Ирвин Шоу
Богач, бедняк. Нищий, вор
– Может получиться занятно, – сказал Рудольф. – Как на гибнущем «Титанике».
Бойлен рассмеялся.
– Молодежь все видит, – сказал он. – Ты многообещающий мальчик. – Он произнес это дружеским тоном. – Если все сложится удачно, станешь талантливым мужчиной.
Они дошли до машины Бойлена. Под «дворником» торчала квитанция на штраф. Бойлен не глядя порвал ее.
– Если хотите, я поведу машину, – предложил Рудольф.
– Я не пьян, – угрюмо отрезал Бойлен и сел за руль.
III
Прислонясь спиной к стене гаража и пожевывая травинку, Томас сидел на расшатанном стуле и глядел на дровяной склад напротив. День был ясный, солнечный, и осенние листья отливали медью. До двух часов нужно было успеть сменить масло в машине одного клиента, но Томас не торопился. Накануне вечером он подрался на школьном балу. Тело у него ныло, руки распухли. Он подсекал полузащитника в школьной футбольной команде, потому что девчонка того мальчишки весь вечер делала ему глазки. Мальчишка предупредил, чтобы он прекратил это, но Томас продолжал подсекать. Он знал, что дело кончится дракой, и уже чувствовал знакомую смесь удовольствия, страха, ощущения своей власти, возбуждения при виде того, как мрачнеет лицо парня, когда Томас танцевал с его девушкой. Под конец Томас и полузащитник вышли из спортзала, где шли танцы. Парень был просто чудовищем с большими мощными кулаками и быстрой реакцией. Эта сволочь Клод описался бы от радости, присутствуй он при этом. В конце концов Томасу все-таки удалось положить парня на лопатки, но у него было такое ощущение, будто ему вдавили внутрь ребра. Это была его четвертая с лета драка в Элизиуме.
А на сегодняшний вечер у него была намечена встреча с девчонкой полузащитника.
Дядя Харольд вышел из своей маленькой конторы позади заправочной станции. Томас знал, что дяде неоднократно жаловались на него и доносили про драки, но дядя Харольд ни разу не говорил с ним об этом. Дядя Харольд знал также, что у них стоит машина, в которой надо сменить масло до двух часов, но и об этом он ничего не говорил, хотя по выражению его лица Томасу было ясно, что дяде Харольду неприятно видеть, как Томас лоботрясничает, лениво покусывая травинку. С некоторых пор дядя вообще не делал Томасу никаких замечаний. Последние дни он выглядел плохо. Пухлое розовое лицо его пожелтело и обвисло, и на нем застыло опасливое выражение, словно он в любую минуту ждал взрыва бомбы. Этой бомбой был Томас. Ему достаточно было лишь намекнуть тете Эльзе об отношениях между дядей и Клотильдой – и в доме Джордахов надолго замолкли бы дуэты Тристана и Изольды. Томас, конечно, не собирался ничего сообщать тетке, но и не посвящал дядю Харольда в свои намерения. Пусть помучается.
Томас перестал брать с собой завтраки из дому. Несколько дней подряд, отправляясь на работу, он оставлял на кухонном столе пакет с фруктами и бутербродами, приготовленными Клотильдой. Она ничего ему не говорила, но через некоторое время поняла, в чем дело, и пакет с завтраком больше на столе не появлялся. Теперь Томас ел в столовой недалеко от гаража. Это было ему по средствам: дядя Харольд повысил ему жалованье на десять долларов в неделю. Скотина.
– Если меня спросят, я в демонстрационном зале, – сказал дядя Харольд.
Томас продолжал молча глядеть через дорогу и жевать травинку. Дядя Харольд вздохнул, сел в машину и уехал.
Из гаража доносился звук токарного станка, на котором работал Койн. Койн видел, как Томас дрался в воскресенье у озера, и был теперь с ним очень вежлив, а если Томас чего-то не делал, Койн часто выполнял работу за него. И сейчас Томаса грела мысль, что Койн сменит в машине масло к двум часам.
К бензоколонке подкатил «форд» миссис Дорнфелд. Томас нехотя подошел к нему.
