Ирвин Дэвид Ялом
Терапевтическая проза. Ирвин Ялом. Комплект из 5 книг
Глава 18
У Маршала выдался свободный час, и он сидел в кабинете, с любовью рассматривая бонсай с кленовой рощицей: девять очаровательных крошечных кленов с алыми листочками, почти пробившиеся почки. В прошлые выходные он пересадил их. Осторожно орудуя деревянной палочкой, он очистил корни деревьев и рассадил их в огромной голубой керамической чаше по традиционному обычаю: две неравные группки – в одной шесть, в другом три деревца, между которыми – крошечный серо-розовый камешек-голыш, привезенный из Японии. Маршал заметил, что один из кленов в большей группке начал наклоняться и через несколько месяцев будет мешать расти соседнему деревцу. Он отрезал кусочек медной проволоки, аккуратно обмотал им ствол своенравного растения и легонько отвел его назад, придавая более вертикальное положение. Каждые несколько дней он будет чуть дальше оттягивать проволоку, а через пять-шесть месяцев освободит ствол, чтобы не повредить нежный ствол клена. О, если бы психотерапия могла бы действовать с той же непосредственностью.
В другой момент он бы попросил жену направить клен-кочевник на путь истинный, но в выходные они рассорились и три дня не разговаривали. Эта последняя ссора была лишь одним из симптомов отчуждения, которое накапливалось годами.
Маршал думал, что все началось несколько лет назад, когда Ширли записалась на свои первые курсы икебаны. Она очень увлеклась искусством создания цветочных композиций и проявила недюжинные способности в этой области. Маршал сам не мог оценить, насколько хорошо ей это удавалось, потому что ничего не знал об искусстве икебаны и узнавать не собирался, но он видел горы призов и знаков отличия, полученных ею на конкурсах.
Вскоре икебана стала центром всей жизни Ширли. Все ее друзья были такими же страстными поклонниками икебаны, тогда как Маршал постепенно терял к этому всякий интерес. Дальше – больше: восьмидесятилетний мастер икебаны, ее преподаватель, которого она боготворила, порекомендовал ей заняться медитацией по буддийской системе, и скоро очередное увлечение стало поглощать практически все ее время.
Три года назад Маршал был настолько обеспокоен влиянием икебаны и медитации (о которой он также предпочитал ничего не знать) на их брак, что умолял Ширли поступить в аспирантуру по курсу клинической психологии. Он надеялся, что общие интересы смогут сблизить их. Он также надеялся, что это поможет Ширли оценить его профессиональное мастерство. А вскоре он смог бы передавать ей своих пациентов, и перспектива появления второго источника доходов грела ему душу.
Но все произошло не так, как он хотел. Ширли поступила в аспирантуру, но не оставила старые интересы. Теперь она занималась на курсах, собирала и обрабатывала цветы, занималась медитацией в центре дзен-буддизма, так что на Маршала у нее просто не оставалось времени. Все кончилось тем, что три дня назад она преподнесла ему шокирующее известие: ее докторская диссертация, работа над которой практически подошла к концу, была посвящена изучению роли икебаны в работе с паническими расстройствами.
«Отлично, – сказал ей Маршал. – Ничего не скажешь, отличный способ продвижения моей кандидатуры в президиум Института психоанализа – отщепенка-жена, практикующая отщепенскую терапию составлением букетов!»
Они почти не разговаривали. Ширли возвращалась домой только на ночь, а спали они в разных комнатах. Уже несколько месяцев у них не было секса. А теперь Ширли объявила забастовку и на кухне; каждый вечер на кухонном столе Маршал находил лишь очередную цветочную композицию.
Уход за кленовой рощицей помог Маршалу хоть немного успокоиться. В самом акте подвязывания клена медной проволокой была какая-то глубинная безмятежность. Удовольствие… да, заниматься бонсай – одно удовольствие.
Но не образ жизни. Ширли всегда была склонна к преувеличению, поэтому цветы стали ее raison d'etre[32]. Никакого чувства меры. Она даже предлагала ему сделать уход за бонсай частью долговременной терапии. Идиотизм! Маршал подрезал несколько новых отростков можжевельника, свисающих вниз, и полил деревья. Это была не самая удачная полоса его жизни. Он поссорился с Ширли; его сильно разочаровал Эрнест, который отказался от его супервизорства. Были и другие проблемы.
