Карл Густав Юнг
Символическая жизнь. Том 1. Тавистокские лекции

Полная версия

Лекция третья

[Председатель (доктор Морис Б. Райт)]

¹⁴⁵ Дамы и господа, для меня большая честь председательствовать на лекции профессора Юнга сегодняшним вечером. Двадцать один год назад мне посчастливилось встретиться с профессором Юнгом, когда он приехал в Лондон прочитать ряд лекций^[79], но тогда в Англии имелся очень узкий кружок желавших обратиться к психологии врачей. Помню, как после лекций мы ходили в ресторанчик в Сохо и беседовали до тех пор, пока нас не выгоняли. Естественно, мы изо всех сил старались расспросить профессора Юнга обо всем на свете. Когда я прощался с профессором Юнгом, он сказал мне – полагаю, все-таки не всерьез: «Думаю, вы экстраверт, который стал интровертом». Честно сказать, я размышляю над этими его словами с тех самых пор!

¹⁴⁶ Что ж, дамы и господа, теперь позвольте несколько слов о вчерашней лекции. На мой взгляд, профессор Юнг вполне подробно и доходчиво изложил нам свои принципы и подходы к работе, особенно когда рассуждал о ценности телескопа. Человек с телескопом, разумеется, способен увидеть куда больше, чем тот, кто смотрит невооруженным глазом. Именно такова позиция профессора Юнга. Он взирает на мир сквозь особые очки, он ведет крайне специализированные исследования, благодаря чему приобрел знание и видение, познал глубины человеческой души, которые многим из нас очень трудно даже принять. Конечно, за несколько лекций он физически не сможет найти время для чего-либо, кроме краткого очерка своей деятельности. Поэтому, как мне кажется, любые обращенные к нему упреки в размытости или невнятности определений свидетельствуют не об обскурантизме нашего лектора, а об отсутствии у нас самих нужных очков. Лично мне, признаюсь, довольно затруднительно, поскольку в силу возраста мои глазные мышцы уже затвердели, ясно разглядеть общую картину, которую нам рисуют, даже если профессор Юнг вручит мне собственные очки. Как бы то ни было, выражу, думаю, мнение всех, если скажу, что мы с нетерпением ловим каждое слово нашего гостя, ибо отлично знаем, что его мысли стимулируют наше собственное мышление, прежде всего там, где умозрительные спекуляции так часты, а доказательства требуют кропотливых усилий.

[К. Г. Юнг]

¹⁴⁷ Дамы и господа, об ассоциативных экспериментах мы говорили вчера, и мне следовало бы исчерпать эту тему, но тогда мы закончили бы очень поздно. Поэтому, уж простите, я позволю себе кратко подытожить сказанное накануне. Дело вовсе не в какой-то особой моей привязанности к этим экспериментам: я прибегаю к ним, когда вынуждают обстоятельства, однако они, при всем том, являются безусловными основаниями ряда психологических понятий. Вчера я рассказывал о характерных нарушениях и помехах, и будет полезно и уместно, по-моему, коротко подвести итоги вчерашнего обсуждения, в первую очередь применительно к комплексам.

¹⁴⁸ Комплекс представляет собой скопление ассоциаций, нечто вроде картины более или менее сложной психологической породы; порой он носит травматический характер, а порой оказывается просто болезненным и аффектированным. Вообще все, что заряжено чувством, скверно поддается управлению. Например, если что-то для меня важно, я мешкаю, прежде чем подступиться к делу, и вы, быть может, заметили это, наверное, задавая свои непростые вопросы, на которые я не могу ответить мгновенно: тема, затронутая вашими вопросами, важна для меня, и время моей реакции увеличивается. Я начинаю запинаться, а моя память не снабжает меня необходимым материалом. Подобные нарушения комплексны, пусть даже их нельзя объяснить наличием у меня такого персонального комплекса. Всему виной важность дела, и всякое действие, сопровождаемое эмоциями, едва поддается управлению, поскольку его содержание связано с физиологическими реакциями – с сердечной деятельностью, с состоянием кровеносных сосудов и желудочного тракта, с дыханием и с иннервацией кожи. При любой эмоции комплекс словно начинает действовать самостоятельно, как если бы он прятался где-то в моем теле, и проявляет своеволие, ведь нечто, досаждающее моему телу, невозможно удалить – оно коренится в моем теле и теребит мои нервы. А то, что вызывает слабый эмоциональный отклик и имеет слабый тонус, с легкостью устраняется, потому что у него нет корней. Оно не столь «прилипчиво» и «приставуче».

