Жан Лопез
Жуков. Портрет на фоне эпохи
Идеальное детство… для советской пропаганды
Описанию детства и отрочества маршал Жуков посвятил более тридцати страниц в своих «Воспоминаниях», которые являются для нас основным источником информации о его юности. Эти страницы он обдумывал и записывал между 1958-м, сразу после своей отставки, и 1965 годами. Окончательная редакция происходила между 1965-м, после подписания 18 августа договора на издание воспоминаний с Агентством печати «Новости» (АПН), и 1969 годом, когда книга вышла в свет. АПН предоставило Жукову редактора, Анну Давыдовну Миркину, в задачу которой входило помочь маршалу написать книгу. Также молодая женщина должна была убеждать его принимать правку, вставки и купюры, навязываемые военным отделом ЦК КПСС. Хождения между Жуковым и его цензорами, державшими прямую связь с генеральным секретарем Леонидом Брежневым, продолжались три изнурительных, по оценке самой Миркиной, года. Первоначальный текст рукописи был в значительной мере восстановлен при десятом издании, вышедшем в 1990 году, когда советская система уже рушилась. Тогда стало очевидно, что около ста страниц было вырезано или же, напротив, навязано маршалу цензурой. В целом сравнение различных изданий служит биографу важным источником для анализа, но страницы, посвященные детству, брежневская цензура практически не трогала из-за их слабой политической окрашенности. Однако возможно, и даже вероятно, что их, редактируя, «пригладила» Миркина.
Есть все основания усомниться во многих местах маршальского рассказа. Так, в нем слишком уж красиво расписана политическая сознательность юного Георгия, в полном соответствии с советскими канонами воспитания масс. Что мы узнаём из первой главы «Воспоминаний»? Что Жуковы были крайне бедны – мы видели, как все обстояло на самом деле. Что его отец был жертвой царского режима: «Я не знаю подробностей, но, по рассказам отца, он в числе многих других рабочих после событий 1905 года был уволен и выслан из Москвы за участие в демонстрациях». И далее: «В 1906 году возвратился в деревню отец. Он сказал, что в Москву больше не поедет, так как полиция запретила ему жительство в городе, разрешив проживание только в родной деревне»[16]. Рассказ пересекают архетипические фигуры, присутствие которых тем более любопытно, что они не всегда органично вплетаются в рассказ, как будто они вписаны другой рукой, очевидно, рукой Миркиной, искушенной в тонкостях советских правил написания книг. Среди обязательных в черно-белом мире былого СССР был Ленин, о котором отец и товарищи Георгия «слышали» в 1905 году; а также кулак, эксплуатировавший несчастных стрелковских крестьян, и дядюшка Пилихин, жуликоватый хозяин, суровый и жестокий эксплуататор детей. Наконец, когда надо привести правильное суждение или мнение, в нем четко слышится голос рабочего-скорняка Колесова, энергично развивавшего политическое сознание юного подмастерья Георгия, жадно его слушавшего.
Итак, что нам известно о политических настроениях отца Георгия? Быстро разберемся с Лениным, чье имя он якобы слышал в те времена и который вместе с юной большевистской фракцией Социал-демократической партии сыграл ничтожно малую роль в событиях революции 1905 года. Практически невероятно, чтобы имя Ульянова стало известно в Стрелковке до 1917 года. Фактически, для огромного большинства русских имя и фигура Ленина станут известными только в сентябре 1918 года, после покушения, совершенного на него Фани Каплан. Если участие отца Жукова во всеобщей забастовке в декабре 1905 года возможно, то запрет на его проживание в Москве не находит подтверждений. В архивах московской полиции и судов об этом нет никаких сведений.
Возможно, Константин Артемьевич вернулся в Стрелковку по более прозаическим – экономическим – причинам. Беспорядки 1905–1906 годов вызвали резкий рост безработицы. Также возможно – и Жуков сам высказывает это предположение, – что супруга попросила его остаться в деревне, чтобы она могла распоряжаться всеми заработанными им деньгами, а не одним, двумя или тремя рублями в месяц, которые он присылал ей, когда шил сапоги в Москве. Пристрастие отца Жукова к выпивке, признаваемое сыном, также могло побудить мать настаивать на его возвращении домой.
