Иван Иванович Панаев
Онагр
Глава VI
Бал
Праздник за праздником: сегодня маскарад, завтра бал.
Одиннадцать часов вечера. У подъезда дома, где живет г-жа Горбачева, три кареты четвернями, карет шесть парами и несколько саней в одиночку… Как светло в окнах бельэтажа! Сколько на окнах треугольных шляп с султанами!.. Бал, бал!
Двери из танцевальной залы в переднюю открыты, музыканты занимают половину передней, за ними лакеи и шубы; Гришка с аксельбантами снимает шинель с своего барина. На Онагре белый атласный жилет с цветами, синий фрак только что с иголочки, украшенный бронзовыми пуговицами величиной в пятак; золотые цепи от часов и от лорнетов; изумрудные запонки на рубашке; голова Онагра в завитках; он весь пропитан духами…
Музыка гремит!.. Онагр входит в залу. У самых дверей офицер с серебряными эполетами хохочет и танцует с m-lle Неврёзовой…
– Бон-суар, мон-шер! – закричал офицер, увидя Онагра. – Что, из театра? Бурбье хорошо играла? Какое на ней было платье?.. Отчего ты так поздно?
– Как поздно?.. – Онагр испугался. – Который это кадриль танцуют?..
– Третий, мон-шер.
«Слава богу! – подумал Онагр. – Что, если б я опоздал? Беда! Ведь на четвертый кадриль меня ангажировала сама Катерина Ивановна».
– Славная, мон-шер, на тебе жилетка, – продолжал офицер, – самая модная. А мы сейчас всё об тебе говорили.
Он посмотрел на свою даму.
Онагр поклонился m-lle Неврёзовой и сказал ей:
– И я так счастлив, что вы вспомнили обо мне! М-lle Неврёзова – девица средних лет, с черными выпуклыми глазами, с венком на голове и с перетянутой талией, играя небрежно своим двойным лорнетом, отвечала с расстановкою, придавая своим словам таинственность:
– Мы… да, мы говорили об вас…
– Что же вы говорили обо мне?
– Ас чего вы взяли, что я вам открою это?
– Если вы не скажете мне, так он расскажет, – заметил Онагр, указывая на офицера.
– Вы думаете? Верно, m-r Анисьев не будет так нескромен.
Офицер громко засмеялся, посмотрел с чувством на cвою даму и закричал:
– Не скажу, мон-шер, не скажу ни за что; это секрет! Ведь вы не прикажете сказывать?.. Нам начинать… Пермете.
Офицер подал руку своей даме.
Онагр начал пробираться между танцующих, раскланивался направо и налево и высматривал хозяйку дома.
Г-жа Горбачева была в страшных суетах: она порхала от одного гостя к другому, от одной гостьи к другой; она каждому и каждой находила сказать что-нибудь приятное и эти приятности сопровождала обязательной улыбкой.
Онагр поймал ее в комнате за гостиной, где Дмитрий Васильевич Бобынин играл в вист с прекрасным человеком и с двумя генералами.
– Же-ву-салю, мадам, – сказал Онагр, натягивая на руку желтую перчатку.
– Отчего так поздно, Петр Александрыч? Мы вас давно ждем.
– Я прямо к вам из французского спектакля; впрочем, я долго ждал своей кареты: эти разъезды, знаете, пренеприятные.
– Vous avez raison! Как вы еще поспеваете везде? я удивляюсь вам: вы можете служить образцом светского человека: право, это врожденное, я вас всегда ставлю в пример моему мужу: он у меня такой бирюк…
Онагр самодовольно пожимался.
– Надеюсь, Петр Александрыч, что вы не станете отказываться от танцев. Пожалуйста, одушевите всех кавалеров своим примером. Распоряжайтесь всем; я вам даю право; ангажируйте поскорей даму на следующий кадриль.
Онагр кивнул головой и хотел отправиться в залу к Катерине Ивановне, но Дмитрий Васильич остановил его.
