Ирина Ярич
Впечатления
V
Третья моя рабочая смена – суточная. Накануне тревожила мысль, как я выдержу в «домике-дворе» столько часов и удастся ли хоть немного передохнуть в горизонтальном положении, ведь свет у цыплят автоматика ночью притушит на семьдесят процентов.
Как и в прошлую смену периодически ходила вдоль стен птичника, чтобы увлечь за собой цыпляток и бережно разгоняла их, когда они сбивались в кучи, чтобы не придавили друг друга. Вскоре отправились сливать загрязнённую воду и мыть поилки. Наверное, и двух десятков не протёрла, как заболела спина, заныла поясница, а впереди поилок было в несколько раз больше! И это при том, что другую половину мыла Александра! Но, что меня больше всего поразило это выносливость Александры, несмотря на немолодой возраст. Через некоторое время после того как помыли поилки, она позвала:
– Пошли.
– Куда?
– Опилки рассыпать.
Помня эту процедуру по работе с Константином, я пошла обдумывая, как бы облегчить себе участь потом и, задаваясь вопросом, что меня ожидает сейчас? Пройдя весь птичник до закутка с опилками, Александра взяла два полиэтиленовых здоровенных мешка. Один отдала мне, а сама стала наполнять лопатой свой. Я же присела, мешок приблизила к подножию горы опилок и стала сгребать их в мешок руками в перчатках. Потом этот метод переняла Александра, но засыпала опилок столько, чтобы мешок мог стоять, затем досыпала с помощью лопаты.
Я наполнила мешок до половины, а у Александры вырос почти с неё ростом, а она женщина совсем не мелкая. Не успела я подумать, как мы их понесём, как Александра быстро взвалила мешок с опилками себе на спину и пошла в другой конец птичника.
Честно скажу – я опешила. Рот от удивления не открыла, но некоторое время смотрела Александре вслед. Туго набитый светло-жёлтоватый мешок, словно плыл по воздуху над полем почти такого же цвета, полем из перемещающегося желтоватого пуха и белёсых перьев.
Нет, я так не смогу и не считаю нужным повторять. Потом мы с Аней смеялись, что меня занесло с высшим образованием мешки таскать. Но тогда я поволокла свой мешок по полу, смещая часть опилок. На что Александра сделала замечание:
– Мы так не делаем. Цыплят подавишь.
– Я же смотрю, когда тащу и разгоняю. А на себе носить я не в состоянии.
Наконец-то ночь. С десяти вечера свет постепенно уменьшался и в птичнике повис полумрак. Что меня удивило, не все цыплята улеглись спать. Некоторые расхаживали, другие клевали в кормушках или стояли вокруг поилок, будто смакуя раствор, которым их поили. Ходить к ним часто нежелательно, чтобы не тревожить.
В первом часу ночи Александра предложила подремать. Но, где и на чём? Имелось в виду тут же на лавках. Кто-то из сотрудников покрыл их слоем поролона, тонким, но всё же лучше, чем голая доска. И, тем не менее, как же на ней спать? Ширина той лавки, на которой сидела я не более, а скорее менее трёх десятков сантиметров. Ширина лавки, где устроилась Александра и того меньше, она ỳже минимум сантиметров на пять.
Александра положила на лавку старое пальто, в нём она ходит между «дворами» и административным зданием зоны «А». В том помещении обустроены несколько комнат: для грязной спецодежды сотрудников зоны, для сушки и стирки спецодежды, раздевалки для женщин и мужчин с душевыми и со шкафчиками для хранения одежды, в которой пришли на работу; комнаты, где обедают и кабинет начальника и ветврачей данной зоны.
Наверняка утеплённую куртку, которую выдают каждому работнику, Александра отдала мужу, потому что верхняя спецодежда выглядит хорошо и тёплая, а сама на работе донашивает старые вещи. То же самое заметила и на других женщинах-птицеводах. На работе выглядят как бомжихи. Их же встречала, когда шла по тропинке от остановки или от птицефабрики, так их и не узнать: приличный вид, современные и чистые куртки и пальто.
Так вот Александра улеглась на своё потасканное и лоснящееся пальто, под голову положила такого же типа куртку, не знаю чью. Улеглась на лавку спиной. Думаю, на ширине лавке уместилась только голова, позвоночник и одна нога. Всё остальное выходило за контуры лавки. Не понимаю, как можно задремать на столь узкой площади, но Александра заснула и слегка похрапывала.
