К. А. Такер
Дикая сердцем
Глава 6
Тяжелый стук ботинок на ступенях крыльца возвещает о возвращении Джоны за мгновение до того, как дверь кухни со скрипом открывается. Я украдкой бросаю взгляд на часы, и мое сердце начинает учащенно биться. Сейчас уже почти девять вечера. Джона должен был вернуться домой несколько часов назад.
– Калла? – разносится его глубокий хрипловатый голос по тревожно тихому дому.
Это одно из самых неприятных различий между домами здесь и в Торонто. Дома я бы лежала в постели под звуки клаксонов и скрежета металла о тротуар, пока снегоуборочные машины расчищают улицы. Здесь же, в этом маленьком домике, окруженном огромным количеством ничем не занятой земли, не слышно ничего, кроме странного и периодически дребезжащего гула холодильника. Днем, чтобы заглушить эту тишину, оставляю включенным телевизор.
– Я в спальне, – кричу в ответ, нажимая кнопку «сохранить» в своем ноутбуке.
Под тяжелыми шагами Джоны стонут половицы. Он огибает угол, и дверной проем заполняют его широкие плечи; его пепельно-русые волосы стоят дыбом, взъерошенные, после целого дня, проведенного под вязаной шапкой. Я бы рассмеялась, если бы он не выглядел таким усталым.
– Прости. Я остался, чтобы помочь прикрыть самолеты.
Даже его голос звучит измученно. Он стряхивает с себя кофту и бросает ее на комод. Под ней оказывается один из свитеров, что я ему привезла, – он связан из шерсти цвета лазури и делает голубые глаза Джоны еще ярче. К тому же прекрасно облегает его грудь и ключицы.
– Те ублюдки из Сент-Мэриса весьма дерьмово отремонтировали ангар летом. Эта чертова крыша готова обрушиться в любой момент. Мне пришлось встречаться со страховой компанией и улаживать этот вопрос, а потом еще объяснять все Говарду.
– Это тот ангар с протекающей крышей, на который мой отец жаловался летом?
– Ага.
Джона с тяжелым вздохом откидывается на спинку кровати и трет глаза, потом бороду. С тех пор как я приехала сюда три недели назад, она отросла – уже достаточно, чтобы ее подстричь и уложить.
– Не могу дождаться, когда покончу со всей этой ерундой в «Аро».
Я тоже.
От него веет холодом, и я зарываюсь поглубже в свой уютный кокон.
– Ты ведь в курсе, что можешь бросить все хоть завтра, если захочешь?
Джона не подписывал никаких контрактов с «Аро».
Он решительно мотает головой из стороны в сторону.
– Я сказал, что останусь до конца января, и не нарушу своего слова.
Ну разумеется. Джона всегда держит свои обещания. Даже в ущерб себе, как однажды подметил мой отец.
– Ладно. Значит, еще две недели. Совсем немного.
– А потом я официально стану безработным.
– Добро пожаловать в клуб. По средам мы носим розовое.
У меня не получается скрыть восторг от мысли, что совсем скоро Джона будет только моим и на сто процентов сосредоточится на открытии новой чартерной компании.
– Розовое? – Он непонимающе хмурит брови.
– Это фраза из «Дрянных девчонок». Фильм такой. Забей. – У Джоны не было телевизора, пока я не переехала к нему. – И ты не будешь безработным. Ты будешь работать на себя. Это другое.
– Да, полагаю, что так… – Он улыбается. – Я и вспомнить не могу, когда у меня не было начальника, указывающего мне, что делать.
Я начинаю хохотать.
– А ты когда-нибудь делал то, что тебе указывали?
По словам моего отца, Джона был молодым и полным энтузиазма бунтарем, когда появился в «Дикой Аляске» десять лет назад, и, как выяснилось, упрямым, как черт. Однако он быстро стал незаменимой частью команды и правой рукой моего отца. Из того, что я наблюдала летом, можно было подумать, что это он управляет компанией, а не тихий и неприметный Рен Флетчер.
– Иногда. Когда я согласен с этими указаниями.
Джона протягивает руку, чтобы взять мой подбородок большим и указательным пальцами, и притягивает мое лицо к себе, чтобы украсть медленный и долгий поцелуй. Из его груди вырывается негромкий стон.
