Ирина Вадимовна Лазаренко
Дракон среди нас
– Они неповоротливые, как сараи, а у меня меч! Я бы их просто убил… Ну, если бы никто из них не успел мне врезать, конечно, только они бы не успели. Но мне ни к чему их протыкать мечом, честное слово, ведь эти люди не виноваты, что они тупые! Кроме того, здесь становится всё интересней. Местные так упорно не желают пускать нас именно в этом направлении, они так уверены, что могут не пустить… Это забавно! Найло, ты почему не выглядишь позабавленным? Тебе не хочется с ними поиграть? Это интересная игра: «Нельзя и ещё нельзее», ну! Брось ходить с такой кислой рожей! Давай, встряхнись, ты сможешь, да, давай поиграем, давай придумаем сейчас четыре способа попасть в панскую усадьбу, не привлекая внимания помешанных!
– Да на кой с ними играться? Мы время теряем!
– Надо же, теперь тебя это беспокоит! – Илидор хлопнул себя ладонями по ляжкам и крыльями по бокам. – Если я начну тыкать в селян мечом – поверь, быстрее не станет! К этой усадьбе мы всё равно придём, ну или прилетим, если нам так захочется, а мне пока вот что интересно: кем себя возомнили эти малахольные, если так нагло полезли на человека с мечом?
***
Они вернулись в спальный дом в быстро густеющих сумерках. Якари был поглощён обмахиванием пыли с бесконечных наполочных кукол и занятия своего не прервал, только энергичными махами с «Отуда и вправо» объяснил, как попасть в приготовленную для гостей комнату. И добавил, указывая на подносы, стоявшие на привхожем столике: поскольку других гостей в Большом Душеве нынче не случилось, то стряпуха сегодня не приходила, потому на ужин лишь хлеб, творог, яблоки да сваренные вкрутую яйца. Кроме еды, на подносах стояли кувшинчики с элем. Илидор и Йеруш быстренько подхватили подносы и уволокли их, пока Якари не передумал так щедро кормить гостей.
Комната была похожа на все обычные комнаты людских спальных домов, которые прежде доводилось видеть Илидору: шесть шагов вдоль, четыре поперек, скрипучие половицы, низкие кровати с жиденькими одеялами, низкий потолок – руки не вытянуть – и маленькое окно, на крюке у которого висит яркая лампа. Ещё сундук под окном и два табурета.
– Стол, – проявил наблюдательность Йеруш. – Стола нет.
Илидор шагнул со своим подносом к подоконному сундуку. Усевшись на табурете, который высотой был почти с сундук, махом откусил четверть ковриги, жадно выхлебал полкувшинчика эля и принялся чистить яйцо. Йеруш уселся на второй табурет и рассеянно начал поедать творог.
На некоторое время в комнате воцарился успокаивающий стук ложек и кружек, хруст яичной скорлупы и сочных осенних яблок. Наконец Илидор собрал на один поднос пустые кувшины и кружки, разве что не вылизанные тарелки, яблочные хвостики и яичную скорлупу и выставил поднос в коридор.
– Ёрпыль знает что, – сказал тогда Йеруш. – Находили мы туда-сюдаев на несколько переходов, а всё без толку. Я даже почти отказываюсь верить, что источник морской воды может быть в той усадьбе. Откуда там быть морской воде?
– Откуда ей вообще быть в этом месте? – пожал плечами Илидор.
Глаза Найло потухли и тут же остекленели, а руки-ноги выстрелили вдруг во все стороны, как у паука, и потом снова собрались вокруг туловища по-всякому согнутыми загогулинами. Табуретка жалобно поскрипывала. Несколько мгновений спустя правую ногу Йеруша, видимо, свело судорогой, поскольку Найло, утробно заворчав, принялся тянуть на себя стопу сразу двумя руками.
– Тебя на свадебном пиру надо показывать, – сказал ему Илидор. – Вместо смешилы.
Йеруш, словно не слыша, уставился в слюдяное окно. За ним, разумеется, не было видно примерно ничего, помимо мутной темени.
– Завтра мы всё равно пойдём за холм, – прошипел он сквозь зубы. – И пусть только попробует какой-то замшелый селянин мне помешать!
