Карл Густав Юнг
Символическая жизнь. Тавистокские лекции

Полная версия

⁸⁵ Идея коллективного бессознательного на самом деле чрезвычайно проста. Будь иначе, мы говорили бы о чуде, но я не торгую чудесами, а исхожу из опыта. При моем опыте вы сами пришли бы к таким же выводам по поводу этих архаических мотивов. Однажды я случайно «натолкнулся» на мифологию и прочитал, быть может, больше книг по теме, чем мои слушатели. Как-то, когда я еще работал в клинике, мне довелось наблюдать пациента с шизофренией, страдавшего крайне своеобразными видениями. Он рассказывал мне об этих видениях и предлагал «тоже взглянуть», но я лишь скучал и ничего не «прозревал»; более того, я думал: «Этот человек безумен, а я нормален, так что его видения не должны меня заботить». Однако они меня преследовали, и я спросил себя: что они означают? Рассуждения о безумии меня не удовлетворяли, а чуть позже мне попала в руки книга немецкого исследователя Альбрехта Дитриха^[48], который опубликовал фрагмент магического папируса. Я прочитал ее с большим интересом и на седьмой странице обнаружил видение моего лунатика «слово в слово». Это открытие меня потрясло. Я воскликнул: «Как вообще возможно, чтобы этого человека могло посетить такое видение?» Причем речь шла не о единичном образе, а о целой последовательности, которая повторялась. Не стану углубляться в подробности, не то мы уйдем очень далеко, но случай крайне любопытный, и он описан в моих «Символах трансформации»^[49].

⁸⁶ Этот пример удивительного параллелизма заставил меня задуматься. Вероятно, мало кто из вас читал книгу ученого профессора Дитриха, но, приведись вам читать те же книги, что и мне, и сталкиваться с такими же случаями, вы бы тоже, думаю, пришли к идее коллективного бессознательного.

⁸⁷ Наиболее глубоко лежащий слой, в который мы можем проникнуть при изучении бессознательного, лишает человека отчетливо выраженной индивидуальности, там его разум расширяется до области общечеловеческого разума, не сознательного, а бессознательного, в котором мы все одинаковы, и смешивается с этим разумом. Наше тело наделено анатомической схожестью (два глаза, два уха, одно сердце и так далее) с несущественными индивидуальными различиями, и разум также характеризуется этим качеством. На коллективном уровне мы перестаем быть отдельными личностями и становимся чем-то единым. Это легко понять, изучая психологию первобытных людей. В мышлении дикарей бросается в глаза отсутствие различия между индивидуумами, совпадение субъекта с объектом, или, как выразился Леви-Брюль, мистическая сопричастность (participation mystique^[50]). Первобытное мышление отражает основную структуру нашего разума, тот психологический пласт, который составляет в нас коллективное бессознательное, тот нижний его уровень, который одинаков у всех. Поскольку базовая структура разума одна и та же, мы не в силах проводить различия, когда оказываемся на этом уровне. Здесь мы не осознаем, происходит ли что-либо со мной или с другим. На нижнем коллективном уровне царит целостность, которая не подлежит разделению. Если начинаешь думать о сопричастности как о факте, означающем, что в своей основе мы тождественны друг другу во всех своих проявлениях, то неизбежно приходишь к крайне специфическим теоретическим выводам. Дальнейшие рассуждения уже нежелательны из-за их опасности. Но некоторые выводы нужно использовать на практике, поскольку они помогают в объяснении множества событий в человеческой жизни.

⁸⁸ Подытожу сказанное. Вот схема (рис. 4 на с.60), которая выглядит довольно громоздкой, однако она, в сущности, достаточно проста. Вообразите, что наша духовно-душевная область (geistige-seelische Welt) похожа на светящийся шар. Поверхность, от которой исходит свет, есть функция, помогающая приспособиться. Если вам свойственно приспосабливаться преимущественно посредством мышления, то ваша поверхность будет поверхностью мыслящего человека. Ведь вы изучаете мир через осмысление и предъявляете другим тоже, соответственно, мышление. Если же вы принадлежите к другому типу, то поверхность шара будет обозначать другую функцию^[51].

