Ирина Вадимовна Лазаренко
Дракон среди нас
Илидор помотал головой и дважды перечитал абзац.
«…Я написал тебе одиннадцать писем с одинаковым содержанием и планирую разослать их в земли на юге и юго-востоке от Такарона. Насколько я понимаю, кутали, деятельная натура поведёт тебя в края, где ты не бывал прежде, и, значит, есть вероятность, что одно из моих посланий тебя найдёт.
К делу. Недавно в Университет пришло длинное письмо с чертежами – от безумца, как вначале решила канцелярия. Одно из сонмища странных, неумных или раздражающих посланий, которые мы получаем то и дело от душевно тревожных эльфов и людей праздного ума. Однако этот пакет не отправился в корзину, поскольку автор его ссылался на одну из твоих статей в "Омуте мудрости”, а именно – на статью о давлении воды…»
Илидор добросовестно просмотрел следующую часть письма, даже не попытавшись осмыслить написанное: слишком много в ней было слов, которых Илидор не понимал. Нижнюю четверть листа занимали кропотливо сделанные наброски какого-то костюма с натыканными повсюду длинными трубками и пришитым к вороту шлемом. Вместо забрала пучилось нечто, напоминающее аквариум – похожий стоял в саду донкернасского таксидермиста и хранил в своих стеклянных недрах молчаливую бородавчатую жабу.
«Ректор счёл данные измышления не более чем умозрительно забавными. Однако я сумел убедить его выделить бюджет на этот дерзкий эксперимент под твоё имя, кутали, в том случае, если ты сочтёшь проект перспективным. А я полагаю, ты сочтёшь.
Прошу тебя изучить идею устройства. Если оно способно тебя заинтересовать и стать действенным подспорьем для подводных изысканий, то списки с чертежей, доработанные факультетом механики, и чек на своё имя ты найдёшь в ячейке банка Хальо в городе Анун. Я отправил чертежи и чек именно в Анун, поскольку в том городе живёт Фурлон Гамер – один из немногих известных мне магов сживления, достаточно талантливых и в то же время гибких разумом, чтобы взяться за подобный проект.
Конечно, ты понимаешь, кутали, что если решишь создать экспериментальную модель костюма и обналичишь чек, то тем самым возьмёшь на себя обычные изыскательные обязательства перед Университетом. Ректор будет ожидать от тебя заметок касательно испытаний прибора в солёной и пресной воде, а также изучения подводных обитателей там, где это представится возможным. Также Университет будет ожидать, что ты лично прибудешь вместе с костюмом на кафедру не позднее чем спустя год после того, как обналичишь чек.
Верю в твою энергичность и жажду знаний, кутали. Верю, что ты всё сделаешь как нужно и как должно. Верю, что ты в очередной раз оправдаешь и превзойдёшь мои ожидания и подаришь новые смелые гипотезы научному сообществу Маллон-Аррая.
Крепко жму руку и прошу тебя не забывать об осмотрительности в изысканиях. Отпиши мне немедленно после получения письма, где бы оно тебя ни застало, и какое бы решение ты ни принял в отношении этого проекта.
Писано в шестидесятый день сезона восточного ветра».
– В банке, – дракон выделил из всего многословия самое царапучее слово. – Твой учитель оставил тебе какой-то охренительно интересный чертёж… в банке. Он издевается над тобой, правда?
– Вероятно, не счёл правильным оставлять чертежи и чек в дупле какого-нибудь дерева, – ровным голосом проговорил Найло. – Наверное, сомневался, что чертежи хорошо сохранятся в дупле дерева, а, как думаешь? Дожди, ураганы, осенние ветра, бешеные белки… А может, мадори Ллейнет действительно издевается. Слегка. Может, он так даёт понять, что соскучился. И расстроен, что я до сих пор не вернулся в Университет.
– А что такое чек?
По лицу эльфа дракон понял, что не хочет слышать объяснений прямо сейчас, потому задал другой вопрос:
– И что мы будем делать со всем этим?
– Мне надо подумать, – безжизненно ответил Йеруш.
– О-о, ну пожалуйста, только не это, Найло!
Йеруш встряхнулся-содрогнулся всем телом, словно высвобождаясь из чего-то липкого и прицепучего. Сморгнул патину с глаз, клюнул воздух, зашипел и оскалился.
