Ирвин Шоу
Богач, бедняк. Нищий, вор
– Во имя Кентукки, – пояснил Вилли. Он не боялся мешать напитки. Виски, шампанское, бурбон. – Исследую мифы, – сказал он.
Выпив джулеп, они вышли на улицу и сели в двухэтажный автобус, идущий в центр. Они устроились на верхней площадке. Вилли снял пилотку. Ветер тут же растрепал ему волосы, и он стал выглядеть еще моложе. Гретхен хотелось притянуть его, положить его голову себе на грудь и поцеловать в макушку, но вокруг было слишком много людей, поэтому она лишь взяла его пилотку и провела пальцами по двум серебряным полоскам и офицерскому шнуру.
Сойдя на Восьмой улице, они зашли в ресторан «Бревурт» и уселись за столик на открытой веранде. Вилли заказал мартини.
– Для аппетита, – пояснил он. – Способствует выделению желудочного сока. Действует как красное на быка.
«Алонквин», «Плаза», «Бревурт», работа, капитан. Все в один день. И все первоклассное. Они ели дыню, жареного цыпленка и пили калифорнийское красное вино.
– Из патриотических чувств, – сказал Вилли. – А еще потому, что мы выиграли войну.
Почти всю бутылку он выпил сам. Он много выпил за этот день, но казалось, выпитое никак на него не действует. Глаза у него оставались такими же ясными, язык не заплетался.
Они почти не разговаривали – только глядели друг на друга. «Если я его срочно не поцелую, – думала Гретхен, – меня увезут в сумасшедший дом».
После кофе Вилли заказал обоим по рюмке коньяку. Сколько же он истратил за сегодняшний день? Гретхен прикинула в уме: никак не меньше пятидесяти долларов!
– Ты богатый? – спросила она, когда он расплачивался.
– Духовно. – Вилли перевернул бумажник дном вверх. На стол выпало шесть бумажек: две по сто долларов и четыре по пять. – Все состояние Вилли Эббота, – сказал он. – Хочешь, чтобы я не забыл о тебе в своем завещании?
Двести двадцать долларов! Гретхен была потрясена. Даже у нее на счету в банке лежало больше – то, что осталось от бойленовских восьмисот долларов, – и тем не менее она никогда не позволяла себе пообедать больше чем на девяносто пять центов. Неужто она вся в отца? От этой мысли ей стало не по себе. Вилли собрал деньги и небрежно сунул их в карман.
– Война показала мне, чего они стоят.
– А родители у тебя богатые? – снова спросила Гретхен.
– Отец служил таможенником на канадской границе, – ответил Вилли. – К тому же он был честным. Нас было шестеро детей. Мы жили как короли. Мясо три раза в неделю!
– А меня беспокоит безденежье, – призналась Гретхен. – Я видела, во что бедность превратила мою мать.
– Пей спокойно. Ты не пойдешь по ее стопам, – успокоил ее Вилли. – А я скоро снова начну строчить на своей золотоносной пишущей машинке…
Они допили коньяк. У Гретхен слегка кружилась голова, но пьяной она себя не чувствовала. Нет, нет, она ничуть не пьяна.
– Собрание считает, что следует еще выпить? – заметил Вилли, когда они встали из-за столика и, пройдя мимо ящиков с цветами, вышли на улицу.
– Я сегодня больше не пью, – сказала Гретхен.
– За мудростью обращайся к женщине, – сказал Вилли. – К матери-прародительнице. Жрице оракула. Дельфийские предсказания, где истина хитро спрятана в загадках. Сегодня больше ни капли спиртного. Такси! – крикнул он.
– Я могу дойти отсюда до общежития пешком, – сказала она. – Это всего минут пятнадцать ходу…
Скрежеща тормозами, остановилось такси, и Вилли открыл Гретхен дверцу.
– Отель «Стэнли», Седьмая авеню, – сказал он шоферу, усаживаясь в машину.
Они поцеловались. Шампанское, шотландское виски, мятный джулеп из Кентукки, красное вино из долины Напа в испанской Калифорнии, коньяк – дар Франции… Гретхен прижала его голову к своей груди и уткнулась лицом в густые шелковистые волосы, чувствуя под ними твердые кости черепа.
– Мне весь день хотелось этого, – шепнула она.
