Жюль Верн
Дети капитана Гранта
Так, весело разговаривая, путешественники обошли большую часть приисков. Всюду работы шли размеренно, но механически, без воодушевления. После двухчасовой прогулки Паганель заметил приличный трактир и предложил своим спутникам посидеть там, пока не придет время догонять повозку. И так как в трактире приятно освежиться, Паганель попросил трактирщика принести какой-нибудь местный напиток.
Каждому из них принесли по стакану «коблера». Это, в сущности, грог навыворот. Вместо того чтобы в большой стакан воды влить маленькую рюмку водки, здесь в большой стакан водки вливают маленькую рюмку воды, затем кладут туда сахар и пьют. Это было уж слишком по-австралийски, поэтому, к удивлению трактирщика, его посетители потребовали графин воды, и коблер, разбавленный водой, превратился в британский грог.
Затем, естественно, заговорили о приисках и рудокопах. Паганель, очень довольный всем виденным, однако, сказал, что было бы интереснее побывать в этих местах в первые годы разработки золотых приисков.
– Земля тогда, – пояснил он свою мысль, – была вся изрешечена ямами, в которых кишело бесчисленное множество трудолюбивых муравьев, да еще каких трудолюбивых! Однако эмигранты переняли у муравьев их пыл в работе, но не их рачительность. Золото бездумно тратили: его пропивали, проигрывали, и этот самый трактир, где мы сейчас находимся, был, наверно, адом. Игра в кости заканчивалась поножовщиной. Полиция была бессильна что-либо сделать. Не раз губернатор колонии бывал принужден высылать регулярные войска для усмирения расходившихся золотоискателей… Все же ему удалось образумить их: он, хотя и не без труда, заставил уважать право патента, и, в общем, на здешних приисках было меньше буйств и беспорядка, чем в Калифорнии.
– Значит, золотоискателем может быть каждый? – спросила леди Элен.
– Да, сударыня. Для этого нет необходимости кончать колледж, довольно двух крепких рук. Гонимые нуждой, авантюристы являлись на прииски без гроша, богатые – с заступом, бедные – только с ножом, но все они бросались копать землю с такой бешеной страстью, с какой, конечно, они не занимались бы ни одним честным ремеслом. А как выглядели в ту пору эти золотоносные земли! Здесь были разбросаны палатки, брезентовые навесы, хижины, землянки, бараки из досок и ветвей. В центре возвышалась палатка представителей власти, над которой развевался британский флаг. Вокруг нее располагались синие тиковые палатки военных, а дальше – лавки менял, скупщиков золота, торговцев – всех, кто спекулировал на этом смешении богатства и бедности. Эти-то господа наживались наверняка. Посмотрели бы вы на длиннобородых золотоискателей в красных шерстяных рубашках, живших здесь в грязи и сырости! В воздухе стоял несмолкаемый гул от ударов заступов и разносились зловонные испарения от валявшихся кругом трупов животных. Над беднягами облаком стояла удушливая пыль. Смертность была очень высокой, и, не будь местный климат таким благодатным, их всех скосил бы тиф. И если бы все эти авантюристы добивались успеха! Но страдания не вознаграждались, и, если посчитать хорошенько, оказалось бы, что на одного разбогатевшего золотоискателя приходится сто, двести, а то и тысяча погибших в нужде и отчаянии.
– Не могли бы вы, Паганель, рассказать нам, как тогда добывалось золото? – попросил Гленарван.