– И я хотел сделать это весь чертов день.
Не могу сдержать лучезарной улыбки – это моя мгновенная реакция на каждый момент, когда Джона говорит что-нибудь даже полуромантическое, что случается куда чаще, чем я ожидала, хотя обычно это происходит в свойственной ему шутливой форме.
– В холодильнике стоит тарелка спагетти. Приготовленная лично мной.
Моя лучшая подруга Диана в отчаянных попытках сохранить мое присутствие в нашем совместном блоге «Калла и Ди» даже придумала новую рубрику под названием «Калла учится готовить». Не самая плохая идея, учитывая, что зимние дни здесь тянутся бесконечно, в Бангоре нет доставки, а рассчитывать на то, что Агнес будет кормить нас вечно, мы не можем.
Брови Джоны изгибаются в сомнении.
– С консервированным соусом, – поправляюсь я, краснея. – Но путь в город, чтобы купить эту банку по завышенной цене, я проделала самостоятельно.
Это представляет примерно такой же интерес, как и блюда, что я готовлю, однако Ди уверена, что фотографии, на которых я еду за продуктами на Ski-Doo, просто уморительны.
– Спасибо. Я скоро поем. – Джона кивает в сторону ноутбука, открытого у меня на коленях. – Что сегодня делала?
– Целую кучу важных дел, – с насмешливой серьезностью отвечаю я.
С начала года прошло уже две недели, и у нас установился определенный распорядок дня: Джона уходит в «Аро» задолго до рассвета, а я делаю перерывы в своей работе за компьютером, чтобы подкинуть в печь дров, которые заранее наколол Джона. Всю прошлую неделю занималась дизайном сайта для нашей чартерной авиакомпании, и теперь, как только Джона перестанет спорить о том, что «Йети» – это идеальное название, сайт будет полностью готов к запуску.
На этой неделе я мониторю недвижимость и прохожу краткий курс по бизнес-операциям у Агнес, которая уже много лет, по сути, ведет все административные вопросы «Дикой Аляски». Я сделала множество заметок о морских милях, базовом жаргоне пилотов, радиочастотах, топографических картах и маршрутах полетов. И это всего лишь царапина на поверхности увлекательного мира маленьких самолетов, как пообещала Агнес.
Я кликаю на одну из множества открытых вкладок веб-браузера, чтобы показать Джоне объявления о продаже домов. В это время года их не слишком много.
– Что думаешь об Игл-Ривер?
– Игл-Ривер? – эхом отзывается Джона.
– Двадцать пять километров к северо-востоку от Анкориджа. В девятнадцати минутах езды. Там имеется аэропорт и вся необходимая инфраструктура. Даже «Волмарт». И, смотри, там есть несколько симпатичных домиков на продажу.
К моему удивлению, это оказались новые современные здания с высокими потолками, плиточными полами и столешницами из кориана – всем тем, о чем я никогда не задумывалась прежде, чем начала присматривать жилье.
– Взгляни на этот. Здесь двухместный гараж и восхитительный вид из окна кухни на горы. Или этот… – Перехожу к другому дому, через несколько улиц, и показываю Джоне фотографии.
– Какой там участок?
Прокручиваю курсор вниз, чтобы открыть детали.
– Полгектара? – смеется Джона. – Это практически ничего, детка.
Я хмурюсь.
– Но взгляни на фото. Он далеко простирается.
– А как быть с самолетами?
– Аэропорт всего в пяти минутах езды. Видишь? – Я масштабирую карту. – До него столько же, сколько отсюда ехать до «Дикой Аляски».
Джона переворачивается на спину, и его взгляд устремляется на потолочные плитки над нами.
– Мне бы хотелось иметь свой собственный аэродром.
– Что ты имеешь в виду? Частный аэропорт?
– Не-а. Просто взлетно-посадочную полосу. Гравийную дорогу на моей собственной земле с ангаром для самолетов, чтобы я мог прилетать и улетать, когда захочу, и не иметь никаких дел со всем этим дерьмом, связанным с общественными аэропортами. Чтобы никто не указывал мне, что делать.