¹⁴⁹ Отсюда, дамы и господа, напрашивается важный вывод – что комплекс с присущим ему напряжением (или энергией) склонен образовывать как бы обособленную малую личность. У него есть некое собственное тело, есть некий набор собственных физиологических признаков. Он вызывает расстройство желудка, может нарушить дыхание, изменить сердечный ритм, – словом, он ведет себя как парциальная личность. К примеру, когда вы хотите сказать или сделать что-либо и комплекс, к несчастью, вмешивается в ваше намерение, то вы говорите или делаете совсем не то, что собирались. Вас прерывают, ваши благие намерения разрушаются комплексом, как если бы вмешался кто-то посторонний или некая внешняя сила обстоятельств. При данных условиях мы фактически вынуждены говорить о склонности комплексов действовать так, словно у них имеется определенная сила воли. Употребляя этот термин, уместно задаться вопросом о наличии «я». Каково тогда «я», которое выражает силу воли комплексов? Нам известен наш собственный эго-комплекс, которому как будто подчиняется тело целиком. На самом деле все иначе, но давайте вообразим, что он – средоточие воли, повелевающей телом, что наличествует такое средоточие, которое мы называем «я», и что «я» наделено волей и способно управлять ее составными частями. Вдобавок «я» – скопление эмоциональных содержаний, а потому нет принципиальной разницы между эго-комплексом и прочими комплексами.

¹⁵⁰ Ввиду наличия у комплексов проявлений воли и подобия «я» мы выясняем, что у шизофреников комплексы освобождаются из-под власти сознания до такой степени, что становятся видимыми и слышимыми. Они предстают как видения, говорят с больным голосами, схожими с голосами реальных людей. Такая персонификация комплексов сама по себе еще не является патологическим состоянием. В сновидениях, например, наши комплексы часто принимают персонифицированную форму. Можно научиться улавливать их столь ловко, что они будут видимыми и слышимыми даже в бодрствующем состоянии. Этому учит, в частности, йога, где объясняют, как расщеплять сознание на составные части, каждая из которых будет олицетворять отдельную личность. В психологии бессознательного известны типические фигуры, живущие как бы собственной жизнью^[80].

¹⁵¹ Все это объясняется тем фактом, что так называемое единство сознания есть иллюзия. Здесь желаемое принимается за действительное. Нам хотелось бы думать, что мы едины, но это вовсе и совсем не так. На самом деле мы – отнюдь не хозяева в собственном доме. Нам хотелось бы верить в силу воли, энергию и способность действовать, однако на практике быстро становится ясно, что мы вольны поступать так-то и так-то лишь в известных пределах, поскольку нам мешают мелкие бесы – комплексы. Это автономные группы ассоциаций, склонные к самостоятельности, живущие собственной жизнью, отдельно от наших намерений. Я утверждаю, что личностное бессознательное, равно как и коллективное, состоит из неопределенного (в силу нашего неведения) числа комплексов, или фрагментарных личностей.

¹⁵² Эта картина многое объясняет. Скажем, становится понятным, почему поэт обладает даром драматизировать и персонифицировать свои умственные содержания. Когда он создает персонажа для сцены или в поэтическом произведении, драме или романе, то считает оного лишь плодом своего воображения; однако персонаж в некотором смысле творит сам себя. Автор будет отрицать, что эти персонажи имеют какое-либо психологическое значение, но фактически нам известно, что это значение присутствует. Поэтому можно «прочитать» авторский разум, когда изучаешь придуманных им персонажей.

¹⁵³ Итак, комплексы суть частичные (парциальные) или фрагментарные личности. Когда говорим об эго-комплексе, мы, естественно, предполагаем, что он обладает сознанием, так как взаимосвязь различных содержаний с центром, иными словами, с эго, и есть сознание. Но еще наблюдается расположение содержаний вокруг центров, наблюдаются своего рода ядра в других комплексах. Поэтому позволительно спросить: обладают ли комплексы собственным сознанием? Всякий, кто изучал спиритизм, подтвердит, что так называемые духи, проявляющие себя в автоматическом письме или говорящие через медиума, как будто и вправду обладают обособленным сознанием. Потому люди непредубежденные склонны верить в духов и призраков покойных тетушек, дедушек и прочих родичей, – именно в силу того, что в этих проявлениях потустороннего отчетливо проступает более или менее выраженная личность. Конечно, имея дело с безумцами, мы меньше склонны верить в общение с призраками, и вот тогда впору говорить о патологии.