– Привет, Томми, полный бак, пожалуйста, – попросила миссис Дорнфелд, пухленькая блондинка лет тридцати с разочарованным, детским взглядом голубых глаз. Ее муж работал кассиром в банке, и это было крайне удобно, потому что миссис Дорнфелд всегда знала, где он в рабочее время.
Томас повесил шланг, закрутил крышку на бензобаке и начал мыть ветровое стекло.
– Было бы очень мило, Томми, если бы ты нанес мне сегодня визит. – Она неизменно именовала это «визитом». Говорила она жеманно, нервно моргая и теребя пальцами губы.
– Возможно, мне удастся освободиться в два часа, – сказал Томас.
Мистер Дорнфелд усаживался в свою забранную решеткой клетку в половине второго.
– У нас может получиться приятный долгий визит, – сказала миссис Дорнфелд.
– Если я смогу освободиться, – повторил Томас, еще не зная, какое у него будет настроение после обеда.
Она дала ему пятидолларовую бумажку и накрыла его пальцы рукой, когда он попытался дать ей сдачу. Иногда за «визиты» он получал от нее десять долларов. По-видимому, мистер Дорнфелд вообще ничего – ну ничегошеньки – не давал жене.
После «визитов» к миссис Дорнфелд на воротничке у Томаса всегда оставались следы губной помады, и он нарочно не отмывал их, чтобы Клотильда, собирая белье в стирку, увидела. Но Клотильда никогда не упоминала про помаду. На другой день рубашка лежала на его кровати выстиранная и выглаженная.
Словом, ничто не помогало. Ни миссис Дорнфелд, ни миссис Берримен, ни близняшки… Свиньи они все, и больше ничего. Ни одна из них не могла заставить его забыть Клотильду. Том был уверен: Клотильде известно о его похождениях – в этом вонючем городке ничего не скроешь – и надеялся, что она страдает так же, как и он. Но если она и страдала, то виду не показывала.
– Два часа – отличное время, – сказала миссис Дорнфелд.
От всего этого хочется блевать.
Миссис Дорнфелд завела мотор и улетучилась. А Томас снова сел на стул, прислоненный к стене. Из гаража вышел Койн, вытирая руки.
– Когда я был твоих лет, – заметил Койн, глядя вслед исчезавшему «форду», – я считал, что он у меня отвалится, если я засуну его замужней женщине.
– Ну, у меня не отвалился, – сказал Томас.
– Вижу, – сказал Койн.
Он был совсем неплохой парень, этот Койн. Когда Томас отмечал свое семнадцатилетие, Койн откупорил пинту бурбона, и они вдвоем за день прикончили ее.
Томас куском хлеба подбирал соус с тарелки, когда в столовую вошел полицейский Джо Кунц. Было без десяти два, и в столовой было почти пусто: только двое рабочих со склада пиломатериалов заканчивали обед да Элиас, работавший за стойкой, чистил гриль. Томас еще не решил, отправится ли он к Берте Дорнфелд.
– Томас Джордах? – спросил Кунц, подойдя к Томасу, сидевшему за стойкой.
– Привет, Джо, – сказал Томас.
Раза два в неделю Кунц обязательно заглядывал в гараж. Он вечно грозился, что уйдет из полиции – там очень мало платили.
– Ты признаешь, что ты Томас Джордах? – официальным тоном спросил Кунц.
– Что происходит, Джо? – спросил Томас.
– Я задал тебе вопрос, сынок, – сказал Кунц, выпячивая грудь под мундиром.
– Ты, по-моему, знаешь, как меня зовут. Что за шутки?
– Идем со мной, сынок. У меня ордер на твой арест. – Он взял Томаса за локоть.
Элиас перестал скрести гриль, парни со склада пиломатериалов перестали есть – в столовой наступила полная тишина.
– У меня еще заказан пирог и кофе. Убери лапы, Джо, – огрызнулся Том.
– Сколько он тебе должен, Элиас? – спросил Кунц, продолжая крепко держать Томаса.
– С кофе и пирогом или без кофе и пирога? – осведомился Элиас.
– Без.
– Семьдесят пять центов, – сказал Элиас.
– Заплати, сынок, и не поднимай шума, – сказал Кунц. Он задерживал не больше двадцати человек за год, и этот арест прибавлял ему очков.
