Карен М. Макманус
Один из нас лжет
Глава 5. Бронвин
Пятница, 28 сентября, 18.45
В пятницу вечером можно вздохнуть свободно. Мы с Мейв сидим у нее в комнате и смотрим сериал «Баффи – истребительница вампиров» на «Нетфликс». Последнее время мы им увлеклись, и я всю неделю ждала этого вечера, но сейчас смотрю вполглаза. Мейв свернулась у окна, барабаня по своему ноутбуку, а я растянулась у нее на кровати, открыв на ридере «Улисса» Джеймса Джойса. Он идет номером один в «100 лучших романах современной библиотеки», и я настроена дочитать его до конца семестра, но продвигаюсь очень медленно. Я не могу сосредоточиться.
В школе только и разговоров что об этом сегодняшнем посте в «Тамблере». Вчера вечером кто-то из ребят получил по почте ссылку на него с какого-то из джимейловских адресов «Про Это», и к ланчу его прочитали уже все. Юмико по пятницам помогает в дирекции, и она слышала, как там пытались по айпи-адресу найти, кто его разместил.
Сомневаюсь, чтобы у них что-то вышло. Человек хотя бы с каплей мозгов не станет рассылать подобное со своего компа.
С понедельника, когда нас оставили после уроков, все со мной обращаются осторожно и слишком предупредительно, но сегодня все было иначе. При моем приближении разговоры смолкали, и Юмико наконец сказала:
– Никто не думает, что это рассылаешь ты. Просто странно: вчера вас допрашивали в полиции, а сегодня всплывает вот такое.
Как будто от этих слов мне должно было стать лучше.
– Нет, ты только представь себе! – Голос Мейв рывком возвращает меня в реальность ее комнаты. Она откладывает в сторону ноутбук и легонько барабанит пальцами по оконному стеклу. – Через год ты уже будешь в Йеле. Что ты там будешь делать в пятницу вечером? Развлекаться на вечеринке студенческого братства?
Я закатываю глаза.
– Ага, потому что с вручением письма о приеме мне сделают пересадку личности. Да и вообще, туда еще попасть надо.
– Попадешь. Разве может быть иначе?
Я неловко меняю положение на кровати. Еще как может быть.
– Ничего никогда не знаешь заранее.
Мейв продолжает барабанить по стеклу.
– Если ты скромничаешь из-за меня, то можешь не напрягаться. Меня роль семейной раздолбайки вполне устраивает.
– Вовсе ты не раздолбайка, – возражаю я.
Она лишь ухмыляется и машет рукой. Мейв самая умная из тех, кого я знаю, но до девятого класса она часто болела и регулярно ходить в школу не могла. В семь лет ей поставили диагноз «лейкемия», и она окончательно выздоровела всего два года назад, в четырнадцать.
Пару раз мы ее чуть не потеряли. Однажды, когда я училась в четвертом классе, я услышала, как священник в больнице спрашивает у родителей, согласны ли они начать «приготовления». Что это значит, я знала. И тогда я склонила голову и стала молиться: «Прошу Тебя, не забирай ее. Я все буду делать правильно, если Ты нам ее оставишь. Я буду идеальной, обещаю».
Мейв, проведя столько лет в больнице, так и не научилась участвовать в общественной жизни. Я веду ее за нас двоих: становлюсь членом клубов, получаю награды и оценки, позволяющие поступить в Йель, как родители когда-то. Они довольны, а Мейв может не напрягаться.
Мейв снова отворачивается к окну со своим обычным мечтательным выражением. Она и сама выглядит как мечта: бледная, худощавая, волосы темно-русые, как у меня, а глаза – неожиданного янтарного цвета. Я уже готова спросить, о чем она думает, как вдруг сестра выпрямляется и, приставив руки к глазам как бинокль, прижимает их к стеклу.
– Это Нейт Маколи?
Я фыркаю, не двигаясь с места, и она настаивает:
– Я серьезно. Посмотри сама.
Я встаю и подхожу к ней. В темноте на нашей дорожке угадываются контуры мотоцикла.
