Женя Вайс
Поезд на Иерусалим
Докторша-фея внимательно следила, как он заглядывал в глаза пластмассовым фигуркам, бросив ёрзать по кушетке. В конце концов она предложила подарить их, но Ян в испуге отказался. Нельзя было позволить доброй тётке остаться без прикрытия. Вместо этого он затащил маму на рынок, и там, после небольшого скандала насчёт злобных современных мультяшек, ему купили таких же.
Ян пытался перенять от Спайдера и Бэта бойцовскую хватку. Самым главным в этом деле ему казались их лица. Он держал своих приятелей под рукой, чтобы – когда накатит муторный дух – сделать такую же отважную гримасу. Волна отступала, подступала вновь… Когда Ян стал ходить в школу, Вражья осада повисла на нём ярмом. Приходилось корчить рожи прямо на уроке, пугая одноклассников. Никто не хотел с ним дружить, бывали насмешки. Но Яну было всё равно: он ведь защищал их таким образом от Врага! Возвращаясь домой, он ужасно хотел отдохнуть и поиграть. Голова становилась как воздушный шарик, куда потихоньку, понемногу просачивался ядовитый газ.
Тогда он не выдерживал.
Тогда пластиковые бойцы в его руках, потеряв самообладание, шли разрушать. Валить стены. Отрывать головы и руки, колёса и кабины. Только когда ни одной целой игрушки не оставалось, наваждение отступало. Ян оставался один над своим поверженным царством, пристыженный и растерянный. Тогда он ненавидел за слабость двоих защитников, но ещё больше – себя: ведь были-то они в его руках! А насытившийся Враг довольно ворчал где-то поблизости, готовя новый удар.
В конце концов Янова мать, устав от причуд сына и беспомощности врачей, повела его после школы не домой, а в совсем другое место. Они долго ловили попутку у дороги, пока пятничный день серел и тускнел, и, наконец, остановили желтушный запорожец. Глазастая машина понравилась Яну, но внутри оказалось душно и тошно. Наконец мать вытащила его, полусонного, на незнакомую улицу.
– Всё, добрались. Прячь своих дураков пластмассовых и веди себя радибога смирно.
Ян очень нехотя уложил охранников в рюкзачок: когда мама говорила так строго, выбора не оставалось. Он не успел спросить, что такое «радибога», потому что увидел перед собой удивительный дом.
У дома было сразу две крыши. Остроконечная, как у чудесной башни замка фей, и округлая, похожая то ли на богатырский шлем, то ли на верхушку дворца в «Аладдине».
Внутри здание оказалось ещё более диковинным: все стены в узорах и рисунках, а в глубине этого длинного зала громоздилась череда картин. Над ними висело золотое солнце. Вместо лампочек в полутьме горели свечи. От них тянуло воском и теплом.
– Их тут, наверное, тысяча, да, мам? Тысяча свечей! – зашептал Ян, раздувая от восторга щёки.
– Да, Янчик, це-елая тысяча, – рассеянно ответила мать. Они всё стояли на пороге, и Ян понял, что мама сейчас точно так же не понимает, что с ними тут будет дальше.
Тогда он стал разглядывать разукрашенные стены. На них крылатые люди с ласковыми глазами, словно живые, взмывали вверх, а наверху…
Под сводом сгрудились облака. Из них на Яна смотрел кто-то очень большой и величественный. «Волшебник,» – решил Ян. – «Самый главный волшебник». И тут же понял, что это совсем не то слово. Но более подходящего не было. Был страх – но не как перед Врагом, а… Как перед директрисой в школе? Был стыд, но не мучительный… Какой? Обескураженный и смущённый, Ян опустил голову и старательно уставился на свои ботинки.
Удивительно, но здешняя красота не знала прикосновения Врага. Оставалась выше этого.
