Жан-Кристоф Гранже
Кайкен
Среди всей этой неразберихи переломным моментом стало 18 июня, когда пропала Лейла Муавад.
Произошедшее застало Пассана врасплох. Одержимый стремлением прижучить Гийара, он упустил из виду, что, кем бы ни оказался убийца, он вновь нанесет удар. Первой его мыслью было вытрясти из Гийара признание, где он удерживает жертву. Но теперь он лишился возможности действовать – и тем более таким образом.
Оставались только рутинные оперативные действия. Усиленные патрули, поквартирный опрос, обращения к возможным свидетелям. А в действительности все ждали, что вот-вот найдут труп Лейлы…
И вот тогда-то Пассан получил ключевую информацию. Несколько недель назад он сумел убедить одного парня из финансовой полиции на улице Шато-де-Рантье взломать сети холдинга, принадлежащего Патрику Гийару. Никаких особых надежд по этому поводу Пассан не питал, но неожиданно финансовой полиции удалось обнаружить среди входящих в холдинг фирм служебное предприятие под названием «ПАЛФ» с неопределенной сферой деятельности: «научные и прикладные исследования в области содержания и ремонта автомобилей». Эта фирма с юридическим адресом в Джерси направляла счета за свои консультации многим автосалонам Гийара. Полученные высокие гонорары вносились на счета англонормандского общества управления недвижимостью. Проще говоря, Гийар использовал внутри своей компании метод фальшивых накладных. Само по себе это ничем ему не грозило, но обнаружилось кое-что еще: во владении фирмы, зарегистрированной на Джерси, находилась автомастерская в Стэне, которая больше нигде не упоминалась. Что это – убежище? Святилище?
Эту информацию Пассан получил 19 июня, в воскресенье, в 23:30. Бесполезно было кому-то об этом сообщать: все равно до законного часа, шести утра, никто туда не сунется. К тому же любое его подозрение по поводу Гийара будет принято в штыки.
Счет шел на минуты. Он позвонил Фифи, и вдвоем они по-тихому направились в окрестности автомастерской.
Результат известен: самый чудовищный провал за всю его карьеру.
18
Пассан потер веки и открыл глаза.
Под светодиодной лампой ничего не изменилось.
Все эти бессвязные факты, никуда не ведущие сведения, казалось, отзывались болью во всем теле: желудок ныл, руки и ноги свело, позвоночник ломило.
Два часа ночи, а сна ни в одном глазу. Пассан запустил руку в другую коробку и извлек фотографии с мест обнаружения трупов. Налил себе кофе, прежде чем вновь погрузиться в кошмарные воспоминания.
Одри Сёра. Карина Бернар. Рашида Несауи. Обстановка, останки – всякий раз одно и то же. От каждого трупа, белизна которого резко контрастировала с черной почвой или зеленой травой, обгоревшая пуповина тянулась к кус ку вулканической породы – обугленному тельцу ребенка.
Он столько раз рассматривал эти снимки, что на него они уже не действовали. Этой ночью они прежде всего напомнили ему о вчерашней бойне, о стычке с отморозками, о Гийаре на пороге автомастерской, о новом трупе, о новом полыхавшем внутри огне. Об убийце, пытавшемся увернуться от его ударов… О самом себе, прижимавшем Гийара к шоссе перед несущимся на них автоприцепом…
Гудок грузовика заставил его очнуться.
Пассан глотнул кофе. Какая-то засевшая в глубине сознания деталь не давала ему покоя, но он не мог вспомнить, что именно.
Что-то важное.
Повтор. Патрик Гийар на пороге автомастерской. Черный дождевик. Белый череп. Отсветы пламени, пляшущие на его растерянном лице.
Фокус. На руках у него бледно-голубые, залитые кровью перчатки…
Пассан ускорил перемотку. Несколько минут спустя.
Стоп. Гийар бьется на мокрой мостовой.
Крупный план. На руках у него ничего нет.
Пассан схватил мобильный. Одно нажатие. Быстрый набор.
– Алло? – послышался заспанный голос Фифи.
– Это я. Я знаю, как прижать Гийара.
– Чего?
Послышался шорох простыней. Пассан дал напарнику несколько секунд, чтобы прийти в себя.
– Когда Гийар убегал, – продолжал он, – на нем были хирургические перчатки. Когда я схватил его на шоссе, их уже не было. Он выбросил их где-то на пустыре.
– И что?
Судя по прояснившемуся голосу, лейтенант успел собраться с мыслями.