– А такие места вообще существуют?
– На Аляске? Конечно. Если у тебя имеется достаточно земли.
Я уже заранее знаю, что ни в одном из просмотренных мной объявлений нет такого участка, которого будет достаточно для посадки самолета.
– Сколько будет стоить нечто подобное?
– В окрестностях Анкориджа? – Джона вздыхает. – Дорого.
– Ну… мы можем снять жилье и подкопить достаточную сумму, разве нет?
– Я же сказал тебе, Калла, я не хочу платить за кого-то его ипотеку, когда мы можем позволить себе приобрести свое жилье. А ты?
– Нет, но…
Саймон тоже теперь в команде «сначала аренда, а покупка – когда будешь уверена в Аляске и Джоне на все сто» по настоянию моей матери или потому, что он чувствует себя обязанным предупредить меня.
Как бы то ни было, отмахнуться от его советов куда сложнее, чем от советов мамы.
Однако в этом году мне исполняется двадцать семь. Не пора ли уже перестать позволять им так сильно влиять на мои решения?
Особенно раз у Джоны нет ни капли сомнений касательно нас.
Мне тоже не стоит сомневаться, понимаю я, потому что как у нас может все получиться, если постоянно строю запасные планы на случай, если все пойдет не так?
– Нет, думаю, я тоже за покупку. – Начинаю рассматривать альтернативные варианты. – Быть может, мы переедем в дом с участком побольше через несколько лет, после того как откроется «Йети»?
Джона бросает на меня суровый взгляд.
– Мы не станем брать это название.
– Еще посмотрим… – передразниваю я нараспев, закрывая вкладку и готовясь к тому, что сейчас Джона начнет меня раздевать. Это уже стало его привычкой: через пять минут после того, как его тело касается матраса, независимо от того, насколько длинным был его день, я оказываюсь голой.
Моя кровь заранее бурлит от предвкушения.
Но он пока не двигается.
– У Агги сегодня был очень интересный разговор с Барри.
Мне требуется мгновение, чтобы связать все воедино.
– Того фермера?
– Ага. Он хочет купить наши дома. Этот и дом Рена.
– Правда?
У них ведь и так есть хороший двухэтажный дом.
– Его бизнес процветает, и он хочет увеличить территорию для посевов.
– Это хорошо, да? Мы же боялись, что продажа займет целую вечность.
– Ему нужна только земля, Калла. Он демонтирует дома.
Мне снова требуется время, чтобы сообразить.
– Ты имеешь в виду снесет?
– Ага. – Я чувствую на себе пристальный взгляд Джоны. – Что ты об этом думаешь?
Дома, где десятилетиями жили мой отец, бабушка и дедушка, где любили друг друга мои мать и отец и где жила я; место, которое все еще носит на себе цветы, нарисованные маминой рукой почти двадцать семь лет назад. Эти два простых модульных дома в этом холодном просторе тундры – один мшисто-зеленый, а другой маслянисто-желтый, – которые ничего не значили для меня, когда я впервые увидела их, теперь ощущаются словно потерянное детство, каким-то образом обретенное заново.
А Барри Уиттамор хочет их снести?
Имею ли я право вообще расстраиваться? Ведь мы с Джоной уезжаем из Бангора, чтобы начать жизнь в другом месте.
– Честно говоря, я не знаю, что думать. А что думаешь ты?
Джона закусывает нижнюю губу в раздумье. Проходит мгновение, прежде чем он отвечает.
– Если мы переезжаем, мне здесь делать нечего. И все же… я всегда думал, что здесь будет жить какая-то другая семья.
– Точно. А Агнес? Что она думает?
Он фыркает.
– Само собой, ей эта идея не понравилась. Эта чертова женщина разъезжает в дерьмовом битом грузовике Рена с лысой резиной только потому, что ее гложет ностальгия. Однако нужды заботиться сразу о двух домах ей нет. Она сказала Барри, что он должен сдать эти дома в аренду и сделать грядки вокруг них. Он ответил, что не против. И продать дома Барри было бы разумным решением. Иначе кто знает, как долго еще мы будем продавать их. Да еще и тому, кто купит их не для сноса.
– Согласна.