– Ладно, ладно. – Томас положил на стойку восемьдесят пять центов и встал. – Черт побери, Джо, ты мне так руку сломаешь!
Кунц быстро вывел его из столовой. Пит Спинелли, напарник Джо, сидел за рулем полицейской машины с включенным мотором.
– Пит, – обратился к нему Томас, – скажи Джо, чтобы он меня отпустил.
– Замолчи, парень, – сказал Спинелли.
Кунц подтолкнул Томаса на заднее сиденье, сел рядом с ним, и машина поехала в город.
– Ты обвиняешься в изнасиловании несовершеннолетних, – сказал сержант Хорват. – Я сообщу твоему дяде. Он может нанять тебе адвоката. Уведите его.
Томас стоял между Кунцем и Спинелли. Каждый держал его за руку выше локтя. Они выволокли его и препроводили в камеру. Томас посмотрел на часы. Двадцать минут третьего. Придется Берте Дарнфелд обойтись сегодня без его «визита».
В камере уже был один заключенный – заросший недельной щетиной худой мужчина лет пятидесяти, в лохмотьях. Его арестовали за браконьерство. Он подстрелил оленя. Его двадцать третий раз за это сажают, сказал он Томасу.
IV
Харольд Джордах нервно расхаживал по платформе. Как назло именно сегодня поезд опаздывал. У него началась изжога, и он то и дело массировал желудок. Всякий раз как случались неприятности, у него начиналась изжога. А со вчерашнего дня, когда ему в половине третьего позвонил из тюрьмы Хорват, пошли сплошные неприятности. Всю ночь Харольд не сомкнул глаз. Эльза плакала и твердила, что они опозорены на всю жизнь, что ей теперь стыдно будет показаться в городе, что он был круглым дураком, согласившись взять в дом этого скота. Она права. Он действительно идиот. А все потому, что у него доброе сердце. Ну и что из того, что они родственники, – в тот день, когда Аксель позвонил, ему следовало отказать.
Харольд подумал о том, что Томас там, в тюрьме, обезумев, может без всякого стыда и совести начать называть фамилии. Кто знает, что он расскажет? Этот маленький негодяй ненавидит его. Как можно поручиться, что он не разболтает о покупке талонов на бензин на черном рынке, о продаже подержанных автомашин с коробками передач, которые не выдержат больше ста миль, о спекуляции новыми машинами в обход закона о контроле над ценами и о «ремонте» поршней и клапанов в автомобилях, где всего лишь засорился бензопровод? А если он и про Клотильду расскажет? Стоит впустить такого парня в дом, и ты у него в руках. В желудок Харольду точно нож вонзили. Он даже вспотел, хотя на вокзале было холодно и дул сильный ветер.
Он надеялся, что Аксель привезет с собой достаточно денег. И метрику Томаса. Он послал Акселю телеграмму с просьбой позвонить ему – у Акселя ведь не было телефона. В наше-то время! Для пущей верности Харольд составил телеграмму так, чтобы она звучала как можно менее тревожно, и удивился, когда его телефон зазвонил и на другом конце провода раздался голос брата.
Он услышал шум поезда, сворачивающего к вокзалу, и отошел от края платформы. В таком состоянии с ним ведь может случиться инфаркт, и он может упасть.
Наконец поезд прибыл, из вагонов вышли несколько человек и торопливо зашагали прочь. Харольда на мгновение охватила паника. Акселя нигде не было видно. Это вполне в его духе – взвалить все сложности на старшего брата. Вообще Аксель странный отец: за все время пребывания Томаса в Элизиуме он ни разу не написал ни Томасу, ни ему. И мать Томаса, эта тощая высокомерная кляча, шлюхино отродье, тоже не написала сыну ни строчки, как, впрочем, и двое других ее детей. Чего же ждать от такой семейки!
И вдруг он увидел Акселя: крупный мужчина в драповом пальто и кепке, прихрамывая, шагал к нему по платформе. Не мог одеться получше, подумал Харольд. Он был рад, что уже стемнело и вокруг мало народу. Он, наверное, был не в своем уме, когда в Порт-Филипе предлагал Акселю объединиться с ним.