Гретхен держала его как ребенка, крепко прижав к себе. Он расстегнул две верхние пуговицы ее платья и поцеловал ложбинку между грудей. Поверх его головы она видела шофера, сидевшего спиной к ней и следившего за светофорами – красный свет, зеленый свет – и потоком пешеходов, а чем там занимаются пассажиры – их дело. С освещенной приборной доски смотрела его фотография. Мужчина лет сорока с вызывающим взглядом и неполадками в почках – мужчина, который видел всякое и знает весь город. Эли Левкович – четко значилось по приказу полиции. Гретхен на всю жизнь запомнит его имя. Эли Левкович, незрячий возница любви.
Машин в этот час было мало, и такси мчалось в верхнюю часть города. Словно летело по небу.
Последний поцелуй в честь Эли Левковича, и Гретхен застегнула пуговицы на платье: невеста должна выглядеть пристойно.
Фасад отеля «Стэнли» производил внушительное впечатление. Архитектор, по-видимому, бывал в Италии или видел Дворец дожей на фотографиях. Словом, побережье Адриатики на Седьмой авеню.
Вилли пошел за ключом, а Гретхен осталась ждать в вестибюле. Пальмы в кадках. Темные деревянные кресла в псевдоитальянском стиле, яркий свет. Снующие мимо женщины с лицами сержантов полиции и с крашеными светлыми кудряшками, как у дешевых кукол. По углам – кучки мужчин, обсуждающих, на какую лошадь поставить на следующих скачках. Приехавшие по делам военные. Две длинноногие девицы-статистки с наклеенными ресницами, какая-то старуха в мужских рабочих ботинках, чья-то мать, коммивояжеры, недовольные неудачным днем, детективы, бдительно глядящие в оба, чтобы вовремя разоблачить порок…
Гретхен с независимым видом подошла к лифту и даже не взглянула на Вилли, когда он появился с ключом в руке.
– Седьмой, – сказал Вилли лифтеру.
На седьмом этаже в интерьерах уже не чувствовалось и намека на любовь архитектора к Италии. Вдохновение зодчего, вероятно, иссякло шестью этажами ниже. Узкие коридоры, металлические двери – темно-коричневая краска на них облупилась, некогда белые кафельные полы без ковров. «Простите, ребята, мы больше не можем вас дурачить. Лучше уж вам знать правду: вы в Америке».
Они пошли по узкому коридору – каблуки Гретхен отбивали дробь, словно копытца пони. Их тени колыхались на плохо освещенных стенах, словно призраки, сохранившиеся после бума 1925 года. Они остановились у одной из дверей. 777. На Седьмой авеню, на седьмом этаже. Магическое сочетание чисел.
Вилли открыл дверь, и они вошли в номер 777 отеля «Стэнли» на Седьмой авеню.
– Я не буду зажигать свет – так тебе будет уютнее, – сказал он. – Комната жуткая, но это единственное, что мне удалось найти. Да и то разрешили остановиться всего на пять дней. Гостиницы в городе переполнены.
Но сквозь облезлые жалюзи сияющий электричеством Нью-Йорк достаточно освещал номер, так что Гретхен поняла, где она оказалась. Крохотная комнатушка, узкая односпальная кровать, жесткий деревянный стул, раковина, ванной нет, на бюро темнеет груда офицерских рубашек.
Он начал неторопливо раздевать ее. Сначала развязал красный пояс, потом расстегнул верхнюю пуговицу на платье, потом вторую, третью… Она считала их, следя за движениями его пальцев. Он опустился на колени. Седьмая, восьмая… одиннадцатая! Сколько было проведено рабочих совещаний, сколько сделано анализов, прежде чем пришли к окончательному решению – не десять, не двенадцать пуговиц, а одиннадцать!
– Здесь работы на целый день, – сказал Вилли.
Он снял с нее платье и аккуратно повесил на спинку стула. Офицер и джентльмен. Она повернулась к нему спиной, чтобы он мог расстегнуть бюстгальтер. Бойлен приучил ее к этому. Свет, проникавший сквозь жалюзи, исполосовал ее, как тигрицу. Вилли стал возиться с крючками на ее спине.
– Могли бы они придумать что-то получше, – заметил он.