Во-первых, Адриана не пришла на сеанс. И не позвонила. Очень странно. Совсем на нее не похоже. Маршал подождал пару дней, потом позвонил ей сам. Оставил на ее автоответчике сообщение о времени сеанса – в то же время на следующей неделе, и попросил связаться с ним, если это время ее не устроит.
А что делать с оплатой пропущенного сеанса? Обычно Маршал, не раздумывая, брал с пациентов деньги и за пропущенные сеансы, но это был особый случай, и Маршал несколько дней не мог решить, что ему делать. Он получил от Питера тысячу долларов – плату за пять сеансов с Адрианой. Почему бы ему просто не удержать двести долларов за пропущенный сеанс? Питер, возможно, даже не узнает об этом. А если узнает, не обидится ли? Не сочтет ли он такой поступок Маршала вероломным или мелочным? Или неблагодарным, ведь он преподнес Маршалу такой щедрый дар – инвестицию в компанию по производству велосипедных шлемов, мемориальную серию лекций, часы «Ролекс».
С другой стороны, будет лучше поступить с Адрианой так же, как и с любым другим пациентом. Питер не может не уважать его профессиональную последовательность и верность собственным правилам. В конце концов, Питер и сам не раз говорил, что он неадекватно оценивает свои услуги.
В конце концов, Маршал решил взять с Адрианы плату за пропущенный сеанс. И был полностью уверен в том, что поступает правильно. Но почему же тогда у него было так неспокойно на душе? Почему он не мог отделаться от неясного томительного предчувствия, словно он будет сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь?
Этот приступ нервозности был всего лишь облачком по сравнению с тем штормом, который вызвала инициатива Маршала в изгнании Сета Пейнда из Института психоанализа. Арт Букерт, известный ведущий юмористических колонок, прочитал про историю с отзывом в «Сан-Франциско кроникл» («FORD», «TOYOTA», «CHEVROLET», ПРОЧЬ С ДОРОГИ; ПСИХИАТРЫ ОТЗЫВАЮТ СВОЮ ПРОДУКЦИЮ) и опубликовал сатирическую заметку, предсказывая, что терапевты скоро начнут открывать офисы в автосервисах, где будут проводить экспресс-сеансы для клиентов, ожидающих свои автомобили. Новые условия партнерства, писал он, позволят терапевтам и работникам автосервисов предлагать своим клиентам совокупное пятилетнее гарантийное обслуживание и контроль тормозов и импульсивности, зажигания и агрессивности, рулевого управления и управления настроением, выхлопной системы и желудочно-кишечного тракта, коленвала и потенции.
Статья Букерта (ГЕНРИ ФОРД И ЗИГМУНД ФРЕЙД ОБЪЯВЛЯЮТ О СЛИЯНИИ) появилась в «Нью-Йорк таймс» и «Интернешнл геральд трибюн». Осаждаемый журналистами президент института, Джон Уэлдон, сразу же умыл руки, отослав папарацци за комментариями к Маршалу, исполнителю программы отзыва. Коллеги-психоаналитики со всей страны, которым было не до смеха, обрывали его телефон целую неделю. За один день ему позвонили президенты четырех Институтов психоанализа – Нью-Йоркского, Чикагского, Филадельфийского и Бостонского.
Маршал изо всех сил старался успокоить их, сообщая, что на объявление об отзыве откликнулся всего один пациент и что он сам, лично, с этим пациентом работает, проводя высокоэффективный краткосрочный курс терапии, и что объявление об отзыве не будет публиковаться повторно.
Но он не мог успокоить разъяренного доктора Сандерленда, президента Международной психоаналитической ассоциации, который позвонил ему, чтобы сообщить пренеприятнейшую новость: агрессивно настроенный Шелли Мерримен неоднократно звонил ему в офис и присылал факсы, утверждая, что ненормативные методы доктора Пейнда причинили ему огромный вред и что он собирается подать в суд на институт, если его требование о финансовой компенсации ущерба не будет выполнено немедленно.
«Какого черта у вас там происходит! – кричал доктор Сандерленд. – Над нами смеется вся страна. В какой уже раз! Пациенты приходят на сеансы с экземплярами „Listening to Prozac“[33]; фармацевтические компании, нейрохимики, бихевиористы и критики типа Джеффри Мейсона вовсю мотыжат наши основы, иски по восстановленным воспоминаниям и встречные иски об имплантированных воспоминаниях грызут нас за пятки. Черт бы вас всех побрал, не это, повторяю, не это нужно сейчас психоанализу! Кто дал вам право размещать это объявление?»