– Что за черт?
Мы с Мейв переглядываемся, и она насмешливо мне улыбается.
– Что? – спрашиваю я резче, чем намеревалась.
– Что? – передразнивает она. – Ты думаешь, я не помню, как ты в начальной школе по нему сохла? Я была больная, а не мертвая.
– Брось ты эти шуточки, о боже мой! И вообще, это было сотни световых лет назад. – Мотоцикл Нейта стоит на нашей дорожке неподвижно. – Как ты думаешь, что он тут делает?
– Есть только один способ узнать, – раздражающе напевно произносит Мейв и, игнорируя злобный взгляд, который я на нее бросаю, направляется к двери.
Пока я спускаюсь по лестнице, сердце у меня громко стучит. Мы с Нейтом на этой неделе в школе говорили больше, чем за все время с пятого класса – что, надо признать, не слишком много. И каждый раз, когда я его вижу, у меня создается впечатление, что он ждет не дождется, когда сможет оказаться в другом месте. Но я все время на него наталкиваюсь.
Когда я открываю дверь, включается прожектор перед гаражом, и Нейт оказывается как на авансцене. Я иду к нему, нервы у меня напряжены до предела, и я остро осознаю, что выгляжу непрезентабельно: на мне толстовка с капюшоном, спортивные шорты и шлепанцы, в которых я сидела у Мейв. Хотя он, конечно, тоже не наряжался. Эту футболку с «гиннессом» я видела уже как минимум дважды на этой неделе.
– Привет, Нейт, – говорю я. – Что стряслось?
Он снимает шлем, его темно-синие глаза смотрят на дверь мимо меня.
– Привет. – Он ничего больше не говорит так долго, что становится неловко. Я складываю руки на груди и жду. Наконец он смотрит мне в глаза с кривоватой улыбкой, от которой у меня все внутри переворачивается. – У меня вообще-то не было особого повода приезжать.
– Хочешь зайти? – выпаливаю я.
Он колеблется:
– Да уж, твои родители будут в восторге.
Он даже наполовину себе не представляет в каком. Папин любимый стереотип – колумбийский наркоторговец, и даже намек на такое знакомство с моей стороны его никак не обрадует. Но я слышу собственные слова:
– Их нет дома. Мы вдвоем с сестрой, – добавляю я поспешно, чтобы он не истолковал мои слова как-то неправильно.
– Ага, ладно. – Нейт слезает с байка и идет за мной с таким видом, будто ему все нипочем, и я тоже стараюсь держаться непринужденно. Мейв встречает нас на кухне, опершись о стол, хотя десять секунд назад наверняка таращилась из окна своей спальни.
– Ты знаком с моей сестрой Мейв? – спрашиваю я.
Нейт качает головой.
– Нет. Как жизнь? – говорит он.
– Нормально, – отвечает Мейв, разглядывая его с откровенным интересом.
Я не знаю, что делать дальше, а он сбрасывает куртку и кидает ее на кухонный стол. Как вообще должна я… занимать Нейта Маколи? Я же не обязана? Это же он вдруг заявился нежданно-негаданно? Значит, я могу делать то, что делала бы и без него? Но это значит сидеть в комнате у сестры и смотреть ретро-сериал про вампиров, вполглаза читая «Улисса»? Совсем не та ситуация, в которой я чувствовала бы себя уверенно.
Нейт не замечает моей неловкости, входя через стеклянные двери в нашу гостиную. Мы идем за ним, Мейв толкает меня локтем в бок и бормочет вполголоса:
– ¡Que boca tan hermosa![2]
– Заткнись! – шиплю я.
Отец любит, когда мы дома говорим по-испански, но вряд ли он имел в виду такой случай. К тому же Нейт, скорее всего, должен отлично понимать этот язык.
Он останавливается возле рояля и оглядывается.
– Кто играет?
– Бронвин, – сдает меня Мейв прежде, чем я успеваю раскрыть рот.
Я стою у дверей, сложив руки на груди, а она устраивается в любимом папином кресле перед раздвижной дверью, ведущей в нашу половину.