Я жду, когда он продолжит, предчувствуя какое-то «но».
Джона пожимает плечами.
– Это кажется мне чем-то неправильным, понимаешь? Рена больше нет, «Дикой Аляски» тоже. А теперь не станет даже его дома. Словно память о нем стирается.
И я понимаю, что он хочет сказать. Папа говорил, что на Аляске для меня всегда будет дом, но технически теперь это неправда.
Молчание затягивается, и я слежу за борьбой на лице Джоны – его челюсть напряжена, а глаза обводят линии потолочной плитки так, будто это мой отец собственными руками выложил ее здесь. О чем он на самом деле меня спрашивает?
Возможно, он просит моего разрешения позволить кому-то перекроить историю моей семьи?
– А что бы сказал папа, если бы он был здесь?
Я ненавижу то, что не знаю этого, потому что не очень хорошо знала его.
Но Джона знал. Мой отец был для него отцом больше, чем когда-либо был им для меня.
Джона задумывается на мгновение, а затем его губы искривляет медленная улыбка.
– Он бы спросил, не его ли это карма за отказ есть брокколи и морковку. Что-то в этом роде.
И я смеюсь, потому что почти представляю, как мой отец стоит на пороге гостиной, чешет подбородок и хмурит свои обветренные брови, в раздумье произнося именно эти слова.
Улыбка Джоны становится тоскливой.
– Но потом он сказал бы нам продавать. Что это всего лишь дом. Что не нужно повторять его ошибок, связывая себя обязательствами за счет людей, которых мы любим.
Я киваю в знак согласия. Джона прав. Мой отец продал «Дикую Аляску» – пятидесятичетырехлетнее наследие нашей семьи – именно потому, что всем нам пришло время двигаться дальше. Дом рядом с нами – это просто куча стен, крыша и двести сорок четыре кряквы с нарисованными от руки сосками. Семьи Флетчер больше нет.
– Тогда вот и ответ. Эти дома нужно продать Барри.
Джона медленно кивает.
– Думаю, пришло время заняться поиском дома всерьез. Что еще тебе попадалось? – Он просматривает открытые вкладки на моем ноутбуке и замирает, хмуря брови. – Ты хочешь жить на ферме?
– Нет. Я просто подписалась на этот аккаунт, – признаюсь я, прокручивая красивую подборку фотографий.
С тех пор как я приняла решение переехать сюда, начала искать вдохновение в блогах, посвященных разным образам жизни, особенно в сельской местности.
– Девушка, которая его ведет, – дизайнер интерьеров. Она ремонтирует старый дом в Небраске вместе с мужем и ведет хронику. Мне нравится ее стиль изложения. И этот дом такой аутентичный. Это то, что я хочу – дом со своим характером.
– Он же полностью белый, – усмехается Джона.
– Неправда.
– Ну смотри: стены – белые, полы – белые… Ладно, занавески не белые… – Он ухмыляется. – Даже диван тут белый! Где они, черт возьми, сидят?
– Это чехол.
Джона качает головой, смеясь.
– Бога ради, пожалуйста, не заставляй меня жить в полностью белом доме.
– У нее интересные истории! Она занимается переработкой мусора и придерживается экологичного образа жизни. У них есть животные, и она сама выращивает все овощи, которые они едят.
Джона вскидывает бровь.
– Значит, ты все-таки хочешь жить на ферме.
– Да нет же! Я не сказала, что…
– Понятно. – Он растягивается на спине, закидывая руки за голову в издевательски расслабленной позе, и подол его рубашки задирается, обнажая подтянутые мышцы живота. – Калла Флетчер – фермерша. Я подарю тебе на день рождения большие уродливые резиновые сапоги и соломенную шляпу. И корзину для яиц. Нам стоит завести кур.
Я морщу нос.
– Куры воняют.
– И милого козленка или даже двух, – продолжает он, не обращая на меня внимания.
– Ненавижу коз.
– Что?
– Никаких коз.
Джона поворачивается ко мне и шокировано поднимает брови.
– Ты сейчас серьезно?
– Да!
– Но козы же миленькие и маленькие?
– И с жуткими горизонтальными зрачками.
– Да как ты можешь ненавидеть коз? – Джона выглядит искренне озадаченным.