Маршал спокойно объяснил ему, с какой чрезвычайной ситуацией столкнулся институт и почему он был вынужден объявить отзыв.
«Мне жаль, что вас не проинформировали об этих событиях, доктор Сандерленд, – добавил Маршал. – Теперь, когда вы в курсе происходящего, я надеюсь, вы сможете оценить логику наших поступков по достоинству. Более того, мы ни на шаг не отступили от протокола. На следующий же день после голосования в институте мы с Реем Веллингтоном, секретарем Международной психоаналитической ассоциации, проверили все документы».
«Веллингтон? Да я только что узнал, что он переводит свой офис и всю свою клинику в Калифорнию! Теперь я начинаю понимать вашу логику. Эту вашу южнокалифорнийскую логику брюссельской капусты и шпината. Вся эта катастрофа развивается по голливудскому сценарию».
«Доктор Сандерленд, Сан-Франциско находится в Северной Калифорнии, что четыреста миль к северу от Голливуда, практически на равном расстоянии от Бостона и Вашингтона. Мы не в Южной Калифорнии. Поверьте мне, мы руководствуемся северной логикой».
«Северной логикой? Чушь! Так почему эта ваша северная логика не подсказала вам, что доктору Сету Пейнду семьдесят четыре года и он умирает от рака легких? Знаю, он вам мешает, но сколько он еще протянет? Год? Два? Вы же консерватор от психоанализа: немного терпения, немного самообладания, и природа сама избавит вас от этой неприятности.
Ладно, хватит! – продолжал доктор Сандерленд. – Что сделано, то сделано. Меня беспокоит будущее: я должен принять решение немедленно, и мне нужна ваша помощь. Этот Шелли Мерримен угрожает нам. Он хочет семьдесят тысяч долларов компенсации. Наши юристы предполагают, что он может согласиться на половину этой суммы. Разумеется, мы не хотим создавать прецедент. Что вы думаете по этому поводу? Насколько серьезны его угрозы? Если он получит семьдесят или даже тридцать пять тысяч, оставит ли он нас в покое? И надолго ли? Сможем ли мы купить его молчание за эти деньги? Насколько он благоразумен, насколько он болтлив, этот ваш мистер Мерримен?»
Маршал ответил сразу же, вложив в голос максимум уверенности: «Я бы посоветовал вам ничего не предпринимать, мистер Сандерленд. Предоставьте это мне. Вы можете положиться на меня: я обещаю решить эту проблему эффективно и оперативно. Уверяю вас, это пустые угрозы. Этот человек блефует. Что касается идеи заплатить ему за молчание и благоразумие… ни в коем случае. Забудьте об этом – он явный социопат. Мы должны занять твердую позицию».
Только позже, приглашая Шелли войти в кабинет, Маршал понял, что совершил грубейшую ошибку: впервые за свою многолетнюю практику он нарушил право пациента на конфиденциальность. Он запаниковал, когда ему позвонил Сандерленд. Как он мог ляпнуть тогда про социопатию? Он ничего не должен был говорить Сандерленду про Мерримена.
Он был вне себя. Если Мерримен узнает об этом, он подаст на него в суд за профессиональную халатность, а если он поймет, что Международная ассоциация колеблется, то потребует с них еще больше денег. Ситуация выходила из-под контроля.
Есть только один разумный выход, решил Маршал: как можно скорее связаться с доктором Сандерлендом и признать опрометчивость своего заявления: временное и вполне естественное помутнение рассудка, вызванное конфликтом лояльности, а именно желанием действовать одновременно во благо и Международной ассоциации, и своего пациента. Несомненно, доктор Сандерленд отнесется к этому с пониманием, и совесть не позволит ему пересказывать кому-либо замечания Маршала относительно его пациента. Разумеется, это не поможет ему восстановить свою репутацию ни в национальных, ни в международных психоаналитических кругах, но Маршал больше не мог думать ни о своем имидже, ни о своем политическом статусе: теперь он должен был бросить все усилия на стабилизацию ситуации.
Шелли вошел в кабинет и дольше, чем обычно, задержался у скульптуры Мюслера.
«Как мне нравится этот оранжевый шар, док. Если вы когда-нибудь надумаете продавать его, дайте мне знать. Я буду трогать его перед каждой игрой и стану спокойным и сдержанным. – Шелли плюхнулся на свой стул. – Ну что, доктор, мне уже немного лучше. Ваши интерпретации помогают. Я стал намного лучше играть в теннис; я играл как заведенный. Мы с Вилли тренировались по три-четыре часа в день, и, сдается мне, у нас есть все шансы выиграть турнир в Ла-Коста на следующей неделе. Так что с этим все в порядке. Но мне надо теперь разобраться и со всем остальным. Именно этим я хочу заняться».