Гретхен рассмеялась и помогла ему. Бюстгальтер слетел вниз. Она снова повернулась к нему лицом, и он осторожно спустил ее белые хлопчатобумажные трусики до колен. Гретхен сбросила туфли, подошла к кровати и откинула покрывало вместе с одеялом и верхней простыней. Белье было не первой свежести. А Мэри-Джейн спала тут? Не важно.
Она легла, вытянув ноги, положив руки по швам. Он встал над ней. Положил руку ей между ног. Пальцы были умные.
– Лощина наслаждения, – произнес он.
– Да раздевайся же, – сказала она.
И стала смотреть, как он развязывает галстук и расстегивает пуговицы. Когда Вилли снял рубашку, она увидела, что на нем высокий медицинский корсет, с крючками и шнурками. Корсет доходил почти до подмышек и опускался ниже пояса. Так вот почему так прямо держится этот молодой капитан! «Мы слишком энергично приземлились, и нас тряхануло», – вспомнила она его слова. Наказанная за грехи солдатская плоть!
– Ты никогда еще не занималась любовью с мужчиной в корсете? – спросил Вилли, принявшись развязывать шнурки.
– Что-то не припомню.
– Это временно. Еще пару месяцев, и все. По крайней мере так уверяет мой врач, – смущенно сказал Вилли, возясь со шнурками.
– Включить свет? – спросила она.
– Ни в коем случае.
На тумбочке у кровати зазвенел телефон. Они замерли. Если не двигаться, может быть, он перестанет звонить. Но телефон снова зазвонил.
– Наверное, лучше ответить, – сказал Вилли.
И снял трубку с аппарата, стоявшего на столике рядом с ее головой.
– Алло!
– Капитан Эббот? – удрученно спросил мужчина. Вилли держал трубку далеко от уха, и Гретхен было все слышно. – Насколько нам известно, в вашей комнате находится молодая дама. – Королевское «нам» звучало как в средиземноморском тронном зале.
– Насколько мне известно, да, – сказал Вилли. – Ну и что?
– А у вас номер на одного человека.
– Хорошо, дайте мне двойной номер.
– К сожалению, все номера заняты. Свободных не будет до ноября.
– Тогда давайте сделаем вид, будто он двойной, Джек. Впишите это в мой счет.
– К сожалению, я не могу это сделать, – ответил голос. – Номер семьсот семьдесят семь – односпальный, для одного постояльца. Боюсь, что даме придется покинуть отель.
– Дама здесь не живет, Джек. Она просто пришла ко мне в гости, – сказал Вилли. – К тому же она моя жена.
– У вас есть брачное свидетельство, капитан?
– Дорогая, – громко сказал Вилли, держа трубку над головой Гретхен, – ты захватила с собой брачное свидетельство?
– Нет, оно дома, – почти в трубку ответила Гретхен.
– Я же тебя предупреждал, чтоб ты никуда без него не ездила! – сказал Вилли тоном раздраженного супруга.
– Прости, дорогой, – кротко произнесла Гретхен.
– Она оставила его дома, – сказал он в трубку. – Завтра мы его вам предъявим. Я попрошу срочно его прислать.
– Капитан, в нашем отеле не разрешаются визиты женщин к мужчинам, – заявил голос.
– С каких это пор? – разозлился Вилли. – Эта дыра известна до самого Бангкока именно как притон сутенеров, букмекеров, карманников, торговцев наркотиками и скупщиков краденого. Один честный полицейский мог бы заполнить вашими постояльцами всю нью-йоркскую тюрьму.
– У нас сменилась администрация, – настаивал голос. – Теперь мы входим в число респектабельных отелей и хотим создать нашей гостинице другую репутацию. Так что, капитан, если через пять минут дама не покинет ваш номер, мне придется к вам подняться.
К этому времени Гретхен уже вылезла из постели и натягивала трусики.
– Нет, – умоляюще произнес Вилли.
Она ласково улыбнулась ему.
– Иди ты к черту, Джек, – огрызнулся Вилли, бросил трубку и начал свирепо зашнуровывать корсет. – Вот так, воюй за этих гадов! И ведь в этом проклятом городе в такой час ни за любовь, ни за деньги не найдешь ни одного свободного номера.
