Ирина Мартова
Светить, любить и прощать
Глава 9
Деревенская улица, основательно занесенная за ночь снегом, была совершенно безлюдной.
Поля осторожно шагала по протоптанной в снегу тропинке, иногда то проваливаясь в рыхлый снег по щиколотку, то останавливаясь, чтобы перевести дух и поправить тяжелую сумку, привычно оттягивающую худенькое плечо.
В деревне народ просыпается рано: здесь другой ритм и другая жизнь, не то что в городе. Там спят долго, ложатся поздно, а здесь все наоборот.
Люди спать отправляются раньше, а встают и вовсе ни свет ни заря.
А как без этого? Надо скотину напоить, накормить… Корову вовремя подоить, подстилку под теленком убрать, поросенку сварить, хлев почистить. А ведь еще есть и куры, и гуси, и овцы… Хозяйство у деревенских жителей большое, беспокойное. Надо все успеть, а зимний день короток. Вот и поднимаются люди затемно, не ждут, пока петух опомнится и заголосит во все горло.
Полина на мгновение остановилась, посмотрела вдаль, поправила выбившуюся прядь волос под теплый платок из козьего пуха, вздохнула и двинулась дальше.
Деревня у них большая. Вон она раскинулась меж холмов, отсюда видна как на ладони… Целых двенадцать улиц. Это для российской глубинки просто деревенская вселенная, своя галактика.
Поля горделиво усмехнулась.
Это не то что другие, соседние поселения. Ближние деревни как на подбор, все с одной улицей, и дома у них обычно расположены по разные стороны дороги. Там, конечно, жители обо всех все знают, там ничего ни от кого не скроешь. Так и живут всю жизнь под соседским бдительным оком: и рожают, и женятся, и умирают на глазах у всего честного народа.
А их деревня – целый мир.
Огромный районный центр.
Еще бы – двенадцать улиц. Широких и узких, длинных и извилистых, ровных и петляющих. Многокилометровых. А еще ведь есть переулки, тупики, переезды! Понятное дело, что не все люди друг с другом знакомы, зато родни – хоть пруд пруди: и двоюродных, и троюродных хватает.
Деревня – это особый мир.
Здесь и трудятся с удовольствием, и гуляют – от души. И все в этом, во многих местах уже утерянном мире, чище, добрее, искреннее: уж любят – так любят, дерутся – так от души, ненавидят – так до смерти. Все здесь проще, сердечнее, честнее, что ли…
В деревне если судят, то сурово, если жалеют – то милосерднее, если помогают – то бескорыстнее. А все потому, что народ деревенский сердцем не очерствел, не растерял природной чистоты, не забыл еще о сострадании и сердобольности. Мужики, правда, в деревнях круты: если гуляют, то уж без меры. Любят выпить, так куда ж без этого…
Деревня – это слово раздольное, как и характеры людей, живущих и нынче в деревнях и селах, не променявших свою крохотную родину на более уютный и комфортабельный город.
Полина шла медленно, с удовольствием разглядывая родные пейзажи. Все здесь было знакомо: дома, занесенные ночной вьюгой, дымящиеся на крышах трубы, спящие сады, утопающие в огромных сугробах, крашенные во все цвета радуги заборы, небольшие лавочки, на которых летом любят сиживать уставшие за день хозяйки.
А какой здесь воздух! А звуки какие!
Только в деревне такое и услышишь: то корова, мягко переступая, тяжело вздохнет в хлеву, то теленок нетерпеливо замычит, требуя теплого питья, то собака где-то зайдется в сердитом лае, громыхая длинной цепью, то овцы, сбившись в бестолковую кучу, испуганно заблеют, то вдруг всполошено загорланит чей-то петух, озабоченно пересчитывая сонных наседок.
Деревня живет своей, особенной жизнью.
И жизнь эта, полная тревог и каждодневных забот, наполнена глубоким смыслом, содержанием и значением.