– Эти перчатки – недостающее звено. Снаружи на них – кровь жертвы, внутри – генетический материал Гийара, его пот и чешуйки кожи. Этого вполне достаточно, чтобы определить ДНК. Перчатки – его билет в тю рягу!
Снова шорох ткани, щелчок зажигалки.
– О’кей, – произнес панк, затянувшись сигаретой. – Что будем делать?
– Обшарим пустырь.
– Когда?
– Сейчас. Я за тобой заеду.
19
– Монстры, подъем!
Наоко раздвинула занавески, впуская в комнату свет. Сегодня ей всего на пару часов удалось забыться сном. На рассвете она проснулась и долго слушала монотонный перестук дождевых капель. Погруженная в темноту, под колыбельную дождя Наоко мысленно переносилась в Токио. Ее родной остров был подвержен ливням не меньше, чем женщина слезам.
Она терпеливо ждала, когда уже пора будет будить детей, без конца прокручивая одни и те же мысли. Не лучше ли продать дом? Наверное, напрасно они придумали жить здесь по очереди. Пожалуй, стоит сегодня же обсудить это с Пассаном.
Она склонилась над Синдзи, осыпая его поцелуями. Когда дети вот так спали, она с трудом заставляла себя их будить. Наоко постоянно боролась со своей природной склонностью к нежности, мягкости. Стараясь выдержать характер, она невольно слишком часто прибегала к решительности и властности.
– Ну же, вставай, мой мальчик, – прошептала она по-японски.
Потом перешла к Хироки, которому пробуждение давалось легче. Ребенок что-то пробурчал спросонья. На самом деле Наоко не была запрограммирована на проявление чувств. Отцовская жестокость что-то в ней надломила, и она так и не научилась выражать свою привязанность.
– Ну же, Синдзи! – бросила она старшему: он так и не пошевелился.
До конца раздвинув занавески, она снова подошла к ребенку, полная решимости вытащить его из постели. И застыла на месте, обнаружив рядом с подушкой чупа-чупс.
– Просыпайся! – Вспыхнув от злости, она безжалостно потрясла сына за плечо.
Наконец он открыл один глаз.
– Откуда это у тебя? – спросила она по-французски, потрясая конфетой.
– Не знаю…
Озаренная внезапной догадкой, она обернулась к Хироки, который сидел на кровати, тоже сжимая в руках чупа-чупс.
– Кто вам их дал? Когда? – закричала она, вырвав у него леденец.
Видя, что сын озадаченно молчит, Наоко и сама обо всем догадалась. Хироки тоже обнаружил свой чупа-чупс только что. Это Пассан. Ночью он пробрался в дом и положил в кроватки детей по гостинцу.
Она набросилась на Синдзи, который наконец поднялся с постели.
– Папа приходил? – Наоко вцепилась ему в руку. – Это папа принес?
– Ты делаешь мне больно…
– Отвечай!
– Да я сам ничего не знаю. – Синдзи протер глаза.
– Одевайся.
Наоко открыла шкаф, чтобы взять для них одежду.
Надо успокоиться. Нельзя звонить ему прямо сейчас. А главное, не давить на мальчиков.
Она снова подошла к Синдзи, все еще не очнувшемуся от сна, и заставила его одеться. Хироки уже чистил зубы в ванной. Наоко застегнула на старшем сыне ремень и велела тоже идти умываться.
Поднявшись, она почувствовала бесконечную усталость. Хотелось повалиться на постель и расплакаться. К счастью, клокотавший внутри гнев заставлял ее держаться на ногах.
Ну теперь Пассан у нее попляшет!
20
Вот уже три часа они копались в грязи. Три часа мокли под проливным дождем.
Они видели мерцание первых проблесков зари, затем мутный рассвет, пробивавшийся сквозь пелену ливня. В ка ком-то смысле гнилая погода была им на руку: ни единой кошки возле жилых зданий, ни одной души рядом со стройками и на пустыре. Кло-Сен-Лазар не желал пробуждаться.
И в то же время Пассан опасался, как бы дождь не смыл следы с перчаток. Конечно, если они вообще их найдут.
Пока все было впустую. Оливье и Фифи двинулись от двери мастерской Гийара, пересекли стройку и очутились на пустыре, ведущем к автомагистрали. Вооружившись тем, что нашли на дороге, Пассан – противозапорным устройством, Фифи – радиоантенной, они ворошили землю, раздвигали траву, отшвыривали мусор.