– Вам что-нибудь подсказать? – раздался высокий старушечий голос. Обладательница этого надтреснутого голоса едва была видна за окнами небольшой будочки в стороне от входа. Ларёк внутри дома! Ну и дела!
– Да, помогите нам, пожалуйста.
Мать решительно двинулась к будочке. Ян бежал за ней чуть ли не вприпрыжку.
– Мальчик нервный, агрессивный. Задирается. Игры у него ненормальные. Всё разносит, – доверительно шептала мать в стеклянное окошко. – Врачи ничего понять не могут. Вы ему дайте что-нибудь… Я не знаю. Я не ориентируюсь. Но вы ему, пожалуйста, что-нибудь подберите.
– А вот пускай он сам и подберёт. Возьмите там, в уголке, табуреточку. Залезай, мальчик. Сейчас будешь себе выбирать охранителя святого.
Из сухоньких рук на прилавке появлялись один за одним маленькие картинки, наклеенные на дощечки. Они едва походили на те, со стен. Узкие лица мужчин и женщин были нарисованы очень просто, но оттого казались лишь более таинственными.
И всё же ни старики с книгами, ни дамы в накидках не заинтересовали его. Потому что среди них был настоящий воин в латах. Он стоял посреди зелёного поля с копьём в одной руке и щитом в другой и спокойно смотрел вдаль. Вот. Это точно охранитель.
– Этот? Уверен? – засомневалась мать. – А кто это? Давай, может, кого-то посерьёзнее, постарше. Вот, смотри, какой дядька. На витязя похож, да, зайчик?
– Это, мамочка, Николай Угодник. Это большой проситель за людей, сильный наш защитник. – затрещала старушка из будки. – Можно сказать, что и витязь.
– О! – обрадовалась мама. – Сильный – это то, что нужно.
– Но я хочу этого… – хныкнул Ян, указывая на копьеносца.
Надо было убедить маму. Он попытался вложить в свои слова всё величие незнакомого воина, всю обетованность земель за его плечами…
– У него оружие, он крутой.
Мать сделала брови домиком и дёрнула его за рукав:
– Янчик, это несерьёзно!
– Как, вы сказали, вашего мальчика зовут?
– Ян. Иоанном крестили.
– А это – святой Иоанн Воин. Смотрите-ка, он всё правильно выбирает, мамочка, он умненький мальчик, чуткий, да, Янчик? Берите, берите. Он тебя, Яничек, будет защищать.
Мать стиснула губы и достала кошелёк. Уже отдав деньги и застёгивая сумку, буркнула:
– Ненормальный он, а не чуткий.
– Зря вы это, мамочка, всяк на свой лад ненормальный, семя тли в каждом есть, а на ребёнка не надо наговаривать, даст Бог, выправится, – мурлыкала старушка, поплотней заворачивая дощечку с картинкой в кулёчек.
Вечером, отправляясь в постель, Ян привычно взял с собой Спайдера и Бэта. Подумал и присоединил к этой компании нового друга. Улёгся на бок и принялся в свете ночника разглядывать картинку.
Копьеносец не вопил и не кривлялся. Он смотрел на незримую опасность спокойно, но не легкомысленно. Сосредоточенные глубокие глаза. Ян смотрел в них долго-долго, как будто в чём-то клялся. Потом сунул дощечку под самую середину подушки и накрепко уснул, окутанный сладкой дымкой. Наутро он проснулся бодрым и весёлым, и всю субботу собирал из лего всякую всячину.
***
Он перестал носить с собой игрушки и корчить рожи. Он перестал доставлять хлопоты. Кроме одной: отказывался коротко стричься под машинку, требовал полубокс. Он старался смотреть на мир сосредоточенно, широко распахивая глаза – и постепенно научился.
Каждое утро он доставал из-под подушки портрет Воина, говорил ему: «Здравствуй, друг!» и бежал глядеться в зеркало, чтобы сверить лицо с ликом. Ставил на письменный стол: дожидаться вечера. На ночь снова укладывал под подушку.