Поля, работавшая почтальоном всю свою сознательную жизнь, давно исколесила все дорожки и тропинки своей родной деревни и знала, конечно, каждого жителя от мала до велика. Она могла найти любого человека без адреса. Прочитает фамилию на конверте – и уже представляет, куда идти. Так и ходила много лет по деревне со своей огромной сумкой: кому-то пенсию несет, кому-то письмо, кому-то журнал или газету. В последнее время в городах почти перестали выписывать газеты и журналы, но в деревне, где привычки более живучи и долговечны, еще по-старинке выписывали местные областные газеты. Журналы из-за дороговизны, конечно, уже себе не позволяли: пенсии и зарплаты ведь в деревне крохотные, куда уж…
Люди, привыкшие к Поле, всегда ждали своего почтальона. Эта хрупкая женщина для многих оставалась не просто почтовым работником, а тоненьким связующим звеном, прочной ниточкой, соединяющей деревню с большим миром. Ее появление в каждом доме – это возможность и отвлечься от домашних дел, и передать привет и поклон на другой конец деревни, и послушать последние новости. И поговорят с ней, и обсудят все происшествия, и посплетничают… И чаю, конечно, предложат, и погреться зимой позовут, и пирогами угостят – в деревне люди гостеприимные, добрые и щедрые.
И так каждый день.
Но сегодня для деревенских стариков был особенный, важный день – Полина разносила пенсию.
Она шла легко, с удовольствием слушая, как снег поскрипывает под ногами. Иногда мимо проезжали машины, и тогда женщина пропускала их, чуть отступая в сторону с проторенной тропинки.
Вдруг где-то совсем рядом раздался визг тормозов.
Поля, удивленно оглянувшись, остановилась. Из машины вышел высокий мужчина, обутый в валенки, подшитые кожей, и толстый кожух домашней выделки.
Приветливо улыбаясь, он, широко шагая, подошел к Поле и, чуть прищурившись, ласково проговорил:
– Здравствуйте, Полина Николаевна. Вы, как всегда, ни свет ни заря?
Женщина, недовольно поджав губы, кивнула в ответ и отвела глаза:
– Да. Работа.
Мужчина хотел тронуть ее за рукав, но она резко отдернула руку:
– Ну, к чему это, Дмитрий Иванович? Зачем это? И для чего на глазах у всей деревни останавливаться? Ведь судачить наши кумушки начнут. Знаете же сами, мы все здесь на виду.
Мужчина равнодушно пожал плечами:
– Да что ж тут такого? Мы не делаем ничего недозволенного… Пусть себе судачат! Нам бояться нечего… Я не женат, не разведен, детей и жен не бросал, – он опять улыбнулся, – как говорится, совесть и биография без темных пятен. Да и Вам, Поля, по-моему, прятаться не от чего…
Поля, не глядя на него, согласно кивнула:
– Это так, конечно… Ну, хорошо, не сердитесь. А что случилось-то? Вы что-то хотите?
Она подняла на мужчину беспокойные серые глаза:
– Почты для Вас нет. Нет ни газет, ни журналов… Да и писем Вы, кроме заказных, никаких не получаете. По нынешним-то временам все Ваши документы, наверное, на электронную почту приходят. Так что лично Вам от почтальона теперь никакой пользы. Никакой!
Она вздохнула и добавила:
– Это старики еще пишут письма, да и то гораздо реже и реже. Раньше перед Новым годом столько открыток поздравительных приходило – в сумку не помещались! А теперь все сообщения по телефону. Уходит век писем и телеграмм. К сожалению…
Она задумчиво посмотрела вдаль.
Дмитрий, помолчав, согласился:
– Уходит. А жаль… Честное слово, жаль! Как здорово было бы получить сейчас от кого-нибудь письмо, а? Так хотелось бы!
Поля торопливо спрятала улыбку, тронувшую краешки губ, и кивнула:
– Да. Мы многое потеряли в наш современный век.
Они еще постояли, помолчали, неловко переминаясь с ноги на ногу…
Со стороны казалось, что эти двое, встретившись случайно, мирно беседуют. А на самом же деле между ними витало странное напряжение.
Дмитрий, глядя на женщину, старательно искал повод задержаться еще, а Поля, отворачиваясь, также старательно искала повод, чтобы поскорее уйти.
