К. А. Такер
Дикая сердцем
Глава 5
Январь
– Саймон так сильно обжег ступни, что его кожа покрылась волдырями. Ему пришлось лететь домой в гостиничных тапочках.
Я держу руку в перчатке перед собой, изучая сложный кристаллический узор снежинки, пока она не растаяла от моего тепла. Если это вообще возможно, учитывая, что сейчас настолько холодно, что у меня волосы в носу слипаются. По крайней мере, будет солнечно, пообещал мне Джона за утренним кофе.
– Мама заставила его воспользоваться инвалидной коляской в аэропорту. Сначала он с ней спорил, а потом устроил грандиозную сцену. Ну, насколько ее может устроить Саймон. А потом он вспомнил свою «острую и непреодолимую боль участи быть женатым на этой женщине» и поспешно сдался. – Имитирую британский акцент Саймона и смеюсь.
Я не жду никакого ответа, и все же ответная тишина оглушает меня.
– Саймон бы тебе понравился.
Мне удается проглотить вставший в горле ком и побороть угрожающий прилив эмоций. Давненько я не переживала потерю отца с такой силой, когда всего одна мысль или воспоминание – шутка, момент, улыбка – грозили перерасти в неконтролируемые слезы. Однако здесь, в Бангоре, рядом с его могилой, так близко к тому, что физически осталось от него в этом мире, его потеря ощущается все так же остро.
Я прижимаю подкашивающиеся ноги к груди, изучая строгий деревянный крест, на котором аккуратными черными буквами выведено «Рен Флетчер». На этом старом кладбище полно таких простых белых крестов, разбросанных без какой-либо определенной схемы: какие-то из них стоят прямо, свежеокрашенные и с разборчивыми именами, другие же покосились, краска облупилась, а их владельцы уже не поддаются никакой идентификации.
Дерево обвивают потрепанные и поблекшие шелковые цветы, проглядывающие из-под тяжелого снежного покрывала, где они пробудут до весенней уборки, пока их не заменят свежими.
Здесь нет помпезных памятников и дорогих склепов, чтобы похвастать достатком или выделить могилу среди остальных. На новом кладбище на другом конце города множество надгробий самых разных размеров, стилей и стоимости, но на этом – где покоятся первые поселенцы Бангора, похоронены мои бабушка, дедушка и спит вечным сном мой отец – могилы обрамлены лишь простыми белыми деревянными крестами, вне зависимости от того, мог ли себе позволить большее владелец участка. Это странно утешительная концепция, демонстрирующая солидарность с теми, кто так придерживается простоты существования на Аляске. И все же, когда я вижу это море заброшенных крестов, по спине каждый раз пробегает дрожь.
Делая медленные успокаивающие вдохи, закрываю глаза и представляю, что свернулась калачиком в старом плетеном кресле моей матери на крыльце отцовского дома, а папа тихо слушает меня, сидя в шатком кресле на лужайке рядом.
– Джона подарил мне на Рождество камуфлированную куртку. Можешь в это поверить? Я имею в виду, не милую стильную армейскую курточку, которую я купила бы себе сама. А большую, громоздкую, зелено-коричневую штуку с наклепками для охотников. – Морщусь. – А изнутри она флуоресцентного оранжевого цвета, и я могу выворачивать ее наизнанку. Чтобы никто не принял меня за животное и не подстрелил в лесу. – Качаю головой. – И я не могу понять, это очередная его шутка или он действительно думает, что она может мне понравиться.
Мы прилетели сюда, к голубым небесам и пронизывающему холодному ветру, двадцать восьмого числа. Насладились запоздалым рождественским ужином с Агнес и Мейбл, с последней свежевыловленной Мейбл курицей из курятника Уиттаморов и метровой елкой в горшке, приобретенной на субботнем рынке. Агнес сказала, что весной планирует высадить ее у себя на заднем дворе. А когда открыла громоздкую коробку и поняла, что в ней, каменное лицо Джоны никак не выдало его чувств, а я изо всех сил старалась выглядеть любезной, натягивая куртку. Уж не знаю, купился ли он, но с тех пор прошло уже четыре дня, а он так ни разу и не упомянул об этом.
– Не пойми меня неправильно, я ценю этот подарок, особенно от парня, который покупает себе одежду в местном продуктовом.