⁸⁹ На схеме ощущение представлено в виде периферической функции. С его помощью человек получает сведения из мира внешних объектов. С помощью второго круга, или мышления, он усваивает то, что сообщают органы чувств, и дает предметам имена. Затем возникает чувство, которое будет сопутствовать своим тоном его наблюдениям. А в конце концов он обретает толику знания о том, откуда берутся те или иные явления и что может произойти с ними в дальнейшем. Это интуиция, с помощью которой можно заглянуть за угол. В совокупности четыре функции образуют эктопсихическую систему.

⁹⁰ Следующая окружность на схеме отображает сознательный «я»-комплекс, с которым соотносятся функции. Внутри эндопсихики первой замечается память, или функция, все еще подвластная воле; она подчиняется «я»-комплексу. Далее расположены субъективные элементы функций; к ним нельзя обратиться непосредственно волевым усилием, зато они могут быть подавлены, устранены или усилены волей. Эти элементы, в отличие от памяти, менее послушны, пусть и сама память, как вы знаете, несколько причудлива. Далее идут аффекты и вторжения, которые покорны только силе. Их можно лишь подавить. Сожмите кулаки, чтобы не взорваться от эмоций, ведь они могут оказаться сильнее вашего «я»-комплекса.

⁹¹ Разумеется, никакую психическую систему невозможно внятно отобразить посредством столь грубой схемы. Это скорее шкала ценностей, показывающая, как энергия (или насыщенность) «я»-комплекса, проявляемая в волевом усилии, постепенно уменьшается по мере приближения к нижней части – к бессознательному. Первым идет личностное подсознание, персональное бессознательное, или та часть психики, которая содержит все элементы, доступные осознанию. Как вы знаете, многое на свете принято определять как бессознательное, но все относительно. В данной области нет ничего такого, что принадлежало бы к бессознательному у всех. Да, встречаются люди, осознающие практически все, что вообще способен осознать человек. Между тем в нашем цивилизованном мире хватает бессознательности, но у других народов, например среди индийцев и китайцев, мы видим, что они вполне осознают то, до чего нашим собственным психоаналитикам приходится додумываться месяцами. Более того, человек, живущий в естественных, природных условиях, нередко отличается удивительным осознанием всего того, о чем городской житель попросту не догадывается, а если и вспоминает, то лишь во сне и под влиянием психоанализа. Я установил этот факт еще в школе. Я жил в сельской местности среди крестьян и осознавал многое из того, о чем не знали другие мальчишки. Мне, что называется, выпал случай, и я не был подвержен предрассудкам. Анализируя сны, симптомы или фантазии невротиков или обычных людей, погружаешься в область бессознательного и переступаешь искусственный порог. Личное бессознательное, к слову, – штука относительная, его окружность можно изрядно сузить, почти до нулевой. Показательно, что человек может развить собственное сознание до такой степени, что будет вправе заявить: «Nihil humanum a me alienum puto»^[52].

⁹² Наконец мы приблизились к ядру, которое вообще не может быть осознано, – к области архетипического разума. Его предполагаемые содержания проявляются в форме образов, которые возможно понять лишь путем сопоставления с историческими параллелями. Если не распознать тот или иной материал как исторический и не подобрать параллели, то мы не сможем вставить эти содержания в сознание, и они останутся проецируемыми. Содержания коллективного бессознательного не подвластны произволу воли и ей не подчиняются; вообще, они ведут себя так, словно и не существуют, – их замечаешь в ближних, но не в себе самом. Когда содержания коллективного бессознательного проявляются, мы замечаем кое-что в наших ближних. Например, начинаем осознавать, что плохие абиссинцы нападают на итальянцев^[53]. Помните известный рассказ Анатоля Франса^[54] о двух крестьянах, непрерывно враждующих между собой? Некто захотел узнать причины вражды и спросил одного: «Почему ты ненавидишь своего соседа и его задираешь?» В ответ прозвучало: «Mais il est de l’autre côté de la rivière!»^[55] Похоже на Францию с Германией, верно? Нам, швейцарцам, как известно, в годы Великой войны предоставилась отличная возможность читать газеты и изучать действие этого вот механизма, когда большие пушки палят по обоим берегам Рейна; было ясно, что люди усматривают в своих соседях ровно то, чего не признают в самих себе.