– Доставай карту, давай! – Илидор ногой энергично подвинул к Йерушу его небольшой рюкзак. – Пойдём в этот город, как его – Анун? Нечего тут думать!
Дракон нетерпеливо шелестнул исписанными листами. Найло поморщился.
– Давай! – Илидор хлопнул крыльями. – Ну что с тобой не так, а? Зачем нужно было выпрыгиваешь из шкуры ради этого письма – чтобы теперь делать такое сложное лицо и печально размышлять? Не о чем тут размышлять! Давай, Найло, доставай карту, ну, ну-ну-ну!
Йеруш встряхнулся по-собачьи, всем телом, помотал головой, и волосы упали ему на глаза.
– Найло, если ты не пойдёшь в Анун сам, я тебя пинками погоню, ясно?
Якари, зная, что требуется получить ответ на доставленное Йерушу Найло письмо, выставил на стойку чернильницу, положил стопку поганенькой серой бумаги. Лысина его сильно блестела от пота, что можно счесть признаком как нервного возбуждения, так и чуточку слишком жаркой натопленности привхожего помещения.
Дракон сграбастал Йеруша за плечи и хорошенько тряхнул, отчего в шее у Йеруша хрустнуло, зубы клацнули, а в глазах взбаламутилась обычная йерушевская безуминка и затёрла, закрасила мне-надо-подумательную отрешённость.
– Да, да, хорошо, пойдём в Анун! – эльф вывернулся из драконьей хватки и ногой подвинул рюкзак обратно, к нему. – Только доставай карту сам! Давай, ты сможешь! Ты кого угодно достанешь, Илидор!
Люди дороги и прочие грани безумия
Адденд – мельчайший, неразличимый глазом участник химической реакции, кутали, и он же – важнейшая частица конечного вещества. Фактически, без адденда никакого вещества и не получится.
Мадори Ллейнет Элло, декан кафедры гидрологии в Университете Ортагеная
– Мужики, а чего это вы тут делаете?
Холера его знает, откуда взялись у речки двое путников. То ли свернули с дороги водички попить, то ли…
Шестеро сумрачных бородатых мужиков обманно-медленно, по-медвежьи обернулись на голос.
– Мы-то? – Кумлатий, самый сумрачный и самый бородатый, со значением поднял огромный кулак с зажатым в нём пуком верёвок. – Мы обережь плетём.
– Ух ты!
Один из путников конём ломанулся вперёд, поглядеть на обережь поближе, точно в словах Кумлатия было такое приглашение. Хотя его, конечно, не было и быть не могло, и вообще – любой сообразительный и не ушибленный на голову человек сейчас предпочёл бы убраться с речного бережка как можно быстрее и дальше. Но путник, видимо, на голову был сильно больнёхонек, поскольку пёр к Кумлатию, сияя плотоядной улыбкой и бешено блестя глазами.
Глаза были нелюдские. Переливчато-золотые, словно чешуя на пузе ручьистой форели или на боках зеркального карпа.
– А это что?
Не дойдя десятка шагов до Кумлатия, путник остановился, привлечённый качающимся на волнах плетёным гробиком. Гробик был мелким, словно его делали для некрупной кошки. Разобрать, что лежит внутри, возможно было, только подойдя ближе.
Путник и подошёл. Смотрел на гробик, склонив голову, и улыбался так зубасто, что против воли хотелось заулыбаться ему в ответ.
Была в его лице, в сияющих глазах искренняя, обезоруживающая жадность, готовность поглощать без остатка и не жуя все прекраснейшие проявления окружающего мира – и шальная, но заразительная уверенность, что мир может быть исключительно таким. Прекраснейшим.
Это жадное любопытство, эта непосредственность не выглядели неуместно детскими, не казались издевательскими, потому что… Сейчас мужики, а особенно Кумлатий, стоявший к путнику ближе прочих, явственно понимали, что живой интерес ко всему вокруг – это лишь то, что видно на самой-самой поверхности, вроде барашков на волнах. А в глубине, под ними, – бурлит некая могучая сущность, которую, быть может, сложно понять, осмыслить и объяснить своё понимание словами, – но переть против неё было бы страшно неумно.