Именно поэтому моим подарком ему стали темные дизайнерские джинсы-трубы, которые не провисают на его заднице, и несколько ультрамягких футболок без какого-либо намека на клетку. Я потратила несколько дней в поисках идеальных подарков для Джоны, предварительно поручив Мейбл выяснить размеры его шеи и талии. И это, безусловно, самые красивые вещи в его шкафу.
– Полагаю, это практично, учитывая, что я живу на Аляске. И она выглядит ничего для охотничьей куртки, – хихикаю я. – А еще он подарил мне детскую книжку о защите дикой природы. А Мейбл и Агнес купили мне защитную куртку от комаров, аэрозоль для отпугивания медведей и колокольчик, чтобы я могла ходить на пробежки.
После дня, проведенного на острове Кадьяк с Джоной и моим отцом, и увиденных там гризли, свободно разгуливающих по реке, бегать там, где есть риск столкнуться с одним из них, я больше не собираюсь.
– Я распечатала Агнес календарь на двенадцать месяцев с йети, чтобы она повесила его в холле «Дикой Аляски». Фотография, где Джона рубит дрова возле лесной хижины, тоже там. Я даже попросила кое-кого придумать логотип с надписью: «Йети». В качестве шутки, но получилось довольно неплохо. Мы пытаемся убедить его назвать так новую чартерную компанию, но он упрямится. Но это звучит, а? «Йети». Ты уже забронировал себе полет в «Йети»? Думаю, это запоминающееся название. И Агнес со мной согласна. В общем, посоветовала ей повесить календарь уже после нашего переезда, чтобы Джона не смог его снять и спрятать.
Улыбаюсь, вспоминая выражение лица Джоны, когда Агнес открыла этот подарок, словно он был не уверен, чего ему хочется больше – поцеловать меня или задушить.
– Ты бы видел его, пап. Наверняка посмеялся бы.
Тем мягким мелодичным хихиканьем, которое возвращает меня к междугородним телефонным разговорам моего детства.
Внутри меня разгорается еще одна безудержная вспышка эмоций, и я сглатываю несколько раз, пытаясь сдержать слезы.
Поглубже закутываюсь в свою куртку – рождественский подарок Саймона, – когда на пустынной дороге появляется знакомый черный пикап, который медленно прокрадывается к воротам кладбища и останавливается там. Водитель выпрыгивает наружу, и его сапоги до колен со стуком касаются земли. Лицо человека скрыто от посторонних глаз капюшоном. Но мне не нужно видеть лицо, чтобы узнать маленькую фигурку, приближающуюся к крестам неторопливым шагом.
Я смотрю, как Агнес сворачивает в дальний левый угол, туда, где похоронен ее покойный муж – отец Мейбл, погибший в авиакатастрофе еще до рождения дочери.
Каково это должно быть для Агнес – навещать в этот Новый год не одного, а сразу двух мужчин, которых она любила? И все это всего в сорок три года.
– Ты знаешь, что Агнес продала свой грузовик тому твоему старому бухгалтеру? С тех пор она водит твою машину. Джона очень разозлился. Он никак не поймет, почему она так поступила. Наверное, ему приходится тяжелее, чем ей. – Я грустно улыбаюсь. – Хотя я могу ее понять. Он пахнет тобой.
Старой выцветшей тканью, с годами пропитанной табачным дымом.
Вчера обнаружила себя сидящей в нем, охваченной ностальгией по тому первому утру на Аляске, когда я застряла в доме и была вынуждена пробираться по болотистой растительности в своих замшевых семисантиметровых танкетках, чтобы попросить Джону подбросить меня до города.
– Я получаю водительские права. Мне нужно еще немного повозиться с теорией, но как только закончу, пойду сдавать письменный экзамен, а потом Джона поможет мне подготовиться к практическому тесту. Я получу их к нашему переезду в Анкоридж или сразу после него, и уже тогда куплю себе машину.
Адвокаты предполагают, что оформление документов на наследство моего отца завершится только через несколько месяцев, и тогда у меня будет достаточно средств, чтобы купить себе все, что я захочу, на деньги, вырученные от продажи «Дикой Аляски».