– Как вы поживаете, мой любезный Петр Александрыч? – сказал он, протягивая ему руку, – наклонитесь-ка на два слова. Директор, о котором я говорил вам, здесь, и я сегодня же представлю вас ему… Ваше превосходительство, ваш ход…
Онагр отошел от карточного стола и попал прямо на хозяина дома – человека лет двадцати восьми, у которого глаза цвета вареного крахмала.
– Шарме де ву вуар! – сказал хозяин дома. – Вы сейчас только приехали? Ну, очень рад. Дансе, же ву при. Сегодня у нас собралось много, и столько генералов, что я не ожидал даже. Жаль только, что княгиня Елена Васильевна не будет: занемогла, а то бы она непременно была; ей очень весело у нас – она мне сама говорила это.
«Оно и лучше, что не будет, – подумал Онагр, – а то за нею вечно кавалергарды и эти львы; а при них что-то не совсем свободно».
– Так княгини не будет? Ах, как досадно! – закричал он, – вообразите, последний раз здесь она дала мне слово танцевать со мною кадриль… Может быть, она еще приедет?
– Нет, я уж два раза ездил сегодня просить князя… Князь мне сказал, что у нее флюс и что при всем желании она никак не может быть.
В эту минуту музыка умолкла, третий кадриль кончился.
Онагр пустился отыскивать Катерину Ивановну.
Катерина Ивановна, вся в брильянтах, вся в цветах и блондах, сияющая и великолепная, сидела в зале, обмахивая себя веером и разговаривая с тем самым адъютантом, о котором она спрашивала в маскараде. Она обращала на себя всеобщее внимание: толстые маменьки, не игравшие в карты и разместившиеся около стен залы, отирая пот с лица, искоса на нее поглядывали и рассуждали о том, сколько тысяч стоит ее фермуар и собственный ли он ее или взятый у кого-нибудь для бала; тоненькие дочки, ослепленные ее туалетом, находили, что она одета вовсе не к лицу; а фраки и мундиры, как нарочно, в опровержение этого толпились около нее и ей посвящали свои отборные фразы и свое остроумие.
Онагр подошел к ней, взглянул на нее и подумал: «Она царица бала. Меня здесь многие называют счастливцем, глядя на нее, потому что я уверил… Впрочем, сегодня должно решиться все… Какая ручка пухленькая, беленькая, так бы и поцеловал ее!»
– Четвертый кадриль сейчас начинается, – сказал он ей, кланяясь и закладывая палец за жилет. Эту львиную привычку он не так давно перенял.
Она подняла на него свои глазки и опустила их, потом опять подняла и опять опустила, поправила свой фермуар и произнесла немного нараспев:
– А я думала, что вас нет.
– Меня не было: я приехал к четвертому кадрилю.
– Д-а-а?
Она приподнялась со стула и уронила веер. Адъютант и Онагр бросились поднимать его, но он достался в руки адъютанта, и адъютант; подавая его Катерине Ивановне, был награжден за свою ловкость многозначительной улыбкой.
Онагр покраснел и занялся поправлением своего галстука. Между тем они стали в ряды танцующих.
– С каким нетерпением ожидал я этой минуты, – оказал Онагр, – сегодня целый день для меня тянется так долго… я вас видел во сне.
– Какой скучный сон!
Она то складывала, то развертывала свой веер.
– Напротив…
– Вы долго оставались вчера в маскараде?
– Нет… а вы исполните вчерашнее обещание?
– Какое? разве я что-нибудь обещала вам?
– Вы хотели говорить со мною.
– О чем?
– Вы сказали мне, что вам надобно объясниться со мной о многом.
Катерина Ивановна начала бить такт веером по своей ручке и как будто задумалась.
«Женщине нелегко открывать свои чувства, – подумал Онагр, – это натурально… она не знает, как приступить к такому щекотливому разговору».
– О чем же вы задумались?
– Какая у меня слабая память! Что бишь такое я хотела сказать вам?
«Притворяется, будто не помнит».
– Вспомнила! вспомнила! Она подняла глаза к потолку.
Онагр сделал три шассе вперед, три шассе назад, взял ее за руки, повернулся с нею и бросил на нее один из тех взглядов, для которых нет выражения.
– Вспомнили? Скажите поскорей, не мучьте меня.
– Нет, я раздумала, я не хочу говорить.