Я тоже для мягкости на лавку распростёрла куртку, что мне выдали. Вся длина моего тела естественно на куртку не уместилась. Я сильно сомневалась, что засну. И опасалась, что если вдруг засну, то свалюсь, благо падать невысоко. Никогда раньше не приходилось спать на таком узком пространстве. Но, что удивительно – заснула и не свалилась. Устраивалась долго, было очень неудобно, даже на боку! Конечно, сон крепким и продолжительным быть не мог. Просыпалась часто, поворачивалась так и эдак, то на бок, то на спину, то на живот, всё рано неудобно, мало места… В промежутках между дрёмой ходила смотреть в окошко двери птичника, как там цыплята. Большинство из них спали, некоторые бродили или клевали корм, пили. Потом опять ложилась на лавку, опять долго пристраивала члены своего тела так, чтобы они меньше давили на твёрдую лавку. Утром, около пяти часов встала. Тело ныло, особенно болели плечи и бёдра.
Александры не видно, куда так рано умотала? Она и вечером несколько раз уходила. Почему? Может быть, ей некомфортно со мной рядом в одной комнате? Или, чтобы не отвечать на мои частые вопросы? Или отдыхала в другом «дворе» подальше от моих глаз?
Я привела себя в порядок, почистила зубы.
Потом, когда Александра пришла, мы пошли мыть поилки.
VI
К ночи во вторую суточную смену мы с Александрой прилегли на тех же самых лавках. После перетаскивания опилок с помощью носилок или у меня стала накапливаться усталость, которая не проходила за отсыпной и выходной дни. Утомляемость усилилась. Расстраивал немалый падёж цыплят, к вечеру собрали двадцать семь. Потом ещё пятнадцать не дожили до утра. Специфические запахи стали раздражать. Да, кстати тот странный запах, что ощущался за пределами и на территории фабрики – от сжигания мёртвой птицы.
В бытовке приборы, казалось, гудели оглушительно. Александра легла и почти тут же заснула. Со стороны можно было подумать, что она почти висит в воздухе и ножки подпирают не доску лавки, а непосредственно тело женщины.
Когда я закрыла глаза, то вместо гудения приборной панели услышала… музыку… Да, именно музыку. Сначала подумала (не открывая глаза), что это радио. Посмотрела. Прислушалась. Вроде бы молчит. Подошла к столу, крутанула колёсико. Радио выплеснуло англоязычную песню без мелодии с однообразным ритмом. Странно. Опять легла и закрыла глаза. И снова слышу музыку, как и в прошлый раз ту же тихую, но не смолкающую. Музыка восточная, скорей среднеазиатская. Прислушиваюсь и даже будто вижу с закрытыми глазами. Это совсем не сон. Но что? Вот играют на длинных трубах, а теперь на барабанах. Музыка всё играет и играет.
Одной стороны интересно и любопытно прислушиваться, отличать звучание различных инструментов и видеть их. Но с другой стороны возрастало беспокойство: что ЭТО? Галлюцинации? Электромагнитное воздействие приборов на мозг, наверняка, комната, то бишь бытовка, а скорей и весь «двор» наполнены электромагнитным полем. Или мозг в какофонии гудения приборов пытается найти звуковую гармонию и выстраивает ассоциации, вылавливая из памяти экзотическое звучание когда-то виденных и услышанных музыкальных инструментов, заполняет пробелы и не очень приятные звуки переводит в некую мелодию? А, если всё же это звуковые галлюцинации, вызывающие мысленные образы?.. Не хватало тут ещё и свихнуться!..
Прислушиваясь и размышляя, незаметно заснула. В этот раз сном, пожалуй, назвать нельзя, скорее дрёма среди звуков музыки…
VII
Третьи мои рабочие сутки должны были проходить во «дворе» № 21. Утром туда ожидалась партия новорожденных цыплят.
