Ирина Муравская
Сводные. Поиграем в кошки-мышки?
Глава четвёртая. Могу и попозировать, мне несложно
POV КРЕСТОВСКИЙ
Не отрицаю, я частенько просыпался в чужих женских спальнях. И практически всегда голый. И да, не всегда девушка прилагалась в комплект, так как успевала проснуться и бежала прихорашиваться. Однако запирают меня впервые.
Хотя запирают ― это, конечно, громко сказано. Дверной замок ― не сейф в банке, достаточно одного удара, чтобы выломать его с корнем. Но зачем? Скворцова ведь вернется. Да хоть за тем же телефоном, который, к сожалению, оказался запаролен.
Ну а я буду ее ждать, валяясь в залитой светом комнате и занюхивая подушку, пахнущую миксом из растворителя и женского дезодоранта. Специфичный, но занимательный аромат.
Что и говорил, долго куковать не приходится. В какой-то момент слышится характерный звук. Встречаю гостью во всеоружии, распластавшись поверх смятого одеяла в виде звезды, но получаю не совсем то, на что рассчитывал.
Вернее, не того…
– Лежи, лежи. Я не смотрю, ― переступая порог, мать Карины зажимает ладонью глаза, правда при этом весьма резво ориентируется по территории, обтекая потенциально опасные углы.
– А дочурка где?
Я почти что разочарован.
– Попросила сходить за… ― в верхнем ящике комода находят знакомую кислотную одежку для пробежки. ― А, вот.
– Что, самой подняться застремалась?
– Спроси у нее сам. Ты, кстати, свободен. Мне разрешили тебя выпустить.
– Да мне и тут хорошо, ― для наглядности запрокидываю руки за голову, а ногу на ногу. Самое ценное, так сказать, прикрыл, чтоб утренний стояк не отсвечивал.
– Заметно. Ты, Кирюш, только не заигрывайся. Дело молодое, горячее, сама была такой, но все же соблюдай рамки, ладно? Чтоб потом не пришлось писать заявлений о домогательствах. Это занятие не самое приятное.
– Знаете не понаслышке? ― колкость вырывается прежде, чем мозг дает установку «стоп». Зря Карина вчера пошутила. Или не пошутила.
Комедию перестают ломать, отнимая ладонь от лица и по прямой траектории оборачиваясь ко мне.
– Можно на ты. Я не такая старая.
Это факт. Если бы не знал ее реальный возраст, спокойно подумал бы, что Скворцовы ― не мать с дочерью, а сестры. Пусть не ровесницы, но с очень небольшой разницей в возрасте.
– А мамулей звать можно?
– Вряд ли ты этого хочешь.
– Не хочу.
– Так не называй. Можешь просто по имени. Я прекрасно понимаю твое ко мне отношение, и не стремлюсь его менять. Но давай не будем скатываться до оскорблений. Я все же тебе не враг.
– А кто? Друг?
– Друг. Пока мою дочь устраивает ваш невинный флирт. Но если что-то пойдет не так… разговор будет другим. Ферштейн?
– Яволь, ― согласно салютую покачивающейся пяткой.
– Вот и чудесно. Неплохие ягодицы, кстати. В модельный бизнес податься не пробовал? Средство от геморроя раскупалось бы на ура, ― усмехается та, кивая на мою позу и выходит, оставляя дверь открытой. Однако ключ предусмотрительно прихватывает. Правильно. Зачем мне два? Мне и одного достаточно.
Чтобы я не говорил, а перспектива свободы все же радует, природа так-то зовет. Подзастреваю в сортире, а выйдя понимаю, что дом опустел: барышни полным составом снова пустились в бега. Замечаю в окно мелькнувший попец в ярких леггинсах.
Отец же… Отец укатывает по очередным делам. Как и всегда, собственно. Сколько себя помню, его дома вечно не бывало. А если и был, то на меня времени ему никогда не хватало.
Отсюда, наверное, и пропасть в нашем общении. Сложно сблизиться, если единственная тема, что нас объединяет ― разбор полетов за очередные косяки.
Вот и сейчас курю на балконе, наблюдая за тем, как его джип выкатывает из гаража, направляясь к автоматически открывающимся воротам.