С дядей Пилихиным, братом своей матери, Георгий познакомился в июле 1908 года. Ему было 12 лет, он только что окончил приходскую школу. Пришла пора, как это сделал до него отец, покинуть родной дом и учиться ремеслу. Но где и какому? И тут мать выкладывает свой самый сильный козырь: она предлагает отправить сына учиться ремеслу в мастерской ее брата, Михаила Артемьевича. Его маленькая меховая мастерская преуспевает, жалованье он платит высокое – в сравнении со стрелковскими сапожниками, – дальнейшее трудоустройство гарантировано. Дядя без возражений соглашается помочь старшей сестре, на которую поразительно похож внешне и с которой, как показывает его жизнь, у них была такая общая черта, как стремление своим трудом выбиться в люди.
Георгий рассказывает о прощании с матерью, трогательном своей нежностью и пониманием того, что детство закончилось. В нескольких строках старый маршал заново переживает страдания, которые испытывал в тот момент, когда маленьким мальчиком прощался с горячо любимым им образом жизни. Он вспоминает о своих походах по влажным березовым рощам, по большому липовому лесу в Величкове, куда деревенские ребята, все в простых рубахах, босоногие или в лаптях, ходили компаниями собирать ягоды и грибы. С утра до ночи он проводил время вне дома, на берегах бесчисленных ручьев бассейна Протвы, где умело и с большим азартом ловил рыбу. Любовь к этому занятию он сохранит до конца жизни. Половой из трактира водил его на охоту: зимой на зайца, летом на уток – еще одна его страсть, с которой он расстанется лишь в преклонном возрасте. Он катался на коньках по замерзшим Угодке и Протве и на лыжах с Михалевых гор, большую часть времени будучи свободным, ни у кого не спрашивая разрешения и ни перед кем не отчитываясь, как жило большинство стрелковских мальчишек. Но ребенок, выросший на воле, на природе, должно быть, часто переходил рамки дозволенного, за что получал крепкую взбучку от отца. Тот требовал, «чтобы я просил прощения», напишет он, и мы ясно видим на лбу подростка упрямую морщинку, так знакомую по его фотографиям в зрелом возрасте. «Но я был упрям и, сколько бы он ни бил меня, – терпел, но прощения не просил»[17]. Однажды отец так сильно выпорол его, что он несколько дней жил в зарослях конопли, не решаясь вернуться домой, но прощения так и не попросил. У Жукова были и другие случаи проявить свое упрямство. Должно быть, маршал сильно расстроился, когда в ноябре 1941 года немецкие войска полностью разрушили Стрелковку, в том числе и семейный дом. К счастью, за несколько дней до этого он успел эвакуировать мать, сестру Марию и племянницу Анну.
Неправдоподобно злой дядя
Георгий приехал в Москву осенью 1908 года, став еще одной маленькой капелькой в огромном крестьянском море, ежегодно выплескивавшем в город десятки тысяч новых жителей. Через пятьдесят пять лет маршал посвятит этому приезду весьма живописные страницы – редкий случай для мемуаров советских руководителей. Первые же строчки описания выдают его слабость – гурманство: «Возле трактира, несмотря на ранний час, шла бойкая торговля сбитнем, лепешками, пирожками с ливером, требухой и прочими яствами, которыми приезжие могли подкрепиться за недорогую цену»[18]. Москва с ее 1,6 миллиона жителей занимала девятое место по численности населения среди тогдашних мегаполисов. После трех лет революции, репрессий власти, террористических актов и смертных казней в городе установился мир, и он продолжил свой бурный рост, которым отмечено предыдущее десятилетие. Георгий попал на огромную стройку, где перекрещивались железнодорожные и трамвайные пути, где в несколько недель вырастали дома для рабочих и заводские корпуса. По роскошным центральным улицам, Арбату и Тверской, разъезжали первые автомобили, на километры тянулись телефонные провода. «Я никогда не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, извозчиков в колясках с надутыми шинами… Не видел я никогда и такого скопления людей на улицах»[19]. В городе уже было два десятка улиц с электрическим освещением. Первого октября был открыт Народный университет, слушателями которого могли стать все, даже не имеющие аттестата о среднем образовании – заметное событие в николаевской России. В 1909 году городская дума ввела бесплатное четырехклассное начальное образование. Она гордилась дюжиной больших публичных библиотек. Социальная и интеллектуальная модернизация России, какой бы запоздалой и неполной она ни была, становилась реальностью. А вот политическая система оставалась архаичной.
