Иэн Макьюэн
Stop-кадр!
5
Заходящее солнце, светившее сквозь полуоткрытые ставни, отбрасывало на стену спальни ромбовидный узор из оранжевых полос. Полосы делались то блеклыми и расплывчатыми, то яркими и четкими – вероятно, из-за движения клочковатых облаков. Целых полминуты Мэри смотрела на эти полосы, прежде чем проснуться окончательно. В комнате с высоким потолком и белыми стенами почти не было мебели; между кроватями Мэри и Колина стоял хрупкий бамбуковый столик с глиняным кувшином и двумя стаканами; у соседней стены – украшенный резьбой сундук, а на нем – керамическая ваза, в которой, как ни странно, была веточка лунника. Серебристые сухие листья шевелились и шуршали в потоках теплого воздуха, струившегося в комнату через полуоткрытое окно. Настил на полу представлял собой, казалось, одну цельную мраморную плиту с зелеными и коричневыми прожилками. Мэри без труда приподнялась и опустила босые ноги на ледяной пол. За приоткрытой дверью с жалюзи находилась ванная, отделанная белым кафелем. Другая дверь, та, в которую они вошли, была закрыта. На медном крючке висел белый пеньюар. Мэри налила себе стакан воды – несколько стаканов было выпито еще перед сном. На сей раз она пила не торопясь, маленькими глотками, а напившись, села очень прямо, до предела растянув позвоночник, и посмотрела на Колина.
Как и она, он спал обнаженным, не укрывшись простыней, и лежал в немного неудобной позе – ничком, но вывернув торс в сторону Мэри. Руки были скрещены на груди, как у эмбриона, стройные безволосые ноги – слегка раздвинуты, а непропорционально маленькие, детские ступни – повернуты внутрь. Ряд тонких позвонков кончался в углублении на пояснице, а вдоль этой линии, едва заметный в слабом свете из окна, рос нежный пушок. На гладкой белой коже вокруг узкой Колиновой талии виднелись небольшие, похожие на следы зубов, отпечатки резинки его трусов. Ягодицы у него были маленькие и упругие, как у ребенка. Мэри наклонилась было вперед, чтобы его погладить, но передумала. Вместо этого она поставила стакан с водой на столик, подвинулась поближе и стала рассматривать его лицо – так, словно перед ней была статуя.
Оно было высечено искусно и оригинально, без оглядки на общепринятые пропорции. Ухо – видно было лишь одно – большое и слегка оттопыренное; кожа – бледная, тонкая и нежная, едва ли не полупрозрачная, а под ней – немыслимые узоры, образованные гораздо большим, чем обычно, количеством складок; ушные мочки – вытянутые, пухлые и сужающиеся книзу. Брови Колина жирными карандашными линиями спускались к переносице и почти сходились в одной точке. Глубоко посаженные темные глаза в тот миг были закрыты колючими сизыми ресницами. Во сне хмурый лоб, придававший Колину недоуменный вид даже тогда, когда он смеялся, почти разгладился, и осталась лишь едва различимая филигрань. Нос, как и уши, был длинный, но в профиль не выдавался, а, наоборот, был слегка приплюснутый, а в основании были вырезаны похожие на запятые ноздри, необычайно маленькие. Прямой, упрямый рот Колина был полуоткрыт, и между губами виднелась полоска зубов. Черные и неестественно тонкие, как у младенца, волосы спускались кольцами на точеную, похожую на женскую, шею.
Мэри подошла к окну и распахнула ставни. Прямо напротив садилось солнце. Комната, по-видимому, находилась на четвертом или пятом этаже, выше большинства соседних зданий. Яркое солнце, светившее в глаза, мешало как следует разглядеть рисунок, образованный улицами внизу, и определить их местонахождение относительно гостиницы. Снизу доносились разнородные звуки шагов, музыки, телевизоров, дребезжание ножей и посуды, лай собак и бесчисленные голоса – казалось, на улицах выступает гигантский оркестр с хором. Мэри бесшумно закрыла ставни, вернув на стену полосы. Прельщенная размерами комнаты, блестящим, не заставленным мебелью мраморным полом, она принялась за гимнастику йогов. С трудом переведя дух после прикосновения ягодиц к холодному полу, она села, вытянула ноги вперед и распрямила спину. Потом медленно, делая долгий выдох, наклонилась вперед, дотянулась до ступней и ухватилась за них обеими руками, опустив туловище на ноги так, что голова оказалась на голенях. В таком положении – с закрытыми глазами, размеренно дыша – она оставалась несколько минут. Когда она выпрямилась, Колин уже приподнялся в постели.