⁹³ Как правило, когда коллективное бессознательное констеллируется^[56] в больших социальных группах, результатом становится публичное помешательство, душевная эпидемия, способная привести к революции, войне или чему-то подобному. Эти движения очень заразительны – поистине ядовиты, ибо при пробуждении коллективного бессознательного человек перестает быть самим собой. Он не просто участвует в движении, а сам становится этим движением. Если живешь в Германии или провел там какое-то время, все потуги защититься напрасны, и немецкий дух проникает, как говорится, под кожу. Мы – люди, где бы мы ни жили, защититься можно, лишь ограничивая собственное сознание, опустошая себя, насколько получится, и лишая себя души. Теряя душу, становишься пылинкой, крупицей сознания в океане жизни, протекающей мимо. Но если остаться самим собой, то неизбежно заметишь, что коллективная атмосфера проникает под кожу. Нельзя жить в Африке или где-то еще без таких последствий. Живя рядом с желтокожими, сам мало-помалу становишься желтокожим. Этого не избежать, потому что отчасти ты един с неграми, китайцами и всеми прочими; вы – человеческие существа. В коллективном бессознательном ты схож с представителем другой расы, у вас одни и те же архетипы, а также особенности анатомии – два глаза, сердце, печень и прочее. Не имеет значения, что другой – чернокожий. Точнее, кое-какое значение это обстоятельство имеет, ведь другой, быть может, уступает тебе в исторической глубине: различные уровни мышления соответствуют истории рас.

⁹⁴ При изучении народов и рас, чем я тоже занимался, совершаешь удивительные открытия. Поделюсь, к примеру, своими наблюдениями о Северной Америке. Американец ввиду того, что живет на девственной почве, как бы содержит в себе краснокожего индейца. Краснокожий, которого американец, не исключено, никогда воочию не видел, и негр, несмотря на всевозможные препоны и трамваи «только для белых», прочно вошли в американца, и постепенно понимаешь, что он принадлежит отчасти к цветной нации^[57]. Это все полностью бессознательно, и обсуждать подобное можно лишь с просвещенными и культурными людьми. Это ничуть не проще, чем, скажем, обсуждать с французом или немцем причины взаимной враждебности.

⁹⁵ Не так давно я провел приятный вечер в обществе нескольких утонченных людей, с которыми мы вели занимательную беседу. Меня спросили о национальных различиях, и я счел возможным ответить честно: «Вы цените la clarté latine, la clarté de l’esprit latin^[58]. Это потому, что ваше мышление ущербно. Латинский мыслитель уступает в сравнении с немецким». Все насторожились, а я продолжил: «Зато ваша чувственность непревзойденна и абсолютно дифференцирована». Посыпались вопросы, и я пояснил: «Ступайте в кафе, в кабаре или туда, где поют и играют на сцене, и вы заметите крайне любопытное явление. Там хватает гротескных и циничных номеров, но вдруг случается нечто сентиментальное: мать теряет свое дитя, влюбленные расстаются навсегда, либо происходит что-то ура-патриотическое – и все принимаются рыдать. Вы вкушаете вместе сладкое и соленое. Немец же целый вечер способен объедаться сладким, тогда как французу необходима хотя бы щепотка соли. При встрече слышишь: enchanté de faire votre connaissance^[59], даже если никто не enchanté, даже если все готовы послать встречного к черту. Но вас и вашего собеседника это не смущает. Однако не стоит говорить такое немцу, поскольку тот поверит в искренность этих слов. Он пришлет вам из лавки пару подтяжек и будет ждать за этот дар не только платы, что естественно, но и вашей любви».