– Сегодня, – возразил Илидор и поднялся на ноги. – Я слетаю туда сегодня. Сейчас. Отвлеки Якари, если он ещё не спит.
***
В поселках укладываются рано, и никто не должен был увидеть, как в тихий вечер над крышами домов Большого Душева врезалась крылатая тень. Вечер выдался тёмным: отяжелевшее осенней тучностью небо висело низко, прятало звёзды и дороги из лунной пыли. Тень над домами навернула круг, другой, едва взмахивая крыльями, и была в этих движениях, в звуке хлопков невысказанная и необъяснимая словами потребность, жажда чего-то недоданного.
Йеруш пытался удержать Илидора в доме, но со сходным успехом можно останавливать туман, восход солнца и смену сезонов.
Илидор пластался в ветряных потоках, среди набрякших сырой прохладой туч, он не видел внизу посёлка и не помнил о нём, дракона распирало изнутри ощущение какой-то неправильности, корявости, недоделанности этого дня, его чешую словно облепили вязкой слизью, и дракон пытался изгнать, сбросить с себя эту слизкую неправильность. Он летал над посёлком кругами, не видя его, не помня о нём и одновременно пропитанный его вязкостью насквозь, и он не мог перестать наворачивать эти круги, словно был не драконом, а мухой, подвязанной за лапку на верёвочке.
Илидор собирался лететь на запад, к холму, от которого в реку впадала неправильная вода, но с той стороны давило какой-то тошнотворной магией, словно стенкой тугого пузыря. Дракон до изнеможения махал и махал крыльями, летал и летал кругами в мокрых тучах над посёлком, стремясь приблизиться к холму и приблизиться не мог. Перевёрнутая, нелепая магия завязывала что-то в животе, подкатывала тошнотой к горлу, сбивала чувство пространства, и дракон принимался панически махать крыльями, чтобы удержаться в воздухе.
От этой неизбавимости в горле стало нарождаться низкое рычание, оно ширилось, крепло, набиралось гула и наконец выплеснулось в небо звонким пронзительным воплем, не драконьим, не звериным, не человеческим. Вопль раскатывался и сильнел, катился и катился в небо, и с ним вместе наконец стала вымываться из дракона растерянность перед происходящим.
Голос Илидора густел, крепчал, гудел, заворачивал мокрые тучи в невидимые плотные ленты, выжимающие из туч морось, и те сыпалась на Большое Душево, а тучи пытались увернуться от ленточной щекотки, но только распушивались ещё больше. Вопль длился, длился бесконечно, пока вместе с ним не вылилась из головы всё смутное беспокойство, а потом крик стал тише, глуше, на мгновение сделался вопросительным, а потом снова взвился – радостным. Это была радость от собственной мощи, молодости, неугомонимости, возможности в любой момент полететь куда-нибудь ещё.
Когда звонкий крик перешёл в бархатистый смех, дракон кубарем скатился под самые нижние слои туч и навернул там ещё полкруга, просто наслаждаясь полётом, а потом, тяжело дыша и чуть дрожа, наконец спустился наземь – подальше от домов, у воды.
Когда взъерошенный, очень сердитый и очень покрытый дождевой пылью Илидор возвращался в спальный дом, ему приходилось то и дело менять курс, обходя некоторые другие дома по теням и соседним улицам: там-сям торчали из дверей жители Большого Душева, смотрели в небо из-под козырьков и скатов крыш, осторожно вытягивали шеи, выискивали источник отзвучавшего крика-смеха. Сначала Илидора это забавляло, но потом он пару раз сбился с пути, продрог и в целом весьма умаялся обходить любопытствующих издомовторчателей. Потому настолько обрадовался, добравшись наконец до спального дома, что ему даже не пришло в голову проверить: а не торчит ли кто-нибудь из этой двери тоже? И дракон вывалился из-за угла дома прямо на Якари.
Тот отшатнулся, чувствительно ахнувшись о дверной косяк, схватился за грудь.
– Ты чего тут? – спросил придушенно, шалыми глазами посмотрел в небо, а потом на Илидора.
– А ты чего? – в тон ему спросил дракон и на деревянных ногах прошёл в дом, как ни в чём не бывало.
Якари остался в дверях таращиться Илидору в спину и подозревать нечто такое, что ему даже не хотелось облекать в слова.