Несмотря на холод, Пассан в своем дождевике обливался потом. Он то и дело оглядывался на окружавшие жи лой комплекс заборы из гофролиста, опасаясь увидеть над ними головы под капюшонами. Банды возвращались из ночных вылазок с первыми поездами скоростного метро, и зачастую на рассвете вспыхивали самые страшные пота совки. Не меньше он боялся, что откуда ни возьмись появится патруль муниципальной полиции или наряд антикриминальной бригады. Здесь они с Фифи незваные гости.
Пассан взглянул на часы: 8:10. Скоро нужно ехать в Центральное управление судебной полиции. Еще один прокол. Да и в своей идее он не уверен. Возможно, Гийар сам вернулся за перчатками. Или их унесло ветром. А может, местная детвора нашла их и куда-то забросила. Территория окружена лентой полицейского ограждения, но кто в здешних местах станет с этим считаться? Уж скорее наоборот…
– Передохнем?
Пассан кивнул. Фифи раскурил косяк и из вежливости предложил ему затянуться, но Оливье никогда не касался наркоты. Усевшись на ржавый холодильник, Фифи вытащил посеребренную фляжку, отвернул крышку и протянул начальнику, тот снова отказался. Панк глотнул.
– Завязывал бы ты с этим, – посоветовал Пассан. – Играешь с огнем.
– Да кто бы говорил. – Тот хохотнул в ответ.
– Ты это к чему?
– Сколько ни строй из себя праведника, сам ходишь по краю.
– Не понял.
– Ты двинулся на этой истории с Акушером.
Пассан оседлал воткнутый в землю остов мопеда без колес.
– Я хочу доделать свою работу, и только.
– И только? Ты едва не линчевал человека, чуть не разнес кабинет судьи, а теперь в такую рань ищешь перчатки из латекса…
– Из нитрила.
– Без разницы… На сраном пустыре и, ясный перец, тоже незаконно. Да лучше уж просто подай в отставку – все быстрее будет.
Майор натянул на голову капюшон. Изморось липла к коже.
– Вылетишь с работы, – продолжал Фифи, – как будешь платить алименты?
– Не будет никаких алиментов.
– Да ну?
– Наоко зарабатывает больше меня, и у нас будет совместная опека.
Панк покачал головой, снова глотнул из фляжки и испустил удовлетворенный вздох, словно напился на год вперед.
– Взять хотя бы эту историю с твоим домом, – продолжал он севшим голосом. – Выходит, ты и дальше собираешься жить с ней под одной крышей. Говоришь, вы все обдумали вместе. Небось, это Наоко так решила?
– Нет. С чего ты взял?
Лейтенант так сильно затянулся косяком, что в глазах у него заплясали красные отсветы.
– Не знаю… У нее всегда были чудные идеи.
– К чему ты клонишь? – Усевшись покрепче в седле, Оливье склонился к рулю мопеда.
– Японцы не такие, как мы. Это же не новость. Да ты и сам всегда говорил, что Наоко… особенная.
– Когда я такое говорил? – Пассан прикинулся удивленным. – Приведи хоть один пример.
– С ребятишками она чересчур сурова.
– Вовсе не чересчур. Просто строгая. И это для их же пользы.
Фифи снова отпил из фляжки и тут же затянулся. Казалось, в этом адском ритме он черпал вдохновение.
– Ты даже при родах не присутствовал! – выдал он, словно внезапно вспомнив о своем главном козыре.
К такому удару в спину Пассан оказался не готов.
– Она решила рожать на родине, – признал он через пару секунд, – чтобы у детей было японское гражданство. Я согласился с ее решением.
– Но поехала она туда без тебя. – Панк забил гвоздь поглубже.
Пассан нахмурился, жалея, что доверил Фифи эту тайну.
– Она хотела быть в кругу семьи, – пробормотал он. – Говорила, что роды – дело интимное, и она нуждается в поддержке матери. Да и куда бы я поехал, с моей-то работой…
Фифи не ответил, закурив очередной косяк. Того и гляди, начнет плеваться огнем. Слышен был только далекий шорох дождя на автомагистрали. Пассан представил, как сидит в засаде в фургоне, а Наоко хриплым, измученным голосом сообщает ему о рождении их первенца – больше чем в десяти тысячах километров отсюда.
– Это было ее решение, – повторил он. – И я его уважаю.
– Вот я и говорю, что она особенная. – Фифи раскинул руки, признавая очевидное.
Пассан одним махом соскочил с седла мопеда, сжимая в руке противозапорное устройство, и приблизился к панку. Тот инстинктивно отпрянул.
– Да вообще, что ты ко мне с этим лезешь? Между нами все кончено, и…
Его оборвал звонок мобильного. Он выхватил телефон:
– Алло?
– Что это за выходка с леденцами?