Гретхен рассмеялась. Вилли возмущенно уставился на нее, затем тоже расхохотался.
– В следующий раз, ради бога, не забудь захватить брачное свидетельство.
Они величественно прошли через холл, под руку, словно и не потерпели поражения. Половина людей в холле выглядели местными детективами, поэтому определить, кто из них говорил с ними по телефону, было невозможно.
Им не хотелось расставаться, поэтому они дошли до Бродвея, выпили оранжада у киоска, вкусив тропического фрукта в северной стране, затем пошли по Сорок второй улице и забрели в киношку, открытую всю ночь, где среди отбросов общества, извращенцев, людей, страдающих бессонницей, и солдат, дожидающихся первого автобуса, посмотрели «Зачарованный лес» с Хамфри Богартом, игравшим герцога Мантуанского.
Фильм окончился, но им по-прежнему не хотелось расставаться, и он пошел провожать ее в общежитие – они шагали среди тихих пустых домов, похожих на крепости, взятые штурмом.
Забрезжила заря, когда они поцеловались перед общежитием. Вилли с ненавистью посмотрел на темный массив здания, где над входом горела единственная лампочка, освещая путь молодым барышням, которые возвращаются из города в свои постели.
– Как ты думаешь, за всю славную историю существования этого здания здесь кого-нибудь трахали? – спросил он.
– Сомневаюсь, – сказала она.
– От этого мороз идет по спине, верно? – мрачно заметил он. И покачал головой: – Дон Жуан. Любовник в корсете. Назови меня шмуком.
– Не надо так, – сказала она. – Будут у нас и другие ночи.
– Например?
– Как сегодняшняя, – сказала она.
– Как сегодняшняя, – повторил он. – День я как-нибудь проживу. Надеюсь. Проведу время в добрых делах. Поищу, например, номер в гостинице. Возможно, она окажется на Кони-Айленде, или в Вавилоне, или на заливе Пелем, но я найду номер. Для капитана и миссис Эббот. Захвати с собой чемодан – для королевы Виктории. Набей его старыми номерами «Таймс» на случай, если мы наскучим друг другу и захотим почитать.
Последний поцелуй, и он зашагал прочь в свете зари, маленький и побежденный. Хорошо, что он сегодня был в мундире. Будь он в гражданском платье, Гретхен сомневалась, что нашелся бы клерк, который счел бы его женатым.
Когда он исчез из виду, Гретхен поднялась по ступенькам и спокойно вошла в общежитие. Пожилая женщина, сидевшая за стойкой, понимающе осклабилась, но Гретхен взяла ключ и сказала: «Доброй ночи» с таким видом, будто заря, освещавшая окна, была оптическим обманом.
Глава 8
I
Клотильда мыла ему голову. Окутанный паром, он сидел в большой ванне дяди Харольда и тети Эльзы, глаза его были закрыты, и он дремал, словно разомлевшая на солнце ящерица. Дядя Харольд, тетя Эльза и обе их дочери уехали отдыхать в Саратогу, где они обычно каждый год проводили две недели, и Том с Клотильдой остались одни в целом доме. Было воскресенье, и гараж был закрыт. Издали доносился звон церковных колоколов.
Ловкие пальцы массировали ему голову, ласкали шею, покрытую душистой пеной. Клотильда на собственные деньги купила для него специальное мыло. «Сандаловое дерево». Когда дядя Харольд вернется, Тому придется снова мыться доброй старой «Слоновой костью» по пять центов за штуку. Дядя Харольд может что-то заподозрить, если почувствует запах сандалового дерева.
– Теперь сполоснемся, Томми, – сказала Клотильда.
Том лег в воду, и пальцы Клотильды усиленно заработали, вымывая из его волос мыло.
– Теперь руки.
Клотильда опустилась на колени рядом с ванной и начала щеткой отчищать черную, въевшуюся в кожу грязь на ладонях и под ногтями. Клотильда была раздета, волосы ее были распущены и свободно падали вниз, закрывая полную крепкую грудь. Даже стоя на коленях, Клотильда не походила на служанку.
Руки у Тома стали розовые, как и ногти, под ловкими пальцами Клотильды, на одном из которых блестело обручальное кольцо. В последний раз тщательно осмотрев свою работу, Клотильда положила щеточку на край ванны.