– Делалось это как нельзя более просто, – ответил географ. – Первые старатели промывали золото почти так же, как это и теперь проделывается в некоторых местах в Севеннах, во Франции. В настоящее время золотопромышленные компании действуют иначе: они добираются до самых истоков золота, до золотоносных жил, откуда происходят все самородки, чешуйки и песчинки. Но первые золотоискатели довольствовались всего-навсего промывкой золотоносных песков. Они рыли землю, брали те ее пласты, которые им казались наиболее богатыми золотом, а затем, промывая их, добывали драгоценный металл. Было приспособление для промывки, вывезенное из Америки, которое называли «люлькой». Это ящик длиной от пяти до шести футов, нечто вроде открытого гроба, разделенного на два отделения. В одном из этих отделений было несколько расположенных одно над другим сит, причем внизу ставились более частые. Второе отделение книзу суживалось. И вот на верхнее сито сыпали золотоносный песок, лили на него воду, а затем начинали качать люльку. При этом на первом сите оставались камни, на следующих – руда и песок. Разжиженная земля уходила с водой через второе, суживающееся книзу отделение. Такова была машина, которой тогда пользовались.
– Но и ее надо было иметь, – заметил Джон Манглс.
– Обыкновенно машину покупали у разбогатевших или разорившихся золотоискателей или обходились без нее.
– А чем ее заменяли? – спросила Мери Грант.
– Железным листом, дорогая Мери, простым железным листом. Землю веяли, как пшеницу, с той лишь разницей, что вместо пшеничных зерен иногда попадались крупинки золота. В первый год золотой лихорадки многие старатели разбогатели, не тратясь ни на какое оборудование. Видите, друзья мои, то было прибыльное время, хотя за сапоги и платили сто пятьдесят франков, а стакан лимонада стоил десять шиллингов. Ведь кто поспеет первым, тот всегда и в выигрыше. Золото было повсюду в изобилии: и на поверхности земли, и на дне ручьев, и даже на улицах Мельбурна – ведь и в щебне была золотая пыль. И вот за время с двадцать шестого января по двадцать четвертое февраля тысяча восемьсот пятьдесят второго года из горы Александра было вывезено в Мельбурн под охраной правительственных войск на восемь миллионов двести тридцать восемь тысяч семьсот пятьдесят франков драгоценного металла. Это составляет в среднем на каждый день сто шестьдесят четыре тысячи семьсот двадцать пять франков.
– Почти столько, сколько расходует в год на личные нужды российский император!
– Бедняга! – пошутил майор.
– А известны случаи внезапного обогащения? – спросила леди Элен.
– Их было несколько.
– И вы их знаете? – спросил Гленарван.
– Конечно, знаю, – ответил Паганель. – В тысяча восемьсот пятьдесят втором году в округе Балларат был найден самородок весом в пятьсот семьдесят три унции, а в Гипсленде – весом в семьсот восемьдесят две унции, и там же в тысяча восемьсот шестьдесят первом году нашли слиток в восемьсот тридцать четыре унции. Один такой удар заступа – и рента в одиннадцать тысяч франков обеспечена!
– На сколько же увеличилась мировая добыча золота с тех пор, как открыли эти россыпи? – спросил Джон Манглс.
– Увеличилась колоссально, дорогой Джон. В начале столетия годовая добыча золота выражалась в сумме сорок семь миллионов франков, а в настоящее время в Австралии, Европе, Азии и Америке золота добывается на девятьсот миллионов, почти на миллиард.
– Значит, возможно, господин Паганель, на том самом месте, где мы стоим с вами, прямо у нас под ногами скрыто много золота? – промолвил Роберт.
– Да, мой милый, целые миллионы. Мы ходим по ним. Но если мы топчем их, так это потому, что мы их презираем.
– Значит, Австралия – счастливая страна?
– Нет, Роберт, – ответил географ, – страны, богатые золотом, никогда не бывают счастливы. Они порождают лентяев, а не сильных и трудолюбивых людей. Взгляни на Бразилию, Мексику, Калифорнию, Австралию. Что представляют они собой в девятнадцатом веке? Знай, мой мальчик: благоденствует не страна золота, а страна железа.
Глава пятнадцатая
«Австралийская и Новозеландская газета»
2 января на восходе солнца путешественники покинули пределы золотоносного района и графства Толбот. Копыта их лошадей ступали теперь по пыльным тропам графства Далхоузи. Несколько часов спустя отряд вброд перебрался через речки Кальбоан и Кемпейс на 144°35’ и 144°45’ долготы. Половина расстояния, отделявшего путешественников от цели, была пройдена. Еще две недели такого же благополучного путешествия – и маленький отряд достигнет берегов Туфоллд-Бей.