– Она отлично играет.
– Правда? – спрашивает Нейт.
Я одновременно с ним произношу:
– Это неправда.
– Играешь, – настаивает Мейв.
Я смотрю на нее с прищуром, а она на меня – невинными большими глазами.
Нейт подходит к большому ореховому шкафу во всю стену и берет фотографию, на которой мы с Мейв с одинаковыми щербатыми улыбками стоим на фоне замка Золушки в Диснейленде. Снимок сделан за полгода до того, как Мейв поставили диагноз, и очень долго это у нас была единственная фотография. Нейт ее изучает, потом слегка улыбается. Насчет его губ Мейв права – они очень сексуальны.
– Сыграешь что-нибудь?
Это все же легче, чем разговаривать с ним.
Я бреду к табурету, сажусь, поправляю перед собой ноты. Это «Вариации на тему канона», которые я разучиваю уже не первый месяц. Уроки музыки я беру с восьми лет, и техника у меня очень хорошая. Но я никогда не могу заставить людей что-то почувствовать. «Вариации на тему канона» – первая пьеса, которая вызвала у меня желание попробовать. Что-то есть в том, как она развивается, начинаясь мягко и тихо, набирая мощь, пока не звучит почти гневно. Это трудная часть, потому что в какой-то момент ноты становятся резкими, почти диссонансными, и я не могу набрать нужную силу, чтобы это вытянуть.
Я не играла уже почти неделю. В последний раз, когда попыталась, взяла столько фальшивых нот, что даже Мейв дергалась. Кажется, она помнит, потому что смотрит на Нейта и говорит:
– Эта пьеса очень трудная. – Будто вдруг пожалела, что поставила меня в трудное положение.
А, ладно, черт с ним! Вся эта ситуация слишком абсурдна, чтобы принимать ее всерьез. Если я утром проснусь и Мейв мне скажет, что мне все приснилось, я с ней полностью соглашусь. Так что я начинаю играть – и произведение сразу ощущается по-другому, свободнее, проще с подходами к трудным местам. Я забываю про Мейв и Нейта и радуюсь, когда ноты, на которых я обычно спотыкаюсь, звучат легко и свободно. И даже крещендо я не атакую так сильно, как надо бы, но играю быстрее и увереннее, чем обычно, и ни разу не фальшивлю. Закончив, я торжествующе улыбаюсь Мейв, и только когда ее взгляд перемещается на Нейта, вспоминаю, что у меня двое слушателей.
Он стоит, прислонившись к книжному шкафу, руки у него скрещены на груди, и он впервые не выглядит так, будто ему скучно или он сейчас будет надо мной насмехаться.
– Это лучшее, что я слышал в жизни, – произносит он.
Эдди
Пятница, 28 сентября, 19.00
Боже, ну и мать у меня! Она реально кокетничает с сержантом Будапештом. Веснушчатым и лысеющим.
– Конечно, Аделаида все сделает, чтобы вам помочь, – говорит она грудным голосом, водя пальцем по краю бокала.
Джастин сегодня ужинает у своих родителей, которые маму терпеть не могут и никогда не приглашают. И вот это – наказание ему, знает он об этом или нет.
Когда появился сержант Будапешт, мы как раз доедали тайский овощной пирог, который мама всегда заказывает, когда приезжает в гости моя сестра Эштон. Сержант не знает, куда девать глаза, и потому смотрит на букет сухих цветов на стене гостиной. Мама меняет декор каждые полгода, и последняя тема – дешевый шик с причудливыми мотивами морского берега. Повсюду махровые розы и морские раковины.
– Просто уточним несколько пунктов, если ты не против, Эдди, – начинает он.
– О’кей.
Меня удивил его визит, потому что я уже ответила на все его вопросы. Но, наверное, следствие идет полным ходом. Сегодня кабинет мистера Эйвери был огорожен желтой лентой, и целый день по школе сновали полицейские. Купер сказал, что «Бэйвью», видимо, грозят неприятности из-за того, что арахисовое масло попало в воду, или что-то в этом роде.