– Джона настаивает на грузовике. Мы поссорились после того, как я сказала, что присматриваюсь к «Мини Куперу». Этот йети до сих пор присылает мне всякие жуткие фотографии автокатастроф от столкновения с лосями. – Качаю головой. – Но не волнуйся. Независимо от того, что куплю, уверена, Джона внимательно проследит за тем, чтобы я освоилась за рулем.
При приближении Агнес снег под ее сапогами хрустит. В обтянутом перчаткой кулаке она держит букетик бледно-розовых шелковых лилий калла, чтобы пополнить запас тех, что оказались под снегом. Это были любимые цветы моего отца, как признался мне он однажды тихим вечером, в те последние свои недели, когда пытался научить меня играть в шашки.
– С Новым годом! – Ее приветствие звучит с акцентом, который, как я теперь уже знаю, характерен для уроженцев Аляски, особенно этой части штата. Мой отец говорил так же медленно и непринужденно, по-простому. – Хороший денек, чтобы навестить Рена.
– Правда, кажется, моя задница все равно примерзла, – шучу я, хотя облегающие черные лыжные штаны, которые надела вместе с термобельем, обеспечивают вполне достойную защиту.
– А как ноги?
Шевелю пальцами ног в своих новых белых зимних ботинках – «кроличьих сапожках». Так их здесь называют. Это еще один подарок от Агнес, и, по-видимому, обязательная вещь для любого жителя Аляски, выдерживающая температуры до минус пятидесяти градусов по Цельсию.
– Вспотели.
Сейчас не настолько холодно, чтобы пускать в ход всю артиллерию, но мне очень хотелось их испытать.
– Это хорошо. – Агнес приседает перед могилой моего отца, и ее мудрые, почти черные глаза долго взирают на крест. Она кивает в сторону самолетика, который я поставила рядом, когда пришла. – Миленький.
– Он показался мне похожим на Веронику. Подумала, что папе понравилось бы.
Купила его по Интернету и написала на его брюхе имя и даты жизни моего отца.
– Да. Думаю, ему бы понравилось. – Агнес кладет шелковые цветы по другую сторону и возится с ними до тех пор, пока все они не оказываются в вертикальном положении. – Это снегоход Джоны припаркован за оградой?
Мой взгляд устремляется на желто-черный Ski-Doo, который оставила в поле, за забором.
– Ага. Он научил меня водить его, так что теперь я могу самостоятельно передвигаться по городу.
– Посмотри на себя, – усмехается Агнес, сверкая слегка кривоватыми зубами. – Ты быстро осваиваешься здесь.
Если бы меня спросили год назад – да что там, даже полгода назад, – что буду делать на Новый год, то ни за что не предположила бы, что буду гонять по заснеженным равнинам Западной Аляски без сопровождения.
– Это гораздо веселее, чем думала, – признаюсь я. – И быстрее.
Мне пришлось сбрасывать скорость, поскольку неприкрытые щеки жгло холодным ветром.
– Так и есть. Но тебе лучше держаться подальше от реки, – предупреждает Агнес.
– Я уже прослушала лекцию об этом от Джоны.
Вчера мы провели полдня на реке Кускоквим, где он показывал мне отметки маршрутов, коим нужно следовать, и где в ноябре прошлого года поисково-спасательная служба выловила с помощью веревок и крюков тело того, кто решил «погонять по льду» – совершенно идиотская идея, которую я до сих не могу понять.
– Да, Джона беспокоится обо всех, кроме себя. – Агнес упирается руками в колени и медленно поднимается на ноги. – Где он сегодня, кстати?
– Хороший вопрос. Он уехал еще до обеда, сказав, что должен завезти кое-какие припасы в деревню.
Ее круглое лицо хмурится.
– Это обычное дело – заниматься поставками в праздники?
Агнес щурится, глядя в ярко-голубое небо. Солнце сегодня сядет без четверти пять, что совпадает с показателями Торонто, однако взошло оно здесь только в одиннадцать. Эти длинные темные утра – новая реальность, к которой мне придется привыкать. Уже предвижу, что предстоящие зимние месяцы буду отсыпаться.
– Кто вообще может сказать, что для него обычное дело? Но я уверена: что бы это ни было, у него были веские причины. – Она ободряюще улыбается мне. – Что вы планируете на ужин сегодня?