К тому же все чувствовали себя отлично. Слова Паганеля о здоровом климате Австралии вполне оправдались. В воздухе почти не ощущалось сырости, и жара была очень умеренной. Лошади и быки, так же как и люди, нисколько не страдали.
Надо сказать, что после Кемденского моста в походном строе отряда произошла некоторая перемена. Когда Айртон узнал о том, что железнодорожная катастрофа была вызвана преступлением, он посоветовал принять некоторые меры предосторожности, в которых до сих пор не было надобности. Теперь всадники не выпускали из виду повозку, а во время привалов один из них должен был нести караул. Утром и вечером тщательно осматривались ружья. Раз было известно, что в окрестностях бродит шайка злоумышленников, то, хотя непосредственная опасность еще и не грозила, тем не менее следовало держаться настороже. Излишне говорить о том, что это делалось без ведома леди Элен и Мери: Гленарван не хотел пугать их.
Такое решение было обоснованно. Неосторожность и даже простая небрежность могли обойтись дорого. Впрочем, не один Гленарван опасался злоумышленников – жители уединенных городков и фермеры также принимали меры предосторожности против нападения и всяких неожиданностей. Уже в сумерки все дома запирались. Собаки, спущенные с цепи, заливались лаем при приближении посторонних. У каждого из пастухов, загонявших на ночь огромные стада, висел на луке седла карабин. Такие чрезвычайные меры были вызваны известием о преступлении, совершенном на Кемденском мосту. Многие колонисты, спавшие до тех пор с открытыми дверями и окнами, теперь, как только смеркалось, запирались на все засовы.
Администрация провинции тоже проявила бдительность и усердие. В окрестности были разосланы полицейские отряды из туземцев. Телеграммы стали доставляться под охраной. Раньше почтовая карета разъезжала по большим дорогам без конвоя. Но вот когда отряд Гленарвана пересекал большую дорогу из Килмора в Хиткот, мимо него промчалась, поднимая облака пыли, почтовая карета, и, как ни быстро неслась она, Гленарван успел заметить блеснувшие карабины полисменов, скакавших у ее дверец. Можно было подумать, что еще не кончилась та мрачная пора, когда вслед за открытием золотых россыпей на Австралийский материк устремились подонки европейского общества.
Проехав с милю от Килморской дороги, повозка очутилась в лесу с гигантскими деревьями. Впервые с тех пор, как путешественники отправились в путь с мыса Бернулли, они очутились в таком массиве, который покрывает пространство в несколько градусов. У всех вырвался крик восхищения при виде эвкалиптов в двести футов вышины, с их губчатой корой толщиной до пяти дюймов. На этих стволах двадцати футов в окружности, изборожденных ручейками душистой смолы, не было видно ни ветки, ни сука, ни случайного побега, ни даже изгиба. Даже выйдя они из рук токаря, они и то не могли бы быть ровнее. Было похоже, что стоят сотни совершенно одинаковых колонн. А завершались они на громадной высоте капителями из круто изогнутых ветвей, на концах которых росли симметричные листья и крупные цветы, похожие на опрокинутые урны.