⁹⁶ Немцам вообще присуща ущербность чувственной функции, которая у них не дифференцирована. Если сказать об этом немцу, он оскорбится. Я бы тоже обиделся. Немец очень привязан к уюту (Gemütlichkeit); если в помещении полным-полно табачного дыма, но все настроены дружески, – это уютно и нельзя такой уют нарушать. Именно так и никак иначе, все четко. Вот la clarté germanique du sentiment ^[60] во всей своей ущербности. С другой стороны, для француза будет обидным всякое парадоксальное высказывание, потому что оно неоднозначно. Один английский философ сказал, что лучший на свете разум всегда смутен^[61]. Верно подмечено, да и с лучшими на свете чувствами та же история. Чувством по-настоящему наслаждаешься, когда слегка в нем сомневаешься, а мысль, в которой нет хотя бы намека на противоречие, не убедительна.

⁹⁷ Далее нам предстоит выяснить, как именно возможно приблизиться к темной области человеческого разума. Я уже говорил, что здесь помогут три метода анализа – проверка словесных ассоциаций, анализ сновидений и метод активного воображения. Начнем с проверки словесных ассоциаций^[62]. Многим из вас он наверняка покажется старомодным, но раз он до сих пор в ходу, то придется о нем упомянуть. Сам я использую этот метод не с пациентами, а при работе с преступниками.

⁹⁸ В ходе проверки – конечно, я повторяю хорошо всем известное – составляется список из ста, допустим, слов. Испытуемому велят отвечать на каждое произнесенное слово первым словом, пришедшим на ум. Убедившись, что испытуемый все понял, приступаем к эксперименту, причем замеряем время каждой реакции при помощи секундомера. Когда сотня слов пройдена, начинаем другой эксперимент: мы повторяем слова-стимулы, а испытуемый должен повторить свои предыдущие ответы. В некоторых случаях память его подводит, воспроизведение сбивается или затрудняется. Подобные ошибки крайне важны.

⁹⁹ Исходно такие проверки предназначались совсем для другой цели – метод предполагалось применять для изучения умственных ассоциаций. Разумеется, это намерение было сугубо утопичным, ибо подобными примитивными средствами нельзя изучать нечто столь затейливое. Однако ошибки испытуемого и сбои в эксперименте позволяют кое-что узнать. Вы произносите элементарное слово, знакомое даже ребенку, а разумный, казалось бы, человек затрудняется с ответом. Почему? Потому что это слово натолкнулось на то, что я называю комплексом, то есть на скопление психических содержаний, отмеченных специфическим или, быть может, болезненным чувственным тоном, на что-то, скрытое из виду. Как будто молния пронзает толстый слой persona (личности)^[63] и попадает в темный пласт разума. Человек с комплексом денег, например, запнется на словах «покупать», «деньги», «платить». Это помеха реакции.

¹⁰⁰ Имеется около дюжины или даже более типов таких помех, и я кратко обозначу некоторые из них, чтобы разъяснить их практическую ценность. Затягивание реакции важнее всего. Понимаешь, что реакция затягивается, когда прилагаешь к поведению испытуемого средний показатель времени ответа. Другие характерные помехи таковы: реакция более чем одним словом, вопреки правилу; ошибки в повторении слов; реакция мимикой, смехом, движением рук, ног или корпуса, покашливание, запинание и тому подобное; недостаточная реакция (ответы «да» или «нет); отсутствие реакции на истинное значение слова-стимула; использование одних и тех же слов; использование иностранных слов – это, кстати, не слишком важно для английского, но в немецком доставляет немало хлопот; неправильное воспроизведение, когда память начинает подводить при повторном эксперименте, полное отсутствие реакции.