«Со всем остальным?» – переспросил Маршал, хотя прекрасно понял, что имеет в виду Шелли.
«Вы знаете. То, над чем мы работали на прошлом сеансе. „Маячки“. Хотите еще раз попробовать? Освежить память? Десяти долларовая купюра… у вас пять попыток угадать, в какой она руке, потом у меня пять попыток».
«Нет, нет, в этом нет необходимости. Я понял, в чем суть дела… вы очень доходчиво мне это объяснили. Но в конце прошлого сеанса вы сказали, что у вас есть несколько идей относительно того, как мы построим нашу дальнейшую работу».
«Именно так. Вот мой план. В последний раз из-за „маячков“ вы потеряли сорок баксов; в общем, я уверен, что разбрасываюсь „маячками“ направо и налево, когда играю в покер. А почему я разбрасываюсь „маячками“? Из-за стресса, из-за „ненормативной терапии“ доктора Пейнда. Вы ведь так сказали?»
«Что-то в этом роде».
«Я думал, это ваши слова».
«Кажется, я сказал „ненормативные методы“».
«Хорошо. „Ненормативные методы“. Разницы никакой. Из-за ненормативных методов Пейнда у меня появились вредные нервные привычки в игре в покер. На прошлой неделе вы продемонстрировали свои „маячки“, а у меня их сотни, и я демонстрирую их, когда играю в покер. Я ни капли не сомневаюсь, я на все сто процентов уверен, что именно поэтому дружеские партии стоили мне сорок тысяч долларов».
«Хорошо, продолжайте, – сказал Маршал. Он насторожился. Он привык потакать своим пациентам во всем и всегда сразу же соглашался выполнять все их прихоти, но сейчас в воздухе запахло порохом. – А при чем здесь терапия? – поинтересовался он. – Надеюсь, вы не думаете, что я буду играть с вами в покер? Я не играю в азартные игры, я не умею играть в покер. Как вы собираетесь узнать какие-то покерные премудрости, играя со мной?»
«Да что вы, док? Кто говорит о том, чтобы играть с вами в покер? Хотя, не буду отрицать, у меня была такая мысль. Нет, все, что нам здесь нужно, так это реальная ситуация: вы будете наблюдать, как я играю самую настоящую партию с высокими ставками и соответствующим напряжением, а по результатам этого наблюдения расскажете мне, какие мои действия выдают мои карты – и из-за которых я теряю деньги».
«Вы хотите, чтобы я пошел с вами на игру и смотрел, как вы играете?» Маршал почувствовал облегчение. Каким бы эксцентричным ни было это предложение, все же оно было лучше того, чего он боялся несколько минут назад. Сейчас он готов согласиться на любое предложение, если это поможет ему отвязаться от доктора Сандерленда и больше никогда не видеть Шелли в своем кабинете.
«Вы шутите? Вы пойдете со мной к ребятам? Вот это будет картина! Я пришел на игру с личным мозгоправом! – Шелли хохотал, хлопая по коленям. – О боже… потрясающе! Док, мы с вами войдем в легенду, вы и я – я появляюсь на игре с личным мозгоправом и его кушеткой… Да ребята будут припоминать мне это в следующем тысячелетии!»
«Рад, что вы находите эту идею такой забавной, мистер Мерримен. Не уверен, что я понимаю вас. Может, вам стоит рассказать мне ваш план?»
«У нас есть только один выход. Вы должны сходить со мной в казино, где играют профессионалы, и посмотреть, как я буду играть. Нас никто не узнает. Мы будем инкогнито».
«Вы хотите, чтобы я поехал с вами в Лас-Вегас? Бросил всех остальных пациентов?»
«Да что вы в самом деле, док. Нервный вы какой-то сегодня. Первый раз вижу вас в таком состоянии. Кто говорит о Вегасе или о том, чтобы что-то или кого-то отменять? Все намного проще. В двадцати минутах езды к югу, на съезде с шоссе, которое ведет в аэропорт, есть первоклассная игровая комната, называется „Avocado Joe's“.