Под этим вечнозеленым куполом свободно циркулировал воздух, высушивая почву. Деревья росли так далеко друг от друга, что между ними, словно по просеке, могли свободно проходить стада быков, проезжать всадники и телеги. Не то что чаща колючих кустов или девственный лес, загроможденный свалившимися стволами, опутанный цепкими лианами, через которые только топор и огонь могут проложить дорогу пионерам. Ковер травы у подножия деревьев, завеса зелени по их вершинам, длинные, уходящие вдаль ряды стройных стволов, мало тени и прохлады и какой-то особенный свет, будто проходящий через тонкую ткань, ровные освещенные полосы, четкая игра отблесков на земле – все это создавало причудливую, изменчивую картину. Австралийский лес совершенно не похож на лес Нового Света. Эвкалипт, одна из бесчисленных разновидностей семейства миртовых, занимает главное место среди древесных пород Австралии. То, что тень его не густа и под его зелеными сводами не бывает очень темно, объясняется любопытной аномалией в расположении листьев этого дерева. Все они обращены к солнцу не лицевой стороной, а ребром, и глаз видит эту необычную листву только в профиль. Вот почему лучи солнца проникают как будто через щели жалюзи.
Все заметили это и были удивлены: почему так странно расположены листья? Понятно, этот вопрос был обращен к Паганелю, и он ответил с готовностью человека, которого ничто не может поставить в тупик.
– Меня удивляют не странности природы, – сказал он, – природа знает, что делает, но ботаники иногда не знают, что говорят. Природа не ошиблась, дав этим деревьям такую своеобразную листву, а вот люди неверно назвали их эвкалиптами.
– А что значит это слово? – спросила Мери Грант.
– По-гречески это значит: «Я хорошо покрываю». Ботаники постарались скрыть свою ошибку, назвав растение греческим словом, однако очевидно, что эвкалипт покрывает очень плохо.
– Вполне с вами согласен, дорогой Паганель, – отозвался Гленарван. – А теперь объясните нам: почему листья растут таким образом?
– По вполне естественной и легко понятной причине, друзья мои. В здешней стране, где воздух сух, где дожди редки, где земля иссушена, деревья не нуждаются ни в ветре, ни в солнце. Недостаток влаги вызывает у деревьев недостаток соков. Отсюда эти узкие листья, которые стремятся найти способ защитить себя от солнца и чрезмерных испарений. Вот причина, почему эти листья подставляют солнечным лучам не лицевую сторону, а ребро. Нет ничего умнее листа.
– И ничего более эгоистичного, – заметил майор. – Листья эти думают только о себе, совершенно позабыв о путешественниках.
Все в душе согласились с Мак-Наббсом, кроме Паганеля, – тот, вытирая потный лоб, ликовал, что ему довелось ехать под деревьями, не дающими тени. Такое расположение листвы весьма досадно: переход через эти леса часто бывает очень продолжителен и мучителен, так как ничто не защищает путников от жгучих лучей солнца.
Весь день повозка катилась среди бесконечных рядов эвкалиптов. Ни одно четвероногое, ни один человек не попался навстречу. На вершинах деревьев обитали какаду, но на такой высоте их едва было видно, и болтовня их превращалась в еле уловимый ропот. Порой вдали между стволами мелькала стая попугайчиков, оживляя все вокруг своим разноцветным оперением. Но, в общем, в этом огромном храме зелени царила глубокая тишина; ее нарушали лишь стук лошадиных копыт, несколько беглых слов, которыми иногда перекидывались между собой путешественники, скрип колес да порой окрик Айртона, понукавшего ленивых быков.
Вечером разбили лагерь под эвкалиптами. На их стволах видны были следы недавнего огня. Стволы этих гигантов походили на фабричные трубы, ибо огонь выжег их внутри до самого верха. Они держались, в сущности, одной корой, но держались, видимо, неплохо. Однако вредная привычка скваттеров и туземцев разводить таким образом огонь постепенно уничтожает эти великолепные деревья, и в конце концов они исчезнут, подобно четырехсотлетним кедрам Ливана, погибающим от неосторожно разложенных лагерных костров.
Олбинет, по совету Паганеля, развел огонь для приготовления ужина в одном из таких выжженных полых стволов. Тотчас получилась сильная тяга: дым терялся высоко в темной листве. Ночью из предосторожности Айртон, Мюльреди, Вильсон и Джон Манглс по очереди охраняли лагерь.