Все еще пребывая в оцепенении, он переводил взгляд с пустой соседней кровати на стену, потом на Мэри, сидящую на полу.
– Где это мы?
Мэри легла на спину.
– Я толком не знаю.
– А где Роберт?
– Понятия не имею. – Она закинула ноги за голову так, что они коснулись пола за ее спиной.
Колин встал и почти сразу же сел снова. – Ну, а который час? – Вечер. – Голос Мэри звучал глухо.
– Как твои укусы?
– Прошли, спасибо.
Колин снова встал, на сей раз осторожно, и огляделся. Скрестил руки на груди.
– Куда подевалась наша одежда?
– Не знаю, – сказала Мэри и, подняв ноги над головой, сделала стойку.
Колин нетвердой походкой подошел к двери ванной и сунул голову внутрь:
– Здесь ее нет.
Потом снял с сундука вазу с лунником и поднял крышку:
– Здесь тоже.
– Да, – сказала Мэри.
Он сел на кровать и посмотрел на нее:
– Тебе не кажется, что надо бы ее найти? Или тебя это не волнует?
– Мне и так хорошо, – сказала Мэри. Колин вздохнул:
– Ну, а я намерен выяснить, что происходит.
Мэри опустила ноги и сказала, обращаясь к потолку:
– На двери висит пеньюар.
Она легла поудобнее, повернула руки ладонями кверху, закрыла глаза и начала глубоко дышать носом.
Несколько минут спустя она услышала, как Колин голосом, приглушенным акустикой ванной комнаты, раздраженно воскликнул:
– Это я носить не могу!
Когда он вышел из ванной, она открыла глаза.
– Вот это да! – изумленно сказала Мэри, направляясь к нему. – Ты просто очарователен.
Она расправила вьющиеся волосы Колина, зацепившиеся за оборки на воротнике, и погладила его тело.
– Ты похож на бога. Кажется, придется затащить тебя в постель. – Она дернула его за руку, но Колин отпрянул.
– Да и никакой это не пеньюар, – сказал он, – это женская ночная рубашка.
Он показал на букетик цветов, вышитый на груди.
Мэри отступила на шаг.
– Ты даже не представляешь, как она тебе идет!
Колин начал снимать ночную рубашку.
– Не могу же я, – сказал он из-под рубашки, – разгуливать в таком виде по дому незнакомого человека.
– К тому же с эрекцией, – сказала Мэри, возвращаясь к своей йоге. Она встала, сдвинув ноги вместе и, положив руки на бедра, наклонилась вперед, потом коснулась руками носков, а потом, нагнувшись ниже, уперлась в пах ладонями к полу.
Колин стоял и смотрел на нее, перебросив ночную рубашку через руку.
– Хорошо, что у тебя укусы прошли, – сказал он через некоторое время.
Мэри хмыкнула. Когда она выпрямилась, Колин приблизился к ней.
– Придется тебе ее надеть, – сказал он. – Пойди посмотри, что происходит.
Мэри высоко подпрыгнула и опустилась, широко расставив ноги. Потом наклонилась в сторону и обхватила левой рукой левую лодыжку. Правую руку она вытянула вверх и, скользнув по ней взглядом, посмотрела на потолок Колин бросил рубашку на пол и растянулся на кровати. Только через пятнадцать минут Мэри подобрала и надела рубашку, привела в порядок волосы перед зеркалом в ванной и, улыбнувшись Колину, вышла из комнаты.