Наоко. С места в карьер, без единого доброго слова.
– Ты заходил домой этой ночью?
– Вовсе нет. Я…
– Не держи меня за дуру. Сейчас моя очередь. Тебе там делать нечего.
– Успокойся и скажи толком, что я такое сделал. – Ничего не понимающий Пассан попробовал добиться объяснений.
– А то, что ты ночью, как вор, пробрался в дом и положил леденцы детям в постель. Ты, уж не знаю зачем, корчишь из себя Деда Мороза, хотя мы обо всем договорились. Из-за тебя весь наш план полетел к черту. Я…
Пассан уже не слушал. Кто-то чужой проник к ним в дом. В спальню его сыновей. Это предупреждение? Угроза? Провокация?
Кто это?
– Это очень важно для детей. – Постепенно до его сознания дошел голос Наоко. – Как иначе они привыкнут к новому распорядку?
– Понимаю.
Послышался вздох. Прошло несколько секунд. Он уже собирался окликнуть ее, когда она продолжила:
– Ты должен заехать ко мне на работу.
– Когда?
– Сегодня.
– Зачем?
– Чтобы отдать мне свои ключи. Каждому по неделе, и одни ключи на двоих.
– Это просто смешно. Это…
– Приезжай до обеда.
Наоко отсоединилась. Пассан тупо смотрел на телефон. У него в голове никак не укладывалась мысль о том, что враг пробрался в их дом, проник к детям. Казалось, в животе у него проворачивают лом.
Под мокрым дождем Фифи насмешливо напевал «Мою любимую» Жюльена Клерка:
– «Когда ей холодно, известно только мне. Она глядит…»[11]
Он едва успел увернуться от противозапорного устройства, которым запустил в него Пассан.
21
Меньше чем через час Пассан входил в просторный холл башни, где располагалась фирма, в которой работала Наоко. Мраморный пол, ряд колонн, головокружительно высокий потолок. Каждый раз ему представлялось, что перед ним неф собора. Вместо витражей – огромные застекленные стены, в которых неотвязно сверкали другие стеклянные башни. Здесь располагалось святилище, храм бога Наживы.
Полицейский ускорил шаг. Ему казалось, будто его подошвы грохочут по мраморному полу. Компания Наоко занимала в здании два этажа. Ее аудиторская фирма славилась тем, что проверяла любые счета с хирургической точностью. По ее безошибочным отчетам ставились спасительные или убийственные диагнозы: тут все зависело от точки зрения. Ликвидация филиалов, сокращения или, наоборот, разработка еще более дерзких планов…
Сейчас все в этом пространстве из стали, стекла и гулкой пустоты представлялось ему ледяным и подавляющим. И прежде всего сама Наоко, которая ожидала его стоя, со скрещенными на груди руками, в квадрате между красными диванчиками, напоминавшими спасательные шлюпки в каменном океане.
Судя по всему, она была далеко не в лучшем настроении. В такие дни ее лицо превращалось в маску: овальное, гладкое, без малейшего изъяна, лишенное всякого выражения. Воплощенная холодность, под стать здешней обстановке.
Она окинула Пассана осуждающим взглядом: промокшего до нитки, помятого и небритого. Затем молча протянула открытую ладонь.
Пассан притворился, что не понимает. На Наоко было пастельного цвета платье, облегавшее стройное тело мягкими, ласкающими складками. Оно окутывало ее светящимся облаком, словно легкой завораживающей дымкой. Она стояла, упрямо наклонив голову, непреклонная, ожесточенная. Лоб у нее был белый и гладкий, будто фарфоровая чаша.
– Твои ключи, – бросила она тоном полицейского, приказывающего жулику вывернуть карманы.
– Что за бред, – сказал он, вынимая свою связку.
– Бред – это пытаться подкупить своих детей леденцами.
Оливье положил оба ключа на ладонь японки, сжавшуюся, словно когти хищника. У Наоко была одна особенность: при малейшем волнении ее бросало в дрожь. Пальцы ее тряслись, губы трепетали. Пассан всегда гадал, откуда взялась легенда о невозмутимости японцев. Он в жизни не встречал никого столь же страстного и чувствительного, как Наоко. Нервы у нее были натянуты, точно струны кото.
– Ты что, намерен добиваться опеки над детьми?
– Не болтай чепухи.
– Тогда что ты задумал?
– Ничего. Клянусь тебе, абсолютно ничего.
Между ними повисло молчание, в то время как высокий свод над холлом полнился гулом голосов. Шепот прихожан перед мессой.
– А в котором часу ты нашла леденцы? – рискнул он спросить.