Что ж, хата в моем распоряжении. Ненадолго, конечно, девы скоро вернутся, так что, полагаю, надо одеться. Я уже и так смутил своим нудизмом какую-то даму бальзаковского возраста, мелькнувшую в окне соседнего коттеджа.
Не уверен, что она рассмотрела все детали с такого расстояния, однако голый мужик точно привлек ее внимание. Та свою крысенышную собаку на руках чуть не задушила от потрясения.
Докуриваю, отвешиваю ей «привет» двумя пальцами от виска и иду в ванную, отмывать поплывшую после трения об простыни наскальную живопись.
Честно говоря, лев реально зачетный вышел. Да и таланта Скворцовой не занимать, я оценил наброски в скетчбуках. Ночь-то долгая, а занять себя надо было…
Вот теперь думаю, попросить что ль ее нарисовать эскиз? На бумаге. Пускай с него перебивают.
Долго торчу под тропическим душем, замучив мочалку и вылив на себя добрую половину женского геля для душа. Растер кожу до красноты, но карикатурные записульки на торсе стер.
Коза-егоза.
Тю-тю ей, видите ли. Ничего, ничего. Потом на собственной шкурке прочувствует всю степень этого «тю-тю». Не кричать, орать будет. От оргазма.
Стряхивая с волос влагу, неторопливо вылезаю, намочив коврик. Черт, полотенце-то я оставил в Каринкиной комнате…
Ну да ладно, воспользуюсь ее. По иронии, эта ванная теперь негласно закреплена за нами двоими, так что есть лишний повод позлить чумичку.
Обтираюсь и, шлепая босыми ногами по ламинату, чешу к себе, слыша голоса внизу. Уже вернулись? Быстро. Или же это я долго ковырялся, спешить то в кой-то веки некуда. Отпуск. Свобода. Лафа.
Нахожу оставленный со вчера на столе айфон, пухнущий от переизбытка непрочитанных сообщений и звонков. Один от Борзого, все остальное от Эльки.
Понимая, что так проще, нежели клацать пальцами по сенсорной клавиатуре, делаю последней прозвон.
– Почему не отвечал? ― тут же давит по барабанным перепонкам мелодичный голосок. Вроде миленький, но какой же бесящий. ― Я полночи до тебя дозвониться пыталась!
– Эм… Я как бы спал.
– Один, надеюсь, ― уточняет та с нажимом.
Такая интересная, я прям не могу. Прекрасно понимаю ее подозрительность, но чего Эля ждет? Что я тут же каяться начну? Типа, сознаешься ― скидка выйдет, истерику не закатят?
Закатят. Еще какую. Проверено.
– Не, с плюшевой игрушкой.
Прикол в том, что в этот раз даже не соврал.
– Смеешься?
– Да не, правду говорю. Погодь, ща фотку скину, ― чешу обратно к Карине, устраивать фотосессию гусю. ― Отправил.
Ответ не заставляет себя ждать.
– Какой миленький. Откуда такой?
– Достался в наследство вместе с новыми родственничками.
– И как они тебе? Все очень плохо?
– Ну, как тебе сказать… ― нахожу на кровати то, чего тут точно не лежало всего каких-то полчаса назад: подготовленной женской одежды. Среди которой обнаруживается женский лифчик. ― В целом, терпимо, ― подцепляю за лямку, разглядывая черную шнуровку на салатовых чашках. А Скворцова шалунья. Буйные расцветки для буйной особы. ― Точно лучше, чем я ожид…
– Крестовский, да ты задрал! ― оглушает меня злобный ор за спиной. ― Еще не все обтер своим задом?
Опачки. Хозяйка притопала.
– Кир, кто это? ― раздается напрягшееся в трубке.
Чёрт, точно. Элька ж еще на проводе.
– Навязанная сестрица, ― прикрывая динамик, шикаю Скворцовой. ― Ч-ч, не верещи. Не видишь, я разговариваю?
Та едва не задыхается от возмущения. Ловит открытым ртом воздух как рыбка, почти закашливаясь.
– ТЫ. СОВСЕМ. ОБОРЗЕЛ?! ― вырывает она у меня свой лифчик, активно принимаясь им же меня и лупить в промежутках между словами. ― Нашел, где трепаться! А ну свалил из моей комнаты, фетишист придурошный! ― в конечном итоге выпинывают меня, хохочущего, в коридор, раздраженно захлопывая дверь. С чувством так. Странно, что стены не посыпались.