В гробике лежала куколка из верёвок и соломы – девушка с рыбьим хвостом. Аккуратно заплетённые тугие косы, большая грудь, набитая то ли тряпками, то ли соломой, витой поясок из верёвки и крупный, с роскошным двойным плавником рыбий хвост. То место, где на лице должны находиться глаза, перетянуто травинками на манер повязки, и видно, что путник, увидав эту повязку, уже не может оторвать от неё взгляда. Какая-то чуйка ему подсказала, что это главное в кукле – не гроб и не хвост, а ослеплённое для надёжности пустое лицо.
– Мава-водява.
– А? – путник перевёл взгляд на Кумлатия.
Тот сплюнул себе под ноги. Остальные мужики наконец отмерли. Трое принялись к прерванному занятию – тащили из воды нечто увесистое и неразличимое в зарослях камышей. Двое за спиной Кумлатия переступили с ноги на ногу. По их лицам, как по пустому лицу куколки, ничего невозможно было понять.
– Мава-водява, – отмер вдруг второй путник, на которого до сих пор никто не обращал внимания. – Только на кой ёрпыль она вам нужна, и так все дороги раскисли в кисель!
Он тоже попёрся к берегу, раздвигая заросли приречной крушины и чуть повышая голос, который звонко нёсся во влажном воздухе, подбегал к воде и там гас, разрезанный острыми камышиными листьями:
– Слыхал про такие людские заморочки, ага, только не в этих землях. Вы пришлые, да? Обережные куколки, Илидор, это вроде-бы-защита от всякой недоброй шпынявости, от болячек, от голода, сглаза, ну ты понимаешь…
Второй путник вынырнул наконец полностью из зарослей и оказался эльфом. Какую только погань не встретишь на дорогах по осени! Держась за спиной своего приятеля, он подошёл к берегу и заглянул в качающийся на воде гроб.
– Ага. Мава-водява зовёт дождь. А мава-водява с завязанными глазами – забирает дождь? Это дело хорошее, у нас тоже башмаки по колено мокрые, а в дороге соломы особо не напасёшься.
Кумлатий поморщился.
– Только вся эта ёрпыль нихрена не работает, – бодро закончил эльф, вроде бы не замечая, как снова насупились мужики. Поморщился, тронул затылок. – Пойдём, Илидор.
– Не хочу, – отмахнулся золотоглазый и указал на верёвки в руке Кумлатия. – Можно с вами поплести?
– Ну Илидо-ор…
Золотоглазый дёрнул плечом и уставился на Кумлатия требовательно. Тот миг помялся и протянул путнику пук верёвок – кто знает, почему. Может, просто потому, что эльф ему нравился ещё меньше, чем этот, золотоглазый, а эльфа компания Кумлатия явственно тревожила, и он хотел уйти. Так что Кумлатий протянул золотоглазому верёвки и мотнул подбородком, приглашая сесть на примятую прибрежную траву. Скудное дополуденное солнце уже успело её подсушить.
Кумлатий назвал своё имя, Илидор – своё. Эльф сделал вид, что его тут не стояло, а остальные мужики вернулись к прерванным делам, враз и демонстративно потеряв к пришлым всякий интерес.
Илидор перенял два самых простых плетения, которые показал Кумлатий, повертел пучок верёвок, что-то там себе придумывая, потом вдруг усмехнулся и быстро-быстро принялся сплетать верёвки, склонив голову и беззвучно шевеля губами.
Осеннее солнце бликовало в его спутанных золотых волосах, и эти волосы Кумлатия раздражали – слишком какие-то эльфские, потому он, выплетая собственную обережь, то и дело косился на Илидора и дёргал губой, словно собака, прикидывающая: погавкать на наглого пришлого или леший бы с ним.
– Сыночку, не купишь стричку? – продребезжало вдруг со стороны тропы.
К Илидору, согнувшись, брела старуха, замотанная в серо-бурые лохмотья. На морщинистом, как иссохшее яблоко, лице, подрагивала просительная улыбка и лучисто сияли бледно-голубые глаза под обвисшими веками. Седенькие волосы непокрыты, что удивительно для взрослой женщины из этих мест. Скрюченными пальцами старуха держала ленточку, когда-то красную, а теперь линялую, ветхую, но чистенькую и старательно разглаженную.