В продолжение всего дня 3 января тянулся этот бесконечный лес из длинных симметричных рядов эвкалиптов. Казалось, ему и конца не будет. Но к вечеру деревья стали редеть, и наконец в небольшой долине показался строй домов.
– Симор! – воскликнул Паганель. – Это последний из городов провинции Виктория, который должен встретиться нам на пути.
– Это действительно город? – полюбопытствовала леди Элен.
– Это простой поселок, сударыня, – ответил Паганель, – который только собирается стать городом.
– Найдем ли мы там приличную гостиницу? – спросил Гленарван.
– Надеюсь, что да, – ответил географ.
– Тогда направимся в этот Симор. Думаю, что наши отважные путешественницы будут рады провести там ночь.
– Мы с Мери согласны, дорогой Эдуард, – сказала Элен, – но при условии, что это не принесет лишних хлопот и не задержит нас.
– Нисколько, – сказал Гленарван. – К тому же и нашим быкам надо отдохнуть. Завтра с рассветом мы снова двинемся в путь.
Было девять часов вечера. Луна уже склонилась к горизонту, и ее косые лучи тонули в тумане. Понемногу сгущался мрак. Маленький отряд, с Паганелем во главе, вступил на широкие улицы Симора. Географ, казалось, всегда прекрасно знал то, что никогда ему не приходилось видеть. Как бы руководимый инстинктом, он привел своих спутников прямо к гостинице «Северная Британия».
Лошадей и быков поставили в конюшню, повозку – в сарай, а путешественникам предоставили довольно удобные комнаты. В десять часов вновь прибывшим был подан ужин, который мистер Олбинет осмотрел с видом знатока. Паганель уже успел обежать с Робертом весь город. Но о своей вечерней прогулке он рассказал весьма лаконично: он ничего не видел.
Однако человек менее рассеянный обратил бы внимание на то, что на улицах Симора чувствовалась какая-то тревога. Там и здесь собирались люди, и эти группы мало-помалу увеличивались. Жители разговаривали у дверей домов, с явным беспокойством расспрашивали о чем-то друг друга, читали вслух вышедшие в этот день газеты, обсуждали их, спорили. Эти признаки не могли ускользнуть от самого невнимательного наблюдателя. Но Паганель ничего не заметил.
Майор же, не побывав в городе, даже не переступив порога гостиницы, почувствовал, что городок чем-то напуган. Поговорив десять минут со словоохотливым хозяином мистером Диксоном, он успел разузнать, в чем дело. Но ни слова не сказал об этом.
Только когда по окончании ужина леди Гленарван, Мери и Роберт Грант разошлись по комнатам, майор, задержав остальных спутников, сказал им:
– Стали известны виновники крушения на Сандхерстской железной дороге.
– И они арестованы? – живо спросил Айртон.
– Нет, – ответил Мак-Наббс, казалось не замечая поспешности боцмана (впрочем, вполне понятной при данных обстоятельствах).
– Тем хуже, – заметил Айртон.
– Так кому же приписывают это преступление? – спросил Гленарван.
– Вот читайте, – сказал майор, протягивая Гленарвану номер «Австралийской и Новозеландской газеты», – и вы убедитесь в том, что главный инспектор не ошибался.
Гленарван прочитал вслух:
– «Сидней, второго января тысяча восемьсот шестьдесят пятого года. Наши читатели помнят, что в ночь с двадцать девятого на тридцатое декабря произошло крушение поезда у Кемденского моста, в пяти милях от станции Каслмейн железной дороги Мельбурн – Сандхерст. Ночной экспресс, вышедший из Мельбурна в одиннадцать часов сорок пять минут вечера, идя полным ходом, свалился в реку Лоддон. При прохождении поезда Кемденский мост оказался разведенным. Многочисленные кражи, совершенные после этого крушения, а также труп железнодорожного сторожа, найденный в полумиле от Кемденского моста, доказали, что крушение было результатом преступного замысла. Действительно, расследование выяснило, что это является делом рук шайки каторжников, бежавших полгода тому назад из Пертской исправительной тюрьмы в Западной Австралии в то время, когда их собирались переправить на остров Норфолк[117].