Наконец, оглянувшись еще раз, женщина решительно шагнула в сторону:
– Мне, Дмитрий Иванович, идти надо. Ну, правда. Пора. Так что не сердитесь, до свидания… Извините. Старики наши с утра пенсию ждут.
Мужчина, пожав плечами, нехотя отступил в сторону с тропинки, освобождая женщине дорогу:
– Конечно, конечно…
Пожалуйста. Простите уж, что задержал.
Поля резко шагнула, чуть согнувшись под тяжестью своей ноши. Не оглядываясь, она так быстро двинулась вперед, словно хотела поскорее убежать и спрятаться.
Дмитрий же постоял еще какое-то время, задумчиво глядя Полине вслед, а потом медленно сел в машину и, поддав газу, рванул по заснеженной дороге, то ли убегая от себя, то ли тоже торопясь скрыться от Поли.
Дмитрий появился в деревне два с половиной года назад.
Успешный бизнесмен, талантливый руководитель, видный мужчина, он вдруг решительно оставил город и, поручив компаньону все дела, перебрался в деревню, чтобы заняться сельским хозяйством. То ли так ему наскучил город, то ли так надоела привычная, набившая оскомину, работа, что он, безжалостно сменив дорогой костюм и брендовые туфли на валенки и тулуп, с нескрываемым удовольствием окунулся в сельские проблемы. Городской житель, он взахлеб рассказывал друзьям о деревне и ее заботах. Выросший в огромном мегаполисе, он так рьяно взялся за незнакомую раньше работу, что деревенские только диву давались: приезжий мгновенно освоился, местных жителей не сторонился, достраивал огромную ферму, собирался купить коров специальной молочной чудо-породы, занялся заготовкой каких-то суперкормов, заканчивал строительство производственных цехов и конторы.
Опешившие от такого натиска мужики поначалу недоверчиво отнеслись к чужаку, да это и понятно. Явился непонятно откуда, взбаламутил народ, наобещал с три короба. Но потом, приглядевшись к мужчине, жители сменили гнев на милость и сами потянулись к нему: с работой ведь в деревне всегда плохо. Дмитрий мужиков не гнал, охотно с ними беседовал, принимал и трудоустраивал, рабочие руки ему нужны были. Однако, каждому претенденту при приеме на работу он ставил одно-единственное условие – не пить. Да ведь мужики и сами не дураки, понимали, что хорошая работа на дороге не валяется, и, соглашаясь на все, шли к нему толпой.
Так все и наладилось…
Дмитрия приняли в деревне, привыкли к нему и полюбили за честность, старание и порядочность.
Мужчина, нагружая деревенских долгожданной работой, и сам не чурался любого дела. С утра до ночи сидел в еще недостроенной конторе, бегал по ферме, до хрипоты спорил со строителями, ругался с закупщиками, поставщиками, подрядчиками…
Крутился как мог, а появившись дома за полночь, падал без сил на кровать, даже забывая поесть. Деревенские бабы его жалели, то пироги посылали с мужьями, то котлеты, то банку варенья передавали… И все гадали да судачили, чего ж он, такой завидный жених, все один да один? Почему не женится? А незамужние девчонки и молодухи так и вовсе места себе не находили, вовсю стараясь ему понравиться.
Но Дмитрий, погруженный с головой в работу, ни о чем, кроме своего строительства, и думать не мог. Не замечал ни внимания, устремленного на него, ни стараний девичьих, ни кокетливых глаз и улыбок. Ему просто не до того было, он жил только своими хлопотами, мечтами и устремлениями.
Так, в заботах и делах, прошло года полтора…
И сколько бы это еще длилось – неизвестно, если бы вдруг однажды, совершенно случайно зайдя на почту, мужчина не столкнулся с деревенским почтальоном Полей.
Увидел ее и… – пропал! Хватило одного мгновения. Одной секунды…
И мир, выстроенный в его рациональном мозгу, вдруг рассыпался на множество осколков, не складывающихся в одно целое. Что такое случилось с ним – он и сам не понимал. Не понимал, да и не пытался понять… Знал только, что эта уже не очень молодая женщина разрушила его холодное спокойствие раз и навсегда, сломала логику его устоявшейся жизни, изменила сложившийся годами холостяцкий порядок.