…….
– Ах, мои батюшки! да что это такое? – закричала сзади танцующих генеральша Питковская, отскакивая от лампы, – да на что это похоже, масло с ламп каплет!.. посмотрите, бога ради, матушка Анна Ильинишна, что мантилья-то моя, я думаю, совсем испорчена? Да сюда нельзя, я вам скажу, хороших вещей надевать.
Анна Ильинишна смотрела на мантилью и покачивала головой:
– Жаль, вещица-то прекрасная! Большие два пятна, Пелагея Ивановна!
Генеральша Питковская побагровела, сдернула с себя мантилью и с ужасом увидела пятна. Около нее собрались пожилые и толстые дамы… Они все закивали и замотали головами.
Вдова Калпинская, vis-a-vis Катерины Ивановны во время соло, иронически улыбаясь, сказала ей:
– Какая забавная сцена! Не-спа?
Катерина Ивановна смеялась и закрывала себя веером.
– Что же? вы не сдержите своего слова, вы не скажете мне… – шептал Онагр, наклонясь к плечу Катерины Ивановны.
– Не скажу, не скажу и не скажу.
– К чему же такое упрямство?
– О, я очень упряма! вы меня не знаете…
Она прищурилась и вздохнула. Грудь ее роскошно поднялась, как волна, и опустилась.
Боже, какая грудь! Мурашки пробежали во внутренности Онагра.
– О чем вы вздохнули?
– Так. Хотите, чтоб я была с вами откровенна?
– Я об этом только и прошу вас.
– Мое упрямство теперь происходит оттого, что мне нечего сказать вам. В маскараде всегда мистифируют, и мне вчера захотелось вас помистифировать. Вот и все.
Кадриль кончился.
Мечты Онагра вдруг развеялись, он упал с неба на землю, он был ужасно недоволен такой прозаической развязкой.
– А шестую кадриль вы танцуете со мною? – спросил он у Катерины Ивановны, не глядя на нее.
– Шестую? Нет, я дала слово.
– Как! это тоже была маскарадная мистификация?
– Разве я обещала танцевать с вами шестую кадриль?
– Обещали.
– Неужели? Ах, простите меня, пожалуйста! Теперь нечего делать: я скорей решусь быть виноватой перед вами, чем перед человеком, которого я не так знаю.
Онагр холодно поклонился Катерине Ивановне и хотел идти.
– Вы не сердитесь на меня?
– Нет, помилуйте.
«Она заважничала, – думал он, – оттого, что я за ней слишком ухаживаю. Хорошо же! Я стану волочиться за всеми, кроме ее; надобно показать, что я не дорожу ею, что для меня все равно, она или другая. Посмотрим, кому она дала слово на шестую кадриль!..»
Проходя мимо стульев, где сидели маменьки, Онагр должен был беспрестанно останавливаться, потому что маменьки наперерыв одна перед другою старались очаровать его своею приветливостию.
Особенно нежно смотрела на него одна действительная статская советница лет пятидесяти четырех, которая сидела, вытянутая как струнка, моргала веками, повертывалась будто на пружинах и необыкновенно мило и искусно шевелила своими губками. У этой действительной статской советницы была рыжая дочка лет двадцати шести…
– Я все смотрю на вас, мсье Разнатовский, – сказала она нашему герою с тою умилительною жеманностию, которая называется обыкновенно светскостию, – как вы всегда со вкусом одеты.
Онагр поклонился ей с чувством полного удовольствия.
– Признаюсь, мне нравится, когда молодые люди обращают внимание на свой туалет. А что, вы достали для моей Нади ноты, последний романс Глинки? Это немножко неделикатно, что я напоминаю.
– Я привезу вам на днях.
– Надя, Надя! поди сюда, мой друг. Вот Петр Александрыч так добр, что привезет нам романс Глинки…
Она поправила брошку на груди дочери.
– Merci, monsieur, – сказала рыжая дочка.
– Вы не ангажированы на этот кадриль? – спросил у нее Онагр.
– Non, monsieur.
– Позвольте мне танцевать с вами?
– Avec plaisir, monsieur.