***
Из дверного проёма ударил яркий свет, и сначала показалось, что в кладовку вошли трое селян, но уже через мгновение Илидор понял, что это три жреца солнца в голубых мантиях.
От удивления, от возмущения – их не должно здесь быть! – дракон вскрикнул. Выдал себя.
Он отбивался как мог, но их было трое, неумолимо-сильных и упорных, а его тело от ужаса делалось тряпочным и слабым. Трое жрецов легко скрутили его и, смеясь, поволокли в хорошо освещённую комнату с запахом металла, пыли и ужаса.
– Как всякую неразумную тварь, – изрёк низкий голос, и от него потекли тонкие, вибрирующие усики страха, оплели лодыжки и запястья Илидора. Дёрнули, выкручивая-растягивая руки кверху.
– Времени мало!
Хлестнуло болью вдоль хребта, между крыльями, и те испуганно облепили бока и бёдра. Задеревенели мышцы груди и живота: не кричать, некричать, НЕКРИЧАТЬ! Лязгнула сочленениями невидимая машина, загудела, дохнула злобой сбоку, двинулась к дракону: лязг, лязг, лязг.
– Эй!
Его потрясли за плечо, вцепившись у основания крыла, и дракон хотел вывернуться, чтобы не дать снова порвать себе крыло, но импульс движения застревал в голове и никак не передавался телу.
Из вязкого сумрака кто-то хихикал и часто дышал, звякал железками над головой дракона, где беспомощно сжимались в кулаки его закованные руки. Теперь он лежал на спине – наверное, всё-таки смог пошевелиться, только не сбросил руку с крыльев, а закрыл их собой.
В прошлый раз это не помогло.
– Илидор?
Звяканье, смех, учащённое дыхание на миг вылиняли, отдалились, словно не были настоящими. Настоящий кто-то осторожными пальцами отбросил взмокшие пряди волос со лба дракона.
Он дёрнулся к этой безопасной руке, но его снова потащило в липкую жару с запахом металла и ужаса. Лязгнула в углу машина-распырка. Обдало ухо и шею горячим дыханием:
– Куда пошёл эльф? Он нашёл живую воду?
Боль пульсирует в раздробленных пальцах, отдаёт в локти и плечи, кровь течёт из глубоких разрезов между рёбер и схватывается коркой на боках, горит рассеченный висок, смех мечется над его головой и приближается, приближается, приближается. С лязгом зависает над крылом машина с зазубренной щёткой, деревенеют мышцы живота в бесплодной попытке отгородиться от того неумолимого, что надвигается на него, что сейчас обрушится, схватит, скрутит, подомнёт…
– Илидор!
Его трясли уже за оба плеча, и эта тряска рывками вытаскивала дракона в реальность из хорошо освещённой комнаты с запахом металла и ужаса.
В реальности была темнота, и над ним нависала не машина, а Йеруш – вхлохмаченно-угловатый силуэт, обрисованный фоном беленого потолка. Держал его за плечи, влажные от пота, и отчего-то казался менее настоящим, чем отступающая память тела о раздробленных пальцах и взрезанных боках.
Дракон, тяжело дыша, таращился снизу вверх на силуэт эльфа – острые плечи, худые руки, торчащие кверху уши в неровно остриженных встрёпанных волосах – и в неотвалившемся ещё сонном ужасе пытался понять, почему не видит его глаз.
Цепкие пальцы Йеруша на его плечах дрогнули, словно хотели успокаивающе погладить основания крыльев – снова целых крыльев, убеждая и подтверждая, что машина-щётка способна вернуться только во сне.
– Юльдра сдох, – произнёс Йеруш.
– Я помню, – хриплым со сна голосом не сразу ответил дракон.
Холера его знает, как Найло понял, что ему снилось.
Когда Илидор подал голос, Йеруш вздрогнул и медленно разжал пальцы на его плечах, будто не вполне осознавая, что до сих пор их держит. С осторожностью и какой-то старательностью убрал со лба дракона ещё одну влажную прядь. Медленно выпрямил спину, сцепил руки на бедрах. Илидор смотрел на Йеруша, не шевелясь, всё ещё не вполне уверенный, что проснулся, и всё думал, почему не видит глаз Найло.