– Полагаю, оставшийся суп, – полушутя отвечаю я, заранее зная, что Джона скажет, что суп – это не ужин и что Агнес собирается пригласить нас к себе, как она делает это каждый вечер с тех пор, как я приехала.
Мы вернулись к тому же ритму, которого придерживались последние недели жизни моего отца, собираясь то в одном, то в другом доме, как и подобает обычной семье.
– У меня в духовке запекается лосятина, если вы вдруг захотите зайти попозже. Тебе понравится. На вкус как говядина, – заверяет она. – Джона обожает ее.
– Что же нам делать, когда мы перестанем жить через дорогу от тебя, Агнес? Как мы будем выживать? Значит ли это, что мне придется научиться готовить самой?
Это шутка, но я не упускаю мимолетную печаль, мелькнувшую в глазах Агнес, прежде чем эта эмоция исчезает, сменяясь чем-то другим, чем-то неразборчивым. Агнес смахивает снежную крупу с креста моего отца.
– У вас все будет хорошо, пока вы заодно.
– Думаю, до сих пор у нас неплохо получалось. Мы через многое прошли.
С того дня, как я узнала, что мой больной раком отец отказался от лечения, мы с Джоной все время держались бок о бок, переживая боль и душевные терзания, принимая трудные решения и поддерживая друг друга. Он был моей опорой – твердой и непоколебимой.
– Да… – В голосе Агнес ощущается сомнение, а ее взгляд блуждает где-то вдалеке.
И я предчувствую какое-то «но». Однако она никогда не была из тех, кто говорит «но». Она всегда остается ненавязчивым слушателем, тем добрым и поддерживающим голосом, который неизменно держит свое мнение при себе. То, что одно из таких «но» почти срывается с кончика ее языка, внушает тревогу.
– Вы подходите друг другу. Рен сразу это сказал.
– Правда? – Я улыбаюсь, несмотря на повисшую зловещую атмосферу.
Мой отец как-то намекал на то, что мы с Джоной могли бы сойтись. Он делал это деликатно и никогда не давил, а мы с йети в то время были готовы практически вцепиться в глотки друг другу.
– Конечно. Мы оба хотели этого или, по крайней мере, надеялись. И сейчас, наверное, все это кажется немного сумбурным. Джона, удививший тебя в Торонто. Ты, примчавшаяся сюда, чтобы быть вместе с ним. Все так интересно, свежо и ново. Все эти возможности и большие планы. – Ее легкая улыбка задерживается еще на секунду, а затем гаснет, так же быстро, как и появилась. – Но со временем дни начнут казаться длиннее, спокойнее. Вы можете обнаружить, что теперь уже не так сильно жаждете узнать, что ждет вас там, впереди.
– То есть, в принципе, это ничем не отличается от моей жизни до приезда сюда? – Я выдавливаю слабый смешок.
Мои месяцы жизни в Торонто после смерти отца и расставания с Джоной не были ни энергичными, ни вдохновляющими. Большую часть времени я проводила в попытках исцелиться, вернувшись к бездумной, но хорошо отработанной рутине занятий в спортзале, шопинга и посиделок в баре с друзьями, которые внезапно стали мне казаться пустыми и неинтересными. Я перебирала объявления о вакансиях и обсуждала карьеру с хедхантерами, однако меня не привлекло ни одно из их предложений: идея вернуться на работу с девяти до пяти, втискиваться в вагоны метро, целыми днями пялиться в электронные таблицы была для меня перспективой, рвущей душу на части.
Мама и Саймон уверяли меня в том, что причиной отсутствия направленности и мотивации стало то внушительное наследство, которое вскоре получу. И я была согласна с ними. Частично. Но также ощущала и некий тектонический сдвиг где-то глубоко внутри себя. Мое пребывание на Аляске изменило меня – в той степени, которую не могла точно сформулировать, но и игнорировать которую тоже не могла. Та, кем я была, и та, кем я стала после, – это были уже два разных человека.
А потом я обнаружила на крыльце своего дома Джону, предлагавшего мне переехать на Аляску, и снова ощутила, как движутся эти плиты. И на этот раз, кажется, моя жизнь встала на свое место.