– Теперь встань, – сказала она.
Он встал, и она, поднявшись с колен, начала его намыливать. У нее были широкие крепкие бедра и сильные ноги. Смуглая, со слегка приплюснутым носом, высокими скулами и длинными прямыми черными волосами, она напоминала ему картинку из школьного учебника, на которой индейские девушки приветствовали в лесу первых белых поселенцев. На правой руке у нее белел шрам – полумесяц с рваными краями. Это еще давно, в Канаде, муж ударил ее горящим поленом. Она не любила говорить о муже. Когда Томас смотрел на нее, в горле у него что-то сжималось, и он сам не понимал, хочется ему смеяться или плакать.
По-матерински нежные руки легко, любовно оглаживали его, делая нечто, несвойственное матери. Между ягодицами скользили, оставляя следы душистого мыла, между ногами – обещание. В его паху зазвучал оркестр – деревянные духовые инструменты и флейты. Слыша все время грохот патефона тети Эльзы, Том постепенно полюбил Вагнера. «Наконец-то маленький лисенок стал цивилизованным», – сказала тетя Эльза, гордясь своей неожиданной способностью осуществлять культурное просвещение.
– Теперь ноги, – сказала Клотильда.
Он покорно поставил ногу на край ванны, словно лошадь, которую подковывают. Клотильда нагнулась, не думая о своих волосах, и принялась с помощью мокрой тряпки намыливать между его пальцами с таким усердием, точно чистила серебро. Тут Том понял, что даже мытье пальцев на ногах может доставлять наслаждение.
Закончив мыть ему ноги, Клотильда оценивающе посмотрела на его порозовевшее, блестевшее от пара тело и серьезно заметила – она никогда не шутила:
– Ты похож на святого Себастьяна, только без стрел.
Для него было новостью, что его тело может представлять собой какую-то ценность, помимо прямого предназначения. Он был сильным, ловким, хорошо играл во все игры и дрался, но ему и в голову никогда не приходило, что кому-нибудь приятно просто смотреть на него. Том немного стеснялся того, что у него еще нет волос на груди и совсем немного – внизу живота.
Клотильда быстро скрутила волосы узлом на макушке. И тоже залезла в ванну. Взяла мыло, и кожа на ее теле заблестела. Она намыливалась методично, без кокетства. Потом оба скользнули в воду и легли рядом, обнявшись.
Если дядя Харольд, тетя Эльза и две девочки заболеют и умрут в Саратоге, он останется жить в этом доме в Элизиуме.
Когда вода начала остывать, они вылезли из ванны, Клотильда взяла одну из больших ванных простыней тети Эльзы и принялась вытирать Тома. Затем принялась мыть ванну, а Томас прошел в спальню Джордахов и лег на чистые накрахмаленные простыни.
За окнами с зелеными ставнями гудели пчелы, и комната казалась подводным гротом; бюро у стены было кораблем в зеленом море. За один такой день Том сжег бы тысячу крестов.
Она вошла, шлепая босыми ногами по полу. На ее лице застыло то мягкое, отстраненное и сосредоточенное выражение, которое он так любил и мечтал увидеть вновь и вновь.
Она легла рядом с ним. Пахнуло ароматом сандалового дерева. Ее рука потянулась к нему – осторожно. Касание любви, благоговеющей перед ним, жест, в корне отличный от алчной похоти школьниц или профессиональной заученности женщины с Маккинли-стрит в Порт-Филипе. Просто не верилось, что кому-то хочется так его ласкать.
Он овладел ею нежно, ласково, под жужжание пчел. Он ждал, когда она кончит, быстро наученный всему этим щедрым телом индианки; затем они тихо лежали рядом, и он подумал, что ради нее готов на все, сделает все, что она попросит.
– Полежи пока, – сказала она, целуя его в шею. – Я позову, когда все будет готово.
Она выскользнула из постели, и он слышал, как она прошла в ванную, оделась и тихонько спустилась на кухню. Том лежал и глядел на потолок. Он испытывал чувство огромной благодарности, но ему было невыносимо горько. Он ненавидел себя за то, что ему всего шестнадцать лет и он ничего не в силах для нее сделать. Она щедро дарила ему себя, по ночам он незаметно проскальзывал в ее комнатушку, но не мог даже пойти с ней погулять в парк или подарить хотя бы косынку, потому что тут же начались бы сплетни, а острый глаз тети Эльзы сразу заметил бы яркую обновку в ящике старого комода в каморке за кухней. Он не мог увезти ее из этого ужасного дома, где она жила в рабстве. Было бы ему двадцать лет…
Святой Себастьян!..