– Купи стричечку, – приговаривала старуха. – Така красива буде обережь у тебя, сыночка.
Ленточка трепыхала хвостиком от едва заметного шевеления воздуха у воды и, казалось, пытается поёжиться.
До того ясными были бледно-голубые глаза и до того жалкой вся остальная старуха, что хотелось немедленно укрыть её одеялом вместе с ленточкой, усадить к костру и вручить большую тарелку горячей каши с излюбленной людьми жареной морковью. Но каши и костра у Илидора не было, потому он обернулся к Найло, который маялся у воды, переступая с ноги на ногу. Эльф насупился, но смиренно полез в скудно звякнувший кошель, достал монетку, бросил дракону.
Морщинистое лицо старухи расцвело счастливой улыбкой.
– От как славно, сыночка, от красивой какой буде твоя обережь!
Крепко зажала в дрожащем кулаке монетку, положила линялую ленту в протянутую ладонь Илидора и как могла крепко сжала его пальцы в своей сухой тёплой ладони, посмотрела в золотые глаза сверху вниз.
– Плети, сыночка, плети обережь красиву! А бабушка пойдёт готовкаться в дорожку. Скоро ж нам в дорожку, да, сыночка?
И, улыбаясь, уковыляла обратно в заросли крушины.
– Докука, ну, – негромко проворчал ей вслед Кумлатий.
– Знаешь её? – сообразил Илидор.
– Ну, – повторил Кумлатий, крякнул, держась за поясницу, отложил недоплетённую обережь и, оглянувшись на заросли, в которых исчезла старуха, пояснил: – То баба Мшицка. Увязалась за нами и всё монетки себе выгадывает, кочерыжка старая, прям дурно уже от неё. То купи, сё купи… и где только находит всё это барахло, ну.
– Увязалась? Так вы, значит, не местные, – обрадовался дракон, и Найло за его спиной закатил глаза.
В последние три дня пути, после того как Илидор и Йеруш свернули на очередной развилке к югу, они то и дело встречали людей дороги. Те двигались пешими и тележными группами, семьями, а то и небольшими поселениями; некоторые тащили всевозможный домашний скарб и детей, погоняли скотину. Многие запрягали в возки и тележки коров и осликов. Другие люди шагали налегке, с рюкзаками и котомками, по двое-трое-четверо. Были и такие, что двигались целыми гильдиями: ремесленники, мастеровые, хохмачи и глумцы всех мастей.
Группы часто сопровождали разномастные собаки – охранники, охотники и компаньоны, которые то и дело терялись, находились, затевали грызню, учиняли гам. По вечерам там-сям горели костры, найти не обобранную грибницу стало почти невозможно, а дичь так и вовсе разбежалась, даже белки в лесу теперь не встретишь.
Ни Йеруш, ни Илидор прежде не видали подобных людских ходов. Но если Йерушу было на них глубоко наплевать – он торопился в Анун и совершенно не жаждал ни с кем взаимодействовать – то Илидора жевало любопытство: какой кочерги все эти толпы народа куда-то прутся? Это любопытство и вынесло их сегодняшним утром на группу Кумлатия.
– А вы кто такие и куда идёте? – жизнерадостно спросил дракон.
Тут же рухнуло шаткое установившееся спокойствие, снова по-медвежьи подобрался Кумлатий, обернулся к своим приятелям – однако те не услышали вопроса. Двое как раз закончили собственные плетения, и на земле между ними теперь лежала горка верёвочных цветов с вытянутыми корявыми лепестками-хвостами, а мужики неспешно, усердно сплетали их в гирлянду. Осторожно перебирали верёвочные плетения толстыми неуклюжими пальцами, отсчитывали что-то, шикали друг на друга. Остальные трое, вытащив нечто массивное из воды, переговаривались над своей добычей в камышах, махали руками и придушенно спорили.
Оглядев приятелей, Кумлатий исподлобья зыркнул на Илидора.
– Не твоего разума дело. Доплетай свою плетень и топайте оба два куда топали.
Дракон сверкнул глазами, крылья его плаща начали было подниматься куполом, но эльф нервно дёрнул его за ворот рубашки.