Агнес поджимает губы, словно пытаясь сдержать слова.
– Просто скажи то, что хочешь сказать. Пожалуйста.
Она вздыхает.
– Просто приехать за Джоной на Аляску, пока он летает на своих самолетах туда-сюда, может быть недостаточно. Не такой девушке, как ты, Калла. Просто любить его будет тебе мало. Это не продлится вечно. – Агнес улыбается, словно смягчая удар своего предупреждения.
Мой желудок сжимается. Я ожидала подобного от своей матери и, чуть в меньшей степени, от Саймона. Но не от Агнес. Может быть, поэтому я не могу так легко отмахнуться от ее слов, словно от цитатки из стандартного воспитательного пособия.
– Чего же тогда будет достаточно?
Потому что я больше не представляю свою жизнь без Джоны.
Пока Агнес обдумывает ответ, проходит несколько секунд. Уголки ее глаз морщатся от раздумий.
– Найди свое собственное место здесь. Что-то, что станет целью для тебя – Каллы Флетчер. Что-то твое. – Она медленно кивает, словно соглашаясь с собственным ответом. – Найди это, а затем посвяти этому жизнь.
Я слышу то, что Агнес не нужно говорить вслух. Мои родители были безумно влюблены друг в друга той любовью, которая впивается зубами и не отпускает, даже несмотря на десятилетия разлуки. Но у них ничего не вышло. Если пойду по стопам матери, которая двадцать семь лет назад, забеременев, разочаровалась в совместной жизни с пилотом в диких краях Аляски, сосредоточившись на всем том, что не было ей близко, то независимо от того, насколько сильно мы с Джоной любим друг друга, долго здесь не протяну.
Но мы с Джоной – не мои родители. Мы уже доказали это. Джона доказал.
Знаю, что Агнес наблюдает за мной, а потому улыбаюсь, когда говорю:
– Очень хочу открыть с ним эту чартерную компанию.
Быть может, я и самоучка в создании веб-сайтов, но что касается маркетинга, то здесь у меня есть нюх, и я с нетерпением жду, когда научусь всему остальному, что от меня потребуется.
– К тому же он согласился переехать, если на Аляске у меня не сложится.
Джона сказал, что ему все равно, где он будет, лишь бы рядом со мной. Что ему не нужна Аляска, если меня здесь нет. Я «разрушила Аляску» для него. В этом и заключается главное отличие Джоны от моего отца.
– Звучит… хорошо. – Взгляд Агнес устремляется вдаль, словно она желает скрыть свои мысли или сомнения, которые могут выдать ее глаза. – Ну, мне лучше вернуться к духовке, а то Мейбл, скорее всего, передержит мясо.
Ощущаю, что у нее остались еще соображения по этому поводу, но, как это обычно и бывает с Агнес, она не упорствует и не настаивает, если не чувствует, что будет услышана. Может быть, именно это и делает ее мнение таким ценным.
Вполне вероятно, именно поэтому я и предпочла не знать, что еще она может сказать по этому вопросу.
– Увидимся где-то в пять? – уточняю я.
– Можешь сделать картофельное пюре. Никогда не любила с ним возиться. – Агнес подмигивает. – Не сиди на холоде долго.
Молча похлопав по отцовскому кресту одну… две… три секунды, она разворачивается и тащится обратно к грузовику.
Оставляя меня на кладбище снова одну.
– Ты ведь знаешь, что оставил огромную дыру в нашей жизни? – Приносит ли это утешение людям в загробном мире, знать, что их так не хватает тут? – Это не плохо, но она в каждом из нас.
Особенно в Мейбл. На смену кипучей, энергичной двенадцатилетней девчонке, которая врывалась на кухню и говорила торопливыми и несвязными предложениями, появилось более сдержанное и временами угрюмое существо. Агнес винит в поведении Мейбл бушующие гормоны, но не думаю, что кто-либо из нас действительно верит, что дело только в этом.
Я задерживаюсь на кладбище еще на полчаса или около того, пока мои руки не начинают неметь, щеки колоть, а предупреждение Агнес не пускает в глубинах моего сознания корни. Я болтаю обо всем подряд, закрыв глаза, и пытаюсь вспомнить тихий смех Рена Флетчера.