Она тихо вошла в комнату.
– Пошли кушать, – пригласила она.
– Когда мне стукнет двадцать, – сказал он, не вставая с постели, – я приду сюда и заберу тебя.
Она снисходительно улыбнулась.
– Мой муж, – сказала она, с рассеянным видом покрутив обручальное кольцо на пальце. – Не задерживайся, а то еда остынет.
Том прошел в ванную, оделся и спустился на кухню.
На столе между двумя приборами стояли цветы. Флоксы. Темно-голубые. В этом доме она работала и за садовника. Она знала, как ухаживать за цветами.
«Наша Клотильда – чистое золото, – говорила тетя Эльза. – В этом году розы у нас в два раза крупнее, чем в прошлом».
– Тебе бы иметь свой сад, – сказал Том, садясь за стол.
Пусть он сделает ей подарок хоть в мечтах. Линолеум приятно холодил его босые ступни. Темно поблескивали еще влажные, тщательно зачесанные тугие кудри. Клотильда любила, чтобы все вокруг было чистым, аккуратным и начищенным до блеска, будь то кастрюли, сковородки, стол, прихожая или парни. Хотя бы в этом он мог доставить ей радость.
Она поставила перед ним большую тарелку густой рыбной похлебки.
– Я сказал: тебе следовало бы иметь собственный сад, – повторил он.
– Ешь суп, – сказала она и села напротив него.
За рыбой последовали нежная баранья ножка с молодым жареным картофелем, посыпанным свежей петрушкой, миска зеленого горошка в масле, хрустящий салат со свежими помидорами. Сбоку на столе стояло блюдо с только что испеченными горячими булочками и большой кусок сливочного масла, а рядом – кувшин холодного молока.
Клотильда сосредоточенно наблюдала за тем, как он ест, и улыбнулась, когда он протянул тарелку для добавки. Пока Джордахи всей семьей отдыхали в Саратоге, она каждое утро ездила на автобусе за продуктами в соседний город, тратя собственные деньги. Продавцы в Элизиуме наверняка немедленно доложили бы миссис Джордах, что в ее отсутствие служанка покупала лучшие куски мяса и отборные фрукты.
На десерт было ванильное мороженое, которое Клотильда приготовила утром вместе с горячим шоколадным соусом. Она знала аппетит своего возлюбленного. О своей любви она дала ему понять с помощью двух бутербродов с беконом и помидорами. А осуществление мечты требовало большего.
– Клотильда, почему ты здесь работаешь? – спросил Том.
– А где же мне работать? – удивилась она. Говорила она тихо, без нажима, с легким акцентом французской канадки.
– Да где угодно. В магазине или на фабрике. Но не прислугой.
– Мне нравится домашняя работа. Нравится готовить, – ответила она. – Твоя тетя хорошо со мной обращается. Она меня ценит. И спасибо ей, что она взяла меня к себе, когда я приехала сюда два года назад. Я ведь тогда никого в городе не знала, и у меня за душой не было ни цента. И девочек я люблю. А что мне делать в магазине или на фабрике? Считаю я медленно, а станков просто боюсь. Мне нравится работать по дому.
– Но это же чужой дом. – Том приходил в бешенство от мысли, что две эти жирные свиньи помыкают ею как хотят.
– На эту неделю – это наш дом, – сказала Клотильда, ласково касаясь его руки.
– Но мы никуда не можем вместе пойти.
– Ну и что? – Она передернула плечами. – Что мы теряем?
– Нам приходится прятаться! – воскликнул он, начиная терять терпение.
– Ну и что? – Она снова передернула плечами. – Есть много, ради чего стоит прятаться. Не все хорошо, что делается в открытую. Может, я люблю секреты. – Лицо ее засветилось легкой мягкой улыбкой.