Она медленно, осторожно шла по длинной галерее, полной сокровищ, фамильных ценностей, – по семейному музею, в котором был наскоро приспособлен для жилья лишь минимум полезной площади вокруг экспонатов, сплошь чрезмерно, тяжеловесно украшенных, не находящихся в употреблении и заботливо оберегаемых предметов из темного красного дерева, резных и полированных, с гнутыми ножками и бархатными подушками. В нише слева от Мэри стояли, как стражи, и тикали вразнобой двое высоких старинных часов. Даже сравнительно небольшие предметы – чучела птиц под куполообразным стеклом, чаши, вазы для фруктов, торшеры, изделия непонятного назначения из меди и граненого стекла – и те казались такими тяжелыми, что не поднять, накрепко прижатыми к своему месту грузом времени и давних событий. Три окна в обращенной на запад стене отбрасывали такие же оранжевые полосы, но здесь композицию нарушали потертые ковры с узорами. В центре галереи стоял большой полированный обеденный стол с подобранными в тон и расставленными вокруг стульями с высокими спинками. На краю стола стоял телефон и лежал блокнот с карандашом. На стенах висело более дюжины написанных маслом картин – в основном портреты да несколько пожелтевших пейзажей. Портреты были одинаково мрачными: темная одежда, грязно-серый фон, на котором лица изображенных людей светились, как луны. На двух пейзажах были запечатлены едва различимые, лишенные листвы деревья над темными озерами, смутные танцующие фигуры на берегу.
В конце галереи были две двери, через одну из них утром вошли Мэри с Колином; непропорционально маленькие, не обшитые панелями, выкрашенные в белый цвет, они вызывали в воображении большой особняк, разделенный на несколько квартир. Мэри остановилась перед комодом, стоявшим у стены, в промежутке между двумя окнами, – настоящим чудовищем с блестящими поверхностями, на каждом из ящиков которого имелась медная ручка в форме женской головы. Все ящики, что она попробовала выдвинуть, оказались запертыми. На комоде были аккуратно расположены вещи, предназначенные для сугубо личного пользования и тем не менее выставленные напоказ: поднос с отделанными серебром мужскими массажными и платяными щетками, украшенный росписью фарфоровый тазик для бритья, несколько опасных бритв, разложенных веером, ряд трубок на подставке из черного дерева, жокейское кнутовище, мухобойка, золотая трутница, часы на цепочке. На стене, над комодом, за этой небольшой вставкой висели гравюры на спортивные сюжеты, главным образом с изображением скачек – лошадей с вывернутыми передними и задними ногами, наездников в цилиндрах.
Лишь исходив всю галерею из конца в конец – делая крюки вокруг наиболее крупных предметов, останавливаясь, чтобы посмотреться в зеркало в золоченой раме, – Мэри осознала, что не заметила самого интересного. Стеклянные раздвижные двери в восточной стене выходили на длинный балкон. Из-за света люстр оттуда, где она стояла, было трудно разглядеть, что творится в полутьме за дверями, там лишь едва виднелись буйно цветущие растения, ползучие побеги, деревца в кадках и – Мэри затаила дыхание – маленькое бледное лицо, смотревшее на нее из глубокой тени, лицо, существовавшее, казалось, само по себе, ибо на фоне ночного неба, сквозь отражение комнаты в стекле не видно было ни одежды, ни волос. Не мигая, это безукоризненно овальное лицо продолжало пристально смотреть на Мэри. Потом оно переместилось назад и в сторону, скрывшись в полумраке. Мэри шумно выдохнула. Отражение комнаты задрожало, и стеклянная дверь открылась. В комнату немного неуклюже вошла молодая женщина с собранными в строгий пучок на затылке волосами. Она протянула руку:
– Идемте на балкон. Там приятнее.
Сквозь густую пастель неба уже проглядывали первые звезды, и все же еще можно было без особого труда различить море, причальные столбы и даже темный силуэт кладбищенского острова. Прямо под балконом был пустынный внутренний двор. Множество цветов в горшках источали терпкий, почти тошнотворный аромат. Женщина, вдруг негромко застонав – видимо, от боли, – опустилась на стул с парусиновым сиденьем.
– Тут красиво, – сказала она так, словно Мэри уже начала разговор. – Я стараюсь проводить здесь как можно больше времени.
Мэри кивнула. Балкон тянулся почти на половину длины комнаты.