Что в ней было такое?
Он не знал. Скорее всего – ничего особенного для других…
Но ее худенькая фигурка, собранные в высокий хвостик русые волосы, беспокойные серые глаза так будоражили его воображение, что у него даже скулы сводило. Сердце колотилось, как птица в клетке. При мысли о ней он даже дышать не мог ровно и начинал задыхаться, словно ему не хватало воздуха.
Всегда уравновешенный и уверенный в себе Дмитрий Иванович совершенно потерял спокойствие и, как школьник, стал искать любой повод, чтобы увидеться с Полей.
Вот ведь жизнь. Странная и непонятная. Удивительная…
И невозможно ни понять, ни объяснить, почему она с нами так поступает, почему иногда дает нам такие уроки? Почему она то лишает смысла наше существование, то осыпает царскими милостями?
Нет ответа на эти вечные вопросы.
Дмитрий, успешный и обеспеченный, умный и самостоятельный, случайно встречаясь с Полей, становился вдруг беспомощным, слабым и бессильным. Он словно ума лишался и терял дар речи. В такие мгновения ему хотелось только одного, чтобы эта худенькая, сероглазая женщина не исчезала.
Но одного его желания оказывалось недостаточно.
Поля, сначала даже не понимавшая, отчего этот взрослый и красивый мужчина вдруг зачастил на почту, оставалась на удивление спокойной и невозмутимой. Сообразив, наконец, что их встречи не случайны, женщина сразу сказала себе, что этого счастья ей не надо. Деревенский почтальон, добрая и отзывчивая, она решила раз и навсегда, что ее сердце закрыто для любых потрясений.
Она не желала никаких испытаний. Никаких приключений и встрясок.
Ничего…
Однажды обжегшись на молоке, на воду дуют.
Однажды она уж ждала счастье. И любила, и верила, и надеялась.
Было и прошло. И никаких новых перемен в своей жизни женщина больше не хотела.
Глава 10
Поля подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на свое отражение.
Из старого, чуть потемневшего от времени зеркала с потрескавшейся и слегка выгоревшей на солнце деревянной рамой на нее смотрела худенькая женщина с русыми волосами, беспорядочно рассыпанными по плечам. Глаза ее, уставшие и печальные, смотрели внимательно и как-то укоризненно. Гусиные лапки тоненьких морщинок совсем не портили ее довольно свежее лицо с четко очерченным подбородком.
Поля провела рукой по прохладной щеке, длинной шее и грустно покачала головой:
– Боже мой, неужели это я? Как же время сурово… Безжалостно и беспощадно.
Она взяла лежащую на тумбочке обычную резинку для волос и безжалостно стянула свои густые волосы в высокий хвостик, вздохнула и, взглянув на свое отражение еще раз, неторопливо отошла от зеркала.
Тетка ее, сидевшая на диване с бесконечным вязанием, подняла на племянницу покрасневшие глаза:
– Чего это ты маешься нынче? А? Полина?
Поля досадливо отмахнулась:
– Все нормально, тетя Глаша, все хорошо. Просто что-то устала, замерзла. Холодно сегодня на улице, студено…
Тетка подозрительно наморщила лоб:
– Точно ли? Ой, девка! Что-то ты сама не своя!
Все думаешь о чем-то…
Поля, нахмурившись и не отвечая дотошной Глафире, неторопливо прошла на кухню и принялась готовить ужин. Разговаривать совсем не хотелось, в голове, как противная заноза, застряла сегодняшняя встреча с Дмитрием. Странное дело – и вспоминать мужчину не хотелось, и выбросить из памяти не получалось. Чтобы как-то отвлечься, она взялась лепить пирожки из теста, которое тетка замесила еще рано утром. Привычная работа занимала руки и успокаивала нервы, но тут говорливая тетка, уставшая за день от одиночества, тоже вышла на кухню и, присев на табурет рядышком, подняла на племянницу выцветшие от времени глаза:
– Ох, Полюшка! Как же тяжко мне целый день одной сидеть… Муторно. Тоскливо. Расскажи хоть, детка, как твой день прошел? Я тут брожу по дому, маюсь от безделья в четырех стенах, а ведь там, за забором – жизнь!