– У меня есть причины. А что ты думаешь о солнечных батареях? Они работают на Аляске при таком коротком…
– Не-а. – Он мотает головой, и его голубые глаза сверкают озорством. – У тебя не выйдет, Барби. Выкладывай или я вернусь домой с десятком милых маленьких карликовых козочек для твоей фермы.
Зная Джону, он это сделает. В смысле, у нас под крыльцом живет неофициально одомашненный енот.
Я стону в голос, уже зная, чем это все обернется.
– Ладно! Когда мне было шесть, во время школьной экскурсии меня покусали козы, и с тех пор…
Мои слова заглушаются взрывом хохота Джоны.
– Тебя терроризировали козы?
Я толкаю его локтем.
– Это не смешно! – Хотя я изо всех сил стараюсь сдержать улыбку сама.
– Ладно, ладно. Ты права. – Он поднимает руки вверх в знак капитуляции. – Покажи мне свои шрамы.
– Вообще-то у меня нет никаких заметных шрамов.
– Потому что они все душевные? – спрашивает Джона с напускной серьезностью.
– Заткнись! Когда тебе шесть и тебя окружает стадо зверей, которые рвут твою одежду и грызут тебе пальцы, а потом тебя еще сшибают в свежую кучу дерьма, ты ни за что этого не забудешь! – Я демонстративно вздрагиваю, чтобы подчеркнуть свои слова.
Он трясет головой, и его смех затихает до едва заметного хихиканья.
– Иди сюда, мой маленький ненавистник коз.
Джона захлопывает мой ноутбук и отодвигает его в сторону. Его мощное тело прижимает меня к себе одним плавным движением, и его губы оказываются на моих.
Глава 7
Февраль
– Так это друг Джорджа? – спрашиваю я, зарываясь вглубь своей куртки.
Джона ведет Веронику к длинному ровному участку земли, по обе стороны которого возвышаются конусообразные вечнозеленые деревья. С одной его стороны стоят два прямоугольных здания зеленого цвета с металлическими крышами: одно побольше и второе – уменьшенная копия первого. Рядом с замерзшим озером примостился бревенчатый домик. Из его трубы, рассеиваясь в туманном небе, вьется шлейф темного дыма. В другой стороне, среди деревьев, притаились еще несколько пристроек и сараев. Это основная часть любого хозяйства на Аляске, как я узнаю в будущем, где можно укрыть все – от нарубленных дров и пропана до питьевой воды с квадроциклами и снегоходами.
– Кто, Фил? Ага. Они познакомились в военно-воздушных войсках. Я встречал его несколько раз. Отличный парень. Его жена умерла от инсульта осенью. Примерно в то же время, когда умер Рен.
– И он здесь совсем один?
Других домов у озера нет, насколько я могу судить.
– Ага. Его сын живет где-то на юге. Орегон или Айдахо, что-то в этом роде. – Джона кивает в сторону грузового отсека, на термосумку с лосятиной, которую Джордж попросил нас завезти ему по пути в пригород Анкориджа, куда мы полетели смотреть выставленные на продажу дома. – Он оценит это.
Наш самолет попадает в воздушную яму и трясется, и моя рука инстинктивно взлетает вверх, чтобы сжать предплечье Джоны. Он усмехается, легко и уверенно подмигивая мне, и заверяет, что все в порядке – с нами все будет в порядке.
И так оно и есть, с тех самых пор, как он спас меня от Рождества в одиночестве больше месяца назад, все дается нам легко. Мы плавно влились в наш прежний ритм, только уже без того некогда настойчивого облачка тревоги, которое маячило над нами в те времена, когда мы день за днем наблюдали, как ухудшается состояние моего отца, и страстно желали, чтобы у нас было побольше времени вместе.
Теперь волнение в разговорах о нашем будущем: о том, что необходимо будет сделать в доме, который мы купим, о том, что предстоит подготовить перед открытием чартерной компании, и том, в каких солнечных и теплых местах мы будем отдыхать, когда понадобится передышка от долгой темной зимы. Наши ночи полны смеха, пока лежим, запутавшись в простынях, и разговариваем, планируем и передразниваем друг друга, и мы вполне довольны жизнью.