Но всеми этими благами городской цивилизации Георгий не пользовался, потому что, если верить его рассказам, жил в каторжных условиях, вроде тех, что описывал Диккенс. Ученик вставал в 6 часов и никогда не ложился раньше 23 часов. Он постоянно получал побои от хозяина, хозяйки и мастера, обучающего его ремеслу. Мальчик жил в грязи, в темноте, среди вони сушащихся кож, спал на полу, как собака. Он даже становился свидетелем садистского зрелища: когда рабочие по приказу хозяина начинали бить друг друга прутьями, предназначенными для выбивания кож, а хозяин, этот страшный Пилихин, подбадривал их криками. Единственным светлым пятном в этом аду был Александр (Саша) Пилихин, старший сын дяди и, следовательно, двоюродный брат Георгия. Мальчики были одногодками и подружились. Саша давал кузену читать книги. «Мы взялись за дальнейшее изучение русского языка, математики, географии и чтение научно-популярных книг. Занимались обычно вдвоем, главным образом когда не было дома хозяина и по воскресеньям. Но как ни прятались от хозяина, он все же узнал о наших занятиях. Я думал, что он меня выгонит или крепко накажет. Однако против ожидания он похвалил нас за разумное дело. Так больше года я довольно успешно занимался самостоятельно и поступил на вечерние общеобразовательные курсы, которые давали образование в объеме городского училища»[20].
«Хозяин»… Жуков ни разу не называет его «дядя» или «дядя Миша». Вероятно, используемое им слово точно отвечает классовой ненависти, бывшей в Советском Союзе в большом почете, но оно, возможно, не совсем точно выражает отношения и чувства мальчика к родственнику. Также можно заметить в этом месте «Воспоминаний» реминисценцию автобиографической книги «В людях» Максима Горького, которого Жуков читал и перечитывал. Алчный, жестокий садист-хозяин Горького не получает от писателя имени, точно так же и дядюшка Пилихин от своего племянника, и все отношение мемуариста к нему отражает его классовый подход в мире, где хорошим и плохим человек считался в зависимости от своего места в производственных отношениях.
В действительности в этом рассказе об обучении ложно все или почти все. На самом деле дядюшка-«палач» всегда ставил племянника в выгодные условия. После всего двух лет учения он перевел Георгия в магазин – привилегированное место, где юноше не приходилось зависеть от мастера. Через два года он взял его с собой в качестве экспедитора на крупную Нижегородскую ярмарку, а затем на Урюпинскую, хотя должен был бы взять наиболее опытного своего приказчика. Георгий признаёт, что в тот год «у меня в подчинении было три мальчика-ученика». По воскресеньям вся семья Пилихиных, включая их стрелковского племянника и кузена, ходила в кремлевский Успенский собор слушать тамошний хор. В 1911 году, в возрасте 15 лет, Георгий стал развозить меха по Москве – новое повышение, – а рабочие стали уважительно называть его Георгием Константиновичем – верный знак того, что на него смотрели как на члена семьи хозяина.
В своих мемуарах младший из Пилихиных, Михаил, вспоминает веселую семью, ухоженных детей, дружбу между двоюродными братьями и уличает своего знаменитого кузена-мемуариста в неправде. Он рассказывает, что Егора не за что было наказывать, потому что он был исполнителен, скорее тот находился в мастерской в привилегированном положении. Каждый год мастера уезжали на Рождество к себе в деревни на две недели и на два месяца летом, чтобы помогать в сельскохозяйственных работах, и Георгий Константинович тоже[21]. Многие предприятия считались с этими привычками своих работников и на данный период прекращали работу. «В 1911 году отец взял меня из школы на свое предприятие в ученики на четыре года на тех же условиях, как и других учеников, – продолжает Михаил Михайлович, – Георгий Жуков взял надо мной шефство. […] Георгий был иногда довольно требователен и подчас не терпел возражений. […] Бывало, покрикивал на меня, и даже иногда я получал от него подзатыльник. […] Егор спал на полатях с братом Александром, ел вместе со всеми за одним столом, и доставалось нам всем от отца одинаково»[22]. По воспоминаниям сестры Михаила и Саши, Анны, Георгий называл ее отца дядя Миша.
Есть и другие факты, опровергающие легенду о несчастном и забитом ребенке-рабочем. В 1912 году дядя Миша по случаю окончания срока ученичества подарил племяннику целый гардероб: два пальто, костюм-тройку, ботинки, белье и некоторую сумму денег. Он нанял его на работу и положил очень неплохое жалованье: 25 рублей в месяц (18, утверждает Жуков в «Воспоминаниях»). Сравним это с 90 рублями, которые отец Жукова зарабатывал трудом деревенского сапожника за год. Дядя предложил юноше остаться у него «на полном пансионе», но Георгий, сначала согласившись, потом все-таки выбрал независимость. Предположительно, в начале 1913 года он поселился в буржуазном доме на пересечении Тверской и Охотного Ряда, в самом шикарном районе Москвы. За 3 рубля в месяц он снимал койку у вдовы Малышевой. Отдельная кровать! Настоящая роскошь в городе, страдающем от острого жилищного кризиса, когда большинство рабочих спят на деревянных нарах в бараках, не имея иного постельного белья, кроме собственного грязного пальто.