– Меня зовут Каролина. Я жена Роберта. Мэри пожала ей руку, представилась и села на стул напротив нее. Их разделял маленький белый столик, а на нем стояла тарелка с одной галетой. В зарослях цветущего плюща, которым была увита стена позади них, пел сверчок. И вновь Каролина уставилась на Мэри так, словно сама она была невидима. Она неторопливо перевела взгляд с волос Мэри на ее глаза, на губы, а потом еще ниже, на то, что было скрыто от нее столиком.
– Это ваша? – спросила Мэри, коснувшись пальцами рукава ночной рубашки.
Вопрос, казалось, пробудил Каролину от сна.
Она выпрямилась на стуле, сложила руки на коленях и скрестила ноги, как бы приняв позу, специально предназначенную для беседы. На сей раз она заговорила напряженно, чуть более высоким голосом, чем раньше:
– Да, я сшила ее сама, сидя вот на этом самом месте. Люблю рукоделие.
Мэри похвалила ее за прекрасную вышивку, и наступила тишина, в которой Каролина, по-видимому, силилась найти какие-то слова. Заметив, что Мэри бросила мимолетный взгляд на галету, она нервно вздрогнула и тотчас протянула ей тарелку.
– Берите, прошу вас.
– Спасибо. – Мэри попыталась съесть галету без спешки.
Каролина с тревогой смотрела на нее.
– Должно быть, вы проголодались? Не хотите чего-нибудь поесть?
– Да, если можно.
Но Каролина встала не сразу. Сначала она сказала:
– Жаль, Роберта нет дома. Он просил меня извиниться. Он ушел в свой бар. По делу, разумеется. Сегодня приступает к работе новый управляющий.
Мэри подняла глаза от пустой тарелки:
– В свой бар?
С большим трудом, явно превозмогая боль, но продолжая говорить, Каролина начала подниматься. Когда Мэри предложила помочь, она покачала головой.
– У него есть бар. Это нечто вроде хобби. То самое заведение, куда он вас водил.
– Он не сказал о том, что это его бар, – сказала Мэри.
Каролина взяла со столика тарелку и направилась к двери. Она уже приблизилась к двери, и ей пришлось повернуться всем телом, чтобы взглянуть на Мэри.
– Вы знаете об этом больше моего. Я там ни разу не была.
Минут через пятнадцать она вернулась с плетеной корзиночкой, полной бутербродов, и двумя стаканами апельсинового сока. Медленно, осторожно выйдя на балкон, она позволила Мэри взять у нее поднос. Пока Каролина усаживалась на свой стул, Мэри продолжала стоять.
– У вас болит спина?
Каролина не ответила, а лишь любезно предложила:
– Ешьте. И оставьте немного своему другу. – И тут же спросила: – Вы любите своего друга?
– То есть Колина, – уточнила Мэри. Каролина говорила, тщательно подбирая слова, а на лице ее отражалось такое напряжение, словно она с минуты на минуту ждала оглушительного взрыва.
– Если позволите, я должна вам кое-что сказать. Это будет только справедливо. Видите ли, я заходила и смотрела на вас, пока вы спали. Почти полчаса сидела на сундуке. Надеюсь, вы не сердитесь.
Мэри сдержалась и неуверенно сказала:
– Нет.
Казалось, Каролина вдруг помолодела. Она принялась ломать пальцы, точно смущенная девушка.
– Я так и знала, что лучше об этом рассказать. Не хочу, чтобы вы считали, будто я за вами шпионила. Вы же так не думаете, правда?
Мэри покачала головой. Каролина понизила голос почти до шепота:
– Колин очень красив. И Роберт об этом говорил. Вы тоже красивы, разумеется.
Мэри продолжала есть бутерброды, один за другим, не сводя глаз с рук Каролины. Каролина откашлялась:
– Наверно, вы считаете меня сумасшедшей и к тому же невоспитанной. Вы влюблены?
Мэри съела уже больше половины бутербродов.