– Ну вот. Я приехал, – сказал Аксель. Он даже не протянул брату руки.
– Здравствуй, Аксель. Я уже боялся, ты не приедешь. Сколько ты привез денег?
– Пять тысяч.
– Надеюсь, этого хватит.
– В любом случае больше у меня нет, – отрезал Аксель. Он очень постарел и выглядел больным, а хромота стала еще заметнее.
Они вместе направились через вокзал к машине Харольда.
– Увидеться с Томми ты сможешь только завтра, – сказал Харольд. – Они никого не пускают после шести.
– Я вовсе не хочу видеть этого мерзавца, – сказал Аксель.
Харольд невольно подумал: нехорошо это – называть собственного сына «мерзавцем», даже учитывая случившееся, но промолчал.
– Ты ужинал? У Эльзы найдется что-нибудь в холодильнике.
– Не будем терять время, – сказал Аксель. – Кому я должен отдать деньги?
– Отцу девочек Абрахаму Чейзу. Он один из самых влиятельных людей в городе. Надо же было твоему сыну так влипнуть. Фабричные девчонки ему, видите ли, не по вкусу, – сокрушенно покачал головой Харольд.
– Он еврей? – спросил Аксель, сев в машину.
– Что? – не сдержав раздражения, переспросил Харольд. Только этого не хватало, чтобы Аксель оказался еще и нацистом, это очень поможет при переговорах! – С чего ты решил, что он – еврей?
– Абрахам, – сказал Аксель.
– Нет. Чейзы – одна из старейших семей в городе. Практически все здесь принадлежит им. Тебе повезет, если он возьмет у тебя деньги.
– Да уж, повезет, – сказал Аксель.
Харольд вырулил со стоянки, и они поехали к дому Чейза. Он находился в хорошей части города, недалеко от дома Джордаха.
– Я звонил ему, – продолжал Харольд. – Сказал, что ты приедешь. Он буквально вне себя. И его можно понять. Когда человек приходит домой и вдруг узнает, что его дочь беременна, уже мало хорошего, но когда беременны сразу обе!.. А они у него к тому же близняшки…
– Будут покупать по оптовой цене одежду для детишек, – хохотнул Аксель. Смех прозвучал так, будто оловянным молочником ударили по мойке. – Значит, двойняшки! Крепко же потрудился Томас!
– Но это еще не все. Томас успел избить в Элизиуме человек десять. – Слухи о драках Томаса докатились до Харольда уже в несколько преувеличенном виде. – Странно, что его до сих пор не сажали. Все его боятся. И вполне естественно, что, когда случился этот скандал, все свалили на него. А кто из-за этого пострадал? Я. И Эльза.
– Откуда известно, что виноват именно мой сын? – спросил Аксель, пропуская мимо ушей последнюю реплику брата.
– Близняшки сами сказали об этом отцу. – Харольд сбавил ход машины. Он не спешил встретиться с Абрахамом Чейзом. – Вообще-то они переспали почти со всеми парнями в городе, даже взрослых мужчин не пропускали. Всем это известно. Но когда нужно было решить, кто виноват, естественно, первым всплыло имя твоего сына. Никто ведь не скажет, что виноват симпатичный сынок соседа, или полицейский Кунц, или парнишка из Гарвардского университета, чьи родители два раза в неделю играют с Чейзами в бридж. Они выбрали паршивую овцу. Они хитрые, эти две сучки. А твой Томас, чтобы пустить девчонкам пыль в глаза, сказал, что ему девятнадцать. Мой адвокат говорит, что парня младше восемнадцати не могут посадить за изнасилование несовершеннолетних.
– Тогда в чем же дело? Я привез его свидетельство о рождении.
– К сожалению, все не так просто, – сказал Харольд. – Мистер Чейз клянется, что упечет его в тюрьму как малолетнего преступника и он будет там сидеть, пока ему не исполнится двадцать один год. И это в его силах. А Томас к тому же все себе портит, утверждая, будто лично знает по крайней мере человек двадцать, которые спали с этими девицами, да еще называет фамилии. Это всех только злит. Он ославил весь город, и даром ему это не пройдет. Как и мне с Эльзой. А вот это мой магазин, – машинально сказал Харольд. Они как раз проезжали мимо демонстрационного зала. – Еще повезет, если мне не разобьют стекла.