– Я кричал? – спросил он наконец.
Странно тогда, что не проснулся от собственного крика.
– Нет. Выразительно стонал.
Когда Йеруш поднялся с кровати дракона, его слегка шатнуло и захотелось немедленно снова вцепиться в Илидора: в темноте этой чужой комнаты потерялись расстояния, направления и ориентиры, потерялись особенно злостно и ненаходимо. На миг Йерушу показалось, что он совсем один стоит посреди пустынного ничего, безнадёжно затерянный в нигде.
Дракон завозился за его спиной. Обернувшись через плечо, Йеруш различил в темноте, что Илидор сел на кровати и скручивает волосы узлом над шеей. Кажется, тоже косится на него.
Порыв к успокоительным обнимашкам с порождением хаоса – пожалуй, не самая тупая идея Йеруша Найло, но в десятку она определённо войдёт. Дракону просто снился дурной сон. Дракона не нужно тискать и успокаивать, он сильный, почти неубиваемый и снова крылатый.
Йеруш втёк обратно в свою постель, натянул на плечи покрывало, но почти сразу сбросил его, вдруг поняв, что в комнате душновато. В изголовьях кроватей исходила жаром печная груба, и наверняка кошмар Илидора был навеян слишком усердно натопленным помещением.
Стоило бы открыть окно, подумал Йеруш, сползая в потустороннее отупение.
В отличие от Илидора, Йеруш Найло не сильный, не крылатый и даже не порождение хаоса. Ему бы, может, и не помешали успокоительные обнимашки. А то ведь ему может присниться собственный кошмарный сон – про лежащего на траве изжёванного дракона в разорванных крыльях, среди запахов крови, псины и смерти.
***
С утра Якари возился в привхожем помещении. Как и вчера вечером, он смахивал несуществующие пылинки с рядов деревянных, соломенных, глиняных, вязаных и кочерга ведает каких ещё кукол, стоящих на полках и в стенных нишах.
На вопрос про холм Якари оживился, принялся махать бровями, чуток подпрыгивать, подёргивать руками и очень чётко, многозначительно выговаривая слова, сообщил, что за тем холмом – панская усадьба. То есть летнее обиталище одного знаткого господина, которому принадлежит часть лесов и лугов потусторону холма. Минувшим летом, начится, господин изволил торчать в усадьбе безвылазно, чего в прежние годы не бывало никогда, а его слуги постоянно покупали в деревне молоко, мёд и рыбу. С наступлением же осенних дождей господин съехал и усадьбу, как бы это сказать, взял да бросил.
– Подбросил и не добросил? – без улыбки уточнил Йеруш.
Якари пояснил, что нет, подбрасывать усадьбу никто, конечным делом, не мог, а вот что закрыли её на все замки и даже слуг никаких не оставили – это точно. Ну, может, не совсем точно, однако за продуктами в деревню больше никто не ходит. Со значением мотая подбородком на окно и делая страшные глаза, Якари осторожно, точно боясь расплескать слова, сообщил, что присматривают за усадьбой, вроде бы, весьма крепкие и сердитые деревенские люди, те же самые, что летом носили знаткому господину рыбу, рубили для него дрова и вообще, понимаете ли, тёрлись при месте.
– Сразу не мог сказать? – разозлился Йеруш.
– Так вы сразу б туда и пошли, – рассердился Якари. – А люди бы потом сказали, что я вас науськал! Ну чего тут непонятного!
Йеруш Найло, невыспавшийся, изнемогший уже без своего письма и без разгадки дурацкой большедушевской тайны, сто раз обругавший себя последними словами за решение пойти на поводу у шантажиста Якари, теперь выпрямился-напрягся, как большой боевой лук. Чуть наклонившись вперёд, он уже почти устремился к Якари, неведомо что желая сделать, но Илидор ловко перехватил его руку повыше локтя и оттащил в сторонку.
Якари, обмахивающий фигурки, ничего не заметил.
– Зачем ты всё время их протираешь? – быстро спросил Илидор.
С наскока ему пришло в голову лишь два способа не дать Йерушу затеять свару: перевести его внимание на что-то другое или сесть на него.