– В общем-то да, я действительно его люблю, но, может быть, под словом «влюблены» вы подразумеваете нечто иное. – Она подняла глаза. Каролина ждала, когда она продолжит. – Я не одержима мыслями о нем, если вы имеете в виду это, о его теле, как это было, когда мы только познакомились. Но я ему верю. Он мой самый близкий друг.
Каролина заговорила взволнованно, скорее как маленькая девочка, чем девушка-подросток.
– Под словом «влюблены» я подразумеваю, что вы бы все что угодно сделали ради другого человека и… – Она замялась. В глазах у нее появился странный блеск. – И позволили бы ему все, что угодно, сделать с вами.
Мэри села поудобнее и поставила пустой стакан на поднос.
– «Все, что угодно» – это, пожалуй, слишком громко сказано.
Каролина заговорила вызывающим тоном, сжав свои маленькие ручки в кулаки:
– Если вы в кого-то влюблены, надо быть готовой даже позволить этому человеку вас убить – конечно, если это будет необходимо.
Мэри взяла еще один бутерброд.
– Необходимо?
Каролина ее не слышала.
– Вот что я подразумеваю под словом «влюблены»! – торжествующе завершила она.
Мэри отодвинула бутерброды:
– А также, вероятно, быть готовой убить человека, в которого вы влюблены.
– Ну конечно! На месте мужчины я была бы готова.
– Мужчины?
Но тут Каролина театральным жестом подняла указательный палец и насторожилась.
– Я кое-что слышала, – прошептала она и начала с трудом подниматься со стула.
Дверь распахнулась, и на балкон, передвигаясь с осторожностью и придерживая на бедрах маленькое белое полотенце для рук, вышел Колин.
– Это Каролина, жена Роберта, – сказала Мэри. – Это Колин.
Они обменялись рукопожатием, и Каролина устремила на него такой же взгляд, как до этого на Мэри. Колин же неотрывно смотрел на оставшиеся бутерброды.
– Возьмите стул, – сказала Каролина, показав на складной парусиновый стул, стоявший на балконе.
Колин уселся между ними спиной к морю, придерживая одной рукой полотенце. Под пристальным взглядом Каролины он съел бутерброды. Мэри развернула свой стул так, чтобы было видно небо. Некоторое время никто не произносил ни слова. Колин допил свой апельсиновый сок и попытался перехватить взгляд Мэри. Потом Каролина, вновь смущенно настроившись на беседу, спросила, нравится ли ему город?
– Да, – ответил он и улыбнулся Мэри, – только мы постоянно ухитряемся заблудиться.
Снова ненадолго воцарилась тишина. Потом Каролина напутала их, громко воскликнув:
– Ну конечно! Ваша одежда! Совсем забыла. Я ее постирала и высушила. Она в стенном шкафу, в вашей ванной.
Мэри не сводила глаз с появляющихся на небе одна за другой звезд.
– Это очень мило с вашей стороны. Каролина улыбнулась Колину:
– А знаете, я предполагала, что вы окажетесь скромным человеком.
Колин попытался расправить полотенце.
– Выходит, вы обо мне уже слышали?
– Каролина заходила и смотрела на нас, пока мы спали, – объяснила Мэри, стараясь говорить ровным голосом.
– Вы американка? – вежливо поинтересовался Колин.
– Канадка, с вашего позволения.
Колин закивал так оживленно, как будто разница была существенной.
Каролина сдержала смешок и показала маленький КЛЮЧИК:
– Роберту очень хочется, чтобы вы остались пообедать с нами. Он не велел отдавать вам одежду, пока вы не согласитесь.
Колин вежливо засмеялся, а Мэри уставилась на ключ, которым помахивала Каролина, держа его двумя пальцами.
– Вообще-то я очень голоден, – сказал Колин, посмотрев на Мэри, а та обратилась к Каролине:
– Я бы предпочла сначала получить одежду, а уж потом решать.
– Я ничего не имею против, но Роберт настаивал. – Вдруг став серьезной, Каролина наклонилась вперед и положила руку на локоть Мэри. – Прошу вас, пообещайте, что останетесь. У нас так редко бывают гости! – Она молила их, перевода взгляд с Колина на Мэри. – Если вы согласитесь, я буду просто счастлива. Поверьте, мы едим очень сытно. – А потом добавила: – Если вы не останетесь, Роберт будет меня винить. Прошу вас, соглашайтесь!