Образ Врага отступил, и Ян запретил себе воскрешать его в памяти. Но он не забыл, через что прошёл. Ян никогда не дразнил бомжей или городских безумцев, как другие мальчишки. Он знал, что мог бы и сам оказаться на их месте. Более того, он подозревал, что совсем рядом находятся некоторые из тех, кто не сумел легко отделаться. Вот химичка, которая вздрагивает от любого шороха и кричит на уроках – кто причина её бессильного гнева, ученики или тень Врага? Или тихоня-практикантка с вялым безжизненным голоском, не сделавшая галдевшему классу ни одного замечания за всю четверть – не борьба ли с Врагом обескровила её?
В целом же Ян продолжал жить обычной жизнью. Учился, гулял с одноклассниками, ходил в спортзал. Когда пришло время, он окончил школу и поступил в университет в крупном городе. Под конец лета перебрался в общежитие с небольшим чемоданом вещей. В кармашке под крышкой тихонько обитал заветный копьеносец.
До начала семестра оставалось всего-ничего, и в один из жарких августовских дней Ян отправился в главный корпус университета за расписанием. Обходя этажи, он останавливался посреди прохладных коридоров и представлял себе грядущее. Гадал, что стоит за названиями предметов, сложно ли будет сдать первую сессию. Разглядывал стенды с плакатами. Смутными и спутанными витками разворачивалась перед ним новая жизнь. Из-за яркого, пронзительно синего неба казалось, что впереди может случиться только счастье, щедро рассыпанное по неизведанным путям.
Что бы ни ждало его впереди, но как раньше – уже не будет.
Мысль заставила Яна зябко вздрогнуть. Он отошёл от стендов. Вспомнилось прощание на перроне с мамой. Теперь он долго не увидит ни её, ни родного района, да и заботиться о себе придётся самому… Но зато сколько открывается нового! Сколько возможностей! Видно, перемены не всегда губительны; нет, зёрнышко погибает только для того, чтобы дать жизнь ростку. Это понимание засияло в нём ясно, как солнце, и Ян понял, что Врагу его уж точно теперь никогда не достать.
«Ошибаешься…»
Знакомая плотная тень коснулась Яна. Как будто солнечное затмение случилось у него в сердце. Нет, не может быть! После стольких лет!
«Каждый принадлежит Мне, и каждого поглочу в своё время, ибо со Мной сама Смерть».
Но даже в затмении солнечная корона продолжает сиять, и тень всегда отступает. В эту мрачную минуту Ян вдруг ощутил простую и прозрачную идею: а если бы ему дано было побить Врага в схватке, настоящей прямой схватке, пожертвовал бы он своим безоблачным до синевы грядущим?
Да, ответил он на этот залётный помысел и мельком глянул на своё отражение в застеклённом стенде, вспомнив друга-Воина. Да.
Тогда он вдруг вспомнил про метро. Ну конечно, в городе есть метро, а он до сих пор не побывал там. Разве он трус? Ребята из общаги, вон, уже все станции объездили и ему тоже советовали поглазеть… Вскоре Ян уже шагал к подземке, ни о чём больше не задумываясь.
Уже внизу он понял, что время выбрал не самое удачное. Был час пик, толпа теснила его и рассмотреть толком зал было невозможно. Ян позволил людскому потоку отогнать себя поближе к перрону. Там он решил дождаться поезда, а пока от нечего делать стал разглядывать людей. У самой кромки перрона он заметил человека неопределённого возраста. Этот жердяй в широком засаленном пальто казался то ли больным, то ли пьяным: он пошатывался, перебирал узкими плечами и лихорадочно оглядывался кругом. Привычка гадать о том, как Враг повлиял на очередную несчастную жертву, заставила Яна всмотреться пристальнее.