¹⁰¹ Все эти реакции неподвластны воле. Если согласился на проверку, тебя выведут на чистую воду; а если не согласился, то тоже выведут, ведь понятно, почему ты отказываешься. При общении с преступником тот может отказаться, и всем ясны причины отказа в этом случае. А если он соглашается, то сам фактически выносит себе приговор. В Цюрихе меня обычно вызывают в суд при затруднениях; я – последняя, так сказать, соломинка.

¹⁰² Результаты ассоциативных проверок можно наглядно отразить в следующей схеме (рис. 5 на с. 68). Высота колонок отражает фактическое время реакции испытуемого. Пунктирная горизонтальная линия показывает среднее время реакции. Незаштрихованные колонки обозначают реакции без помех, а заштрихованные – нарушенные реакции. В реакциях 7–10 наблюдается, например, целая серия нарушений; слово-стимул 7 важно для эксперимента, а когда испытуемый этого не замечает, реакция на три последующих слова-стимула оказывается затянутой вследствие непроизвольного повторения. Испытуемый вдобавок не осознает тот факт, что испытывает некую эмоцию. Реакция 13 показывает обособленную помеху, а совокупность помех 16–20 оказывается еще одной последовательностью нарушений. Сильнее всего помехи в примерах 18 и 19. Здесь нам предстоит иметь дело с так называемым возрастанием чувствительности вследствие отягощающего воздействия неосознаваемой эмоции: когда важное слово-стимул возбуждает непроизвольную эмоциональную реакцию и когда следующее важное слово-стимул попадает в тот же эмоциональный промежуток, тогда воздействие на испытуемого может быть сильнее, чем при последовательности безэмоциональных ассоциаций. Перед нами отягощающее влияние непроизвольной эмоции.

¹⁰³ В общении с преступниками можно использовать это отягощающее воздействие, расположив слова-стимулы в таком порядке, чтобы они более или менее попадали в предполагаемый промежуток непроизвольности. Это делается для усиления влияния важных слов-стимулов. При опросе подозреваемых в преступлениях важные слова-стимулы – те, что намекают на совершенные преступления.

¹⁰⁴ Испытуемый, которого опрашивали в ходе эксперимента, приведенного на рис. 5, был достойным человеком тридцати пяти лет, одним из моих обычных испытуемых. Конечно, мне пришлось провести немало экспериментов с обычными людьми до того, как я научился делать выводы из патологического материала. Если хотите узнать, что конкретно беспокоило этого человека, перечитайте слова, которые обернулись помехами. Получается занятная история, не правда ли? Сейчас я ее поведаю.

Рис. 5. Ассоциативный эксперимент

¹⁰⁵ Итак, первым вызвало сразу четыре нарушенных реакции слово «нож». Следующие помехи возникали на словах «пика», «бить», «острый» и «бутылка». Оказалось достаточно короткой серии из пятидесяти слов-стимулов, чтобы описать ситуацию, в которую угодил этот человек. Я сказал ему: «Вот уж не думал, что с вами могла приключиться такая беда». Он недоуменно посмотрел на меня и ответил: «Не понимаю, о чем вы говорите». Я: «Вы знаете, что крепко выпили, с кем-то поссорились и воткнули в него нож». Потрясенный моими выводами, он во всем мне признался. Он рос в приличной семье, простой, но вполне милой. За границей он попал в пьяную ссору, достал нож, кого-то ударил и провел год в тюрьме. Всю историю он старательно скрывал, не желая бросать тень на свою жизнь. Никто в городке, где он проживал, или в окрестностях не был об этом осведомлен, и я единственный сумел разгадать его тайну. На своем семинаре в Цюрихе я тоже ставлю такие опыты. Тех, кому хочется исповедаться, с удовольствием приглашаю на них побывать. Впрочем, я всегда прошу, чтобы участники запасались историями о своих знакомых, мне неведомых, и показываю, как правильно читать жизни этих людей. Очень любопытное занятие, которое порой позволяет совершать неожиданные открытия.