– Пойдём уже.
Илидор бросил наземь недоплетённую обережь, легко поднялся на ноги и даже улыбнулся зубасто, хотя кто-нибудь мог бы сказать, что улыбка походила на оскал.
– Ну и ладно. Будьте здоровы, добрые человечки, куда б вас там ни понесло на корявой кочер…
– А ну стой!
Подняв пятерню с растопыренными пальцами, Кумлатий таращился на недоплетённую обережь.
Ничего такого нет в этом плетении, хотел сказать Илидор, но смолчал: ему было любопытно, чего это здоровенный мужик так окостенел при виде верёвки, сплетённой в форме корявого каплевидного щита. Такие висели в тренировочном зале Донкернаса, где властвовал мастер мечного боя Домин Ястро.
Кумлатий смотрел и смотрел на этот щит, а дракон, ведомый шкодным желанием сделать непонятную ситуацию ещё более непонятной, поднял только что брошенную обережь, придал лицу торжественно-кислое выражение (в лучших традициях Ахнира Талая) и повязал в навершие щита красную ленточку.
– Драконий заслон, – промолвил наконец Кумлатий. Перевёл взгляд со щита на Илидора, покосился на изрядно обалдевшего Йеруша, поморщился мимолётно. – Вы на юг движете, да? Так не пожелаете ль разделить с нами дорогу?
***
Мужики, тащившие тяжёлое из камышей, явили наконец миру свою ношу – огромный ячеистый ящик, в котором мог бы, пожалуй, поместиться человек, а сейчас билась крупная рыба: щука, несколько окуней, пара сомиков размером с локоть. Принялись шустро перекладывать добычу в корзины, до сих пор неприметно стоявшие у воды.
– Я думал, так только поселяне рыбу ловят, – Йеруш указал подбородком на ящик.
– Ну да, – не смутился Кумлатий. – Поселяне и ловят. Мы просто пришли обережь поплесть, а тут вона чего… Ну а мы того. Жрать-то хочется, небось.
Илидор и Йеруш со сложными выражениями лиц наблюдали за похищением рыбы.
– Права баба Мшицка, паршивое было молоко, – ворчал черноусый, стриженый под горшок мужик. – Аж до сих у меня с него живот подводит. То ли дело мясо, ну или вот рыба хотя б. Свежая, с самой изподводы!
Пока перекладывали рыбу и возвращали на место ловный ящик, Илидор и Йеруш узнали, что Кумлатий и его спутники – люди дороги, идущие в некое осеннее паломничество. С ними ещё четыре бабы и старуха Мшицка, которая не паломница, а просто увязалась. И, выходит, вместе с Илидором и Йерушем путников станет тринадцать, а это редкостно хорошее число и добрый знак – добавок к сплетённой Илидором обережи.
Тут Йеруш вопросительно посмотрел на Илидора, безмолвно вопрошая, отчего это число тринадцать – хорошо, но Илидор на этот взгляд только руками развёл и спросил Кумлатия про другое:
– Что делает драконий заслон?
Илидор был почти уверен, что заслон связан с желанием путников защититься от других людей: в последние два-три дня они с Йерушем встречали у перекрёстков дорог как-то слишком много разлагающихся повешенных. Илидор изрядно отвык их видеть после того как сбежал из Донкернаса и перестал ездить в людские земли, потому попервости даже вздрагивал, заметив у перекрёстка очередного казнённого преступника или почуяв удушливо-сладкий запах тлена задолго до того, как перед глазами возникало очередное несвежее тело, облюбованное мухами и хищными птицами.
Какое преступление совершил при жизни тот или иной казнённый – не всегда можно было понять: тут, в отличие от Уррека, развешанным на крепеньких деревьях преступникам не крепили на поясах пояснительных дощечек. Однако понемногу Илидор сообразил, что люди с отрубленными руками при жизни были пойманы на воровстве либо разбое. Другим, с запекшейся кровью на подбородке и шее, перед казнью явно вырывали языки – за наветы, ложные вести или возмутительные речи. «А это, видимо, был насильник», – заключил дракон, разглядев, что болтается на шее у очередного мертвеца.