Что мне от вас нужно – и это последняя моя просьба – это один вечер вашего времени. Два-три часа. Вы должны наблюдать за всеми моими действиями во время игры. В конце каждой партии я буду открывать вам свои карты, чтобы вы знали, с чем я играл. Вы должны увидеть, как я веду себя, когда выпадает хорошая карта, когда я блефую, когда я беру карту в надежде собрать боут или флеш, когда я спокоен и мне все равно, какие придут карты. Вы должны увидеть все: движения рук, жесты, мимику, глаза, как я перебираю фишки, как дергаю себя за ухо, как чешу промежность, пощипываю нос, кашляю, сглатываю – все».
«Вы сказали, что это ваша последняя просьба?» – уточнил Маршал.
«Да! Ваша работа будет окончена. Дальше я справлюсь сам. Мне надо будет усвоить информацию, которую вы мне предоставите, проанализировать ее и использовать в будущем. После „Avocado Joe's“ вы свободны; вы сделаете все, на что только может быть способен мозгоправ».
«А… уф-ф… а мы можем как-нибудь оформить это?» Маршал судорожно соображал. Официальное благодарственное письмо, написанное Шелли, может стать его спасением: он сразу же перешлет его по факсу Сандерленду.
«То есть вы хотите получить некое письмо, в котором будет говориться, что терапия была успешной?»
«Да, что-то в этом роде, что-то совершенно неформальное, только для нас с вами, чтобы там говорилось, что моя работа с вами была успешной, что я избавил вас от всех симптомов», – пояснил Маршал.
Шелли помолчал – ему тоже нужно было все обдумать. «Я могу на это согласиться, док… в обмен на письмо, в котором вы выразите свое удовлетворение моим прогрессом. Оно может помочь мне заткнуть пару прорех в отношениях с женой».
«О'кей, давайте-ка я еще раз попробую понять, как все это будет выглядеть, – сказал Маршал. – Я прихожу в „Avocado Joe's“ и наблюдаю за вами во время игры. Потом мы обмениваемся письмами, и на этом наше сотрудничество заканчивается. Так? Договорились?» Маршал протянул руку.
«Скорее всего это займет два с половиной часа – мне нужно будет проинструктировать вас перед игрой, да и после игры нам потребуется какое-то время, чтобы вы рассказали мне о результатах».
«Хорошо. Значит, два с половиной часа».
Мужчины пожали друг другу руки.
«Так, – сказал Маршал, – а когда мы с вами встретимся в „Avocado Joe's“?
„Давайте сегодня вечером? В восемь? Завтра мы с Вилли уезжаем на неделю в Ла-Коста“.
„Сегодня у меня не получится. Я провожу занятия“.
„Жаль, мне и правда не терпится начать. А отказаться нельзя?“
„Об этом не может быть и речи. Я обещал“.
„Ладно. Посмотрим. Я вернусь через неделю; как насчет следующей пятницы – в восемь вечера в „Avocado Joe's“? Встретимся в тамошнем ресторане“».
Маршал кивнул. Проводив Шелли, он упал в кресло, чувствуя, как по телу прокатывается волна облегчения. Удивительно! Что происходит, недоумевал он. Он, один из ведущих психоаналитиков мира, испытывает облегчение, с благодарностью ожидая встречи с пациентом в «Avocado Joe's».
Раздался стук в дверь. Шелли вошел в кабинет и сел на свой стул. «Забыл вам кое-что сказать, док. В „Avocado Joe's“ запрещено околачиваться у столов и наблюдать за игроками в покер. Вам придется участвовать в игре. Вот, я принес вам книжку».
На обложке книги, которую протянул ему Шелли, Маршал прочел: «Техасский холдем: так играют в Техасе».
«Не бойтесь, док, – сказал Шелли, заметив ужас в глазах Маршала. – Это простая игра. Сначала две закрытые, потом пять открытых карт. В книге все написано. На следующей неделе, перед игрой, я расскажу вам все, что вам может понадобиться. Просто сбрасывайте каждую сдачу – тогда вы проиграете только начальную ставку. Вы не сможете проиграть много».
«Вы серьезно? Я должен буду играть?»
«Вот что я вам скажу, док. Пожалуй, я оплачу часть вашего проигрыша. А если вам придет хорошая карта, оставайтесь в игре, делайте ставки – и выигрыш ваш. Сначала прочитайте книгу, а когда мы встретимся, я объясню вам все остальное. Это выгодная сделка, док».
Шелли поднялся и вразвалочку вышел из кабинета, походя погладив оранжевый шар.
Он еще говорит, что это выгодная сделка. Мистер Мерримен, для меня выгодная сделка – это когда мне больше не придется иметь дело ни с вами, ни с вашими выгодными сделками.