Статский с изнеженными движениями не танцевал; он кочевал из комнаты в комнату, повертывая своей тросточкой с бирюзовым набалдашником и поглядывая на все и на всех насмешливо.
– Здесь очень скучно, – сказал он Петру Александрычу, – я здесь никого не знаю, кроме madame Бобыниной. И как душно! меня сегодня звал князь Петр Иваныч на вечер, но мне совестно было отказать Горбачеву.
– Да, прескучно, – закричал, подбегая, офицер с серебряными эполетами, – а вы никогда не танцуете?
– Редко.
– Хочешь быть, мон-шер, моим визави? – продолжал офицер, обращаясь к Онагру, – я танцую с премиленькой; она недавно показалась в свете, только что из Москвы или из деревни откуда-то приехала; я люблю все новенькое. Жаль, не так молода – лет двадцати с лишком, дочь полковника, отлично воспитана. Что же, мон-шер, будешь моим визави?
– Изволь, братец.
Онагр ангажировал хозяйку дома и избрал для своего поприща самое видное место.
Офицер с серебряными эполетами стал напротив с своею. Онагр с высоты величия взглянул на провинциалку.
– Ай, ай! какая странная, а ведь хорошенькая!
В самом деле, она была недурна. Черные волосы, густыми локонами спускавшиеся до плеч, длинные полуопущенные ресницы, черты лица тонкие и нежные, прозрачность кожи, стан высокий и стройный, простота убора – все это показалось необыкновенным Онагру и как-то, не совсем сходилось с его понятиями о красоте и светскости… А хорошенькая!..
Офицер никак не мог ходить; он бегал, прыгал, суетился около нее, кричал ей на ухо, и она едва поспевала за ним следовать и решительно не поспевала отвечать на его вопросы… В этой паре было что-то комическое.
– Не правда ли, мон-шер, порядочное личико? – бормотал офицер, делая фигуру и подскакивая к Онагру, – только робка чересчур, мало говорит, это ничего – пооботрется.
– Конечно… – Онагр, однако, думал совсем не о ней, а о Катерине Ивановне, которая танцевала и кокетничала с адъютантом.
Изнеженный статский подошел к хозяйке дома.
– Знаете ли, Елена Сергеевна, – сказал он, обращаясь к ней и к Онагру; – эта девица, которая танцует с господином Анисьевым, точно, интересна, она очень похожа на княжну Б…
– Неужели? – воскликнул Онагр, внимательнее посмотрев на девушку.
– Что вы думаете? именно похожа! – произнесла хозяйка дома, также взглянув на нее.
– Даже и в манере ее есть как будто сходство с княжной…
– Неужели и в манере?
Онагр еще пристальнее посмотрел на девушку. Изнеженный статский был для него авторитетом.
– Мне чрезвычайно нравится ее отец, – сказала г-жа Горбачева, – такой балагур, шутник и с такими здравыми понятиями обо всем. Он прежде командовал полком и никак не мог сойтись с своим бригадным генералом, оттого и вышел в отставку. Прежде он с семейством жил в Москве, а потом в своей тверской деревне. В Петербурге они не более месяца.
– Шармант персонь! – сказал Онагр.
– Меня что удивляет, – продолжала г-жа Горбачева, – ведь она почти не была в свете, а, несмотря на это, тре-жантиль!
Через четверть часа девица с черными локонами сделалась вдруг предметом всеобщего внимания.
Онагр спешил ангажировать ее на мазурку.
Господа офицеры и статские франты стекались изо всех комнат в залу смотреть на девицу с черными локонами.
– Она похожа на княжну! – слышалось повсюду.
– Как две капли! – кричал офицер с серебряными эполетами, бегая по зале, – я первый заметил это сходство. И говорит точно княжна; я с княжной несколько раз танцевал, – и напрыскана духами heliotrope, как княжна; только вальсирует неловко, руку не умеет держать, оттого она и мало вальсирует. Я люблю вальсировать с m-lle Неврёзовой – та ловкая!
Мазурка! мазурка!