Злюка. Чертовски горячая, но злюка.
– Кир, что происходит?!
Мать твою, Элька! Всю малину портит.
– Я тебе перезвоню, окей?
– Кирилл!
– Позже. Все позже, малыш. У меня тут по второй линии прорываются.
И снова не вру. Борзый звонит. Переключаюсь.
– Мне вот интересно: кому это больше надо?
Еще один недовольный.
– Чего хотел?
– Я что хотел? Это ты вроде просил маякнуть.
А, да. Точно.
– Просил.
– Тогда вторник. Ты в деле?
– Само собой.
– Как участник или как зритель?
– А это как карта ляжет.
– Значит, приготовь наличку. Адрес скину.
– Добро.
Огонь. Становится все интересней и интересней. Может задержаться здесь? Я планировал свалить сразу после свадьбы, однако теперь начинаю сомневаться. В Амстере ревнивая Элька, контролирующая каждый мой шаг, а тут…
А тут Скворцова. Снова появляется на горизонте. Снова хлопает дверью и, одарив меня волчьим прищуром, утопывает в ванную с охапкой шмоток.
– Волосы свои из слива вытаскивать не забывай. Линяешь, как попугайчик, ― бросаю ей вслед.
– Пошел в задницу.
– Твою?
– Свою.
– Спинку потереть?
– Себе язык наждачкой потри, ― очередной хлопок, клацанье автоматической защелки и шум воды. Правда тут же слышу новый сердитый вопль: кое-кто обнаружил мокрое полотенце.
Сбегаю, пока в затылок не прилетело что-нибудь тяжелое. Ну и попутно Эльке снова перезваниваю, чтоб мозги не компостировала. Хотя она все равно найдет повод, эту кралю постоянно что-то не устраивает.
Коронное: я слишком мало уделяю ей времени, занятый магистратурой и практикой. Ну а по другому никак. извините. Все лекции и занятия проводятся исключительно вечером, а до этого стандартная подработка четыре раза в неделю, будь любезен.
Не столько ради денег, сколько ради опыта, чтобы после завершения академии сразу получить титул Архитектора. Иначе потом еще, минимум, пару лет понадобится работать по специальности и сдавать допы.
Вот и получается: с утра до пяти ― батрачишь, с семи до десяти ― торчишь на лекциях. Многие, естественно, не выдерживают, сливаясь. Да и у меня самого неоднократно возникало желание послать все к черту.
Тормозит только то, что половина пути уже пройдена. Осталось всего два года, не сворачивать же лавочку за пару шагов до финишной черты?
Логично предположить, что, живя в таком режиме, организм требует разрядки. А что расслабляет лучше скорости и секса без обязательств?
Точно не постоянный нудеж Эльки о том, что я недостаточно часто вожу ее по ресторанам, не гуляю за ручку вдоль каналов и не рассыпаюсь в признаниях в любви.
Тьфу, блин! Какие еще нахрен признания? Я вообще собирался тихо слиться после первого-второго секса, да только не получилось.
Случайно-нежданно вскрылось, что от ее папули напрямую зависит не только получение моего аттестата, но и карьерная перспектива. Тот мне самолично дал это понять, вызвав в деканат.
Поэтому пока терплю, кое-как успокаивая готовую сорваться на очередную истерику Эльку. Пока слушал ее вопли даже жрать захотелось.
К тому моменту когда одеваюсь и спускаюсь на кухню, Карина уже тоже там. Собранная: сидит, листает новостную ленту и что-то с аппетитом жует.
– Это что? ― заглядываю ей через плечо, всматриваясь в мешанину в глубокой пиале.
– Слепошарый? ― огрызаются, не оборачиваясь. ― Овощной салат.
– С селедкой?
– Девочке нужен фосфор.
Принюхиваюсь.
– И уксус?
– Беспроигрышный рецепт: помидоры, огурцы, лук, селедка, рюмка укуса, две рюмки воды, сахар и специи по вкусу. Перфекто.
– Н-да, ― забираю стоящий рядом с ней кофе, отпивая. ― Селедка на завтрак. Говорю ж, ты чумная.
На меня сподобляются-таки обратить внимание, ощерившись.
– Моя кровать, моя комната, мой кофе. У тебя какой-то пунктик?