Шайка состоит из двадцати девяти человек. Главарь ее, некий Бен Джойс, опаснейший преступник, несколько месяцев тому назад приплывший в Австралию на каком-то судне и до сих пор ускользавший от полиции.
Просим жителей городов, колонистов и скваттеров быть настороже, а также доводить до сведения главного инспектора данные, которые могут содействовать розыскам преступников. Д. П. Митчел, главный инспектор».
Когда Гленарван окончил чтение этого сообщения, Мак-Наббс, повернувшись к географу, сказал:
– Видите, Паганель, что и в Австралии могут быть каторжники.
– Беглые – это неоспоримо, – отозвался ученый. – Отбывшие наказание не имеют здесь права жительства.
– И все же они тут, – заметил Гленарван. – Но я полагаю, что их присутствие не может изменить наши планы и прервать путешествие. Что вы думаете, Джон, по этому поводу?
Джон Манглс ответил не сразу. Молодой капитан колебался: с одной стороны, он понимал, какое горе принесет Мери и Роберту Грант прекращение поисков их отца, а с другой – он боялся подвергнуть экспедицию опасности.
– Если бы с нами не было леди Гленарван и мисс Грант, то меня очень мало бы тревожила эта шайка негодяев, – промолвил он наконец.
Гленарван понял его и добавил:
– Само собою разумеется, что не может быть и речи о том, чтобы отказаться от взятой нами на себя задачи, но, быть может, учитывая, что с нами дамы, было бы благоразумнее возвратиться сейчас в Мельбурн, оттуда пойти на «Дункане» к восточному побережью и там возобновить поиски Гарри Гранта? Ваше мнение, Мак-Наббс?
– Раньше чем высказаться, – ответил майор, – я хотел бы знать мнение Айртона.
Боцман взглянул на Гленарвана и ответил:
– Мы находимся в двухстах милях от Мельбурна, и мне кажется, что если опасность в самом деле существует, то она нам грозит на южной дороге не меньше, чем на восточной. Обе они довольно пустынны, и одна стоит другой. К тому же я не думаю, чтобы три десятка злоумышленников могли быть страшны для восьми хорошо вооруженных и смелых людей. В общем, по-моему, если нет лучшего предложения, надо идти вперед.
– Вы правы, Айртон, – согласился Паганель. – Продолжая наш путь, мы можем напасть на следы капитана Гранта, а возвращаясь на юг, наоборот, уходить от них. Я тоже думаю, как и вы, что храброму человеку не страшны какие-то беглые каторжники!
Предложение продолжать путешествие поставили на голосование, и оно было принято единогласно.
– Еще одно соображение, милорд, – сказал боцман, когда все уже собрались разойтись.
– Говорите, Айртон.
– Не пора ли послать распоряжение «Дункану» держаться вблизи берегов?
– Зачем? – вмешался Джон Манглс. – Когда мы доберемся до Туфоллд-Бей, тогда и надо будет послать такое распоряжение. А если какой-нибудь случай заставит нас направиться в Мельбурн, нам придется пожалеть, что там нет «Дункана». К тому же судно, должно быть, еще и не вышло из ремонта. Поэтому я считаю, что лучше с этим обождать.
– Ну что ж, – согласился Айртон, не настаивая на своем предложении.
На следующий день маленький отряд покинул Симор. Он был хорошо вооружен и готов ко всяким неожиданностям. Через полчаса путешественники снова очутились в эвкалиптовом лесу, тянувшемся на восток. Гленарван предпочел бы ехать по открытым местам. На равнине, конечно, труднее устроить нападение или засаду, чем в густом лесу. Но выбора не было, и повозка целый день пробиралась между однообразными гигантскими деревьями. Вечером, проехав вдоль северной границы графства Энглси, путешественники пересекли сто сорок четвертый меридиан и раскинули лагерь у границы округа Муррей.