Потому-то он первым ощутил угрозу, когда долговязый засунул руку глубоко под пальто и тяжело потянул. Расталкивая людей, Ян кинулся вперёд. Знакомая, зловещая чёрная дыра разверзлась впереди – холодное дуло калаша.
«Я тебя вижу», – говорил Враг.
«Зато я тоже вижу тебя», – ответил Ян мысленно.
– Порешу! – взвизгнул человек в пальто. Оружие заплясало в его руках, дуло повелось из стороны в сторону и выстрелило куда-то над головами. Раздались вскрики, толпа опрянула и рассыпалась, но – слишком медленно! Человек попытался ударить Яна прикладом, но не рассчитал, что нежданная помеха может вцепиться прямо в оружие. Ян ухватился за разогретый ствол, больно оцарапав палец мушкой, и не давал опустить дуло, теперь глядевшее в потолок. Долговязый опешил и дёрнул назад, однако Ян держал крепко, ведь сейчас до боли в костяшках сжимал он самого Врага. Вокруг кричали, слышен был топот, но Ян не оглядывался. Не смотрел даже в лицо человека в пальто. Он видел только чёрный глаз противника, и неважно было, в чьих руках этот противник возник. К шуму примешивался и другой звук, всё более близкий: подходил поезд. Сейчас тут окажется ещё больше людей… Ян рванул оружие на себя.
– Пулю на тебя тратить, крыса мусорская! – истерично рявкнул долговязый. Тряхнул стволом и вдруг ударил кулаком Яна в живот. Удар вышиб дыхание, и Ян полетел с перрона на рельсы, вниз, вниз, в железо, в оглушительный шум… В оскаленную пасть. Но автомат тоже выскользнул из дрожащей ладони убийцы, и теперь обеими руками Ян стискивал металлическую морду Врага, чтобы тот уже никому не мог причинить зла.
***
Через тысячу лет шум исчез, как страшный сон. Ян открыл глаза и взглянул на руки. Они оказались пусты. Царапины на пальце не было.
Он стоял посреди зелёного поля. Ни одной увядшей травинки. Кто-то шёл к нему, кто-то с копьём и щитом. С глубокими спокойными глазами. Вот его взгляд пал на Яна – и воин приветственно вскинул щит:
– Здравствуй, друг!
Канарейка пакует чемоданы
Школа поутру напоминала огромное галдящее гнездо. Леона влюбилась в этот звук тридцать лет назад и даже сегодня ловила его жадно, как воздух. Почти против воли. Она съежилась за тонированными стёклами старенькой «короллы», чтобы не видеть старинные стены из пёстрого кирпича. Сперва они стали родными, а потом предали её.
Сердце колотилось острыми ударами, как одинокий стеклянный шарик в жестяной банке. Когда-то весь школьный двор был в этих разноцветных шариках, дети гоняли их щелчками по выбоинам… Тук-тук, но больше – nevermore – никогда!
Ладно, ладно. Тише, сердечко. Сегодня надо разделаться с самым неприятным. Дальше останется только хорошенько всё собрать и аккуратно уложить.
У ворот показалась Марианна в своём обычном салатовом пиджаке. Всё пытается выглядеть строгой, всё зачёсывает свои пергидрольные кудряшки и запудривает морщины. И всё без толку, потому что она такая же растяпа и хохотушка, как Леона в недавнем прошлом, и даже яркий костюм стала носить вслед за ней. Чуточку меньше отдаётся работе, вот и вся разница. Может, именно потому, что пытается казаться кем-то другим: на уроках мечется от поблажек до придирок и вечно боится дать слишком сложные тесты. Мало что так выматывает, как боязливость.
И всё же эта беззаботная тётушка справится с тем грузом, который передаст ей Леона. Слишком любит детей.
Леона вышла из машины и помахала коллеге:
– Марианна, дорогая, здравствуй. Помнишь, ты просила у меня планы уроков и тесты? Я наконец-то нашла время привести их в порядок.