И теперь, когда Джона официально завершил свою работу в «Аро» – прощальная вечеринка в его честь состоялась вчера, – а юристы трудятся над документами для продажи домов Барри, наша совместная жизнь движется куда быстрее, чем я того ожидала.
И это именно то, что я себе представляла, когда пыталась постичь, что такое любовь, но не могла сформулировать точного определения в своей голове.
Это оно.
Это мы.
Это тот всплеск эмоций, который я ощущаю каждый раз, когда Джона входит в комнату; то нетерпение, которое испытываю, когда его нет рядом; то, как ёкает мое сердце каждый раз, когда заставляю его смеяться.
Поддавшись порыву, наклоняюсь к Джоне и быстро целую в щеку над его недавно подстриженной бородой.
Он смотрит на меня с любопытством в глазах.
– За что это?
– За то, что ты – это ты.
Снова перевожу взгляд на приближающуюся землю. Даже выкрашенная в тот же суровый зимний белый цвет эта часть Аляски заметно отличается от той замерзшей тундры, которую мы покинули сегодня с первыми лучами солнца. Здесь дома разбросаны дальше друг от друга, но более многочисленны, а озера и реки очерчены густыми лесами вокруг своих берегов.
Джона внимательно следит за моим взглядом.
– Это часть Аляски действительно хороша.
Я любуюсь мгновение зазубренными белыми пиками гор вдалеке, еще более отчетливыми на фоне морозного голубого неба. Станут ли все эти горные хребты для меня когда-нибудь обыденностью?
– Что это за гора?
– Денали. Самая высокая в Северной Америке.
Я вздыхаю. Кажется, здесь действительно мило.
– Жалко, что она так далеко.
– Это не далеко. Она считается частью ландшафта Анкориджа.
– А как далеко отсюда сам город?
– Всего в полутора часах.
– Ты имеешь в виду, что аж в полутора часах, – поправляю я. – На машине это три часа. При хорошей погоде.
Джона пожимает плечами.
– Но и не так далеко, как Бангор.
– Не так, – соглашаюсь я.
Джона сажает Веронику на заснеженную взлетно-посадочную полосу, и лыжи легко скользят по дороге, которая, вероятно, совсем недавно была расчищена трактором, припаркованным в сторонке.
– Прекрасная линия обзора… отлично выровнена… – Голос Джоны полон восхищения.
– Держу пари, ты говоришь это про все взлетно-посадочные полосы.
Он отсоединяет гарнитуру и привычно клацает множеством тумблеров, глуша мотор самолета. Наклонившись, чтобы быстро, но крепко поцеловать меня в губы и прошептать «да ты острячка», он открывает дверь и выпрыгивает из самолета.
И когда мои собственные ботинки с хрустом опускаются на землю, резкий контраст между нагретым салоном самолета и морозом снаружи заставляет меня еще сильнее съежиться в своем пальто.
Из высокого металлического здания – ангара, понимаю я, заметив в зияющем отверстии двери красное крыло самолета, стоящего внутри, – выходит человек. Он приближается к нам осторожной и ковыляющей походкой по узкой вытоптанной дорожке. Должно быть, ему около семидесяти – лицо его огрубело от возраста, а волосы, выглядывающие из-под черной шапочки, белые как снег.
Джона спешит ему навстречу, держа сумку с мясом в руке. Вторую он протягивает, чтобы обменяться рукопожатием.
– Фил. Рад снова тебя видеть.
– Давненько не виделись, да. – Фил ухмыляется, демонстрируя отсутствующий передний зуб. Серо-голубые глаза переходят на меня, и я замечаю, что левый из них замутнен. – А это хозяйка?
– Еще не официально, но да.
И мое сердце поет от ответа Джоны, от всех обещаний и намерений, заложенных в нем, – несмотря на то, что мы еще не обсуждали женитьбу – сказанных без колебаний или страха, в типичной для него прямолинейной манере. Я так презирала эту его черту, когда впервые встретила его и когда он так нагло высказал мне все, что обо мне думает в не самых блестящих выражениях. Но теперь уже не уверена, что смогла бы без нее. Когда тебе не нужно беспокоиться о том, что тебе что-то недоговаривают, доверять людям становится легко.