– Сегодня днем… – не унимался он, пытаясь зародить в ней семя бунта, вырвать ее из крестьянской покорности. – После такого банкета… – И он обвел рукой стол. – Это не по правилам. Мы должны куда-нибудь пойти, что-то предпринять, а не сидеть тут.
– Что же мы можем предпринять? – серьезно спросила она.
– В парке играет джаз, – сказал он. – А потом можно пойти на бейсбольный матч.
– С меня хватает музыки с проигрывателя тети Эльзы, – сказала она. – А ты пойди вместо меня на бейсбол – после расскажешь, кто выиграл. Мне и здесь распрекрасно – я приберусь и буду ждать тебя. Лишь бы ты вернулся домой – ничего другого мне не нужно, Томми.
– Сегодня я без тебя никуда не пойду, – сказал он, сдаваясь. И встал. – Я вытру тарелки.
– Это вовсе не нужно, – сказала она.
– Я вытру тарелки, – очень решительно заявил он.
– Мой муж, – повторила она. И снова улыбнулась, без амбиции, уверенная в простых истинах.
Следующим вечером, проезжая после работы мимо городской библиотеки, Том неожиданно для себя остановился, прислонил велосипед к решетке и вошел в здание. Он почти никогда ничего не читал, даже спортивные новости в газетах, и не был завсегдатаем библиотек. Возможно, это было своего рода протестом: его брат и сестра вечно сидели, уткнувшись носами в книгу, и головы у них были забиты смехотворными возвышенными идеями.
Тишина в читальном зале и негостеприимный изучающий взгляд, каким библиотекарша окинула его грязную, засаленную одежду, смутили Тома. Оробев, он неуверенно бродил между полками, заставленными тысячами книг, и не знал, какая из них содержит нужные ему сведения. В конце концов все же пришлось обратиться к библиотекарше.
– Извините, мэм, мне хотелось бы найти что-нибудь о святом Себастьяне, – сказал он.
Библиотекарша ставила печати на карточках, резким движением кисти вынося тюремный приговор книгам.
– А что вас о нем интересует?
– Да так, вообще, – сказал он, жалея, что пришел сюда.
– Посмотрите в Британской энциклопедии в справочном зале. Том от САР до СОР. – Она знала свою библиотеку, эта дамочка.
– Большое спасибо, мэм.
Он решил, что с завтрашнего дня после работы будет переодеваться в чистое прямо в гараже и постарается отмывать хотя бы верхний слой грязи, въедающийся в кожу. Клотильде это тоже понравится. А то сейчас к тебе относятся как к собаке, ведь можно этого избежать.
Ему потребовалось целых десять минут, чтобы разыскать нужный том энциклопедии. Он положил его перед собой на стол и начал листать.
Вот оно: «СЕБАСТЬЯН, СВ. – христианский мученик, его праздник отмечается 20 янв.». Всего один абзац. Значит, он не такая уж важная птица.
«Когда лучники оставили его умирать, – читал Том, – набожная женщина по имени Ирина пришла ночью и забрала его тело, чтобы похоронить, но, увидев, что он еще жив, принесла к себе домой и стала врачевать его раны. Еще не успев выздороветь, Себастьян поспешил вновь предстать перед императором. Тот велел тут же схватить его и запороть насмерть». «Дважды! О господи! – подумал Том. – Эти католики – ненормальные». Но он по-прежнему не понимал, почему Клотильда назвала его святым Себастьяном, увидев голым в ванне. – «Молодой красивый воин, святой Себастьян – излюбленный образ религиозной живописи. Как правило, его изображают нагим и пронзенным стрелами. Он истекает кровью от тяжелых, но не смертельных ран».
Том в задумчивости закрыл книгу. «Молодой красивый воин… его изображают нагим…» Теперь все ясно. Клотильда. Удивительная женщина. Она не умела говорить о своей любви, но ее любовь находила выражение в образах ее веры, в том, как она для него стряпала, в том, как ласкала его.
До сегодняшнего дня он считал, что выглядит этаким забавным парнишкой с тупым, нагловатым лицом. И вдруг святой Себастьян! В следующий раз, когда он увидит этих двух красавчиков, Рудольфа и Гретхен, он сможет смело смотреть им в глаза. Зрелая, опытная женщина сравнила его со святым Себастьяном, молодым красавцем солдатом. Впервые с тех пор, как он уехал из дома, Том пожалел, что не увидит вечером брата и сестру.