¹⁰⁶ Вот еще примеры. Много лет назад, когда я только начинал свой путь в медицине, пожилой профессор криминологии спросил меня об экспериментах со словами и заявил, что сам в них не верит. Я ответил: «Что ж, если захотите попробовать, то я к вашим услугам». Он пригласил меня к себе домой, и мы приступили к анализу; уже после десятого слова он утомился и спросил: «Что скажете? Как по мне, ничего у нас не вышло». Я возразил, что нелепо ожидать результата от десяти-двенадцати слов; нужна хотя бы сотня. Он не унимался: «Но что-то вы можете установить?» Я ответил: «Разве только кое-что. Совсем недавно вас беспокоили денежные дела, вы опасаетесь, что финансов у вас мало. Вы боитесь умереть от сердечного приступа. Вы наверняка учились во Франции, и там у вас была интрижка, которая вам вспомнилась, как часто бывает, когда человеку приходят в голову мысли о смерти; память приносит светлые воспоминания из пучины времени». Он изумился: «Как вы это узнали?» Да тут справился бы и ребенок! Человеку семидесяти двух лет естественно ассоциировать слово «сердце» с «болью» (страх умереть от болезни сердца); «смерть» он связывал с «умирать» (естественная реакция), а на слово «деньги» отреагировал вполне обычно – словами «слишком мало». Зато следующие ассоциации меня изумили: на слово «платить» он после раздумья ответил «La Semeuse». Это известное изображение на французской монете^[64]. Мы говорили по-немецки, почему же он употребил французское словечко «La Semeuse»? Дальше было слово «поцелуй», и снова последовала заминка, после которой он произнес с блеском в глазах: «Красиво». Так у меня сложился весь сюжет. Он ни за что бы не использовал французский, не будь тот связан с определенными чувствами. Значит, надо искать причину. Может, ему случилось потерять деньги во французских франках? Нет, в те дни об инфляции или девальвации франка не было и речи. Какие еще варианты? Я выбирал между деньгами и любовью, а пара «поцелуй» – «красиво» склонила меня к выбору любви. Причем профессор явно не из тех, кто ездит во Францию в зрелые годы, зато учился в Париже юриспруденции – быть может, в Сорбонне. Остальное уже не составляло труда.