Джона протягивает руку назад, чтобы подозвать меня.
– Это Калла. Дочь Рена Флетчера.
– Жаль было узнать о твоем отце. Очень жаль. Он ушел слишком рано.
– Спасибо, – говорю я и поспешно добавляю: – Джона рассказал мне и о вашей жене. Примите мои соболезнования.
Его губы поджимаются, и он отрывисто кивает мне в знак признания, словно на большее не способен.
И это чувство знакомо мне слишком хорошо.
Фил замечает термосумку в руках Джоны.
– Джордж упоминал, что передаст кое-что со своей охоты.
Джона похлопывает ладонью по жесткому ящику.
– Это отличная вырезка.
– Да, он уже хвастался. – Фил хохочет, и этот смех напоминает мне звук старого автомобильного двигателя, с трудом пытающегося завестись. – Что ж, пошли. Почему бы мне не устроить вам экскурсию, если хотите, а сумку в дом мы забросим после?
– Мы с радостью. Правда, детка?
Глаза Джоны сияют любопытством, оглядывая окрестности, а затем останавливаются на мне, и его губ касается странная оживленная улыбка.
Я не могу удержаться от ответной улыбки и придвигаюсь к нему, чтобы прошептать:
– У тебя прямо-таки стояк на дом этого парня, а?
Джона обхватывает меня рукой за талию и крепко притягивает к себе.
– Да я сейчас кончу в штаны.
* * *
– Мы с Колетт купили это место в 80-х. Весной 85-го, кажется. – Фил останавливается перед кухонной раковиной, задумчиво почесывая подбородок. – Точно, это был мой сороковой день рождения. Мы приехали сюда, чтобы порыбачить на реке. Если вам нравится рыбалка, то у нас одно из самых лучших мест для нее. К западу от нас целая система рек. Летом народ приезжает толпами.
В общем, мы влюбились в эту местность. Помню, я думал, что уже на полпути к смерти, и мне очень нужно было сделать какой-то большой шаг. Так что мы купили эту землю. Почти сорок гектаров земли, предостаточно для полноценной жизни. Давненько это было. – Он пренебрежительно машет рукой в сторону территории за домом. – В это время года нужны снегоступы, чтобы передвигаться.
– Еще ни разу не ходила на снегоступах, – признаюсь я.
И я понятия не имею, сколько это – сорок гектаров, но подозреваю, что на пеший обход участка уйдут целые часы. После осмотра ангара и мастерской мы забрались в красный ржавый пикап Фила и поехали к дому на нем, поскольку расстояние было слишком уж непомерным для старых ног Фила.
Фил с любопытством смотрит на меня.
– Раз уж ты об этом упомянула, то ты не похожа на местную.
– Я родилась на Аляске, но большую часть жизни прожила в Торонто.
– А, из городских. – Он протягивает Джоне бутылку виски, взятую со стойки. – Пить хочешь?
Джона отрицательно мотает головой.
– Лучше не стоит. Мне еще лететь.
Фил дразняще машет бутылкой в мою сторону.
– Ну а тебе-то самолетом не нужно управлять.
Я стараюсь не выдать выражением лица своих эмоций. Сейчас едва полдень, а Фил уже схватился за бутылку. Рядом с ним стоит стакан, и я не могу сказать, вчерашний ли он или им пользовались уже сегодня. Какова его жизнь здесь в одиночестве? Может быть, я бы тоже начала пить.
– Спасибо, но у нас впереди долгий день. Хотя стакан воды не помешал бы.
– Конечно, думаю, где-то здесь у нас найдется бутылка, еще с тех времен, когда здесь был наш сын.
Фил подходит к холодильнику и достает оттуда пластиковую бутылку, и каждое его движение напоминает о его возрасте. От меня не ускользает то, что он постоянно говорит во множественном числе – «нас» и «наш», – словно его покойная жена все еще где-то здесь. Наверное, чтобы привыкнуть к статусу вдовца после пятидесяти лет брака, требуется время. Или Фил просто не хочет мириться с мыслью, что ее больше нет с ним.
Я вежливо улыбаюсь, принимая воду.