– Да ладно тебе, Мэри! – сказал Колин. – Давай останемся.
– Прошу вас! – В голосе Каролины послышались свирепые нотки.
Мэри ошеломленно подняла глаза, и две женщины уставились друг на друга через столик. Мэри кивнула, и Каролина, вскрикнув от радости, бросила ей ключ.
6
Виднелись уже самые дальние звезды Млечного Пути, представлявшиеся не горсткой едва различимой пыли, а отдельными светящимися точками, отчего более яркие созвездия казались угрожающе близкими. Даже темнота стала осязаемой – теплой и до отвращения густой. Мэри, сомкнув пальцы на затылке, смотрела на небо, а Каролина сидела, напряженно подавшись вперед, и с такой гордостью переводила взгляд с лица Мэри на небеса, словно своим великолепием те были обязаны лично ей.
– Я сижу здесь целыми днями. – Казалось, она напрашивается на похвалу, но Мэри даже не взглянула в ее сторону.
Колин взял со столика ключи и встал.
– Я почувствую себя лучше, – сказал он, – если оденусь поприличнее.
Он подтянул короткое полотенце на оголившемся бедре.
Когда он ушел, Каролина сказала:
– Как все-таки приятно, когда мужчины стесняются!
Мэри заговорила о красоте звезд, о том, как редко человек видит в городе ночное небо. Голос ее звучал неторопливо и монотонно.
Каролина сидела неподвижно, видимо, дожидаясь, когда затихнут последние отголоски пустячного разговора, после чего спросила:
– Вы давно знакомы с Колином?
– Семь лет, – сказала Мэри и, не поворачиваясь к Каролине, продолжила рассказ о том, что ее дети – чьи имена, пол и возраст она упомянула вскользь – увлечены звездами, что оба могут перечислить названия более дюжины созвездий, а она в состоянии назвать только одно – созвездие Ориона, чья исполинская фигура оседлала сейчас небо над ними и чей вложенный в ножны меч блестит так же ярко, как и широко раскинутые руки и ноги.
Каролина на секунду подняла глаза, положила руку за запястье Мэри и сказала:
– С вашего позволения должна заметить, что вы просто поразительная пара. Оба превосходно сложены, словно близнецы. Роберт говорит, вы не женаты. Ну, а живете-то вы вместе?
Мэри скрестила руки на груди и наконец-то посмотрела на Каролину:
– Нет.
Каролина отдернула руку и положила на колени, воззрившись на нее с таким изумлением, словно рука ей больше не принадлежала. Ее маленькое личико, из-за темноты вокруг и гладкой прически производившее впечатление геометрически правильного овала, было невзрачным в своей правильности, невыразительным, лишенным признаков возраста. Глаза, нос, рот, кожа – все казалось рассчитанным на то, чтобы отвечать лишь самым необходимым требованиям. Рот, к примеру, представлял собой не более того, что означает само это слово: подвижную, снабженную губами щель под носом. Она подняла наконец взгляд от своих коленей и неожиданно для себя посмотрела прямо в глаза Мэри; мгновенно потупившись, она уставилась в пол и вновь принялась задавать вопросы:
– А чем вы занимаетесь? То есть чем зарабатываете на жизнь?
– Раньше я работала в театре.
– Актриса! – Мысль об этом взволновала Каролину. Она неловко согнулась на стуле – казалось, ей больно и держать спину прямо, и расслаблять.
Мэри покачала головой:
– Я работала в женской труппе. Три года дела у нас шли неплохо, но недавно мы расстались. Слишком много споров.
Каролина нахмурилась:
– Женский театр?.. Только актрисы?
– Кое-кто предполагал приглашать мужчин, хотя бы время от времени. Но остальные не желали ничего менять, предпочитая оставить все, как есть. Из-за этого мы в конце концов и разошлись.
– Пьеса, в которой все персонажи – женщины? Не представляю, что из этого может выйти. Точнее – что в ней может происходить?
Мэри рассмеялась.
– Происходить? – повторила она. – Происходить?