¹⁰⁷ Порой же открывается подлинная трагедия. На рис. 6 представлены результаты проверки женщины в возрасте около тридцати лет. Она лежала в клинике, ей диагностировали шизофрению депрессивного свойства, и прогноз был удручающим. Она была моей подопечной, и я ей сочувствовал, не совсем соглашаясь с печальным прогнозом, ибо уже тогда шизофрения казалась мне понятием относительным: я считал, что все люди в какой-то мере безумны. Эта женщина выделялась из числа прочих пациентов, и я не желал принимать ее диагноз. В те дни мы, напомню, мало разбирались в душевных расстройствах. Конечно, я составил анамнез, но не выяснил каких-либо подробностей, способных пролить свет на ее болезнь. Тогда я провел ассоциативный эксперимент и наконец-то сделал немаловажное открытие. Первое нарушение случилось на слове «ангел», затем было полное отсутствие реакции на слово «упрямый». Дальше заминки случались на словах «зло», «богатый», «деньги», «глупый», «дорогой» и «жениться». Эта женщина была замужем за преуспевающим мужчиной, он занимал значимую должность и был, по-видимому, доволен жизнью. Я расспросил ее мужа, и тот сообщил мне, подтвердив рассказ пациентки, что депрессия началась спустя два месяца после смерти их старшей четырехлетней дочери. Ничего больше из этиологии вывести не удавалось. Эксперимент же предъявил мне сбивающие с толку реакции, которые я никак не мог свести воедино. Это не редкость, особенно если нет привычки к такого рода исследованиям. Полагается начинать с расспросов о словах, которые не связаны напрямую с предполагаемым ядром ситуации. Если начинать непосредственно с сильнейших раздражителей, ответы будут ложными, так что сначала пусть идут безобидные слова, на которые, скорее всего, поступят честные отклики. Я спросил: «Что насчет ангела? Значит ли что-нибудь для вас это слово?». Она ответила: «Конечно! Это мой ребенок, которого я потеряла», – и залилась слезами. Когда она чуть успокоилась, я уточнил, что означает для нее слово «упрямый», и пациентка ответила, что ровным счетом ничего. Но я возразил: «Вы запнулись на этом слове; то есть с ним наверняка что-то связано». Она продолжала отрицать, и мы перешли к слову «зло»; сознательно она отнекивалась, но серьезная негативная реакция показывала, что она что-то скрывает. Я назвал слово «синий», и она воскликнула: «Такого цвета были глазки моего умершего ребенка!» Я уточнил: «Они вам так запомнились?», и она ответила: «Конечно! Такие удивительно яркие, когда она родилась…» Я заметил, как изменилось ее лицо, и спросил: «Что вас смущает?» Она призналась: «Это не цвет глаз моего мужа». Так мы установили, что глаза девочки напоминали синевой глаза бывшего возлюбленного ее матери. В итоге я все же сумел установить истину.

¹⁰⁸ В городке, где она росла, жил богатый молодой человек. Она происходила из обеспеченной, но не именитой семьи, а он был богатым аристократом и героем целого городка, о котором грезила каждая девочка. Она была хорошенькой и надеялась на удачный исход, но потом поняла, что мечтать бессмысленно, а семья твердила ей: «Сколько можно тосковать по нему? Он богат и вовсе не думает о тебе. А вот господин такой-то – достойный мужчина, почему бы тебе не выйти за него?» Она послушалась и даже была счастлива первые пять лет своего супружества, пока ее не навестил старый друг детства. Когда муж вышел из комнаты, он сказал ей: «Ты причинила боль одному господину» (имелся в виду городской герой). Она удивилась, и друг ответил: «Разве ты не знала, что он был влюблен в тебя, и твой брак стал для него ударом?» Это известие воспламенило искру в ее душе, но она сумела взять себя в руки. Спустя две недели она купала своих детей – двухлетнего мальчика и четырехлетнюю девочку. Городская вода – дело было не в Швейцарии – вызывала некоторые подозрения; потом выяснилось, что в ней присутствовала тифозная палочка. Мать заметила, что девочка тянет в рот губку для мытья, но не вмешалась, а когда сынишка захотел пить, сама налила ему ядовитую воду. В итоге дочь заболела тифом и умерла, мальчика же спасли. Случилось ровно то, чего она втайне желала (или желал сидевший в ней бес): она отвергла свой брак с тем, чтобы выйти замуж за другого. Ради этого она совершила убийство. Сама она того не знала и лишь излагала только факты, не делая выводов о своей причастности к смерти дочери (раз уж знала, что вода может быть зараженной). Предо мной встал вопрос, заявить ли ей, что она – убийца, или следует промолчать? (Поясню, что преследование по закону ей не грозило.) Я решил, что если открою правду, то это способно усугубить ее состояние; с другой стороны, при неблагоприятном прогнозе истина могла помочь: если она осознает свой поступок, то выздоровление возможно. Я собрался с духом и сказал: «Вы убили своего ребенка». Она буквально взвилась в воздух от бури эмоций, но затем все же смирилась с фактами. Через три недели мы ее выписали, и больше она к нам не возвращалась. Я наблюдал ее полтора десятка лет и могу заверить, что рецидива не было. Депрессия психологически соответствовала ее случаю: она – убийца и при иных обстоятельствах должна была бы понести наказание. Вместо тюрьмы ее отправили в психиатрическую лечебницу. Я фактически спас ее от кары безумия, обременив тягостной ношей совесть. Признание греха дает силы жить дальше, а в противном случае человек обрекает себя на неизбежные страдания.