Глафира чуть наклонила голову, устроилась поудобнее и продолжила:
– Чего молчишь? Что-то, и правда, ты сегодня долгонько ходила? Всю деревню, наверное, обошла за один раз?
Поля отряхнула ладошки, перепачканные мукой, и легко обернулась к тетушке:
– Да что рассказывать-то? Даже не знаю… Все как обычно. Как, впрочем, и всегда. Работа моя скучная и обыденная, особенных приключений не бывает. На почте никаких событий не происходит, все тихо – мирно, буднично.
Тетка согласно кивнула:
– Это-то да… Тяжелая работа.
Но племянница, улыбнувшись, перебила тетку:
– Не тяжелая, а очень любимая! И нужная… Вот что главное! Сегодня, например, я пенсию разносила, а стариков у нас, помнишь, наверное, полная деревня. Поэтому чуть ли не в каждый дом пришлось заходить.
– И что? Что нового, что люди говорят? Не помер никто еще?
Поля опять улыбнулась и покачала головой:
– Слава Богу, нет. Старики наши живы, хотя жалуются, конечно, как и ты, и на жизнь, и на здоровье, и на детей своих… Всем недовольны.
– Да? – Глафира подслеповато прищурилась и подперла морщинистую щеку ладошкой, – и что им не нравится? Живут, как у Христа за пазухой, а все на детей по привычке жалуются.
Полина пожала плечами:
– Как что? Тут дело не в детях и внуках… Много причин: и пенсия маленькая, и хлеб в магазин нынче не каждый день привозят, и фельдшер долго болеет, и дороги плохие… Все у нас – как всегда.
– Понятно.
Тетка, задумавшись, посмотрела за окно.
– Ишь, как рано стемнело. Хотя что ж тут удивляться? Понятное дело – зима, – она поправила старенький пуховый платок, ее согнутую спину, – холодно, говоришь, там?
Поля кивнула:
– Еще как холодно! Пробирает до костей!
Тетка сердито нахмурилась:
– А вот сколько раз я тебе говорила – одевайся теплее! А ты? Упрямица! Ну что, скажи на милость, греет твоя юбчонка? А кофточка эта? Завтра надевай на себя жилетку из козьего пуха… Ту, что я летом тебе связала… Слышишь?
Полина нехотя оглянулась:
– Ну, что, я глухая? Слышу, конечно.
Однако тетка не унималась:
– Слышишь, а не одеваешься… Ох, Полина! Взрослая какая, а такая же упрямая, как в детстве! А ты помни, что я одна на всем свете у тебя осталась! Слышишь?
Женщина, вздохнув, еще раз отряхнула от муки руки и, подойдя к Глафире, ласково обняла ее за плечи:
– Ну, что ты сегодня все бубнишь и бубнишь? Ворчишь без остановки… Знаешь ведь, что я люблю тебя очень-очень! Да и помню я, конечно, что ты у меня одна совсем, и я у тебя одна… Ну, и ладно. Разве нам плохо вместе?
Глафира, сразу по-стариковски расчувствовавшись, шмыгнула носом:
– Ой, милая! Ну, ладно, ладно… Не сердись, детка. Это старость. Старость, будь она неладна! Да и переживаю я за тебя! Вот помру – одна ты останешься. Разве ж это правильно? Волнуюсь, как жить тогда станешь? Ни мужа, ни детей… Одна-одинешенька! Как перекати поле. Как не переживать старой тетке, а? Полечка?
Поля неторопливо включила духовку, намазала противень растительным маслом и, понимая, что тетка все равно не успокоится, развела руками:
– Ну, скажи на милость, вот ты какого ответа от меня сейчас ждешь? Что сказать тебе, чтобы ты успокоилась? А?
Она вздохнула:
– Конечно, плохо мне будет без тебя. Очень плохо! Мы ж с тобой больше двадцати лет вместе, да? Как мама умерла, так мы с тобой и переехали из города, помнишь? Знаю я, что ты мне и за маму, и за отца… Все знаю, все помню. Так что ты живи! Долго живи, тетушка. Ради меня. Договорились?