Автобус, на котором я приезжала к началу смены, опоздал, возможно, из-за скользкой дороги или пассажиров было больше и водителю пришлось обилечивать дольше. По тропинке старалась идти поскорее насколько позволял узкий и местами обледеневший снежный настил. Выпавший ночью небольшой снежок не засыпал цепочки следов от маленьких лапок, что разбегались то и дело по обеим сторонам от тропинки. После того, как узнала, что здесь могут бродить бешеные лисы, стало не до любования лесными красотами, и прогулка через лес быть приятной перестала. И я с облегчением вздыхала, когда переходила дорогу, ведущую ко второй проходной птицефабрики. За дорогой справа от тропинки тянулся забор, и тут же за ним виделась крыша крайнего «двора». Правда тут же несло слежавшимся и преющим комбикормом и ещё чем-то малоприятным.
Когда вошла в бытовку, навстречу мне попалась Вера Петровна, она сделала замечание за опоздание, мол, цыплят уже привезли.
К этому «двору» я ещё не ходила, предполагала, где он. Из административного здания зоны «А» вышла в другую дверь, от которой путь более короче. Сотрудники подкармливая бездомных кошек, накладывали им остатки своего обеда. Выходя, увидела в грязных мисках примёрзшие макаронины, а на крыше какой-то тумбы крупного рыжего кота. Лапы его, будто упирались в невидимую преграду, а остановившийся взгляд заледенелых глаз пронизывал того, кто на него смотрел и вопрошал: «Чем накормили? Внутренностями сдохшего цыплёнка?» Взгляд провожал удаляющегося, и вдогонку добавлял: «И я тоже хотел жить!» Видимо, кот умер ночью.
Кроме Ани, моей очередной наставницы, во «дворе» уже была начальник данной зоны и четверо мужчин, двое из которых работали на этом же «дворе». Часть цыплят привезли, и они находились в ящиках вдоль загончиков, куда их потом выпустят.
Вскоре приехала машина. Один мужчина забрался в кузов и оттуда подавал по два ящика. В каждом пластмассовом ящике умещалось по тридцать цыпляток. При перемещении они бедняжки перекатывались и валились друг на друга. Конечно, все старались носить ящики ровно, но для малюток и незначительных отклонений от горизонтали достаточно, чтобы испугаться, отчего они отчаянно пищали. Старались переносить быстро, ведь за пределами машины и «двора» стояла морозная погода.
Второй мужчина принимал ящики из машины и переносил в «холл» «двора». Остальные выстроились до конца птичника и передавали, поднося ящики. Последний в цепочке ставил ящики возле загончиков, постепенно приближаясь к выходу, а расстояние между людьми сокращалось, и занос цыплят в помещение убыстрялся.
В птичнике температура колебалась и доходила до тридцати трёх градусов тепла. Все раскраснелись и вспотели. Об ящики запачкали одежду. Моя спецовка, накануне постиранная, покрылась спереди жёлтыми пятнами от помёта. Обидно, часа не прошло, а одежда уже неприятно грязная.
После короткого перерыва, чтобы отдышались, направились в птичник с Верой Петровной, Аней и её сменщиками выгружать цыплят в загончики, в каждый по шесть ящиков. Делалось просто: аккуратно, но быстро надо было повернуть ящик боком к полу длинной стороной, и цыплятки выпадали, вываливались на опилки. Чтобы высыпать тех, кто ещё остался слегка встряхивали, но, конечно, не вверх, опять же в сторону пола, и они выкатывались.
Если учитывать, что цыплята вылупились только накануне перевоза в эту же ночь и за первые часы жизни испытали посадку в ящики, перевозку в машине, переноску в птичник, при этом толкотню и качку, а также смену температур. К тому же вокруг какие-то огромные и непонятные существа. Всё это колоссальный стресс для новорожденных цыплят. Потом, когда они уже находились ошеломлённые в загончиках, два ветврача их обрызгали какой-то жидкостью. Как и в прошлый раз на мой вопрос: «чем?» ответа не получила. Возможно, это раствор, якобы помогающий им избежать заражение инфекцией. Мокрые цыплята дрожали, сбились в кучки, пока не высохли.
Итак, мы торопились высыпать цыплят в загончики, потому что им пора было уже пить. И, если бы медленно вынимали из ящиков, то процедура затянулась бы… всего цыплят привезли шестнадцать тысяч четыреста пятьдесят. Как бы там ни было, но выживает сильнейший. В этом вскоре убедилась.
Массовой гибелью назвать нельзя, но… Давно так не расстраивалась, как в ту смену.