От простого вопроса Илидора Якари как-то сдулся, усох. Ещё несколько раз махнул пуховым веничком, бережно, словно боялся поранить расписные фигурки, и ответил не своим, сжатым голосом:
– Жена моя их собрала. Она тут всё обставляла, это ей хотелось иметь спальный дом и поштарское место. Вот такое оно и было, такое и остаётся, в точности как ей хотелось и каким было при ней. Хотя вот уж двенадцать лет как нет её живой на свете.
Сейчас, видя перед собою такого жалкого сникшего Якари с его пуховым веничком и дурацкими фигурками, Илидор не просто попытался представить, а впервые до определённой степени прочувствовал – словно Якари ему послал сгусток понимательной силы, чтобы Илидор ощутил чешуёй и шкурой, – каково это. Вот кто-то был с тобой рядом, был рядом так долго-долго, что врос в каждодневье твоей жизни, разделил с тобой наполнение дней и движение лет, а потом вдруг раз – и перестал быть. Враз не стало нигде ни привычного каждодневья, ни наполнения лет, ни близкого существа. Остались только предметы, места и вещи, которые придуриваются, будто хранят в себе кусочки памяти об ушедшем человеке, об ушедшей жизни, но это ложь, ведь хранить память умеешь только ты сам, а места и предметы не хранят ничего.
– Наверное, трудно привыкнуть жить без кого-то настолько близкого, – пришибленно поделился своим удивительным открытием Илидор.
Якари взял одну глиняную фигурку – расписную кудрявую пастушку, повертел перед глазами.
– Трудно. Ток со временем привыкаешь, куда ж деваться.
Илидор сделал шаг к двери спиной вперёд, не сводя взгляда с Якари. Хотел ли тот что-то добавить или ушёл в свои мысли, разглядывая фигурку – дракон понять не мог, но ему было неловко и хотелось немедленно оказаться где-нибудь ещё.
Якари поставил фигурку на место и глухо проговорил:
– А потом вдруг в один день сообразишь: по правде-то страшно другое. То, что привыкаешь жить без кого угодно. Даже без самых нужных своих людей.
И принялся сосредоточенно обмахивать веничком соседние фигурки.
Смущённый дракон сейчас бы с радостью слился на улицу, но стоящий у окна Йеруш наконец привлёк его внимание сложными движениями бровей и страшными глазами указал на улицу.
Оказалось, вдоль спального дома вразвалку прохаживаются туда-сюда вчерашний знакомец-амбал и морщинистый усач лет сорока. Выглядели они донельзя нелепо в мягких солнечных лучах, пинали опавшие листья, многозначительно поглядывали то друг на друга, то на окна спального дома. Поодаль, привалившись к плетню, лузгал семечки горбоносый. Прошёл по улице второй амбал – видимо, он нарезал круги вокруг спального дома, и дракон искренне пожелал этому человеку стоптать ноги по колено.
Илидор смотрел и смотрел на горбоносого, на землю, которую тот заплевывал шелухой. Йеруш, сложив руки на груди, сумрачно разглядывал амбала.
– Найло, – тихо шепнул дракон, – а я понял. Те деревья, которые вроде бы горелые.
– Ну?
– Они магически высушенные. Ты не обратил на них внимания, потому что ты кусок непробиваемого эльфа, ты не ощутишь магических течений, если они сами не насандалят тебе по башке!
– Ты говоришь, словно какой-нибудь гном, – после неприятной паузы сердито буркнул Йеруш и нахохлился сумрачным комком всяческого неодобрения.
Они оба вздрогнули, когда в заднюю дверь гулко застучали – похоже, ногами, а может, рогами. «Открыто!», – гаркнул Якари, и в привхожее помещение, отдуваясь, ввалилась женщина с охапкой ярких тканей.
– Готовы-то к гульбищу, не? Девка уже вещи перенесла в мужнин дом, столы расставляют!
Йеруш ощетинился плечами и локтями.
– Всё село придёт свадьбу гулять, весело будет! – Подбодрил его Якари
– Циркачи-то переезжие случились, слыхал? – спросила его женщина.
– Да ну! – поразился Якари.