Поля чмокнула тетку в макушку и вернулась к пирожкам.
Глафира, тихо выслушав племянницу, послушно кивнула, смахнула выступившие слезы, поправила платок и прошептала:
– Я стараюсь, детка, изо всех сил стараюсь, но судьбе ведь не прикажешь. Не перехитришь ее! Сколько на роду написано – столько и проживешь. Ни на один день сам себе жизнь не удлинишь, как ни старайся – всему свое время, свой срок отмерен… Вот потому мне и страшно тебя оставлять одну. О тебе, Полюшка, все мои мысли и страхи. Только о тебе одной…
Полина, отправив, наконец, пироги в духовку, усмехнулась:
– Слушай, что это у нас с тобой больно печальный разговор сегодня получается? С чего бы это? Давай-ка заканчивать эту унылую песню… Хватит, не горюй! Сейчас пироги подоспеют, вот и котлеты у нас готовы, сейчас из погреба капусты квашенной достану… Не ужин у нас получится, а пир горой! Да?
Ужинали они весело, обсуждали соседей и новости, потоком льющиеся из телевизора.
Однако, когда Глафира, чрезвычайно довольная и собой, и племянницей, и ужином, отправилась спать, тяжелые воспоминания, разбуженный теткой, все-таки вернулись к Полине, опутывая ее, словно паутиной. Войдя в свою комнату, она подошла к окну и задумалась, растревоженная сегодняшним разговором.
Вот ведь как получается в этой жизни!
Как странно все складывается… Как нелегко!
И мама была когда-то, и отец, и достаток в семье, и радость, и счастье… И ничто, как говорится, не предвещало беды.
Но эта мирная, тихая, размеренная и спокойная жизнь рухнула в одночасье. Все разладилось, разрушилось как-то просто и легко, рассыпалось как карточный домик!
Сначала отец ушел к другой женщине.
Просто взял и ушел. С утра еще завтракал дома, шутил с мамой, а в обед подъехал на машине ко двору, вошел, чуть сгорбившись. Сел на стул, как-то потерянно помолчал. Взволнованно взлохматил волосы пятерней, смущенно кашлянул и глухо сказал удивленной маме, что уходит к другой женщине. Ничего не объяснил, не повинился, не просил прощения… Как-то обыденно и спокойно собрал чемодан, обернулся на прощание, потоптался у порога и уже у двери бросил совершенно обомлевшей и растерявшейся от неожиданности жене: «В общем, ухожу. Так получилось. Не поминайте лихом», – и ушел навсегда.
Мама, осевшая на полот ужаса, горя и скоропостижности беды, сначала ничего понять не могла, молчала, словно онемев, а потом заголосила так, что соседки сбежались. Как ведется, постояли, поохали, посудачили и к вечеру разошлись шушукаться по домам. Поступок отца в деревне не одобряли. Косточки мужику перемывали долго, очевидно, соседей тоже поразил его скороспелый уход. Дотошных баб мучил один вопрос, больно им хотелось узнать, на кого ж отец маму променял.
И узнали ж настырные бабы!
Любопытство женское ни границ, ни запретов ведь не знает. Как-то под вечер болтливые доброжелательницы сообщили Полине с матерью, что мужик их уехал к молодухе в соседний район, и что та уже, вроде бы, и родить собирается.
Мать, втайне надеявшаяся на возвращение отца, услыхав эту печальную новость, прорыдала всю ночь, выла по-бабьему, голосила, кусая подушку, долю своею несчастную проклинала. А Полина, сидя рядом с ней, молча глотала слезы и гладила убитую горем маму по плечу, не находя слов для утешения.
Пришла беда в дом нежданно-негаданно. Поселилась рядышком, не спросив никого. Да и осталась навеки вечные.
И чем дальше – тем больше.
Видно черная полоса все-таки всегда шире и длиннее белой.
И конца и краю ей обычно не видно…
Надо было как-то жить. Они и жили, сцепив зубы.
Приходилось трудно, но что делать? Человек, говорят, ко всему привыкает…
Полина закончила школу.