И с ужасом жду того дня, когда он сотрется из моей памяти.
* * *
Когда проезжаю мимо зеленого «Форда Эскейп» Джоны, из трубы дома в холодный морозный воздух вырываются клубы дыма. Я паркую Ski-Doo Джоны – или теперь уже наш? – внутри ветхого металлического сарая, спешу по дорожке, которую Джона расчистил лопатой сегодня утром, к крыльцу и стряхиваю снег с ботинок, перед тем как войти внутрь.
На линолеумном полу меня ждет подтаявшее коричневое месиво, оставшееся после прихода Джоны.
– Нам нужна прихожая! – Я с трудом стаскиваю сапоги, опираясь на стену и столик, чтобы сохранить равновесие. – И стул, на который можно присесть!
– И куда мы его поставим? – спрашивает Джона из гостиной.
– Я имею в виду в нашем новом доме.
Делаю большой шаг, чтобы не наступить в лужу, но безуспешно. Свозь шерстяной носок тут же просачивается холодная вода, и я морщусь.
– Тебе просто нужны тапки.
Поднимаю глаза и вижу Джону со сложенными на груди руками, прислонившегося к дверному косяку кухни. Мой живот скручивается, как это всегда бывает, когда Джона входит в комнату. Я бросаю шапку и перчатки в подвесную корзину и стряхиваю с плеч громоздкое зимнее пальто, чтобы повесить его на один из двух крючков у двери. Моя новая куртка справилась со своей задачей, оставив тонкий слой пота между огромным слоем моей одежды и кожей, даже несмотря на то, что конечности у меня холодные.
– Когда ты вернулся? – спрашиваю я, сжимая и разжимая кулаки, чтобы согреть покрасневшие пальцы.
– Двадцать минут назад. Ты была на кладбище?
– Ага. – Вытряхиваюсь из своих лыжных штанов. – Видела Агнес.
– Во сколько ужин?
Я улыбаюсь.
– Сказала быть к пяти. Она готовит лосятину.
– Ну наконец-то! – вздыхает Джона. – Джордж поделился с ней этим мясом еще несколько недель назад. Все гадал, когда же она достанет его из морозилки.
Качаю головой и смеюсь.
– Ты так же несносен, как и мой отец, – ждешь, когда тебя кто-то накормит.
– Я так же умен, как Рен, – поправляет Джона. Его губы изгибаются в задумчивой улыбке. – Знаешь, тебе стоит взять у Агги несколько уроков по приготовлению лосятины. И оленины. Слышал, их не так-то просто готовить.
– Сам возьми парочку уроков. Я же сказала, что не буду разделывать или готовить то, что ты пристрелил.
Снимаю мокрый носок и вытираю влажную ступню о надетый.
– А что насчет того, что пристрелишь ты? – бросает Джона в ответ, не упуская ни единой возможности, и в его голосе появляется игривая нотка.
Я подхожу к нему и прижимаюсь своей маленькой фигуркой к его мощной груди, ожидая, когда он заключит меня в объятия.
– Насколько я знаю, мясо в продуктовом магазине уже мертвое. Даже на Аляске.
Джона замирает на мгновение, а затем притягивает меня к себе, наклоняясь, чтобы поцеловать сначала в губы, а затем вдоль линии челюсти.
– Тебе придется научиться стрелять из ружья, Калла.
– Зачем мне это, когда у меня есть ты? – возражаю я, волоча ноги с шутливой неохотой, пока он увлекает нас в гостиную, шагая спиной вперед, к дивану.
– Для безопасности.
– Я с ружьем – это противоположность безопасности.
– Для меня, вероятно, нет. – Опустившись на диван, Джона усаживает меня к себе на колени лицом к нему, прижимая мои бедра к своим. Убирает мои волосы с плеч и накрывает мой затылок рукой. – Закрой глаза.
– Зачем это? – спрашиваю я, прищуриваясь и пытаясь разгадать его намерения.
Как однажды выразилась Агнес, Джона иногда любит поиграть в детские игры. Никогда не забуду, как он всерьез заставил меня поверить, будто отрежет мои волосы в отместку за то, что я ночью подстригла его бороду. Поэтому я не могу не задаться вопросом, что же за игру затеял он сейчас.