– Не жадничай, ― делаю еще пару глотков и ныряю в холодильник: проводить ревизию. ― Ты мне, кстати, знатную свинью подложила, ― останавливаюсь на палке сырокопченой колбасы. Резать ее западло, поэтому просто снимаю шкурку и отгрызаю так. ― Еле оправдался. Чего орать-то как потерпевшая?
– Что такое? Ревнивая девушка?
– Мягко сказано.
– А, ― вилка с нанизанным ломтиком селедины замирает у рта Карины. ― То есть, у тебя есть девушка?
– Номинально, ― всухомятку плохо идет. Снова ворую ее кофе.
– Класс. Ты еще больший мудак, чем я думала.
– Обзываться обязательно?
– А быть мудаком обязательно?
– Если только мудак ― это синоним к слову очаровательный.
– Не льсти себе.
– Не льщу. Это объективная оценка. А что по поводу тебя? Парень есть? Настоящий, не плюшевый.
– А чем тебе Василий не угодил?
– Значит, нет. Отлично. Я тут подумал и решил, что буду твоим парнем.
– А девушка-то твоя одобрит?
– А мы ей не скажем.
Скворцова насмешливо чихает в пиалу.
– Ты неподражаем, Крестовский. Правда, ― усмехается она, относя тару к раковине. ― Но вынуждена отказаться. Эмоционально нестабильные мальчики с ограниченным кругозором ― не моя тема.
Эвана как приласкала.
– Эй, кофе-то оставь, ― торможу ее, а то кружка уже занеслась над мойкой. ― Там еще добрая половина.
– Я после тебя допивать не собираюсь.
– Ну а я не брезгливый. Давай сюда.
– Да пожалуйста, ― замешкавшись, оборачиваются ко мне, послушно протягивая кружку. Хм… Чего это она такая добрая?
Ясно.
– Тьфу, ― отплевываюсь, счищая с языка мерзкий привкус. ― Что за дерьмо? ― нюхаю содержимое, от которого уже тянет не кофеином, а знакомым запашком специй и уксуса. Жижу от салата мне туда залила, зараза. Испоганить капучино, души у нее нет! ― Ты маленький вредитель.
– Хлебай на здоровье, солнышко. И, кстати ― в трусиках с маечками моими можешь копаться сколько твоей извращенной душе угодно, но только просьба ― делай это, когда меня нет поблизости, окей?
– А когда тебя нет поблизости?
– Сегодня точно не будет до вечера. Так что наслаждайся и получай удовольствие.
– И далеко собралась? ― ревниво уточняю.
– Тебе какое дело?
– Ты ― мое дело. И не дело, если ты будешь шлындать где-то, докучая другому. Это исключительно моя привилегия на ближайшее время.
– Это что ж получается, я теперь еще и отпрашиваться у тебя должна?
– Желательно.
– А как же свобода выбора и равноправие полов?
– Фигня. Мода на демократию скоро пройдет.
– Ну-ну, ― скептично хмыкает Скворцова и отчаливает, виляя бедрами.
Не, ну она нормальная? Кто такие короткие юбки одевает? Это ж как красная тряпка для быка. И вообще, что за прикол? То есть, я должен тухнуть в гордом одиночестве, пока она будет непонятно чем заниматься?
Не пойдет так.
Прямо вместе с палкой колбасы спешу сначала обратно наверх, чтобы прихватить бумажник с айфоном, а затем на улицу. К фиолетовой бэхе.
– Суетолог вошел в чат. Погнали, ― ныряя на пассажирское, подмигиваю опешившей Карине.
– Куда?
– Куда тебе надо, туда и погнали. Маршрут мне не принципиален.
POV СКВОРЦОВА
Торможу возле длинного белого паровозика с наростами в виде башен, украшенных голубой черепицей. Несмотря на то, что набережная расположена на расстоянии, это здание все равно ассоциируется у меня не с учебным заведением, а с подобием гостиничного комплекса. Слишком уж светлое и праздное. Но за это я как раз его и люблю. Сюда приходишь не на каторгу, а для души.
– Да ладно? ― скептично кривится Крестовский. ― Универ? В воскресенье? Это так ты развлекаешься в выходные?
– Смотря, что ты имеешь в виду под развлечением. Тусовки в пьяном угаре?