– У тебя хорошие отношения с этим Абрахамом? – прервал его Аксель.
– Чисто деловые. Он купил у меня «линкольн». Но в общем-то мы вращаемся в разных кругах. Он ждет, когда прибудут новые «меркурии». Получай вовремя поставки, я бы завтра мог продать сотню машин. Проклятая война. Если бы ты знал, чего мне стоили эти четыре года, чтобы удержаться на поверхности. И вот сейчас, когда я наконец-то вздохнул спокойнее, надо же было такому случиться.
– Похоже, дела у тебя идут не так уж плохо, – заметил Аксель.
– Одна видимость, – ответил Харольд. Если брат собирается занять у него денег, то он обратился не по адресу.
– А где гарантия, что Абрахам, взяв у меня деньги, не отправит парня в тюрьму? – спросил Аксель.
– Мистер Чейз – человек слова, – сказал Харольд. Он вдруг испугался, как бы Аксель не назвал мистера Чейза евреем в его собственном доме. – Перед ним весь город на цыпочках ходит – и полицейские, и судья, и мэр. Если он тебе скажет, что дело замнут, значит, так и будет.
– Да уж, пусть держит слово, – сказал Аксель.
В голосе его прозвучала угроза, и Харольд вспомнил, каким необузданным был его брат, когда они росли дома, в Германии. Аксель был на войне и убивал людей. Он дикий человек с этим своим грубым больным лицом и ненавистью ко всем и всему, включая собственную плоть и кровь. И Харольд подумал, не совершил ли он ошибку, позвонив брату и вызвав его в Элизиум. Может быть, лучше было бы самому все уладить. Но он знал, что на это потребуются деньги, и запаниковал. У него снова началась изжога, когда они подъехали к белому дому с большими колоннами, где жила семья Чейз.
Братья прошли по дорожке к входной двери, и Харольд позвонил. Он снял шляпу и прижал ее к груди, точно присутствовал при торжественном поднятии флага. Аксель остался в кепке.
Дверь открылась. На пороге стояла горничная.
– Мистер Чейз ждет вас, – сказала она.
V
– Они забирают миллионы стройных молодых парней. – Браконьер жевал табак и то и дело сплевывал в жестянку, стоявшую на полу возле него. – Стройных молодых парней, и посылают их убивать и калечить друг друга, увешивают свою грудь медалями и шагают по главным улицам города, а меня отправляют в тюрьму и объявляют врагом народа за то, что я время от времени забираюсь в американские леса и убиваю для себя оленя старым «винчестером» тысяча девятьсот десятого года. – Браконьер родом был из края Озаркских гор и говорил, как сельский проповедник.
В камере было четыре койки: две у одной стены и две у другой. Браконьер, его звали Дейв, лежал на одной из них, а Томас лежал на нижней койке напротив. От Дейва сильно несло, и Томас предпочитал держаться от него подальше. Вот уже два дня как они были вместе, и Томас немало узнал про Дейва – тот жил один в хижине у озера и был рад появившемуся слушателю. Дейв приехал из Озаркских гор в Детройт работать в автомобильной промышленности и, протрубив пятнадцать лет, решил, что с него хватит.
– Я там работал на покраске, – рассказывал Дейв, – где воняло химией и стояла жара от печи, и те немногие дни, что мне отведены на этой земле, занимался тем, что красил машины для ничего не значащих для меня людей. И приходила весна, распускались листья, и приходило лето, зрел урожай, и приходила осень, и в лесах появлялись люди с разрешением на охоту, в смешных шапочках, с затейливыми ружьями, и охотились на оленей, а я все равно что сидел в колодце без света, даже не чувствуя смены времен года. Я горный житель, и я чувствовал, что закисаю, и однажды я увидел, куда лежит мой путь, и ушел в леса. Человек не должен забывать, что у него считаные дни на этой земле, сынок, и надо быть осторожным. Это целый заговор – приковать каждое живое существо к железному столбу в темном колодце, и не надо попадаться на обман, потому что они расписывают это яркими радужными красками и идут на разные дьявольские хитрости, чтобы ты не думал, что сидишь в колодце и прикован цепью к железному столбу. Президент «Дженерал моторс», который сидит высоко в своем роскошном кабинете, так же находится в колодце, как и я, плюющий кровью в цехе покраски.