Есть фотография, сделанная в том же году, где Георгий с его учеником и двумя кузенами, Михаилом и Сашей. Георгий сидит в кресле, спина прямая, взгляд излучает уверенность и властность. На ногах сверкающие лаком штиблеты, прекрасно отутюженная складка на брюках, безукоризненно натянутые гетры. Как и на его двоюродных братьях, на нем костюм-тройка (подарок дяди), сорочка с крахмальным воротничком, галстук. Прическа «на польский манер», то есть с косым пробором и с ниспадающей на лоб челкой, контрастирует с прической ученика – традиционной, мужицкой, с пробором посередине. Будущий маршал Красной армии выглядит как представитель в значительной степени обуржуазившейся московской рабочей аристократии. По одежде и внешнему виду трудно понять, кто из изображенных на снимке молодых людей сын, а кто племянник хозяина. Если бы не война 1914 года, Жуков наверняка стал бы меховщиком, хозяином собственного дела. С его энергий и умом, да при помощи дяди, он непременно добился бы успеха. Он стал бы таким же грубым и требовательным хозяином для своих рабочих, каким грубым и требовательным командиром стал для солдат.
На другом снимке[23], датируемом 1913 или 1914 годом, запечатлены все Пилихины, снявшиеся в ателье фотографа, на фоне драпировок и зеленых растений. Отец, лысый и бородатый, сидит, весело улыбаясь. Его супруга с суровым лицом стоит напряженная, одетая в платье с бархатной отделкой. По бокам родителей и их четверых детей стоят двое слуг. Георгий Константинович, при галстуке, в костюме, держит за руку свою двоюродную сестру Анну. Его двоюродный брат Александр стоит немного в стороне, в непринужденной позе, с немного презрительным выражением лица. Эта фотография, еще ярче, чем предыдущая, подтверждает: Жуков – полноправный член семьи Пилихиных.
В 1912 году произошло событие, о котором не упомянуто в «Воспоминаниях», но которое не могло не наложить своего отпечатка на молодого человека. Его мать, которую он очень любил, тяжело заболела. Она приехала в Москву к брату. По воспоминаниям Михаила Пилихина, его отец на целый месяц оставил ее в своем доме и оплатил операцию, спасшую ей жизнь. Летом Георгий получил разрешение проводить Устинью в Стрелковку. И это называется плохим обращением? Можно предположить, что данный эпизод не вошел в мемуары маршала, потому что не вписывался в созданный в них образ хозяина, каким он должен был быть в советском литературном произведении. Добавим, что Михаил, младший из двоюродных братьев Жукова, должен был по меньшей мере обидеться за портрет своего отца, представленный советским читателям. Очевидно, он высказал Георгию свое мнение об этом, когда тот в 1969 году, после выхода «Воспоминаний», пригласил его доживать свой век вместе с ним. Родственники виделись каждый день, вместе охотились и рыбачили – дополнительное свидетельство привязанности Жукова к Пилихиным. Добавим, что однажды, ради того, чтобы помочь Пилихиным, Жуков совершил поступок, который мог стоить ему карьеры, если не большего. Стал бы он это делать, если бы дядя и тетя действительно дурно с ним обращались? В 1930 году, в период коллективизации, власти Черной Грязи конфисковали у Ольги Гавриловны, вдовы дяди Михаила, дом, переселив ее с семьей во флигель. Жуков, бывший в тот момент командиром полка, написал письмо местным коммунистам с просьбой не зачислять гражданку Пилихину в категорию кулаков, что означало для нее гражданскую смерть. Жуков знал, что письмо попадет в органы госбезопасности и навсегда ляжет в заведенное на него досье. Очевидно, письмо красного командира произвело впечатление на большевиков Черной Грязи, и те вернули дом, но не скот. В 1934 году, после смерти Ольги, семья Пилихиных все-таки была изгнана из своего дома, и в этот раз Жуков ничем не смог помочь.