Год оказался для нее нелегким: и отец внезапно ушел, и мама постоянно болела, и учителя в школе требовали качества знаний. А какое уж тут качество, когда столько горя свалилось на ее голову? Девушка, собрав все силы и нервы в кулак, старалась как-то противостоять навалившейся беде, боролась, барахталась из последних сил. Занималась по ночам, маму усиленно отвлекала, все дела по дому на себя взвалила.
До весны как-то, слава Богу, дожили.
А летом им стало легче: и мать немного ожила, стала улыбаться, огород посадила, цыплят купила. Поля, вздохнув с облегчением, расслабилась и уехала в город поступать. Девушке стало казаться, что, наконец, и в их горестной жизни наступила белая полоса. С жильем городским никаких проблем не было, потому что в городе давным-давно жила мамина родная сестра Глафира. В незапамятные времена, еще в раннем девичестве, она, стремясь к лучшей жизни, уехала из деревни, работала на фабрике с утра до ночи, в профкоме выполняла какие-то поручения и ждала своей очереди на жилье. И выстояла, выдержала, получила, наконец, через много лет свою долгожданную однокомнатную квартиру!
Обжилась, обосновалась, приросла к городу корнями…
И все вроде бы сложилось в ее жизни хорошо, все ладилось и получалось, шло как по маслу…. На фабрике тетку уважали, она ходила в передовиках производства, в фабричной газете даже о ней писали. Только одно печалило тетку Глашу. Так и не встретился ей человек, который хотел бы создать с ней семью.
Не случилась в ее одинокой жизни большая любовь. Не сложилось счастье, заплутало где-то…
Все жила тетка одна да одна, а за работой своей так и вовсе не заметила, как состарилась в одиночестве.
Все прошло, годы молодые пробежали, ведь женский век короток…
А сердце бабье все-таки хочет любить, мечтает о детях, поэтому всю свою нерастраченную любовь перенесла Глафира на племянницу Полину. Приезжала она в деревню часто и всегда с кучей подарков. Уж как любила она дочь сестры! Как баловала девчонку! И книжки, и платья, и сапожки – всего даже не перечесть. Глядела на подрастающую племянницу и втайне надеялась, что настанет время, Полина закончит школу и к ней в город пожалует. Мечтала, планировала, готовилась… И надо же, дождалась своего часа – девушка, приехав поступать, первым делом появилась, конечно, у Глафиры на пороге. Радости не было конца и краю…
Глафира, сияя от счастья, поклеила новые обои, побелила потолки, выбросила старую тумбочку и купила новый диван для любимой девочки. И полку для книг на стену повесила. И лампу настольную приобрела. Денег не пожалела, выбрала самую дорогую… Так старалась! Наготовила всяких вкусностей, баловала дорогую Полечку, искренне надеясь, что, наконец, глухое бесцветное одиночество, так мучившее ее всю жизнь, отступило. Верила, что счастье пришло, радовалась, что теперь ей будет о ком заботиться, будет, с кем поговорить долгими зимними вечерами.
Глафира мечтала, планировала, суетилась… Из кожи вон лезла, лишь бы Полюшку осчастливить.
Но мы предполагаем, а жизнь, как известно, располагает. Ах, если бы все наши планы сбывались и желания исполнялись…
Если бы, если бы, если бы!
Но все пошло совсем не так, как хотелось Полине и как представляла Глафира.
Жизнь завязала такой тугой узел, так закрутила жесткую пружину, что выкарабкаться из возникшей ситуации, жуткой и страшной, они смогли не сразу… Долго в себя приходили.
Все внезапно как-то пошло кувырком. И долгожданный покой, и душевное равновесие, и обретенная гармония – все кануло в небытие…
И даже теперь, в свои тридцать восемь лет, Полина, вспоминая об этих днях, иногда скатывалась к страшному унынию и утопала в густой печали.
Наверное, все мы несем за плечами тяжелый груз прошлого.
Все шагаем по жизни, переступая с черного на белое. И обратно… С белого на черное.
Но радость и счастье мы почему-то быстро забываем, а вот тяжелое и темное несем с собой через всю нашу жизнь.