– Ага. Зазвали их кумедию дать! – Живо продолжала она, раскладывая ворох тканей на привхожем столике. – Простоту какую, канешным делом, весь цирк-то кормить кто будет? А пусть хоть чего кажут, пока дальше не стронулись! Будут давать кумедию, сказали, до заката!
Глаза Илидора блестели, бросая отсветы на ресницы. Йеруш выглядел так, словно ему скормили жирного жука.
– А как все перепьются, так вы, может, чего толкового разузнаете, – деловито шепнул им Якари и сумрачно глянул в окно. – Письмо-то своё не передумал получать, не?
***
До самого начала празднества Илидор и Йеруш делали вид, что полностью поглощены помощью с подготовкой, и ничего более увлекательного с ними произойти просто не могло. Йеруш очищал воду целыми котлами, выкипячивая её под растянутой льняной тканью. Илидор таскал дровяные колоды для каких-то игр, корзины дров и стопки посуды.
Четвёрка, с утра ходившая под окнами, тоже помогала готовиться к пиршеству, а заодно все они держали под присмотром чужаков. Йеруш делался нервным и тревожным от этого внимания, а Илидора оно, похоже, раззадоривало.
Гости понемногу собирались в праздничном коле – ярко одетые громкие мужчины, весёлые женщины в расшитых платках, крикливая детвора. Грудились вокруг накрытых столов, но пока не рассаживались, перекрикивались, смеялись, шутили, дружным топотом приветствовали дудочника и трещоточника, весело расталкивали снующих под ногами кошек и мелких собак-крысоловок. Угощались мочеными грибами и солёными огурцами на палочках, вишневой водой с мёдом и маленькими открытыми пирогами. Всем этим обносили гостей подростки, наряженные в странные узкие штаны и короткие синие жилеты.
Похрюкивающий от смеха Йеруш пояснил Илидору, что сие действо селяне явственно заимствовали: им, по всей видимости, доводилось наблюдать прием у какого-нибудь знаткого человека. Возможно, как раз в той самой усадьбе за холмом.
Появились циркачи, и вокруг них моментально собрались небольшие группы селян. Одна окружила невысокую женщину с совершенно седыми длинными косами, которая ловко жонглировала горящими факелами. Другая группа селян собралась вокруг маленького узкоглазого мужчины в вышитой мантии, показывающего фокусы с какими-то мелкими предметами.
Мельник, отец жениха, важный пузатый мужчина в красной шёлковой рубашке, стоял за пределами кола, окружившего маленького фокусника, и с довольным видом говорил:
– Олава-Кот его зовут. Величайший балаганный ловкач. Олава-Кот.
Не похоже было, чтоб собравшихся это имя впечатляло или о чём-нибудь говорило. Едва ли оно о чём-нибудь говорило самому мельнику до того момента, когда он нанял этого самого Кота Олаву.
Третий циркач, тощий эльф в абрикосово-оранжевом наряде, ходил на руках по доске, перекинутой между двух столов.
От одного циркача к другому ходила еще одна чужачка, которую Илидор видел то со спины, то чуть сбоку. Малорослая, с блестящими, словно чешуя, чёрными волосами и движениями недавно разбуженной змеи, на шее она носила противно тренькающую шарманку, а в руке – смотанный длинный хлыст. И невероятно напоминала Илидору донкернасских эльфов, отправившихся на выезд с драконом.
Циркачей, в отличие от драконов, особо в клетках не подержишь, и похоже было, что маленькая женщина с хлыстом досадует на это.
– Тай Сум, – произнёс кто-то из селян её имя. – Владыня цирка. Тай Сум.
– А от и молодые! – Вбуравился в уши голос Якари.
Илидор отвёл взгляд от Тай Сум, отметив, что держать подобную женщину на виду намного предпочтительнее, чем поворачиваться к ней спиной, и посмотрел на новоявленных мужа и жену. Он был рябой, улыбчивый и большой, как сарай. Она – порывистая, боевитая и скованная сейчашней собой, словно не понимающая, как оказалась в центре внимания и в вышитом платье с оборочками. Оборочки ей шли, как дракону слюнявчик.
– А он то – кровник.
Кровником был длинный и тощий, словно коромысло, парень. Он обходил кругом мужа и жену, рассыпал из ведёрка солому и приговаривал, видимо, что-то весёлое или скабрезное, поскольку стоящие неподалёку гости слушали его с интересом, то и дело покатываясь со смеху.