Обсуждение

[Доктор Джордж Саймон]

¹⁰⁹ Хотелось бы вернуться к вчерашней лекции. Ближе к завершению доктор Юнг рассуждал о высших и низших функциях и заявил, что мыслящий тип использует свою чувствующую функцию архаичным образом. Можем ли мы столь же уверенно утверждать обратное? Верно ли, что чувствующий тип, когда пытается мыслить, мыслит архаично? Иными словами, всегда ли мышление с интуицией являются более «возвышенными» функциями, нежели чувство и ощущение? Я спрашиваю об этом, потому что из других лекций вынес убеждение, будто ощущение – низшая из сознательных функций, а мышление – высшая. Недаром в повседневной жизни мышление кажется нам первостепенным, если угодно, свойством. Ученый, который мыслит в тиши своего кабинета, сам считает себя и воспринимается со стороны как некий высший тип, не то что сельский житель, который признается: «Бывает, конечно, что я думаю, но порой я просто сижу».

[К. Г. Юнг]

¹¹⁰ Надеюсь, из моих слов у вас не создалось впечатления, будто я отдаю предпочтение какой-либо из функций. Главенствующей у данного индивидуума всегда выступает наиболее дифференцированная функция, а таковой может оказаться любая. У нас нет ни единого критерия, по которому мы могли бы сказать, что та или иная функция – лучшая сама по себе. Можно лишь отметить, что дифференцированная функция лучше всего подходит для приспособления к жизненным условиям, а та, которая в наибольшей степени исключается высшей функцией, оказывается низшей – вследствие того, что ею пренебрегают. Некоторые современные люди заявляют, будто интуиция – высшая функция по определению. Привередливые индивидуумы предпочитают интуицию, потому что так модно! Сенситивный тип всегда считает других ничтожными, ведь они менее реальны, чем он сам. Он-то настоящий, а все остальные измышлены и нереальны. Все уверены, что высшая функция конкретного индивидуума – предел развития. В этом отношении мы подвержены самым жутким ошибкам. Чтобы осознать истинный порядок функций в нашем сознании, необходима суровая психологическая критика. Многие люди верят, что мировые проблемы возможно устранить посредством мышления. Но никакая истина не может быть установлена без применения всех четырех функций. Размышляя о мире, вы выполняете задачу ровно на четверть его; остальные же три четверти могут быть против вас.

[Доктор Эрик Б. Штраус]

¹¹¹ Профессор Юнг сказал, что проверка на словесные ассоциации – инструмент, с помощью которого можно изучать содержание личного бессознательного. Из примеров, которые он привел, следовало, что выявленные содержания пребывали все-таки в сознании пациента, а не в его бессознательном. Конечно, в поисках бессознательного материала надлежало идти дальше и побуждать пациента к свободным ассоциациям при аномальных реакциях. Вспоминаю отклик на слово «нож» и не премину отметить, что профессор Юнг очень ловко вывел из него историю происшествия. Это содержание, несомненно, находилось в сознании пациента, иначе, вызывай слово «нож» некие бессознательные ассоциации, мы могли бы, будучи фрейдистами, предположить, что оно связано с бессознательным комплексом кастрации или чем-то еще в этом роде. Я не утверждаю, что все обстоит именно так, просто не понимаю, что подразумевает профессор Юнг, когда говорит, будто ассоциативный эксперимент призван раскрыть нам бессознательное пациента. Безусловно, в приведенном сегодня примере эта проверка применяется для обращения к сознанию – как сказал бы, полагаю, Фрейд, к предсознательному.