Каролина ждала объяснений. Мэри понизила голос и заговорила, слегка прикрыв рот рукой – так, словно хотела стереть с лица улыбку.
– Ну, можно, например, поставить пьесу о двух женщинах, которые только что познакомились, а теперь сидят на балконе и разговаривают.
Каролина просияла:
– Ну конечно! Но при этом они, вероятно, ждут мужчину. – Она взглянула на свои наручные часы. – Когда он придет, они перестанут разговаривать и войдут в комнату. Что-то произойдет…
Каролина судорожно захихикала; хихиканье могло бы перейти в смех, не сдерживай она его так упорно: прислонясь плотнее к спинке стула, она пыталась не открывать рот. Мэри серьезно кивнула и отвела взгляд. Потом, глубоко вздохнув, Каролина снова притихла.
– Как бы то ни было, – сказала Мэри, – я осталась без работы.
Каролина вся извертелась. Казалось, любая поза причиняет ей боль. Мэри спросила, не принести ли подушку, но Каролина быстро, энергично покачала головой и сказала:
– Мне больно смеяться.
Когда Мэри спросила, в чем причина недуга, Каролина покачала головой и закрыла глаза.
Мэри, приняв прежнюю позу, посмотрела на звезды и на огоньки рыболовных судов. Каролина шумно, часто вдыхала воздух носом. Потом, через несколько минут, когда ее дыхание сделалось ровным, Мэри сказала:
– Конечно, в известном смысле вы правы. Почти все лучшие роли написаны для мужчин – и на сцене, и в жизни. Если нужно было, мы играли мужские роли. Лучше всего это получалось в легком стиле, когда мы подсмеивались над мужчинами. Однажды мы даже поставили «Гамлета». Спектакль имел большой успех.
– «Гамлета»? – Каролина произнесла это слово так, точно впервые его услышала. – Пьесу я не читала. А постановку в последний раз смотрела еще тогда, когда в школе училась.
Пока она говорила, в галерее позади них зажглось еще несколько ламп, внезапно осветивших балкон сквозь стеклянные двери и разделивших его на части длинными густыми тенями.
– Это не там появляется призрак?
Мэри кивнула. Она вслушивалась в шаги, которые звучали в галерее и, приблизившись к двери, внезапно стихли. Оборачиваться она не стала. Каролина наблюдала за ней.
– И еще в монастырь кого-то упрятали? Мэри покачала головой. Шаги послышались вновь и сразу затихли. Скрипнул стул, и один за другим послышались металлические звуки, похожие на позвякивание столовых ножей.
– Призрак там есть, – рассеянно сказала она. – И монастырь тоже, но он там не показан.
Каролина силилась встать со стула. Едва она поднялась, как перед ними неслышно, с легким поклоном, возник Роберт. Каролина взяла со стола поднос и бочком протиснулась мимо него. Они не поздоровались, и Роберт не посторонился, чтобы дать ей пройти. Он улыбался Мэри, и оба вслушивались в нестройные звуки шагов, удаляющихся по галерее. Открылась и закрылась дверь, и воцарилась тишина.
Роберт был одет так же, как прошлой ночью, и источал тот же резкий аромат лосьона. Из-за игры света и тени он казался еще более коренастым. Он убрал руки за спину и, сделав пару шагов по направлению к Мэри, вежливо поинтересовался, хорошо ли они с Колином спали. Завязался оживленный разговор. Мэри выразила восхищение квартирой и видом с балкона; Роберт объяснил, что когда-то весь дом принадлежал его деду и что, получив дом в наследство, он разделил его на пять роскошных квартир и теперь живет с ренты. Он показал на кладбищенский остров и сказал, что там, рядом друг с другом, похоронены его дед и отец. Потом Мэри обратила его внимание на свою хлопчатобумажную ночную рубашку, поднялась и сказала, что ей, вероятно, следует одеться. Роберт за руку повел ее в комнату к большому обеденному столу, настаивая на том, чтобы сначала она выпила с ним по бокалу шампанского. На серебряном подносе, вокруг бутылки шампанского, были расставлены четыре высоких бокала на длинных розоватых ножках. И тут из спальни, дверь которой находилась в дальнем конце галереи, вышел Колин и направился к ним.