– Что он делает? – спросил Йеруш.
– Так отгоняет злыдних духов. Ежели не отогнать, то жена в первую ночь может обернуться змеёй. А то, бывает, дракон приходит в постель заместо мужа.
Илидор поперхнулся.
– От кровник и отгоняет злыдних духов, а потом всю ночь в сенях просидит, будет слова нарочные говорить, штоб ежели чего – прогнать змею от мужа или же от жены дракона.
Илидор поперхнулся снова.
– Захворал, штоль? – покосился Якари. – Иди вон сбитня выпей!
– Слова, чтобы прогнать дракона, – повторил Йеруш с бесконечно серьёзным лицом. – Они работают? Проверяли?
– Ну, драконов мы тут не видали сроду, так что слова, выходит, действенные, – решил Якари и отёр ладони о штаны. – Слова верные. Споконвечно передаются по нашим землям.
Оглянувшись по сторонам, он понизил голос и добавил:
– А если хочете тишком пройти в какое-нибудь место, так дождитесь, пока все перепьются и плясать пойдут. Так от. А пока идите себе, пейте-ешьте, да и я пойду к своим, вон машут уже, заждались…
– Да погоди! – Найло вцепился в его рукав. – Откуда взялись слова для прогнания драконов?!
– От любопырный! Слова взялись от драконьих разговорников, што жили в позадавние времена. От тех людей, до которых драконы нисходили, штобы с ними говорить, понял? В вашем эльфятнике таких не водилось, что ли? Ну да оно конешно, где вам с драконами поладить, дракон – тварь могучая, что ей какой-то эльф. А вот среди людей в позадавние времена водились богатыри да умники несказанные, они нужные слова и узнали.
И Якари поспешил к поджидающим его друзьям, которые собрались вокруг пивного бочонка и приговаривали, похоже, далеко не по первой кружке. Йеруш смотрел в спину Якари с детским восторгом и повторял тихонько: «Драконий разговорник, хах, разговорник!».
– Ты чего с ночи весь как в зад укушенный? – спросил вдруг Илидор, не глядя на Йеруша. – Боишься?
Найло сделал вид, что поглощён изучением обстановки, и не ответил Илидору.
– Чего ты боишься? – перефразировал тот, добавив голосу напора. – Не селян же?
Найло молчал, хотя и понимал, что это бессмысленно. Просто иногда, ну или всегда, кажется: если не обращать внимания на что-то плохое, мешающее, досадное, страшное, то остаётся шанс от него отвертеться, отвернуться, сделать вид, будто его здесь не стояло. Будто оно не нависает над плечом, не влияет решительно ни на что, и ты можешь идти по своей дороге уверенно и бодро, не отягощённый слишком многими опасениями, чувствами, оцепенениями.
– Я не отстану, – голос Илидора чуть снизился и рокотнул в груди. – Ночью тебе стало страшно. Может, больше, чем мне. И ты до сих пор взъерошенный.
– Ну нахрен ты такой настырный, – прошипел в ответ Йеруш. – Как будто сам не знаешь.
Илидор наконец посмотрел на него, дрогнул бровями, и Найло вцепился в его лицо ответным горящим взглядом. Теперь признаться было ещё страшнее, и почти невыносимо сделалось от мысли, что сейчас придётся проговаривать такие трудные, такие обнажающие слова, бултыхаясь в сиянии золотых драконьих глаз, да ещё когда разудалая гулятельная обстановка к этому совсем не располагает.
Но, возможно, чем хуже – тем лучше.
– Я не справлюсь один. Я решительно и наглухо всё продолбаю, ведь я забрался так безнадёжно далеко от всего, что знаю, от тех мест, с которыми умею обращаться, ты меня понимаешь, Илидор, или нет? Нихрена ты не понимаешь, ну конечно, ты же скачешь по жизни, как хренов дракон, ты можешь в любой момент улететь куда-то ещё, ты сильный, крылатый и весь из себя Илидор! А у меня есть всего лишь я. И вчера меня так полоснуло: ведь никогда бы я не очутился тут, если б ушёл из леса один. Я бы жварную прорву решений принял иначе. Ай, да что там лес! От самого Такарона! От самого Донкернаса! Да, с того момента, как я вошёл в ворота Донкернаса, ты понимаешь, со мной абсолютно всё было бы иначе, если б не ты. Я в тебя вляпался по самые брови.