– Я, конечно, не рассчитывал, что путь в Анун будет усеян розами, но что он будет увешан мертвецами, я рассчитывал ещё меньше, – бурчал Йеруш.
Найло зяб, потому ворчал сверх обыкновения.
Словом, теперь Илидор был почти уверен: неведомый ему драконий заслон должен защищать путников от лихих людей на дорогах либо от опасности самому повиснуть в петле в результате досадной стражьей ошибки. Но Кумлатий, шевельнув бровями, сказал совсем другое:
– Драконий заслон даёт защиту от осенней лихоты. Зима ведь идёт…
– …дурное время, колдовское, – припомнил Йеруш слова Якари, и Кумлатий удовлетворённо кивнул:
– Во-во, сам знаешь. А я уж подумал, вы совсем издалеков.
– Мы издалеков, – поспешил подтвердить Найло, уверенный, что им с Илидором ещё не раз предстоит влететь с разгона в какие-нибудь неизвестные поверья южных людей.
Мужики вернули в воду ловный короб, отправили плыть по реке косы-обережки, подхватили корзины, и все вместе двинулись к лагерю.
– Тогда порасскажу, как от нечисти борониться, а то, небось, встрянете по незнанию, – решил Кумлатий и махнул рукой, приглашая следовать за собою. – И даже со знанием встрять возможно – нас-то спервоначалу тожеть было тринадцать, ещё до вас и Мшицки. А тока нечисть после сбора урожая всяк год ведь вылазит и до самой зимы колобродит, пока не приляжет. Один з нас после заката к стоячей воде пошёл, и дурно то было – в стоячей воде болотные вомперцы просыпаються, а средствов против них нет, ваще никаких. Наведёт морок такая тварь, а затем ввампирится в ногу аль в шею и будет кровь сосать, пока не насосётся, и так она крепко зубами вцепляется, что оторвать её от себя совсем никакой нет возможности. А ежели болотный вомперец в раж войдёт – так всю кровь с тебя и высосет. Опосля тело твоё наденет на себя навроде кожи и до рассвету будет в ём ходить где ни попадя. Может и до лагеря выйти или до дома какого, и там тоже всех перекусать. Ежли же рассвет застанет болотного вомперца не на стоячей воде, тады он сделается туманом и будет летать повсюду, заблукивать путников вместе с шишагами. А коли рассвет застанет тварь на воде, так она обратно занырнёт и будет дальше жить, обёрнутая в твою кожу. От так дето наш тринадцатый пононеча и ходит.
Йеруш с Илидором снова переглянулись. На их пути от старолесья встретилось уже несколько стоячих водоёмов, рядом с некоторыми доводилось ночевать, и оттуда не исторгалось ничего опасней безумных осенних комаров.
Или им просто не приходило в голову, что появлявшиеся там-сям летучие клоки тумана – зловредны, поскольку дракону и эльфу они никак не вредили. И обращали на себя значительно меньше внимания, чем гниющие, расклёванные воронами тела висельников на перекрёстках.
– Не моги одиночким в лес заходить, – деловито продолжал Кумлатий, – посколь тебя лешак уведёт тут же, как нашу двенацтую. Нынче, правда, на юг идут многие люди дороги и всякие мастеровые идут, да ещё балясники да сказители всякие, а лешаки ж не любят шума, так они нонеча поушли глубже в чащобу, это оно канешна. Потому ближние к дорогам леса – они безопасные, считай. А всё ж таки одиночким в них лезть без надобности.
Мужики, тащившие рыбу, поглядывали на Илидора и Йеруша, но оставляли общение с чужаками Кумлатию.
– Такможе не вздумай в сю пору засыпать, если зол или печален, как заснул наш одиннацтый. Потому как пришла к нему снявая лихота и мотала его до самого рассвета, а все ж спали и не видали, как она его мучала. За ночь и истрепала, насылала ещё хужие печали во сне, а под утро сцепилась с ним намертво. Просыпаемся – глядь, а он уже химьяк! Насилу прогнали его с лагеря камнями! На целые годы повисла тоскливость за его плечом, теперь будет жрать его муку, будет жрать всего нашего одиннацтого до тех пор, пока уж не станет у его сил горе мыкать, пока не останется с-под него одна высушенная головешка.