– У меня хороший большой огород. Примерно сотка. Достаточно большой, чтобы сделать заготовки на зиму, и все огорожено и подключено к электричеству, чтобы отгонять живность во время выращивания. Вы что-нибудь выращиваете? – Задавая этот вопрос, Фил смотрит прямо на меня.
– Нет, этим занималась моя мать.
Хотя она сама не раз охотно признавалась, что получает куда больше удовольствия от своих кустов роз и сирени, чем от морковки с кукурузой.
– Ну, любой человек может стать садоводом, если будет достаточно долго возиться с землей, – отмахивается Фил. – Еще есть загоны, где мы держали скотину.
– Твоя ферма, Барби, – бормочет Джона, получая мое едва заметное закатывание глаз в ответ.
– Конечно, кроме нескольких кур, которые несут яйца по утрам, больше никого не осталось. Ну и Зика. – Фил с грохотом ставит стакан на стол и наполняет его виски до половины. – Этот старый козел не что иное, как заноза в моей заднице. Он терпеть не может мужиков. Бесполезен, поскольку Колетт с нами больше нет. Он повсюду таскался за ней следом.
Лицо Джоны расплывается в ухмылке.
– Кто бы мог подумать? Калла просто обожает коз.
– Так сколько лет этому дому? – спрашиваю я, предупреждающе зыркая на Джону.
Мой взгляд скользит по деревянному убранству домика, намеренно избегая огромной лосиной головы, наблюдающей за нами со своего места между двумя большими окнами. По бокам от камина висят оленьи головы. На стене напротив – черная меховая шкура, отороченная красным войлоком, и я могу только предполагать, что когда-то это был медведь, поскольку головы к ней не прилагается.
Я никогда не возьму в толк, зачем люди окружают себя теми, кого они убили.
– Дайте подумать… Старые владельцы начали строительство лет за десять до нас. У них настали тяжелые времена, и им пришлось продать дом еще до того, как его закончили. Так что, я полагаю, ему… – Фил прищуривается в раздумье. – Почти сорок пять лет? Кое-что обновили тут. И полностью переделали подвальное помещение. Весь этот камень положили мы. Колетт думала, что это будет красиво. Разбавит дерево.
– Она была права. Так и есть.
Бревенчатый дом построен на небольшом склоне, что позволило сделать в подвальном помещении несколько больших окон. Внешняя отделка облицована камнем, выгодно сочетающимся с камином.
– Конечно, кое-что придется переделать. Отделку и шкафы. А в ванной не помешали бы новые смесители, и нужно покрасить стены. – Фил отпивает виски, морщась от первого глотка. – Ну, знаете, все то, чем ты говоришь, что займешься, когда у тебя будут свободные выходные, а потом не успеваешь оглянуться, как проходит тридцать пять лет, твой ребенок уезжает из дома, жена умирает, а ты все еще смотришь на загрунтованный гипсокартон.
В его голосе звучит тоска.
И я надеюсь, что мне удается скрыть жалость на своем лице, когда произношу:
– У вас чудесный дом.
В деревенском, перегруженном стиле, с устаревшим и захламленным интерьером, но все же он уютный. Даже несмотря на всех этих мертвых животных, наблюдающих за мной.
Может, Фил и живет здесь один – об этом красноречиво свидетельствуют грязная посуда и пустые упаковки из-под готовых замороженных продуктов, валяющиеся на столе, одежда, раскиданная почти на каждом предмете мебели, паутина, свисающая с люстры, словно мишура, – но здесь все еще сохранилось присутствие его покойной жены. Магниты в виде цветочков на дверце холодильника, удерживающие фотографии их внуков, плещущихся в озере. Календарь, висящий на стене, открыт на сентябре, где аккуратным женским почерком отмечены несколько встреч, день рождения и годовщина. Над порогом прихожей, длинного узкого коридора с дюжиной крючков, на которых висит все подряд – от легкого свитера до болотных сапог, – прикреплена деревянная табличка «Боже, благослови этот дом на Аляске», расписанная вручную фиолетовыми полевыми цветами. И полагаю, что все эти бледно-голубые и сиреневые вещи когда-то принадлежат самой Колетт.