– В каком смысле вляпался? – дракон дрогнул уголком рта в улыбке.
Йеруш на улыбку не ответил. Ему неистово хотелось заорать и треснуть Илидора.
– Я боюсь не справиться. Я не справлюсь без тебя. Ты доволен?
Илидор шкодно улыбнулся, вдруг протянул руку и подчеркнуто неспешно убрал прядь волос со лба Найло. Потом развернулся и растворился среди гостей, словно капля в склянке воды. А Йеруш стоял в воротах с открытым ртом и хлопал глазами с немым в них вопросом «Что сейчас, нахрен, произошло?».
Без Илидора сразу сделалось неуютно. Была у дракона удивительная способность становиться подходящим любому пространству, месту, обществу, куда он попадал – а может, Йерушу просто так казалось, ведь он сам-то везде и всюду ощущал себя неуместным, как торчащий узелок на тканом полотне.
Вот и сейчас. Вокруг хохотало, шевелилось, гомонило и звенело, а Йеруш стоял столбом, совсем не желал хохотать и звенеть, понятия не имел, что ему делать среди всех этих людей. Подошёл к первой попавшейся группе, которая собралась вокруг сидевшей за столом женщины. На столе стояла деревянная миска с водой, в воде плавали огарки да щепки, на дне лежали всякие мелкие предметы – колечки, височные кольца, пуговицы, что-то ещё.
– А у меня свой способ ворожбы, самый верный, – пьяненько хвастался этой женщине лысый мужичок и толкал стол бедром. – Семейный, ясно?
Мужичка хлопнула по плечу молодуха с русой косой. Возможно, та самая, которая вчера рассказывала про ведьмину хату, а может, и другая.
– Знаем мы твой семейный способ ворожбы! Напиться до синей бабайки и у неё спросить!
– Это что? – спросил Йеруш негромко ни у кого и разом у всех.
Обернулась к нему старуха в жилетке на сваляном собачьем меху и чёрном платке с зелено-белой вышивкой.
– Так знаки получаем! От Майень сидит, она ворожея! Свадебный вечер хороший дюже для ворожений!
– Что ещё за знаки?
Две девушки лет пятнадцати обернулись, захихикали. Одна, круглолицая, с выгоревшей за лето косицей бубликом, что-то зашептала на ухо подруге, постреливая глазами на Йеруша и розовея щеками. Вторая девушка медленно, словно рассеянно, обернулась, посмотрела на эльфа оценивающе, с интересом. Тёмные глаза её прищурились в хитрющей улыбке, задержались на остром кончике уха Найло, торчащем из-под встрёпанных волос.
– Ворожейные знаки, – прогудел высокий мясистый мужик и посмотрел на эльфа хоть и снизу вверх, а снисходительно. – На будущие дни научения, сечёшь? Чтоб знать, чего делать, а где от беды увернуться.
На снисходительный взгляд и тон Найло немедленно рассердился.
– У меня есть своё универсальное научение на каждый день, хотите?
– Какое-какое научение? – заволновалась ворожея.
– Мудрёное, – пояснил мужской голос с другой стороны стола.
– Колдунье, – припечатала старуха в собачьей жилетке.
– Давай, говори своё научение, – решил здоровяк.
– Избегать идиотов, не творить дичи, не пить лишнего, – торжественно изрёк Найло.
– Тю, – удивился лысый мужичок и качнулся. – Это как так-то?
– Тай Сум, сказали, тоже ворожит, – волнуясь, затараторила девушка с выгоревшей косой. – Но не всякому, а кому сама пожелает! Кто знает, чё ей надо, чтоб пожелать?
Сидящая за столом ворожея поджала губы.
– Она где-то здесь, Тай Сум, – трещала девушка. – Я её видала, да подойти постеснялась!
– Тю, – сообщил лысый и стал заваливаться на стол.
Ворожея сердито толкнула его ладонью в обратную сторону.
– Пойдём, поищем Тай Сум? – спросила светловолосая девушка у подружки.