Два загончика отвели под слабых, точнее один, а второй стал местом для умирающих, хотя и в других тоже находили слабых и даже трупики. Недуг у цыплят разный: попадались такие, у которых глазки смотрят, но не видят; немало с проблемными ногами – слабенькие, не стоят, то есть не удерживают тельце или ещё хуже расходятся в разные стороны и не поворачиваются параллельно. Один шустрый носился с вырванным глазом. Не знаю, каким образом выскочил глаз, возможно, ещё в инкубаторе или при транспортировке. Аня сказала, что он не жилец, его заклюют, потому что стоит цыплятам увидеть кровь, как начинают расклёвывать то место. Жуть.
На самом деле жуть была впереди.
Через несколько часов принесли из инкубатора мокрых, видимо тоже продезенфицированных «доходяг» – совершенно беспомощных цыпляток, которые встать не могли. Много таких слабых пытались стать на ножки, но заваливались на бок или спину. Они барахтались, чтобы перевернуться и при этом кричали, но глубже зарывались в опилки, потом в изнеможении лежали, закрыв глаза. От слабости в ямках лежали вверх лапками. Сколько я ни пыталась перевернуть и поставить таких цыплят на ножки, но они тут же заваливались на бок или на спину и сами пытались вывернуться из этого неестественного для них положения, но обессиленные затихали. Я опять переворачивала и ставила на ножки, но они не держали, и цыплёнок несколько секунд сидел, а потом заваливался на бок или сразу же валился на сторону. Аня мне говорила: «не трогай их, бесполезно, если ямка под ним, значит не жилец». Но мне было жалко, ведь цыплятки тратили силёнки, чтобы перевернуться, а им не удавалось и казалось только помоги, и он встанет и пойдёт, но, к сожалению, такие случаи бывали редки.
Потом, проходя и осматривая цыплят, сливая загрязнённую воду и протирая поилки, находили с Аней уже мёртвых.
В обеденный перерыв решила развеяться, пройтись по территории, и пошла в столовую, несмотря на то, что в будни нам привозили обед на зону «А» в административное здание. Есть не хотелось, но надо, ведь впереди ещё много часов до окончания смены.
Одноэтажное небольшое вытянутое здание. Внутри всё более чем скромно. Большие окна идут по всей стене, вдоль которой несколько столов со стульями. Мне показалось, помещение мрачным и персонал не создавал впечатлением дружелюбия и доброжелательности. Мол, получил свою порцию и отваливай побыстрее. Возможно, «каторга» тяготила и здесь.
На обратном пути сделала крюк, решила пройтись по «свежему» воздуху, каким он тут не является. Вскоре услышала не то возмущённые крики, не то жалобные стоны – горланили птицы. Возле одного из «дворов» стояла машина, и мужчины туда заносили, почти забрасывали белых индюков и индюшек. В каждом «взрослом дворе» их помещалось по пять тысяч. И хотя они казались совсем не слабыми, слышала, что такие тоже умирают.
Утром, когда переодевалась, из соседней комнаты донеслась фраза: «У меня сегодня забой». Может быть, птиц перевозят с этой целью?
Я поспешила уйти. До окончания обеденного часа оставалось ещё пятнадцать минут, поэтому пошла дальше по территории. Увидела здание, похожее на то, в котором располагалась столовая и направилась туда, удивляясь, что опять подошла к ней. Приблизилась и услышала вопли! Это что? Вошла. Странно, а где столовая? Откуда-то из глубины доносятся гортанные вопли птиц. Пошла по проходу-коридору. Приоткрыла дверь. Из машины переносят куда-то больших индеек. Закрыла дверь и стала искать, как бы выйти оттуда. Крики птиц сопровождали, то усиливаясь, то смолкая. Еще дверь. Открыла.
Не обращая внимания на крики птиц и их сопротивления, мужчина ловко хватал каждую и за что-то цеплял. Индюшка повисала вниз головой. Орала, трепыхалась, но ноги, прочно удержанные приспособлением, несли её дальше. Голова индюшки проплывала между двумя пластинами. Короткий, почти невидимый голубоватый проблеск на доли секунды и птицу, уже молчаливую и недвижимую конвейер понёс дальше. На неё выливается кипяток, после чего выщипывают перья, а потом… Станут разделывать по частям и вынимать внутренности.