Про таких созданий, о которых говорил Кумлатий, дракон не слыхал даже в напрочь рехнутом Старом Лесу, но едко шутить не стал.
– А если окажешься вдруг одиночкий перед какой нечистью, тогда помни: лучшее средство от неё – смех. Смеха всякая лихота боится, а ещё весёлых песен и детских голосов. К детям, считай, и не прицепляется вовсе, разве тока под сам-самый зимоворот. А как зимоворот настанет – так нечисть и приляжет, позаснёт и не пробудится аж до нового сбора урожая. Ну тока та нечисть, какая в людей повселялась – она не заснёт, это и так понятно.
– Что такое зимоворот? – спросил Илидор прежде, чем Йеруш успел его пнуть.
– Так двуночье прихода зимы, – удивился Кумлатий. – Вы из каких далеков пришли-то, что у вас даже зимоворот не празднуют? Откуда путь держите, а?
– Из Эльфиладона, – обобщил Илидор и отвёл взгляд от бешено сверкающих глаз Йеруша: «Кто тебя вечно за язык тянет?!».
– Слыхал, – после короткой заминки кивнул Кумлатий. – Тока сам не бывал ни в эльфских землях, ни в рядных людских, делать нам там неча. Эльфы ж завсегда насамоте жили, своим умом, своими правилами, да и люди, которые поблиз эльфов отстроились, тожить от них понабралися всякого… Понабралися чудного и непонятного.
Покосился на Илидора, перевёл взгляд на Йеруша.
– Иди его знай, чего там понабралися, – повторил ворчливо, и на мгновение Илидору показалось, что Кумлатий передумал вместе идти на юг.
***
Однако Кумлатий не передумал. Илидор и Йеруш присоединились к его группе буднично и просто. Их представили четверым женщинам, одна из которых была стряпухой, и пятерым мужчинам, в числе которых был баюн. Старуху Мшицку знакомиться не позвали, и она просто улыбалась застенчиво, стоя поодаль.
А потом все пошагали на юг, неся на спинах кладь и таща за собою два небольших возка. В одном, гружёном потяжелее, громыхала посуда и лежали мягкие тюки, на нём же устроилась стряпуха чистить сворованную рыбу, на которую дракон поглядывал голодными глазами. Второй возок, лёгкий, был накрыт рогожкой.
Шли неспешно, так что другие группы людей дороги их то и дело обгоняли, однако привалов не делали до самого предзакатья и в результате одолели хороший кусок пути. В дороге по большей части помалкивали, говорили только Кумлатий да баюн, и то лишь по надобности, – к примеру, баюн в красках изложил историю про ведьму, которую когда-то пытались изгнать из леса, похожего на этот:
– …и когда четверо самых смелых селян пришли к её дому с вилами и обставили дом свечами по четырём сторонам света, то ведьма страшно завыла. Она вцепилась когтями в свои плечи и принялась метаться по двору, натыкаясь на всё подряд, точно ослепшая, пока не налетела сама собою на вилы, которые держал один из мужиков. И когда вилы проткнули тело ведьмы, полилась с её ран не кровь, а жижа вонючая, побежали жуки да тараканы. Бросил мужик вилы тут же, да только жуки всё бежали из ведьминых ран и жижа всё лилась, пока тело ведьмино не закончилось, не пропало всё как есть… В страхе селяне бежали от ведьминого дома, позабыв забрать вилы и свечи, однако ж ведьму извели, тихо стало в лесу. Да только к вечеру у тех четверых селян стали отваливаться ногти, а позднее пальцы, а чуть погодя стала слезать кожа. И так они разваливались на куски, пока не остались от них только головы, и эти головы безумолчно стенали да вопили, и никто не мог ничегошеньки с ними поделать. Пока не случилось проходить мимо мудрому человеку дороги, и тот присоветовал закопать головы на колодезную глубину. Так они лежат в своей гробнице по сей день и кричат там, и ежели кому случится по незнанию наступить на гробницу голов, то и на него падёт ведьмино проклятие…
Илидор, прежде не слыхавший жизнеутверждающих людских баек, диковато косился на путников, но те внимали истории невозмутимо, точно пожеланию доброго утра. На Йеруша байка тоже не произвела особого впечатления, – вероятно, Найло слышал ранее нечто подобное в землях Уррека или Чекуана, так что сейчас не счёл нужным даже бросить остроумный комментарий.