Дейв сплюнул табачную жвачку в жестянку рядом с койкой. Сгусток жвачки звонко ударился о дно жестянки.
– Я ведь многого не прошу, – продолжал Дейв, – подстрелить от случая к случаю оленя да подышать лесным воздухом. Я никого не виню за то, что время от времени меня сажают в тюрягу – это их профессия, как моя профессия – охота, и я не держу на них зла за то, что пару месяцев провожу за решеткой. Как-то так получается, что меня всегда хватают к началу зимы, потому не так уж и тяжело посидеть тут. Но что бы они ни говорили, преступником себя я не чувствую, нет, сэр. Я – американец, живущий в американских лесах за счет американских оленей. Хотят эти тюремщики устанавливать правила и порядки для городских, для членов охотничьих клубов, – пожалуйста. Но ко мне это неприменимо, просто неприменимо.
Он снова сплюнул.
– Одно вызывает у меня обиду – двуличие. Однажды я узнал, что тот самый судья, который вынес мне приговор, ел оленину – того самого оленя, которого я подстрелил за неделю до суда, ел за своим обеденным столом, в собственном доме, и куплена она была на его собственные деньги его собственным поваром. Двуличие – это червоточина в душе американского народа. Посмотри на твое дело, сынок. Что ты такого сделал? То, что сделал бы всякий, подвернись случай: тебе подставили аппетитную задницу, и ты не отказался. В твои годы, сынок, яйца готовы лопнуть, и все правила поведения летят к черту. Тот самый судья, который может вычеркнуть из твоей молодой жизни несколько лет, получи он предложение от тех двух толстозадых девчонок, про которых ты мне рассказывал, – так вот тот самый судья, получи он такое предложение и удостоверься в том, что никто его не увидит, станет скакать на этих девицах точно взбесившийся козел. Словом, поступит так же, как мой судья, который ел оленину. Изнасилование девственниц… – Дейв с отвращением сплюнул. – Правила, придуманные стариками. Все это двуличие, сынок, двуличие, всюду одно двуличие.
В дверях камеры появился Кунц.
– Выходи, Джордах, – сказал он.
С тех пор как Томас рассказал адвокату, нанятому дядей Харольдом, что Кунц тоже был в числе тех, кто спал с сестрами-близнецами, полицейский не проявлял к Томасу особого дружелюбия. Кунц был женат и имел троих детей.
Аксель, дядя Харольд и адвокат ждали Томаса в кабинете Хорвата. Адвокат был молодой, в очках с толстыми стеклами и с плохим цветом лица. Том сразу заметил, какой больной у отца вид. Даже в тот день, когда отец его ударил, Аксель выглядел лучше.
Он ожидал, что отец поздоровается с ним, но Аксель молчал – молчал и Том.
– Томас, – обратился к нему адвокат, – я рад сообщить тебе хорошую новость: все решилось к общему удовольствию.
– М-да, – произнес Хорват из-за стола. Нельзя сказать, чтобы он был так уж доволен.
– Ты свободен, Томас, – сказал адвокат.
– Вы хотите сказать, что никто меня здесь не держит? – спросил Томас, с сомнением оглядев сидевших в кабинете мужчин.
Лица у всех были отнюдь не радостные.
– Совершенно верно, – ответил адвокат.
– Пошли, – произнес Аксель Джордах. – Я уже и без того потерял достаточно времени в этом вонючем городе. – Он резко повернулся и, прихрамывая, вышел.
Томас вынужден был медленно тащиться за отцом. А ему хотелось бежать без оглядки, пока никто не передумал.
На улице ярко светило солнце. В камере окон не было, и, сидя там, невозможно было определить, какая на улице погода. Отец и дядя Харольд шли по обе стороны от Томаса, и он по-прежнему чувствовал себя под арестом.
В машине Аксель уселся впереди рядом с братом, Томас в одиночестве сидел на заднем сиденье. Он ни о чем не спрашивал.