– Да хоть бы и так.
– Я из них выросла. И тебе советую.
Выросла или же попросту насытилась. Ма меня никогда не ограничивала, поэтому лет с четырнадцати я спокойно могла отпроситься на любую вечеринку. Конечно, с условием: отзвон раз в пару часов, чтобы она знала, что я жива и в сознании, но по сути ― полная вседозволенность.
Даже когда по первой приползала домой в щи, не рассчитав меру, та не ругала, лишь заботливо подставляла тазик и с утра рассольчик подгоняла. Наверное, именно это и сыграло решающую роль. Имея на руках карт-бланш, слишком быстро стало скучно.
Одно дело, если ты тайком выбираешься из квартиры, подгоняемая бунтарским духом, и совсем другое, когда родительница выбирает вместе с тобой прикид для свидания, предусмотрительно снабжая доченьку презервативами и подробно объясняя: как, что, куда и для чего.
Может, из-за доверительного отношения, а может, потому что я оказалась более-менее вменяемым подростком, но презервативы в большинстве случаев так и не пригождались.
Да и целом есть чем похвастаться: к двадцати годам я не курю, не принимаю, редко когда ужираюсь до состояния овоща и еще не делала ни одного аборта. Достижение двадцать первого века, блин.
Может ли тем же похвастаться сидящее рядом со мной тело? Раздражающе громко чавкающее и сгрызшее целую палку в одну харю. Эгоист хренов, даже не подумал поделиться!
– Ты думаешь, я от них балдею? ― облизывая жирные пальцы, с трудом дожевывает остатки колбасы Крестовский. ― Это лишь повод склеить кого-нибудь, минуя стадию свиданий с тупым анкетированием. Встретились, сделали дело, разошлись. Сама подумай: на кой хрен мне знать, какой у нее любимый цвет, если потом я ее и в лицо-то не вспомню?
Мда. На самом деле я ужасаюсь и восхищаюсь одновременно этой его… Эм, вот прям даже не знаю, как это обозвать. Только мат и вертится на языке.
– Позволь уточнить: ты давно у дяденек в белых халатах был? Проверься, а то мало ли.
– На этот счет можешь не переживать. Здоров как бык, хоть сейчас в космонавты. Но если принципиально, могу справочку принести. Тогда дашь?
Я с него худею. И буквально, и фигурально.
– Крестовский, знаешь, что я хочу тебе сказать?
– Ммм?
– Ты просто эпический долбоклюй.
– Но хоть красивый?
Хрюкаю от смеха.
– Красивый, красивый. Жалко только, что идиот.
– Что ж ты все время обзываешься. Я ведь могу и ремнем по жопцу твоему очаровательному за это всыпать.
– Уже очаровательному? Была же жирная совсем недавно.
– Где жирная? Кто чушь такую сказал?
– Ты.
– Когда? А… Ооо… ― до него доходит. Правда почти сразу непонимание сменяется ухмылкой. ― Ля, а тебя задело. Еще скажи, что из-за меня по утрам круги наворачиваешь?
– Естественно. Надо ведь быть в форме, когда придется убегать с места преступления. Потому что если не заткнешься, обещаю, я тебя прирежу, ― с досадой отмахиваюсь, жалея, что вообще заикнулась об этом. Теперь же не оберешься ехидства.
Пресекая тему, вылезаю из машины, чтобы достать из багажника большую сумку-чехол. Не столько тяжелую, сколько громоздкую из-за объемной папки для черчения, лежащей внутри.
– Скворцова, ― Крестовский тут как тут. Маячит рядом, подпирая бедром моего «Баклажанчика». Тачку в смысле. ― Я просто обязан уточнить, во избежание необоснованных претензий: зад у тебя бомбический. Мне нравится.
– Только зад? ― накидывая лямку на плечо, хмыкаю.
– Да не, у тебя в целом все как надо.
– Но узнать мой любимый цвет желания не возникает?
– А чего его узнавать? И так очевидно, ― кивает тот на расцветку тачки.
Укоряюще прицыкиваю, захлопывая багажник.
– Мимо, красавчик.
– Серьезно? Тогда розовый.
– Нет, ― направляюсь к главному входу универа.
– Цвет лифчика, который на тебе сейчас? ― Крестовский семенит следом, гадая на ромашке.