А дракон ещё какое-то время напряжённо косился на лес, вдруг показавшийся зловещим, и даже обрадовался, когда к нему подошёл Кумлатий, которому пекло пожаловаться на бабу Мшицку. Старуха основательно замедляла путников, а бросить её совесть не позволяла, пропадёт ведь одна на пути.
– Прибилась к нам дней шесть тому, – тихонько бухтел Кумлатий, – ровно после того как утеряли мы нашу двенацтую. Она неведомо с каких земель, Мшицка-то, сама не сказывает, а по имени да говору понять не можно. Чудная старуха, путь держит с запада, как раз с рядных людских земель близ вашего Эльфоладонья. К дочке туда приезжала, говорит, да тока слышь чего выявилось: вся дочерина семья померла от сыпняка ещё той год. И сама она померла, и мужик ейный, и сестра его родная. Тока внук бабы Мшицки и выжил, пацанёнок мелкий, да пацанёнка, вишь как, соседи бродячему цирку продали, ну а кто его кормить будет, сироту, кому он нужен? От Мшицка про это прознала и теперича отправилась вслед за сим цирком на юга, внука свово выкупать.
– Выкупать? – переспросил Илидор.
– Ну да. Из бродячего цирка выкупать обратно, я ж говорю. Он щас недалечко впереди нас идёт на Анун
– Цирк, – повторил дракон. – Анун.
Разумеется, он сразу подумал про балаган Тай Сум, хотя мало ли бродячих циркачей могло шарахаться по дорогам туда и сюда. Но в хребте заскребло, захолодело.
– Оно, понятно, дело гиблое, – бубучил своё Кумлатий. – Цирк-то, мож, Мшицка и догонит, а тока внука она свово не найдёт. Ухайдокали его давно цирковые, ну, это ж обычное дело: купят ребятёнка и голодом уморят, а то искалечат и бросят потом на дороге, или…
На свадьбу в Большом Душеве Тай Сум не приводила детей, но мало ли что, туда всего-то трое цирковых пришло, а на их стоянке в лесу мог оставаться кто угодно, хоть ребёнок, хоть драконёнок.
Илидор зажмурился и помотал головой. Что ему до этого, в самом-то деле?
– Да и выкупать его не за что, сам видишь, – зудел и зудел Кумлатий. – Мшицка не из богатеев, сама в рванине ходит и всякий хлам продаёт, всё по монетке выгадывает. Ну однако ж идёт пока с нами, пока нам по одной дороге. Задерживает нас, конешным делом, ходит медленно, хотя ещё бодрая баба для своих годов, а всё ж старая. Но не бросишь её, совесть не позволяет бросить, нет, хоч от неё толку никакого нет, одна докука. Ток её мы не бросим, не погоним, потому как прибилась она к нам ровно взамен двенацтой. Да и совесть сожрёт за человечью судьбу. А с нечистой совестью по осени тускло на дороге: непременно сонная лихость станет мучать или какая иначая погань прицепится, как к нашему одиннацтому.
Дракон снова попытался выведать у Кумлатия, за какой надобностью куча народу тащится по дорогам в преддверье зимы.
– Кто на заработки движет, кто к родне на зимовье, кто ещё по каким потребностям, – скупо бросил Кумлатий. – Вы и сами-то имеете надобность двигать на юг, верно говорю? Ну так и у других людей нужда найдётся.
Мшицка, опираясь на палку, дважды догоняла Илидора и Йеруша, улыбалась им светло, щурилась блекло-голубыми глазами, предлагала купить за монетку «всякий хлам», как выражался Кумлатий. Что-то было в этой старухе обезоруживающе-искреннее, доброе, домашнее, и отказать ей было так же невозможно, как пнуть беззащитного. Потому, хотя денег у Йеруша оставалось немного, он, вздыхая, купил у Мшицки сначала горстяной мешочек соли с пряными травами, а потом кусочек древесного угля размером с ноготь – для очистки воды.
– Ну так-то это вещи полезные, – словно оправдываясь, говорил он Илидору.