Я бросаю взгляд на мать. Она не сводит глаз с сержанта Будапешта, но я хорошо знаю это задумчивое выражение лица. Видимо, она уже планирует свой гардероб на уик-энд.
В гостиную входит Эштон и садится в кресло напротив меня.
– Вы разговариваете со всеми учениками, которые в тот день были оставлены после уроков?
Сержант Будапешт прокашливается.
– Следствие продолжается, но я приехал, потому что у меня конкретный вопрос к Эдди. В день смерти Саймона ты была в медпункте?
Я в замешательстве бросаю взгляд на Эштон и снова смотрю на сержанта.
– Нет.
– Была, – настаивает он. – В журнале у медсестры это отмечено.
Я смотрю в камин, но чувствую, как Эштон сверлит меня взглядом. Я наматываю на палец прядь волос и нервно ее вытягиваю.
– Я этого не помню.
– Ты не помнишь, как в понедельник ходила к медсестре?
– Ну, я часто туда хожу, – быстро отвечаю я. – От головной боли что-то взять или еще что. Наверное, так. – Я морщу лоб, будто с трудом припоминая, а потом смотрю сержанту прямо в глаза. – Да, вспомнила! У меня были месячные и очень болел живот. Мне был нужен тайленол.
Сержант Будапешт из тех людей, которые легко краснеют. Он багровеет, а я вежливо улыбаюсь, оставив волосы в покое.
– И ты получила то, что тебе было нужно? Именно тайленол?
– А зачем вам это знать? – спрашивает Эштон. Она перекладывает диванную подушку так, чтобы морская звезда, выложенная из настоящих раковин, не врезалась ей в спину.
– Видите ли, один из вопросов, на которые мы ищем ответ, таков: как вышло, что в медпункте в момент приступа аллергии у Саймона не было ни одного «ЭпиПена»? Сестра утверждает, что с утра было несколько штук. Но днем не оказалось ни одного.
Эштон напрягается:
– Вы же не думаете, что их могла взять Эдди!
Мама поворачивается ко мне со слегка удивленным лицом, но молчит.
Если сержант Будапешт и замечает, что роль родительницы взяла на себя моя сестра, то никак на это не реагирует.
– Никто этого не говорит. Но не видела ли ты эти шприцы, когда была там, Эдди? В журнале медсестры сказано, что ты была там в час дня.
Сердце у меня бьется слишком быстро, но я спокойно отвечаю:
– Я даже не знаю, как они выглядят.
Он заставляет меня снова рассказать ему все, что я помню о событиях того дня после уроков, потом задает кучу вопросов про тот пост из «Тамблера». Эштон насторожена и заинтересована, она подалась вперед и все время перебивает, а мама дважды выходит в кухню долить себе вина. Я смотрю на часы, потому что мы с Джейком должны скоро ехать на море, а я еще и не начинала краситься. Прыщ сам по себе не замажется.
Вставая, наконец, чтобы уйти, сержант Будапешт оставляет мне визитку.
– Если еще что-нибудь вспомнишь, Эдди, позвони, – говорит он. – Никогда не знаешь, что может оказаться важным.
– О’кей, – киваю я, суя карточку в задний карман джинсов.
Сержант прощается с мамой и Эштон, я открываю ему дверь. Эштон стоит рядом со мной, прислонившись к дверному косяку, и мы смотрим, как сержант Будапешт садится в свой служебный фургон и выезжает задним ходом.
Я вижу, что Джастин уже приехал: он стоит, пропуская сержанта, чтобы въехать, и это заставляет меня двигаться быстрее. Я не хочу с ним разговаривать, и я еще не накрасилась. Поэтому я бегу наверх, и Эштон тут же следует за мной. Моя комната самая большая в доме после гостиной и раньше принадлежала Эштон – мне она досталась после ее свадьбы. Эштон все еще чувствует себя в ней как дома, будто и не уезжала.
– Про «Тамблер» ты мне не рассказывала, – говорит она, растягиваясь на моем белом покрывале и раскрывая последний номер «Ю-Эс уикли».
Эштон еще светлее, чем я, но волосы у нее коротко пострижены, чего наша мать терпеть не может. А по-моему, симпатично. Если бы Джейку так сильно не нравились мои волосы, я бы тоже задумалась о такой стрижке.
Я сижу перед зеркалом и тоном замазываю прыщ на виске.
– Кто-то сгущает краски, вот и все, – отмахиваюсь я.
– А ты и правда не помнишь, что ходила в медпункт? Или просто отвечать не хотела? – допытывается Эштон.
Я верчу в пальцах крышку от тюбика с тоном, но меня выручает мой телефон, наигрывающий мелодию Рианны. «Единственная» – сигнал о пришедшем сообщении. Эштон берет телефон с ночного столика и докладывает:
– Джейк уже почти здесь.
– Эш, ну боже мой! – Я кидаю на нее сердитый взгляд в зеркало. – Нельзя же хватать чужой телефон! Вдруг это было бы что-нибудь личное?
– Извини, – говорит она тоном, не предполагающим раскаяния. – С Джейком у тебя все в порядке?
Я поворачиваюсь к ней на стуле, нахмурившись.
– А почему должно быть не в порядке?
Эштон выставляет в мою сторону ладонь.
– Просто спросила, Эдди, я ни на что не намекаю. – Она мрачнеет. – Нет причин думать, что у тебя выйдет, как у меня. Мы же с Чарли не были парой еще со школы.
Я удивленно моргаю. Вообще-то я какое-то время подозревала, что у них с Чарли не все гладко: во-первых, она вдруг стала много времени проводить здесь, во-вторых, ее муж месяц назад на свадьбе нашей кузины открыто флиртовал с похожей на шлюху подружкой невесты, – но раньше Эштон не говорила о разладе открыто.
– А что, все так плохо?
Она пожимает плечами, выпускает из рук журнал и трогает свои ногти.
– Сложно. Брак на самом деле куда более трудная вещь, чем кажется. Скажи спасибо, что тебе еще не надо принимать решения, от которых зависит твоя жизнь. – Она поджимает губы. – Только не слушай, что тебе мама зудит. Радуйся своим семнадцати годам.
Не могу. Я слишком боюсь, что все испортится. Что уже испортилось.
Мне очень хочется довериться Эштон – такое было бы облегчение все выложить. Обычно я все рассказываю Джейку, но это я ему рассказать не могу. А кроме него в этом мире нет буквально ни одного человека, кому я верю. Никому из подруг, уж точно не матери, и даже не сестре. Потому что хотя она, наверное, и желает мне добра, но бывает ужасно агрессивна в отношении Джейка.
Раздается звонок в дверь, и Эштон кривит губы в полуулыбке.
– Идеал собственной персоной, – говорит она. Саркастически, как и ожидалось.
Не отвечая, я устремляюсь вниз по лестнице и открываю дверь с широкой улыбкой, которую не могу сдержать при мысли, что сейчас увижу Джейка. Он стоит в дверях в своей футбольной куртке, с растрепанными ветром каштановыми волосами и улыбается мне точно так же, как я ему.
– Хай, детка!
Я уже готова его поцеловать, как вижу другого человека у него за плечом – и замираю на месте.
– Ты не против, если мы подвезем Т. Д.?
У меня к горлу поднимается нервный смех, но я его не выпускаю.
– Нет, конечно. – Я его целую, но счастливый момент испорчен.
Т. Д. кидает на меня быстрый взгляд и тут же опускает глаза.
– Вы меня простите, ребята. У меня машина сломалась, и я хотел дома остаться, но Джейк настоял…
Джейк пожимает плечами:
– Ты же собирался. Нет смысла пропускать вечер из-за машины. – Он переводит глаза с моего лица на мои кроссовки и спрашивает: – Ты в этом поедешь, Эдс?
Это не то чтобы критика, но на мне свитер Эштон, а Джейку не нравится, когда я одета во что-то бесформенное.
– Так ведь там будет холодно, – говорю я осторожно, и он усмехается:
– Я тебя согрею. Надень что-нибудь посимпатичнее, ладно?