– С учетом существующей цветовой палитры тыкать пальцем в небо будешь до-олго, ― торможу его, выставляя вперед руку и не давая зайти внутрь. ― Ну и куда ты?
– В смысле, куда? За тобой.
– Свободен. Дальше я сама.
– Не сомневаюсь в твоей самостоятельности, но не на улице же мне торчать. Я там расплавлюсь под солнцем.
– Могу в салоне оставить. Открою, так и быть, окошко, чтоб не задохнулся.
– Я тебе кто, собака?
– Ты приставучий репейник.
– Очень приставучий. Поэтому смирись: мне скучно, и я иду с тобой.
– Тебя не пустят.
– Спорим, пустят?
Даже спорить не буду. Молча пересекаю обдуваемую кондиционером проходную, приветственно махнув охраннику зажатым между пальцев пропуском. Проскальзываю через вечно неработающий турникет, прямиком сворачивая к лестнице, но опешивше замираю, слыша насмешливый окрик.
Да ладно?
Пропустили! Блин, его реально пропустили!
– Всего один вопрос: КАК?
Наш охранник из тех хмурных дядек, которые наслаждаются доставшейся им властью и очень любят не пущать. Он порой студентов даже при наличии пропуска тормозит, веля показать зачетку и доказать свою причастность к «цитадели искусств», а уж тех, кого в первый раз видит…
– Секрет фирмы. Но могу намекнуть: врожденное обаяние.
Ну-ну. Скорее уж бумажные шуршащие.
– Ты как та глиста, что в любую щель пролезет, ― разочарованно вздыхаю.
– Очень занимательно. Проводила научный эксперимент? Точно знаешь, что в любую?
Игнорирую сарказм, поднимаясь на второй этаж и минуя пустынный коридор, увешанный работами выпускников. Все двери закрыты, кроме нашей мастерской. Еще на подходе слышу голоса, народ уже собирается.
Да, согласна, со стороны это странно ― тащиться в универ в выходной, однако в данном случае это не добровольное начало, а официальная рокировка ― перенос пар со среды на воскресенье, чтобы состыковаться с графиком натурщицы. Принято единогласно всей группой, поэтому третью неделю… вот так.
В целом, никто не против. У нас тут на постоянке царит анархия и ненормированный график: я сама частенько подзадерживаюсь, доделывая проекты. На заднем дворе есть просто обалденная аллея, пропитанная творческой эстетикой.
Сидеть там на лавочке, рисовать, попивать Мокко и наслаждаться видом ― отдельная форма прекрасного. Но сегодня занимаемся строго в мастерской. Да здравствует духота и полумрак.
– Скворец пришла, ― первой примечает меня Вита: коротко стриженная брюнетка, с туннелями, пирсингом в самых неожиданных местах и забитая с ног до головы. Наша староста. Клевая девчонка. ― И не одна… ― добавляет, замечая выглядывающую из-за моего плеча любопытную моську Кирилла. ― Это кто?
– Моя мигрень, ― бурчу, занимая место. Достаю из сумки сперва футляр с сепией и сангиной7, затем папку. На мольберт ставится пока еще набросок обнаженной девушки. Рядом ложится блокнот для черновиков. ― Рената появлялась?
– Не а.
Задерживается. При том, что я сама опоздала чуток, встав в пробку на выезде, и была уверена, что получу втык. Вот только Алевтины Михайловны, нашего препода, тоже еще нет.
– Какая симпатичная мигрень, ― с нескрываемым интересом поглядывает на Крестовского Даша, блондиночка с пучком на макушке.
Да и не она одна. У нас в группе одиннадцать девчонок, не считая меня, и всего три пацана. Из этих четырнадцати человек догадайтесь, скольким по боку появление постороннего? Правильно, троим. Пацанам.
– Забирай. Дарю, ― снисходительно киваю на своего спутника, хозяйски бродящего по аудитории и сующего любопытный нос всюду, где придется. Вплоть до работ других студентов.
– Вау! У вас тут девочки голенькие, ― одобрительно присвистывает он, кивая Юрцу, не очень довольному вторжением. ― Не на то я учился, не на то. У меня вместо девочек были транспортиры и циркули.
А, да. Точно. Он же тоже «художник», только более инженерного склада ума.