Он поставил книгу на место и собрался уже уходить, как вдруг ему пришло в голову, что имя Клотильды тоже принадлежит какой-то святой. Имея уже некоторый опыт, он быстро нашел нужный том энциклопедии. «КЛОТИЛЬДА, СВ. – дочь бургундского короля Хильперика, супруга Хлодвига, короля франков».
Том вспомнил, как Клотильда, обливаясь потом, стоит у духовки в кухне или стирает грязное белье дяди Харольда, и помрачнел. Дочь бургундского короля Хильперика, супруга Хлодвига, короля франков… Родители определенно не думают о будущем, давая ребенку имя.
Он прочел текст до конца, но Клотильда, похоже, ничем особенно не отличилась, если не считать того, что обратила мужа в христианство, построила церкви и рассорилась с родными. Там не было сказано, за что она получила звание святой.
Том поставил на место книгу – ему не терпелось вернуться домой к Клотильде. Тем не менее, проходя мимо стола библиотекарши, он остановился.
– Спасибо, мэм, – сказал он. И почувствовал сладкий запах. На столе стояла ваза с нарциссами – зеленые стебли, белые цветы среди разноцветных камушков. По какому-то наитию он вдруг спросил: – Скажите, пожалуйста, я могу записаться в эту библиотеку?
Библиотекарша удивленно подняла на него взгляд.
– А вы раньше где-нибудь были записаны? – спросила она.
– Нет, мэм. У меня раньше никогда не было времени на чтение.
Она как-то странно посмотрела на него, но все же достала карточку и вписала в нее печатными буквами фамилию, возраст и адрес Тома, поставила штамп с числом и вручила ему карточку.
– Могу я сейчас взять какую-нибудь книгу? – спросил он.
– Если хотите.
Томас вернулся к полке, где стояла Британская энциклопедия, и взял том от САР до СОР. Ему хотелось повнимательнее вчитаться в текст и попытаться его запомнить. Но когда он подошел к стойке, за которой сидела библиотекарша, чтобы она отметила книгу, женщина покачала головой.
– Поставьте том обратно, – сказала она. – Эти книги нельзя выносить из справочной.
Томас вернулся в справочную и поставил на место книгу. «Тебе все время твердят, чтоб ты читал, – с обидой думал он, – а когда ты наконец соглашаешься, тебя тычут носом в разные правила».
Тем не менее, выйдя из библиотеки, он несколько раз похлопал себя по заднему карману брюк, проверяя, на месте ли карточка.
На ужин были жареные цыплята под яблочным соусом с пюре и пирог с черникой на десерт. Они ели на кухне, изредка перебрасываясь словами.
Когда Клотильда начала убирать со стола, он подошел к ней, обнял и сказал:
– Клотильда – дочь бургундского короля Хильперика, супруга Хлодвига, короля франков.
– Что-что? – спросила она, взглянув на него расширенными от удивления глазами.
– Мне захотелось узнать, откуда произошло твое имя, – сказал он. – Я зашел в библиотеку и посмотрел в энциклопедии. Ты – королевская дочь и жена короля.
Клотильда долго смотрела на него, потом поцеловала в лоб, словно благодаря за подарок.
II
В соломенной корзинке уже пестрели на мокром папоротнике две рыбины. Как и говорил Бойлен, форель в ручье действительно водилась в изобилии. В конце поместья, там, где ручей появлялся на землях Бойлена, была запруда. Оттуда ручей струился до другой запруды в противоположном конце поместья, где проволочная сетка преграждала путь рыбе. А дальше вода каскадом низвергалась в Гудзон.
Рудольф был в старых вельветовых брюках и резиновых сапогах, какие носят пожарные. Сапоги он купил уже поношенные, к тому же они были ему здорово велики, но они вполне годились, чтобы шагать по берегу среди колючих и упавших веток. Путь от автобусной остановки вверх по холму был долгий, но его стоило проделать. Теперь в распоряжении Рудольфа был целый ручей, полный форели. Ни разу за все время, что он сюда приходил, он не видел ни Бойлена, ни кого-либо из прислуги. Ручей нигде не подходил к главному дому ближе чем на пятьсот ярдов.