– Утром, у них в постели. Я… – Наоко замолчала и вдруг смертельно побледнела. – Так это не ты?
– Нет, я. – Пассан опустил глаза.
– И напрасно.
– Я тоже хочу участвовать в их жизни, ты не понимаешь?
– Каждый по неделе, и точка. Если ты не будешь помогать им свыкнуться с новыми правилами, мы никогда ничего не добьемся.
Он не ответил. У Наоко была еще одна особенность, которая от стресса только усиливалась: она моргала намного быстрее, чем любая европейская женщина. Иногда это стремительное движение ресниц придавало ей живой и шаловливый вид. А иногда она из-за этого выглядела невероятно уязвимой – словно была напугана безжалостной реальностью, ослеплена жестокостью мира.
– О’кей, – сказал он, чтобы завершить разговор. – Вечером я тебе позвоню.
– Не утруждайся. – Наоко развернулась и направилась к лифтам.
22
Пассан мчался по кольцевому бульвару.
Подростком он вечно гонял на мопеде по этой бетонной короне вокруг Дефанс. У него на глазах квартал вознесся к небу, и это еще слабо сказано. Большая арка, башня «Электричество Франции», банк «Дексия», небоскребы «Экзальтис», «Сердце Дефанс»… Стеклянные шпили, сверкающие вершины, прозрачные блоки. Под стихийным натиском либерального капитализма они пробили асфальт, взломали земную кору. Тектонические толчки капиталов и инвестиций.
Эта дешевая социальная философия ничего не стоила перед лицом реальной угрозы. В его дом проникли. Вторглись в его жизненное пространство, осквернили кров жены и детей. Как такое могло случиться? Хотя чему тут удивляться? Несмотря на свой криминальный опыт, он ни за что не соглашался установить в доме усиленные замки, бронированные двери, тревожную сигнализацию. Всегда одерживали верх его предрассудки. «Избыток осторожности – источник всех невзгод». Или: «Всего остерегаться – накликать беду».
Дурацкие афоризмы, от которых Пассану никак не удавалось отделаться.
Его уравновешивала Наоко. Она отличалась болезненной тревожностью: трижды проверяла каждый замок, вечно оглядывалась через плечо, в толпе прижимала к себе сумку. Но и она не убедила его установить дома хоть сколько-нибудь серьезную защиту.
Каждый вечер она проверяла, заперты ли все замки. Если бы их взломали, она бы это заметила. Другой загадкой оставался Диего. Этот их домашний талисман не очень-то годился на роль охранника, но и он бы ни за что не впустил незнакомца в комнату Синдзи и Хироки, не залаяв.
Пассан прикинул психологический профиль ночного гостя: профессиональный взломщик, ночная птица… В голове пронеслись имена, даты, но их тотчас стерло одно-единственное: Патрик Гийар. В душе тут же сложилась уверенность – приходил Акушер. Это предупреждение: впредь Пассан не должен к нему приближаться. Иначе они столкнутся на другой территории.
Он добрался до улицы Труа-Фонтано. Ну нет, тут что-то не так. Гийар ни за что бы не пошел на подобный риск. Куда проще продолжать изображать жертву и прикрываться законом. Он уже прикинулся невинным мучеником, какой ему смысл менять линию защиты?
Надо составить список своих врагов. Тех, кого он недавно прижучил, но они пока не задержаны. Преступников, которых он засадил за решетку, уже вышедших на свободу. Тех, что еще сидят, но имеют сообщников на воле.
Когда Пассан въезжал на парковку, имя Гийара вновь заслонило все остальные. В эту минуту он осознал, что испытывает двойственное чувство. Становилось страшно при мысли, что хоть волос упадет с головы сыновей, и вместе с тем он ощущал смутное удовлетворение. Наконец-то волк показал зубы…
Он выключил зажигание и ужаснулся собственному безумию. Неужели полицейский в нем вытеснил отца? Несмотря на угрозу, нависшую над близкими, в нем разгорался боевой пыл. Гийар вот-вот совершит ту самую ошибку, которой Пассан так долго ждал.
Запирая машину, он вдруг понял, что оказался в ловушке. По-хорошему ему бы следовало обыскать дом, найти следы взлома, снять все отпечатки, опросить соседей… Но ничего этого он сделать не мог, не объяснив Наоко, что происходит, а об этом нечего и думать.
Он пошел к лифту. Так или иначе, незваный гость наверняка принял все меры предосторожности и не наследил. Сейчас только и остается, что быть настороже. Не спускать глаз с объявленной врагом цели – собственной семьи Пассана.