Онагр поставил стул для своей дамы. Катерина Ивановна в первой паре уже летит с адъютантом. Адъютант рассыпается перед Катериной Ивановной и выдумывает беспрестанно какие-то новые, трудные фигуры. Онагр рассердился на адъютанта; а на Катерину Ивановну, – о! на нее он и смотреть не хочет. Его начинает сильно занимать девица, похожая на княжну. Он любезничает с нею изо всех сил, он говорит без умолку, а она только слушает, она кажется утомленною… Но вот музыка смолкла, усталые и тяжело дышащие кавалеры и дамы разбрелись по разным комнатам в ожидании ужина…
«Нечего сказать, прелесть как хороша, а не разговорчива! – подумал Онагр, расставаясь с девицей, похожей на княжну, – будь она немного повеселее и поживее да понаряднее, тогда бы просто свела с ума».
Офицер с золотыми эполетами, по своему обыкновению, явился после мазурки.
– Я, братец, кажется, в самую пору, – сказал он Онагру. – Что, накрывают ужинать? Сядем за ужином вместе. Ну что, весело было?
– Да. С какой душечкой я танцевал мазурку! Постой, я тебе покажу ее.
Онагр схватил офицера за руку. Они обежали все комнаты, но нигде не нашли ее.
– Видно, уехала.
– Брюнетка или блондинка?
– Брюнетка.
– Лучше Лизы, братец, брюнеток я и не видал, признаюсь тебе. А что твоя Катерина Ивановна?
– Ничего! надоела, братец; я с ней рассорился; хочу как-нибудь отделаться от нее.
Дмитрий Васильич сыграл пятнадцать робберов в вист, расправил свои одеревеневшие члены, пройдясь раза два по комнате, и подвел Онагра к директору.
– Вот, ваше превосходительство, господин Разнатовский, о котором я говорил вам.
– Очень приятно познакомиться, – сказал директор, протягивая руку, – что, я думаю, устали, много танцевали?
– Да-с.
– Я говорю, ваше превосходительстве, что надобно служить молодому человеку, – заметил Дмитрий Васильич, – не правда ли?
– Как же не служить? А вы, верно, боитесь службы? Служба не так страшна, как вы думаете; не бойтесь. Мы вас не замучим.
Онагр поклонился.
– Приезжайте, когда вам можно будет, ко мне вместе с Дмитрием Васильичем. Я рад всегда видеть вас у себя, мы потолкуем с вами.
– Чем, ваше превосходительство, изволили кончить вист? – сказал подошедший в эту минуту хозяин дома, с чувством смотря на директора.
– Выиграл, выиграл!
– Мне весело, ваше превосходительство, что вы у меня в доме изволите, кажется, выигрывать по большей части.
– Да, да, странно! у вас мне какое-то особенное счастье. Я к вам буду чаще ездить.
Директор благосклонно захохотал.
– Милости прошу, ваше превосходительство; такие гости, как вы…
Хозяин дома не прибрал окончательной фразы, низко поклонился и потом еще с большим чувством посмотрел на директора.
После этого в зале началась кутерьма; лакеи носили плитки с одеколоном, раздвигали столы, откупоривали бутылки, гремели тарелками и стаканами.
Ужин готов.
Дамы сели за особенным столом; около них поместились только два или три записные любезника, и, между прочим, адъютант возле Катерины Ивановны.
«Холодная, бездушная кокетка! – сказал Онагр самому себе; покосясь на нее, – и нашла по себе молодца: этот адъютант глуп, пусть его вздыхает. Она меня не завлечет теперь в свои сети, нет! После и станет раскаиваться, да поздно…»
Утешив себя этою мыслию, Онагр наложил полную тарелку чего-то вроде майонеза и налил полный стакан вина.
Офицер с серебряными эполетами был чрезвычайно доволен ужином: он пил более всех и все говорил, что после ужина надобно затеять непременно гросфатер.
Онагр не дождался гросфатера и уехал.
Он лежал в карете; ему мерещилась девица с черными локонами, похожая на княжну…
«Какой рост и какая талия, чудо! Что, если бы надеть на нее бархатный капот и пройтись с нею по Невскому? все бы останавливались и смотрели…»
Глаза его слипались.
«А что, не жениться ли мне?»
При этой блестящей мысли он заснул.