Стоя у стола, они наблюдали за его приближением.
Колин выглядел совсем другим человеком. Он вымыл голову и побрился. Одежда была почищена и отутюжена. Безукоризненно белая рубашка удостоилась особого внимания и сидела на нем теперь лучше, чем когда-либо прежде. Черные джинсы обтягивали ноги, словно трико. Он шел к ним медленно, со смущенной улыбкой, понимая, что привлек их внимание. Его темные вьющиеся волосы блестели в свете люстр.
– Вы хорошо выглядите, – сказал Роберт, когда Колин был еще в нескольких шагах от них, и искренне добавил: – Похожи на ангела.
Мэри усмехнулась. Их кухни донесся звон посуды. Мэри тихо повторила фразу Роберта, делая ударение на каждом слове:
– Вы… хорошо… выглядите, – и взяла Колина за руку.
Колин засмеялся.
Роберт откупорил бутылку, а когда из узкого горлышка хлынула пена, повернул голову и раздраженно позвал Каролину. Тотчас же открылась одна из белых дверей, Каролина вошла и встала рядом с Робертом, лицом к гостям. Когда все подняли бокалы, она негромко сказала:
– За Колина и Мэри, – быстро большими глотками осушила свой бокал и вновь ушла на кухню.
Мэри попросила разрешения удалиться, а Роберт, как только закрылись двери в обоих концах галереи, снова наполнил бокал Колина и, осторожно обходя мебель, повел его под локоть туда, где можно было беспрепятственно прогуливаться из конца в конец. По-прежнему слегка поддерживая Колина под локоть, Роберт принялся подробно рассказывать историю отцовского и дедовского имущества: этот бесценный прямоугольный стол с уникальной инкрустацией – они остановились перед столом, и Роберт провел рукой по его поверхности – один знаменитый краснодеревщик изготовил для деда в оплату за юридическую помощь, благодаря которой было спасено доброе имя дочери искусного мастера; была установлена связь мрачных картин на стене – коллекцию начал составлять еще дед – с некими прославленными школами живописи, и отец доказал, что некоторые мазки, несомненно, принадлежат кисти одного великого художника, явно придававшего законченный вид полотну ученика. Вот это, мол, – Роберт взял в руки маленькую серую копию известного собора – изготовлено из свинца, добытого в Швейцарии на уникальном руднике. Колину пришлось подержать вещицу двумя руками. Дед Роберта, как узнал Колин, приобрел несколько акций рудника, который был вскоре отработан, но нигде в мире больше не добывали подобного свинца. Фигурка, отлитая из одного из последних кусков, найденных на руднике, была сделана по заказу отца. Они шли дальше, и Роберт по-прежнему слегка поддерживал Колина под локоть, но руку не сжимал. Вот дедовская печать, вот его театральный бинокль – отец им тоже пользовался, – при помощи которого оба становились очевидцами премьер и незабываемых выступлений неких исполнителей, и тут Роберт перечислил несколько опер, сопрано и теноров. Колин кивал и по крайней мере поначалу – подзадоривал его пытливыми вопросами. Но в этом не было необходимости. Роберт вел его к небольшому, украшенному резьбой книжному шкафу красного дерева. В нем хранились любимые романы отца и деда. Все это были первые издания, и на каждой книге стоял экслибрис одного известного букиниста. Знает ли Колин этот магазин? Колин сказал, что слышал о нем. Роберт подвел его к комоду у стены, между двумя окнами. Поставив свой бокал, Роберт подбоченился. Он стоял молча, наклонив голову, как во время молитвы. Колин почтительно остановился в нескольких шагах от него и принялся разглядывать предметы, наводившие на мысль об игре в фанты на детских утренниках.
Роберт откашлялся и сказал:
– Это вещи, которыми ежедневно пользовался мой отец. – Он замялся: Колин с волнением наблюдал за ним. – Мелкие вещи.
И вновь молчание: Колин причесался пятерней, а Роберт пристально смотрел на щетки, трубки и бритвы.
Когда они наконец пошли дальше, Колин, не задумываясь, сказал:
