Карл Густав Юнг
Цивилизация в переходное время
178 Фрейд предпослал своему «Толкованию сновидений» следующий девиз: «Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo» – «Если небесных богов не склоню, Ахеронт всколыхну я»[89]. Спрашивается, для чего?
179 Ныне нашими богами, которых должно свергнуть с трона, являются идолы и ценности сознания. Известно, что старых богов дискредитировала в первую очередь их скандальная история. Сегодня все повторяется. Раскапываются подозрительные погреба наших блистательных добродетелей и наших несравненных идеалов, раздаются радостные крики: вот ваши боги, вот иллюзия, созданная человеческой рукой, испачканная человеческой низостью, гроб повапленный, набитый грязью и нечистотами. В этом звучит до боли знакомая нота, а слова не забыты с уроков подготовки к конфирмации.
180 Я искренне убежден в том, что это не случайные аналогии. Многим людям психология Фрейда ближе, чем Евангелие, и для них большевизм значит больше, чем буржуазные добродетели. Но все это наши братья, и в каждом из нас звучит хотя бы один голос, оправдывающий таких людей, ибо все мы – части единой души.
181 Неожиданным следствием такой духовной сумятицы стало то обстоятельство, что мир повернулся к нам своим отвратительным лицом: уже никто больше не может его любить, мы не можем больше любить самих себя, а ничто внешнее не может отвлечь нас от нашей собственной души. Причем глубокий смысл этого следствия, как правило, не учитывают. Что есть теософия, с ее кармой и реинкарнацией, как не утверждение о том, что наш иллюзорный мир – временное место морального исцеления несовершенных? Тем самым теософия делает относительным имманентный смысл современного мира, по сути, обещая в иной оболочке доступ в высшие миры без возбуждения ненависти к современному миру. Но результат остается тем же самым.
182 Все эти идеи признаны ненаучными, однако они захватывают современное сознание снизу. Случайно ли теория относительности Эйнштейна и новейшая, превосходящая всякую причинность и наглядность атомная теория занимают ныне наше воображение? Даже физика рассеивает материальный мир. По моему мнению, нет ничего удивительного в том, что современный человек упрямо обращается к своей душевной реальности и ожидает обрести в ней надежную опору, в которой ему отказывает мир окружающий.
183 С душой Запада дела обстоят печально, и ситуация усугубляется тем, что мы предпочитаем иллюзии нашей внутренней красоты беспощадной правде. Западный человек живет в туманном облаке самообмана, который призван скрывать его истинное лицо. Но как нас воспринимают люди с другим цветом кожи? Что думают о нас китайцы или индусы? Что думает о нас черный человек? Что думают все те, кого мы истребляем алкоголем, венерическими болезнями и банальным грабежом?
184 У меня есть друг-индеец, вождь одного из племени пуэбло. Однажды мы доверительно разговаривали о белых, и он сказал так: «Мы не понимаем белых. Они всегда чего-то хотят, всегда суетятся, всегда что-то ищут. Что ищут? Мы этого не знаем. Мы не можем их понять. У них всех острые носы, тонкие злые губы, морщины на лицах. Мы думаем, что они все сумасшедшие».
185 Мой друг сполна познал арийскую хищную птицу и ее ненасытную жажду наживы, которая побуждает вторгаться в чужие страны, но не смог подобрать ей имени; к тому же он опознал тот бред величия, который заставляет нас воображать, будто христианство – единственная на свете истина, а белый Христос – единственный спаситель человечества. Мы посылаем миссионеров даже в Китай, наводнив весь Восток плодами нашей науки и техники, сделав себя вечными должниками. Христианская комедия в Африке не вызывает ничего, кроме жалости. Угодное Богу искоренение полигамии породило проституцию, из-за которой только в Уганде ежегодно расходуют двадцать тысяч фунтов стерлингов на лечение венерических болезней. Добропорядочный европеец платит миссионерам за этот чудесный результат. Надо ли упоминать об ужасных страданиях полинезийцев или о плодах торговли опиумом?
186 Так выглядит европеец за пределами своего туманного морального облака. Неудивительно, что раскопки нашей души сродни работе в канализации. Только такой великий идеалист, как Фрейд мог посвятить этому нечестивому занятию труд всей жизни. Не он стал причиной этого дурного запаха, повинны все мы, все те, кто мнит себя чистым и приличным – в силу невежества и самообмана. Так наша психология начинает свое знакомство с душой – с самой омерзительной во всех отношениях стороны, с того, чего мы отчаянно не хотим видеть.
187 Если наша душа состоит только из дурного и никуда не годного, то нормальному человеку никто и никогда не поможет отыскать в ней что-либо привлекательное. Поэтому все те, кто видит в теософии прискорбную интеллектуальную поверхностность, а во фрейдизме не усматривает ничего кроме предосудительного сладострастия, пророчат этим движениям скорый и бесславный конец. Однако они упускают из вида тот факт, что в основании этих движений лежит страсть, а именно очарование душой, так что эти формы, будучи ступенями выражения души, продержатся до тех пор, пока не будут вытеснены чем-то лучшим. Суеверие и извращение – на самом деле, одно и то же. Это переходные формы эмбриональной природы, из которых возникают новые, более зрелые явления.
187а С интеллектуальной, моральной и эстетической точек зрения вид «задворок» западной души выглядит малопривлекательным. Мы с неподражаемым пылом возвели вокруг себя монументальный мир, но именно по причине его великолепия все чудеса оказались вовне, а все, обнаруживаемое на дне души, по необходимости и на самом деле представляется скудным и ущербным.
187b Я отдаю себе отчет в том, что немного тороплюсь с оценкой всеобщего сознания. Понимание психологических фактов еще не стало общим достоянием. Западная публика находится на пути к такому пониманию, которому она, по понятным причинам, изо всех сил противится. Пессимизм Шпенглера произвел должное впечатление, но все, увы, ограничивается благонамеренно очерченными границами академической науки. Вдобавок психологическое понимание болезненно задевает личное и потому наталкивается на личное сопротивление и отрицание. Впрочем, я вовсе не считаю это сопротивление бессмысленным. Скорее, оно представляется мне здоровой реакцией на нечто разрушительное. Любой релятивизм, становясь главенствующим и окончательным принципом, действует разрушительно. Значит, указывая на неприглядность «задворок» души, я поступаю так не для того, чтобы изречь пессимистическое предостережение; я лишь предъявляю факты, сообщающие, что бессознательное, если не обращать внимания на его отталкивающий вид, обладает мощной притягательной силой – не только для болезненных натур, но и для здоровых, позитивно мыслящих умов. Основой души является природа, каковая есть сила, творящая жизнь. Да, природа сама уничтожает ею созданное, но она же отстраивает разрушенное заново. Современный релятивизм разрушает ценности зримого мира, а душа вновь их возвращает. Пока мы, разумеется, наблюдаем лишь падение во тьму и мерзость вокруг, но тот, кто не способен вынести это зрелище, никогда не создаст ничего прекрасного и светлого. Свет всегда рождается во тьме, никакое солнце не застревает на небе только потому, что человек в страхе велит ему остановиться. Разве пример Анкетиля-Дюперрона не доказывает, что душа норовит сама избавиться от помрачения? Китайцы не считают причиной своего упадка европейскую науку и технику. Почему же мы должны верить, будто тайное духовное влияние Востока станет для нас разрушительным?
188 Но я забываю, что мы, по всей видимости, еще не осознали следующего: своими превосходящими техническими возможностями мы основательно встряхнули материальный мир Востока, но Восток своими превосходящими душевными возможностями привел в смятение наш духовный мир. Мы пока еще не додумались до той мысли, что Восток может захватить нас изнутри. Такая мысль, конечно, кажется нам бредовой, потому что мы мыслим исключительно в категориях причин и следствий, не в силах понять, почему возлагаем ответственность за смятение в духовности среднего класса на неких Макса Мюллера, Ольденбурга, Дойссена или Вильгельма[90]. Чему, однако, учит нас пример императорского Рима? С завоеванием Передней Азии Рим стал азиатским, даже Европа стала азиатской, каковой она является до сих пор. Из Киликии пришла римская воинская религия[91], распространившаяся от Египта до туманной Британии (это уже не говоря о христианстве).
189 Мы пока не полностью осознали, что западная теософия является дилетантским, поистине варварским подражанием Востоку. Мы снова увлеклись астрологией, этим насущным хлебом Востока. Исследования сексуальности, которыми начали заниматься в Вене и Англии, следуют в первую очередь индийским образцам[92]. Тексты тысячелетней древности преподают нам в этой области чистый философский релятивизм, а сущность китайской науки опирается на принцип сверхпричинности, о котором мы только-только начали догадываться. Что касается недавних открытий в психологии, то их вполне внятные описания мы находим в древнекитайских текстах, как убедительно продемонстрировал мне профессор Вильгельм. Сугубо западное, как нам кажется, изобретение, то бишь психоанализ и проистекающие из него порывы, есть лишь первая, начальная попытка сравняться с достижениями восточных духовных практик. Думаю, многим известна книга, в которой проводится параллельное сопоставление психоанализа и йоги, за авторством Оскара Шмица[93].
190 Теософы имеют весьма занятные представления о махатмах, которые прячутся где-то в Гималаях или на Тибете и оттуда управляют миром, который не перестают воодушевлять. Влияние магического восточного духовного содержания настолько велико, что умственно полноценные европейцы уверяли меня, будто добро, о котором я рассуждаю, внушено мне махатмами без моего предшествующего знания, а мои собственные мысли ни на что не годятся. Эта широко распространенная и внутренне усвоенная мифология, подобно всякой мифологии вообще, отнюдь не бессмысленна с психологической точки зрения. Нам представляется, что Восток и вправду имеет некоторое отношение к причинам сегодняшнего духовного сдвига, но этот Восток находится не в тибетских монастырях махатм, а скрывается прежде всего внутри нас. Этот якобы восточный дух – наша собственная душа, которая творит новые формы, содержащие духовные начала, призванные служить целительным тормозом для безграничной алчности арийского человека; эти формы предусматривают то ограничение жизни, которое на Востоке развивается в сомнительный квиетизм, ту стабильность бытия, что по необходимости торжествует, когда требования души становятся столь же настоятельными, как и материальные потребности социальной, внешней жизни. Мы пока, в эпоху американизма, далеки от этого, но уже, как мне кажется, приближаемся к рубежу новой духовной культуры. Мне не хотелось бы выступать в роли пророка, но невозможно обозначить проблемы души современного человека без упоминания стремления к покою в состоянии беспокойства, без потребности обрести уверенность в состоянии неуверенности. Новые формы бытия возникают из потребностей и необходимостей, а не из идеальных состояний неуверенности, не из идеальных притязаний и желаний.
191 Нельзя задаваться такими вопросами в отрыве от всего остального, не обозначив, по меньшей мере, способы решения задач, если даже по этому поводу невозможно сказать что-либо окончательное и определенное. Увы, на сегодня для поисков решения – в том виде, в каком они мне видятся – не сделано ровным счетом ничего. Как и всегда, одни люди разочаровываются в возможности возвращения к прежней оптимистической природе, а другие стремятся к изменению мировоззрения и форм бытия. Суть сегодняшней проблемы для меня заключается в исходящем из души очаровании современного сознания. Если смотреть с точки зрения пессимиста, это проявление разрушения; если же встать в позицию оптимиста, можно счесть, с другой стороны, что мы прозреваем начатки возможного, более глубокого изменения содержания западного сознания. В любом случае это явление громадного значения, тем более достойное внимания, что оно уже укоренилось в широких народных слоях, и тем более важное, что оно затрагивает те иррациональные и, как доказывает история, необозримые движущие силы души, которые таинственным и непредсказуемым образом определяют жизнь народов и культур. Именно эти силы, скрытые сегодня от многих, стоят за психологическим интересом нашего времени. Очарование души вовсе не извращенное по своей природе, это тяга, настолько сильная, что она не испытывает отвращения к безвкусице.
192 Местность вдоль главной мировой дороги кажется пустынной и выработанной. Поэтому взыскующий инстинкт оставляет проторенные пути и ищет окольных, неизведанных троп; в свое время античный человек, освободившись от олимпийских богов, точно так же предался переднеазиатским мистериям. Тайный инстинкт обращается вовне и потому усваивает восточные теософии и восточную магию; устремляясь внутрь, он вдумчиво изучает «задворки» души и делает это с тем же скепсисом и с тем же радикализмом, с какими Будда отверг два миллиона прежних богов ради обретения единственно истинного, изначального опыта.
193 Теперь мы подходим к последнему вопросу. Правда ли все то, что я говорю о современном человеке? Или это лишь оптический обман? Не подлежит сомнению, что для многих миллионов европейцев приводимые мною факты будут всего-навсего малозначимыми случайностями, а для многих высокообразованных людей это только достойные сожаления заблуждения. Что, например, думал образованный римлянин о христианстве, которое поначалу распространялось среди низших слоев населения? Для многих нынешний западный Бог до сих пор жив, как и Аллах для многих, кто проживает по ту сторону Средиземного моря; сторонники каждой религии считают сторонников другой отъявленными еретиками, которых, за отсутствием иных возможностей, сострадательно терпят. Умный европеец, помимо этого, придерживается того мнения, что религия и тому подобное хороши для народа и женской души, но должны быть устранены из насущных экономических и политических вопросов.
194 В целом меня опровергают со всех сторон и считают человеком, который при ясном небе предсказывает ненастье. Может быть, непогода где-то далеко, за горизонтом, и никогда не дойдет до нас. Но вопросы относительно души всегда находятся ниже горизонта сознания, так что, рассуждая о душе, мы ведем речь, собственно, о том, что пребывает на границе видимого, о чем-то сокровенном и деликатном, о цветах, которые раскрываются только во мраке ночи. Днем все представляется ясным и отчетливым, однако ночь длится ровно столько же, сколько и день, а мы живем и ночью. Некоторым людям снятся страшные сны, портящие настроение на целый день. Для великого множества людей дневная жизнь выглядит таким страшным сном, что они с нетерпением ждут ночи, когда просыпается душа. Да, мне кажется, что сегодня должно быть особенно много подобных людей, отчего я также придерживаюсь того мнения, что современная проблема души возникает именно так, как было описано выше.
195 При этом я должен упрекнуть себя в односторонности, ибо обошел молчанием душу нашей светскости, о которой говорит большинство, ибо она лежит на поверхности. Она открывается в международном и наднациональном идеале, воплощается в Лиге Наций и тому подобных организациях, еще в спорте, а также в кино и джазе. Это знаменательные симптомы нашего времени, которое насаждает идеал гуманности в телесном. Спорт подразумевает необыкновенно высокую ценность тела, каковая еще более подчеркивается современным танцем. Напротив, кино и детективные романы позволяют безопасно переживать все те волнения, страсти и фантазии, которые в наш гуманный век подлежат вытеснению. Нетрудно заметить, что эти симптомы связаны с психическими состояниями. Очарование души есть не что иное, как новое самоосмысление, обращение к прошлому, к основам человеческой натуры. Не вызывает удивления факт, что состоялось новое открытие тела, которое до сих пор ценилось ниже духа. Временами появляется искушение заявить, что это месть плоти духу. Когда Кайзерлинг громогласно объявил шофера героем культуры[94], этими словами, выражая мнение большинства, он почти попал в цель. Тело предъявляет притязания на равноправие, источая такое же очарование, как и душа. Если мы до сих пор захвачены старой идеей о противопоставлении духа и материи, то сами продлеваем состояние расщепления или невыносимого противоречия. Если удастся примириться с осознанием того, что душа – взгляд изнутри на жизнь тела, а тело – открытая вовне жизнь души, что душа и тело – не две отдельные сущности, а неразрывное единство, то удастся и понять, как стремление к преодолению нынешней ступени сознания ведет через бессознательное к телу, и наоборот, как вера в тело допускает всего одну философию, которая не отрицает тело в угоду чистому духу. Это неравномерное, если сравнивать с прежними временами, выпячивание душевного и телесного, несмотря на видимость разложения, может означать омоложение, ибо – как говорит Гельдерлин[95]:
Но там, где угроза, растет и
Спаситель[96].
196 Мы действительно видим, как западный мир начинает наращивать темп жизни, перенимать американский темп, в противоположность квиетизму и отвращенному от повседневности смирению. Начинает усугубляться невозможный ранее разрыв между внешним и внутренним – точнее, между объективным и субъективным. Возможно, это последнее состязание дряхлеющей Европы с юной Америкой; возможно, перед нами здоровая (или сомнительная) попытка ускользнуть от темных законов природы и одержать еще более величественную, еще более героическую победу яви над сном народов. Это вопрос, ответ на который даст история.
V. Любовная проблема студента[97]
Дамы и господа!
197 Позвольте заверить, что я с изрядными опасениями согласился открыть своим выступлением предполагаемое обсуждение студенческой любви и прочесть доклад на эту тему. В силу своей необычности подобная дискуссия не может не вызывать затруднений, если вести ее в серьезном тоне и осознавать свою ответственность.
198 Любовь – всегда проблема, в каком бы возрасте ни был влюбленный или любимый человек. В детстве проблемы доставляет любовь родителей, а для старика проблема заключается в выяснении того, чего он добился благодаря своей любви. Любовь – это судьбоносная сила, могущество которой простирается от небес до преисподней. Полагаю, мы должны понимать любовь именно таким образом, если всерьез хотим изучить ее суть. Хитросплетения любви чрезвычайно обширны и многообразны, они не ограничиваются какой-либо конкретной областью, но охватывают все стороны человеческой жизни и деятельности. Любовь может быть этической, социальной, психологической, философской, эстетической, религиозной, медицинской, юридической или физиологической проблемой, если перечислить навскидку хотя бы некоторые ее проявления. Впрочем, такое вторжение любви во все коллективные сферы жизни лишь незначительно затрудняет ее понимание – в сравнении с тем фактом, что любовь также является сугубо индивидуальной проблемой. Ибо последнее означает, что всякий общий критерий, всякое общее правило утрачивают свою силу – подобно религиозным верованиям, которые, пусть они постоянно кодифицируются на протяжении хода истории, всегда, в сущности, представляют собой индивидуальный опыт, отвергающий все традиционные установления.
199 Само слово «любовь» мешает нашему обсуждению, ведь «любовью» называют буквально все на свете! Если идти сверху вниз, после наивысшего таинства христианской религии мы сталкиваемся с amor Dei Оригена, с amor intellec-tualis Dei Спинозы, с платоновской любовью к Идее, с Gottesminne мистиков[98]. Слова Гёте вводят нас в человеческое пространство любви:
Утихла дикая тревога,
И не бушует в жилах кровь:
В душе воскресла вера в бога,
Воскресла к ближнему любовь[99].
200 Здесь мы видим любовь к ближнему – как в христианском, так и в буддийском толковании, заодно с любовью к человечеству, которая выражается в служении обществу. Далее идет любовь к родной стране, любовь к идеальным институциям – скажем, к церкви. Затем имеется родительская любовь, прежде всего материнская, за нею следует сыновняя и дочерняя любовь. Встречая супружескую любовь, мы покидаем область духовного и вступаем в промежуточное царство между духом и инстинктом. Здесь чистое пламя Эроса воспламеняет сексуальность, а идеальные формы любви – любовь к родителям, к стране, к ближнему и т. д. – смешиваются с жаждой личной власти и желанием обладать и управлять. Это не означает, что любое соприкосновение с влечением унижает любовь. Наоборот, ее красота, истинность и сила становятся тем совершеннее, чем больше влечений она способна впитать. Только в случае преобладания влечений животное начало в человеке прорывается вовне. Супружеская любовь (невесты и жениха) может быть такой, о которой говорит Гёте в конце «Фауста»:
Пламень священный!
Кто им объят —
Жизни блаженной
С добрыми рад.
К славе господней,
К небу скорей:
Воздух свободней,
Духу вольней![100]
201 Правда, любовь не обязательно должна быть такой. Она может напоминать слова Ницше: «Два зверя познали друг друга»[101]. Для любовников, опять-таки, все обстоит иначе. Даже в отсутствие таинства брака как залога совместной жизни эта любовь может преобразиться волей судьбы – или собственной трагической природой (хотя, как правило, в ней главенствует влечение, темное, смутное, то вспыхивающее, то угасающее).
202 Даже все сказанное еще не ставит пределов любви. Под «любовью» мы также подразумеваем половой акт во всех разновидностях, от официально одобряемого в супружестве до физиологической потребности, которая влечет мужчину к проституткам, и до свойственной последним отстраненности, с которой они предаются (вынуждены предаваться) этой любви.
203 Еще мы говорим о «любви к мальчикам», имея в виду гомосексуальность, которая по сравнению с классическими временами ныне утратила свое очарование как общественный и воспитательный институт и теперь влачит жалкое, ничтожное существование в качестве так называемого извращения и наказуемого деяния – по крайней мере, среди мужчин. С другой стороны, в англосаксонских странах за женской гомосексуальностью стоит, по-видимому, нечто большее, нежели лирика Сафо[102], поскольку эта гомосексуальность каким-то образом функционирует как способ содействия социальной и политической организации современных женщин (любопытно, что мужская гомосексуальность была в свое время важным фактором возвышения греческих городов-государств).
204 Наконец, значение слова «любовь» следует растянуть настолько широко, чтобы оно вместило в себя все сексуальные извращения. Есть любовь кровосмесительная и любовь онанирующая, известная как нарциссизм. Слово «любовь» охватывает все разновидности нездорового сексуального влечения, а также все виды алчности, низводящей человека до состояния зверя или машины.
205 Следовательно, мы оказываемся в неловком положении, открывая обсуждение предмета (или понятия), очертания которого столь туманны, а границы почти отсутствуют. Хотелось бы, для целей настоящего обсуждения, сузить это широкое представление о любви до вопроса о том, как молодому студенту нужно воспринимать половое влечение. Но это, увы, попросту невозможно, поскольку все перечисленные мною значения слова «любовь» имеют прямое отношение к любовной проблеме студента.
206 Впрочем, можно с общего согласия обсудить, как именно ведет себя обыкновенный, так называемый нормальный человек в описанных выше условиях. Если пренебречь тем обстоятельством, что «нормальных» людей не существует, мы обнаружим достаточно сходств даже среди индивидуумов самых разных склонностей, и это позволит приступить к обсуждению «типовой» проблемы. Как всегда и бывает, практическое решение зависит от двух факторов – от потребностей и способностей индивидуума и от окружающих его условий.
207 Докладчику полагается давать общий обзор обсуждаемой темы. Разумеется, это возможно сделать только в том случае, если, будучи врачом, я в состоянии объективно оценить текущее положение дел и воздержаться от чопорных, морализаторских ноток в рассуждениях (они-то и придают нашей теме немалую толику стыдливости и лицемерия). Более того, я выступаю перед вами не для того, чтобы указывать, что следует делать; это мы оставим тем, кто всегда знает, что будет лучше для других.
208 Дамы и господа, наша тема – «Любовная проблема студента», и я исхожу из мнения, что под «любовной проблемой» подразумеваются отношения двух полов, но никак не «сексуальная проблема» студенчества. Такая точка зрения устанавливает полезные пределы для рассмотрения, поскольку секс в целом придется обсуждать лишь в той мере, в какой он связан с любовной проблемой или с проблемой взаимоотношений. Следовательно, мы можем исключить из обсуждения все те сексуальные явления, которые не имеют ничего общего с отношениями полов, будь то половые извращения (за исключением гомосексуализма), мастурбация или посещение проституток. Гомосексуальность нельзя исключать по той причине, что очень часто за нею скрывается проблема взаимоотношений; зато можно исключить проституцию, потому что обычно она не связана с отношениями полов (а отдельные примеры обратного лишь подтверждают это правило).
209 Типичным решением любовной проблемы является, как известно, брак. Но опыт показывает, что данная статистическая истина неприменима к студентам. Непосредственная причина заключается в том, что студент, как правило, не в состоянии обзавестись собственным домом. Другая причина – юный возраст большинства студентов: отчасти в силу того, что еще продолжают учебу, а отчасти из-за потребности в свободе перемещения с места на место эти молодые люди пока не готовы к социальному постоянству, подразумеваемому браком. Также следует учитывать здесь психологическую незрелость, инфантильную приверженность родному дому и семье, относительно неразвитую способность к любви и ответственности, отсутствие опыта жизни и познания мира, типичные юношеские иллюзии и заблуждения и т. д. Кроме того, нельзя упускать из вида целеустремленность девушек-студенток, которые стремятся прежде всего завершить учебу и получить профессию. Поэтому они воздерживаются от брака, в особенности от брака с юношей-студентом, который, пока остается студентом, не воспринимается как желательная пара (по уже упомянутым причинам). Помимо этого, крайне важно, рассуждая о студенческих браках, помнить о детях. Обыкновенно девушка выходит замуж, желая завести ребенка, тогда как юноша вполне способен какое-то время обходиться без детей. Брак без детей не имеет для женщины особой привлекательности, и девушки поэтому предпочитают выжидать.
210 Правда, в последние годы студенческие браки участились. Отчасти это связано с психологическими изменениями в современном мировоззрении, а отчасти – с распространением средств контрацепции. Психологические изменения, обусловившие, среди прочего, феномен студенческого брака, являются, по-видимому, следствиями духовных потрясений последних десятилетий; истинного значения этих потрясений мы еще не в состоянии осознать. Скажем кратко: в результате всеобщего распространения научных знаний и научных принципов мышления изменилось само представление о любовной проблеме. Научная объективность позволила сблизить воззрения на человека как высшее и священное существо и как существо природное; тем самым Homo sapiens занял отведенное ему место в естественном порядке мироустройства. Эти изменения можно трактовать как интеллектуально, так и эмоционально. Здесь непосредственно затрагиваются наши чувства. Человек ощущает себя освободившимся от уз метафизической системы и от тех нравственных категорий, которые характеризовали средневековое мировоззрение. Табу, опиравшиеся на исключение человека из природы, больше не действуют, а моральные суждения, которые в конечном счете всегда восходят к религиозной метафизике, утратили свою силу. В рамках традиционной моральной системы каждый прекрасно знает, почему брак считается «правильным» и почему любая другая форма любви подлежит осуждению. Однако вне системы, на игровой площадке и поле битвы природы, где человек воспринимает себя как наиболее одаренного представителя обширного семейства животных, приходится искать новые ориентиры. Утрата привычных мерил и ценностей ведет сначала к моральному хаосу. Все доселе признанные формы поведения подвергаются сомнению, люди начинают обсуждать то, чего долгое время чурались вследствие нравственных предрассудков. Они смело и дерзко изучают действительность, испытывают непреодолимую потребность накапливать опыт, познавать и понимать. Наука взирает на мир без страха и сомнения. Она не боится заглядывать в сумрак морали и в грязные закоулки души. Современный человек больше не желает довольствоваться традиционным суждением; он должен твердо знать, что, как и почему. Этот духовный поиск ведет к созданию новых мерил ценности.
211 К их числу принадлежит оценка любви с точки зрения гигиены. Благодаря более откровенному и объективному обсуждению секса осознание чудовищной опасности, исходящей от венерических болезней, сделалось широко распространенным. Обязанность следить за своим здоровьем вытеснила чопорные страхи прежней морали. Но этот процесс нравственного оздоровления еще далек от того, чтобы общественное мнение согласилось мириться с гражданскими мерами по борьбе с венерическими болезнями (хотя аналогичные меры применяются против других заразных заболеваний). Венерические болезни до сих пор считаются «неприличными», в отличие от оспы или холеры, которые морально допустимо обсуждать в гостиных. Без сомнения, нынешняя щепетильность в этом отношении покажется смешной в более просвещенную эпоху.
212 Широкое обсуждение сексуальности выдвинуло на передний план общественного сознания исключительную важность полового влечения в разнообразии его психических проявлений. За последние двадцать пять лет немалый вклад в изучение этого вопроса внесло столь охотно осуждаемое обществом психоаналитическое движение. Сегодня уже невозможно спрятать важнейшее психологическое значение секса за дурной шуткой или за какой-либо формой морального негодования. Люди начинают рассматривать сексуальность в ряду общих человеческих проблем и обсуждать ее с той степенью уважения, каковой она, несомненно, заслуживает. Вполне естественно, что в результате многое из считавшегося ранее бесспорным ныне подвергается сомнению и пересматривается. Например, мы усомнились в том, что официально принятая форма сексуальности является единственно возможной с точки зрения морали; также мы усомнились в том, нужно ли и далее осуждать все прочие формы. Доводы «за» и «против» постепенно теряют свою нравственную резкость, в обсуждение вторгаются практические соображения, и мы наконец начинаем понимать, что узаконенный, если угодно, секс не является eo ipso[103] залогом морального превосходства.