Я улыбаюсь несколько напряженно, возвращаюсь в дом и медленно поднимаюсь по лестнице, потому что Эштон наверняка еще не успела уйти из моей комнаты. Конечно же, она сидит на моей кровати, листая журнал, и, когда я лезу в шкаф, сдвигает брови.
– Так быстро вернулась?
Я достаю легинсы и расстегиваю джинсы.
– Переодеваюсь.
Эштон закрывает журнал и молча смотрит на меня, пока я меняю ее бесформенный свитер на обтягивающий.
– Ты в этом замерзнешь, – говорит она. – Сегодня холодно. – Она фыркает, не веря своим глазам, когда я снимаю кроссовки и обуваю босоножки на шпильках. – Ты в этом поедешь на пляж? Джейк предложил тебе переодеться?
Я сую снятую одежду в корзину, не отвечая на ее вопросы.
– Эш, пока!
– Эдди, постой!
Презрительно-ворчливые нотки в ее голосе исчезли, но меня это не интересует: я сбегаю по лестнице и выхожу из дома прежде, чем она успевает что-нибудь сказать. Меня тут же пронизывает ветер, но Джейк одобрительно мне улыбается и во время короткого пути к машине обнимает за плечи.
Вся эта поездка мне неприятна. Противно сидеть и притворяться веселой, когда меня тошнит. Противно слушать, как Джейк с Т. Д. обсуждают завтрашнюю игру. Противно слышать последнюю песню группы «Fall Out Boy» и слова Т. Д.: «Нравится мне эта мелодия», потому что мне она больше нравиться не может. Но больше всего мне противно то, что не прошло и месяца с нашего с Джейком судьбоносного первого раза, как я напилась и переспала с Т. Д. Форрестером.
Когда мы приезжаем к пляжу, Купер и Луис уже разводят костер, а Джейк недовольно хмыкает, ставя машину на паркинг.
– Каждый раз они все делают неправильно, – ворчит он, вылезая из машины и направляясь к ним. – Ребята, слишком близко к воде!
Мы с Т. Д. выбираемся из машины медленнее, не глядя друг на друга. Я сразу мерзну и обхватываю себя руками на ветру.
– Хочешь мою курт… – начинает Т. Д., но я его обрываю:
– Нет.
Я направляюсь к воде, чуть не падая в своих дурацких туфлях, когда ступаю на песок.
Т. Д. идет рядом со мной и протягивает руку – поддержать.
– Послушай, Эдди, – шепчет он, и его мятное дыхание касается моей щеки. – Обязательно надо, чтобы все было так неловко? Я никому не собираюсь ничего говорить.
Мне не за что на него злиться, он не виноват. Это я запсиховала, переспав с Джейком, стала думать, что он теряет ко мне интерес, и с каждым разом, когда он слишком долго не отвечал на сообщение, этот страх становился сильнее. Это я стала заигрывать с Т. Д. на этом пляже летом, когда Джейк был на каникулах. Это я заставила Т. Д. найти бутылку рома и выпила почти половину, запивая диетической колой.
И в какой-то момент расхохоталась так сильно, что кола полилась у меня из ноздрей, что Джейку показалось бы отвратительным. А Т. Д. только сказал: «Эдди, вау! Это было заманчиво. Ты меня заводишь».
И это я тогда его поцеловала. И я предложила поехать к нему домой. Так что на самом деле его вины в этом не было.
Мы доходим до края пляжа и видим, как Джейк тушит костер, чтобы разложить его там, где считает правильным. Я украдкой кидаю взгляд на Т. Д. и вижу мелькнувшие ямочки на его щеках, когда он машет в сторону ребят.
– Просто забудь, что это вообще было, – говорит он еле слышно.
Его голос звучит искренне, и у меня в груди вспыхивает надежда. Может быть, мы и в самом деле сумеем сохранить эту тайну. «Бэйвью» – школа, склонная к сплетням, но хотя бы у каждого над головой уже не висит «Про Это». И если быть честной до конца, то я не могу не признать: это облегчение.