– Тебе мало своих голых девочек, озабоченный? Не насмотрелся еще? ― не могу удержаться от колкости.
– На твоих девочек точно не насмотрелся, ― парирует Крестовский. ― С удовольствием продолжу медитацию этим вечером, если позволишь.
Вот скотобаза.
– Не позволю.
– Слыхали? Единоличница! Нет, чтобы для народа стараться, во имя искусства. А еще творческая личность.
Боже, что он несет? Ну натурально дебил.
– Вита! Я тебе по шапке настучу! ― влетает в мастерскую рассерженный колобочек в черепашьих очках и челкой-пони. ― Дозвонилась я твоей подружке. Улетела она!
– Как улетела? ― не поняла та.
– Как, как. На самолете. На Бали, чтоб ее! Мужика какого-то подцепила и укатила с ним загорать.
– А договор? Она же договор подписывала.
– А что договор? Закорючка для вида. Она так и сказала: извините, но от такой возможности не оказываются.
– Охренеть, ― вырывается из меня.
Три недели коту под хвост, потому что продолжать без натурщицы дальше бессмысленно.
– Еще какое охренеть! ― Алевтина Михайловна только что не подпрыгивает на месте от досады. ― Вот сразу чувствовала, что она не надежная! И где теперь искать новую натурщицу?
Новую? Бли-ин, это ж теперь придется начинать все с нуля. И сегодня только зря приехала. Уже понятно, что лавочку можно сворач…
– А вам именно натурщица нужна? Натурщик не покатит? ― раздается звонкий беспечный голос, окатывающий меня ледяным ушатом.
Преподша же и вовсе впервые замечает постороннего в мастерской.
– А вы, молодой человек, собственно, кто? ― приспустив на нос очки, деловито оценила та его с ног до головы.
Особенно Михайловну заинтересовали татухи и скулы. Причем последние она, не стесняясь, осмотрела, взяв Крестовского за подбородок и повернув его лицо так, чтобы на того упал свет потолочных ламп. Единственное освещение в аудитории, так как окна сейчас плотно занавешены, чтобы не накидывать на натурщицу лишних теней.
Поправка: на не приехавшую натурщицу.
– Я с ней, ― Кирилл коряво кивает в мою сторону, так как сложно шевелиться, когда находишься в цепких руках маэстро.
– То, что с ней ― это прекрасно, но нас уже одна такая знакомая знакомой подвела. Повторного фиаско не хочется.
– Не сцыте, не подведу. Мужика подцеплять я не собираюсь. И на Бали не планировал. До осени так точно.
– Это не разовое мероприятие, молодой человек. Минимум пару недель придется позировать в усиленном режиме, так как у ребят горят сроки сдачи. Три раза в неделю, по несколько часов в одной позе. Это сложно.
– Фигня. Сделаем.
– Не надо нам его! ― возмущенно восклицаю. Фигня ему, видите ли. Все по фану. А нам потом что, опять с нуля начинать?! ― Он ненадежный. Либо забухает, либо свалит в свой Амстердам.
– Хорошего же ты обо мне мнения. Не рассчитывай, я решил подзадержаться. Могу загранку в залог оставить, если успокоит, ― ухмыляется Крестовский, которого, наконец, перестали изучать как подопытного кролика. Теперь ему ничего не мешает неотрывно таращиться на меня, наслаждаясь реакцией. А она есть, потому что....
Зашибись. Подзадержаться он решил! А я так надеялась, что к концу следующей недели его уже и след простынет.
– Загранка мне ваша не нужна, ― Алевтина Михайловна не то, чтобы в восторге, однако понимает, что искать кого-то ― дело муторное и неблагодарное. Не всякий согласится. Мы Ренату-то только в марте нашли, хотя клич бросали еще с зимы. А тут нате, возможность сама в руки идет. ― Будет достаточно подписанного договора. Академические часы оплачиваются, если что. За час в одежде ― семьдесят три, за час обнаженки ― девяносто восемь.
– Девяносто восемь? Это в долларах или евро?
– В рублях, конечно. Мы вам кто, олигархи?
– Рублей? Шутите? Оставьте мелочевку ребятам на кофе. Я и за бесплатно разденусь. Карина же тоже будет меня рисовать?
– Естественно.
– Тогда я в деле. Трусы снимать прямо сейчас?