулась в комнату, она не помнила. Тут же включила весь свет, поскольку темнота казалась слишком плотной и смотрящей.
Совсем недавно обстановка прабабкиной комнаты раздражала: выцветшие со временем фотообои с огромными цветами, узорчатый ковёр на стене – красный и изумрудный на нём смотрелись почти ядовито. На полу вытертый палас, тоже с цветами: жёлтые нарциссы по коричневому фону. И повсюду – вязаные салфетки из какой-то дешёвой, яркой пряжи.
Лина всё мечтала, что однажды выкинет это старьё и пестроту, обставит всё в лаконичном японском стиле, и чтобы мебель была такой – трансформирующейся. Сейчас она воспалёнными лихорадочными глазами рассматривала каждое яркое пятно. Выставила на кухонную мойку всю посуду – бело-оранжевые чашки, такой же расцветки миски, неожиданно синюю кастрюлю. Электрочайник с принтом под гжель, его Лина поворачивала так и эдак, разглядывая голубые узоры. С ним в обнимку и заснула, забившись в прабабкино кресло, укрывшись лоскутным вязаным покрывалом. Надеялась, что сон, как и раньше, принесёт целебное забвение, но…
Вспышка.
…она стоит возле песочницы – той самой из детства. На куче песка забытые ведёрко и совочек, неожиданно, до рези в глазах, яркие: ведёрко зелёное, совок – оранжевый. Песок под ними жёлтый, с вкраплениями суглинка. Но ближе к основанию кучи начинает бледнеть, пока не выцветает в почти белый. Лина дышит, и дыхание – единственный слышимый звук, почти оглушает. Ни рядом с песочницей, ни на лазалках вокруг – ни души. Лина, чувствуя, как внутри, в животе, всё леденеет и готово ухнуть куда-то вниз – поворачивается…
Но скамейка пустая, никто на ней не сидит в «генеральской позе». Часть реек сохраняет цвет – бледно-зелёный с нарисованными ромашками. Там, где Монохром плавно поглотил цвета – ромашки почти невидимы. Тень внизу от скамейки чернильно-чёрная, зияющая.
Лина дёргается в сторону, ловит боковым зрением ещё одно цветовое пятно: полусдутый мяч, заляпанный местами грязью. Бирюзово-жёлтые полосы на боках мяча тоже вынуждают моргать и щуриться, такие яркие. А вот акация – словно инеем покрыта или пеплом, почти серебряная, только без блеска. Тень, в которой лежит мяч, такая же как, и под скамейкой: непроглядный провал. На его фоне до болезненного чётко видны белёсые «перья» листьев акации.