– Если тебе интересно знать, я тебя выкупил, – сказал Аксель. Он даже не повернулся к Томасу и говорил, уставившись прямо перед собой. – Отдал этому Шейлоку пять тысяч за его фунт мяса. Наверное, еще никто не платил таких денег за полчаса с девкой. Надеюсь, по крайней мере ты получил тогда удовольствие.
Томасу хотелось сказать отцу, что он жалеет о случившемся и когда-нибудь постарается вернуть отцу эти деньги, но у него не поворачивался язык.
– Только не думай, что я сделал это ради тебя или ради Харольда… – продолжал Аксель.
– Послушай, Аксель… – перебил брата Харольд.
– Помри вы оба хоть сегодня, у меня бы даже аппетит не испортился, – сказал отец Томаса. – Я сделал это ради единственного стоящего человека в семье – ради твоего брата Рудольфа. Я не хочу, чтобы он начинал взрослую жизнь, имея вместо приданого брата-каторжника. А с тобой мы видимся сегодня в последний раз. Я не желаю больше тебя ни видеть, ни слышать. Сейчас я сяду на поезд, уеду домой, и между нами все кончено. Ясно?
– Ясно, – ответил Томас.
– Ты тоже сегодня же уедешь из города, – дрожащим голосом подхватил дядя Харольд. – Это условие мистера Чейза, и я с ним полностью согласен. Я отвезу тебя сейчас домой, ты соберешь свои вещи и больше ни одной ночи не останешься под моей крышей. Это тебе тоже ясно?
– Да, да, – раздраженно сказал Томас. Пусть он катится вместе со своим городом ко всем чертям. Кому нужна эта дыра?
Больше они не разговаривали. Дядя Харольд подвез Акселя к вокзалу, где тот вышел и, не сказав ни слова и даже не закрыв за собой дверцу, захромал прочь. Дяде Харольду пришлось протянуть руку и захлопнуть ее.
В комнатке на чердаке на его кровати лежал старый, потрепанный чемодан. Томас узнал его. Чемодан принадлежал Клотильде. Простыни с кровати были сняты, а матрас скатан, точно тетя Эльза боялась, что племянник решит вздремнуть несколько минут перед отъездом. Тети Эльзы и девочек не было дома. Желая избежать заразы, тетя Эльза увела их днем в кино.
Томас быстро побросал в чемодан свои немногочисленные пожитки: несколько рубашек, нижнее белье, носки, вторую пару ботинок и свитер. Затем снял рабочий комбинезон, в котором его арестовали, и переоделся в новый серый костюм, купленный ему тетей Эльзой на день рождения.
Окинув взглядом комнату, он обнаружил библиотечную книжку «Всадники Багряного Мудреца». Он получил уже несколько открыток, извещающих об истечении срока – за просрочку надо было платить десять центов в день. Теперь он им должен, наверное, уже десять зеленых. Он швырнул книгу в чемодан. На память об Элизиуме, штат Огайо.
Закрыв чемодан, он спустился вниз и пошел на кухню: ему хотелось поблагодарить Клотильду за чемодан, но ее в кухне не было.
В столовой стоял дядя Харольд и доедал большой кусок яблочного пирога, запихивая его в рот дрожащими пальцами. Он всегда ел, когда нервничал.
– Если ты ищешь Клотильду, не трать силы попусту, – сказал дядя Харольд. – Я отправил ее в кино вместе с девочками и Эльзой.
Что ж, подумал Томас, по крайней мере она хоть кино благодаря мне посмотрит. Нет худа без добра.
– У тебя есть деньги? – спросил дядя Харольд, с жадностью глотая пирог. – Я не хочу, чтобы тебя арестовали за бродяжничество и все началось сначала.
– Есть, – сказал Томас. У него был двадцать один доллар и мелочь.
– Прекрасно. Давай сюда ключи.
Томас достал из кармана ключи и положил их на стол. Ему хотелось запихнуть остатки пирога в рот дяде Харольду. Но к чему бы это привело?
Они смотрели друг на друга в упор. На подбородке у Харольда повисли крошки.
– Поцелуйте за меня Клотильду, – сказал Томас и вышел из дома с чемоданом Клотильды.
На вокзале он купил билет за двадцать долларов, чтобы уехать от Элизиума как можно дальше.