– Боже, ты издеваешься надо мной? Уступи хотя бы раз. Пожалуйста.
Нетерпение в его тоне убеждает меня согласиться. Я прикусываю нижнюю губу в напряженном ожидании того, что он там задумал, стараясь не подглядывать, когда слышу хруст разворачивающейся упаковочной бумаги.
Огрубевшие пальцы скользят по моей шее, с чем-то возясь. Ощущаю на коже прохладную цепочку и что-то тяжелое, оседающее на груди. Джона расправляет ее мимолетным прикосновением.
– Вот. Теперь можешь открыть глаза.
– Что это? – спрашиваю я, протягивая руку к вещице. Поднимаю кулон на свет, и мои пальцы нащупывают прохладный металл. На цепочке, сверкая полировкой, висит изящный самолетик из белого золота.
– Это твой настоящий рождественский подарок. Парень, который его делал, потратил чуть больше времени, чем планировалось.
– О боже… он…
Этот самолетик выполнен чрезвычайно точно и содержит самые мельчайшие детали, вплоть до окон, дверей, лопастей пропеллера и колес. Крошечные крылья, подмигивая мне, когда их грани ловят послеполуденный солнечный свет, проникающий в гостиную через эркерное окно, покрывают маленькие бриллианты.
Но мое внимание приковывает крошечная деталь на хвосте – миниатюрная копия логотипа «Дикой Аляски». И меня тут же захлестывают эмоции.
– Он прекрасен.
– Будешь его носить?
– Да! Непременно.
Буду носить его с гордостью.
– Получше, чем та охотничья куртка, которую ты возненавидела? – Джону выдают уголки его рта.
– Так это была шутка?
– Конечно, это была шутка, – ухмыляется он. – И она того стоила. Ты такая дерьмовая актриса.
– Боже, какой же ты иногда придурок.
Выпускаю из рук кулон, чтобы с силой стукнуть Джону в грудь. Чувствую вибрацию его негромкого смеха на кончиках пальцев, пока его руки ложатся на мои бедра, согревая тело даже сквозь два слоя одежды.
– Спасибо тебе, – уже с раскаянием произношу я. – Он просто великолепен, Джона. Правда. Это самое красивое украшение, которое у меня есть.
Не стоит удивляться. У Джоны всегда был отличный вкус – в этом убедилась, когда впервые вошла в его дом. Тогда ожидала увидеть унылую холостяцкую берлогу с валяющимися повсюду обглоданными свиными ребрышками и пустыми банками из-под пива.
Он глубоко вздыхает, его улыбка исчезает.
– Но я не могу взять на себя всю ответственность за него. – Джона держит маленький золотой самолетик между большим и указательным пальцами. – Этот кулон не только от меня.
Его бледно-голубые глаза поднимаются вверх и встречаются с моими. Он сглатывает.
– Примерно за неделю до своей смерти Рен попросил меня связаться с его другом в Номе.
Комок в моем горле раздувается.
– Он хотел, чтобы у тебя было что-то на память о нем. Что-то, что ты сможешь открыть в рождественское утро. – Джона откашливается. – Какое-то время Рен надеялся, что доживет до него.
Я зажимаю рот рукой, чтобы заглушить рыдания. Мои глаза затуманивают слезы, стекающие по щекам горячей ровной дорожкой. Со дня папиной смерти прошло уже несколько месяцев, но сейчас мне снова кажется, что он умер только вчера.
Джона слегка напрягается.
– Он был чертовски настроен подарить тебе что-то, что ты захочешь носить. Я никогда не видел его таким решительным прежде. Рен знал, какая ты, какую одежду носишь и так далее. В общем, самолет был его идеей. – Наконец глаза Джоны снова встречаются с моими глазами, и я замечаю в них влажный блеск, а в голосе – осиплость. – А я попросил добавить бриллианты, потому что знаю, как ты любишь все блестящее.
Мне требуется мгновение, чтобы подобрать ответ, а когда я его все же нахожу, он звучит едва слышным шепотом.
– Это самая совершенная вещь, которую мне когда-либо дарили. Больше никогда его не сниму. Никогда.
Джона кивает, а затем привлекает меня к себе, и его волосатое лицо щекочет мою шею, пока я плачу.