Суровый юноша в суровом мире
В воспоминаниях Пилихина, как и в описаниях военной биографии Жукова, образ молодого Георгия предстает не таким, каким маршал описывает себя в своих мемуарах: трудолюбивым, спокойным юношей, интересующимся политическими вопросами. Анна, двоюродная сестра Георгия, вспоминает о нем как о драчуне с горячей головой, не любившем разглагольствовать и отвечавшем ударом на удар. В этом нет ничего удивительного. Русский крестьянин известен – и внушает страх – своей склонностью к насилию и равнодушием к человеческой жизни, то есть тем, в чем будут упрекать полководца Жукова. В статье о русском мужике, вышедшей в Берлине в 1922 году, Горький так описывает свой ужас перед русским насилием: «Я думаю, что русскому народу исключительно – так же исключительно, как англичанину чувство юмора, – свойственно чувство особенной жестокости, хладнокровной и как бы испытывающей пределы человеческого терпения к боли… В русской жестокости чувствуется дьявольская изощренность, в ней есть нечто тонкое, изысканное. […] Думаю, что нигде не бьют женщин так безжалостно и страшно, как в русской деревне. […] Детей бьют тоже очень усердно. […] Вообще в России очень любят бить, все равно – кого. „Народная“ мудрость считает битого человека весьма ценным: „За битого двух небитых дают, да и то не берут“»[24].
Сам Георгий описывает, что на Урюпинской ярмарке ударил палкой по голове приказчика, который избивал его. Удар оказался таким сильным, что тот потерял сознание. Решив, что убил его, Георгий сбежал и спрятался. Он только через несколько дней вернулся к дяде, который его простил. Со своей стороны, Михаил Пилихин рассказывает, что в 1912 году, в Стрелковке, Георгий слишком активно использовал успех, который имел у девушек благодаря своему умению танцевать. Жених одной из них, Мани Мельниковой, приревновав ее к Георгию, пригрозил ему револьвером. Георгий выбил оружие из руки соперника и поколотил его. Он также был сильно влюблен в некую Нюру Синельщикову. Узнав о скорой свадьбе своей красавицы, он, как безумный, бродил по улочкам Стрелковки, повторяя: «Нюрка, что ты сделала?!» Друзьям с большим трудом удалось привести его в чувство. Вся его солдатская жизнь подтвердит эту любовь к физическому противостоянию, эту склонность к внезапным вспышкам гнева. Жуков был столь же груб, сколь самоуверен, столь же импульсивен, сколь тщеславен. Русская привычка к оплеухам и кулачным ударам практиковалась на всех уровнях Советской армии. В отличие от своих коллег Жуков не избивал подчиненных. Его «специализацией» были публичное унижение и упражнения в грубой словесности, которые становились тем оскорбительнее, чем более высокий ранг занимал его визави.
Был ли Георгий Жуков тем образцовым самоучкой, столь дорогим большевистской идеологии? В своей автобиографии, написанной в 1938 году, он указал, что в Москве проучился пять месяцев на вечерних курсах, которые не окончил из-за нехватки средств. Он заявил, что сдал экзамены за четвертый класс школы только в 1920 году, для поступления на кавалерийские курсы. В 1948 году, при переводе его в Уральский военный округ, версия меняется: Жуков приписывает себе один год обучения в городе, на вечерних курсах, и сдачу экзаменов; эта же версия присутствует и в его «Воспоминаниях». Он путает даты: якобы экзамены за четвертый класс он сдавал в 1908 году, что совершенно невозможно, поскольку в Москву он приехал только в сентябре этого года. В «Воспоминаниях» он исправляет ошибку: 1908 год превращается в 1911. Первая версия, та, что появилась в 1938 году, очевидно, правильная: кто стал бы врать армейским политорганам в разгар сталинского Большого террора, когда малейшая ложь могла вызвать серьезные подозрения и почти немедленно стать основанием для начала следствия? С другой стороны, зачем Жукову было выдумывать, будто он сдавал экзамены в 1920 году, если армейским политическим органам или НКВД это легко было проверить по архивам Рязанской кавалерийской школы?
В таком случае почему он бросил вечерние курсы? Из-за отсутствия средств, написал он в 1938 году. Но его жалованье позволяло ему оплачивать учебу начиная с 1912 года. Объяснение Михаила Пилихина выглядит более правдоподобным: Георгий «стал с Александром ходить в театры, кино, по концертам». Молодой человек пользовался своей независимостью, предпочитал наслаждаться радостью и оживлением, царившими в Москве, а не сидеть над книжками, что, впрочем, не помешало ему позднее жадно и много читать. Немаловажный факт: он влюбился в Марию Малышеву, дочь своей квартирной хозяйки, девушку, стоявшую выше его на социальной лестнице, поскольку ее мать владела недвижимостью в центре Москвы. Роман был серьезным, и на лето 1914 года уже назначили свадьбу, но ветер Истории помешал Георгию Жукову реализовать его планы, бросив в первый в его жизни катаклизм.