¹⁵⁴ Что ж, таковы комплексы. Я подчеркиваю наличие самостоятельного сознания у комплексов только потому, что комплексы играют существенную роль в анализе сновидений. Напомню схему (рис. 4) с указанием различных областей сознания и темного средоточия бессознательного посередине. Чем ближе мы к средоточию, тем сильнее ощущается, цитируя Жане, abaissement du niveau mental: сознательная автономия начинает исчезать, мы все больше и больше подвергаемся воздействию бессознательных содержаний. Сознательная автономия теряет свое напряжение и энергию, и эта энергия вновь проявляется в возрастающей активности бессознательных содержаний. Этот процесс в своей крайней форме можно наблюдать при тщательном изучении случаев безумия. Очарование бессознательными содержаниями постепенно нарастает, а власть сознания пропорционально ослабевает до степени, когда пациент в конце концов погружается полностью в бессознательное и оказывается его жертвой. Теперь он – жертва новой автономной активности, которая восходит не к «я», а к темному средоточию.

Рис. 8. Семейный ассоциативный эксперимент

¹⁵⁵ Чтобы завершить разговор о словесных ассоциациях, нужно упомянуть о совершенно другом эксперименте. Прошу прощения за то, что ради сбережения времени не стану вдаваться в его подробности, скажу лишь, что схемы (рис. 8, 9, 10 и 11) отражают результаты скрупулезного исследования семейной жизни^[81]. Так, малый всплеск на рис. 8, обозначенный числом XI, представляет собой отдельную группу (или категорию) ассоциаций. Принцип классификации здесь – логический и лингвистический. Подробностей не будет, примите как данность то, что я выделил пятнадцать категорий для ассоциаций. Мы изучили множество семей, причем выбирали по ряду причин людей малообразованных, и выяснили, что типы ассоциаций и реакций наглядно совпадают у каких-то членов семьи – например, у отца и матери, у двух братьев, у матери и ребенка (тут налицо почти тождественная реакция).

¹⁵⁶ Попробую объяснить ситуацию по рисунку 8. Линия точек (…) обозначает мать, пунктирная линия (– - -) – ее шестнадцатилетнюю дочь, а сплошная линия (—) – отца. Этот брак выдался крайне неудачным: отец был алкоголиком, а мать отличалась странностями (merkwürdig). По рисунку видно, что шестнадцатилетняя дочь почти полностью повторяет материнские реакции. Около тридцати процентов всех ассоциаций у них выражалось одинаковыми словами. Это удивительный случай партиципации, или умственного заражения. Сорокапятилетняя мать оказалась замужем за алкоголиком, ее жизнь не удалась, но дочь откликалась на испытание так же, как ее мать. Если она вступит во взрослую жизнь с установками сорокапятилетней жены алкоголика, попробуйте вообразить, что ее ожидает! Такая партиципация объясняет, почему дочь алкоголика, пережившая сущий ад в детстве, будет искать алкоголика себе в мужья; если по какой-то случайности ее муж будет склонен к трезвости, она все равно превратит его в алкоголика вследствие отождествления себя с матерью.

¹⁵⁷ На рисунке 9 изображен не менее поразительный случай. Отец-вдовец и две его дочери продемонстрировали полное тождество реакций. Конечно, это совершенно неестественно, поскольку либо он реагировал по-девичьи, либо девочки реагировали по-мужски, что выражалось даже в манере общения. Вся картина душевного мира испорчена привнесением чуждого элемента, ведь юная дочь никак не может быть целиком схожей с отцом.

¹⁵⁸ Рисунок 10 отображает случай мужа и жены и вносит нотку оптимизма в мое сугубо пессимистическое представление. Тут наблюдается полная гармония, но не нужно допускать ошибку и думать, что эта гармония – рай, поскольку наша пара неизбежно начнет ссориться именно из-за своей чрезмерной гармоничности. Сколько-нибудь полная гармония в семье, с опорой на партиципацию, быстро ведет к отчаянным попыткам супругов оторваться, освободиться друг от друга, и тогда они начинают выдумывать раздражающие обоих темы для споров, чтобы получить причину чувствовать себя непонятым. Тому, кто изучал обыденную психологию брака, известно, что большинство неприятностей семейной жизни обусловлено таким вот хитроумным измысливанием раздражающих тем, которые не имеют под собой никаких оснований.

¹⁵⁹ Рисунок 11 не менее любопытен. Две сестры живут вместе, одна из них одинока, вторая замужем. Предел их реакции обозначен цифрой V. Жена с предыдущего рисунка – сестра этих двух женщин, и, пусть они, возможно, все принадлежат к одному и тому же типу, вышла замуж за человека иного типа. Их предел обозначен цифрой III. Состояние тождества, или партиципации, выявленное в ходе ассоциативного эксперимента, может быть подтверждено принципиально иными экспериментами – например с помощью графологии. Почерк жен, в особенности молодых, часто похож на почерк мужей. Не знаю, так ли это сегодня, но человеческая природа, на мой взгляд, остается во многом неизменной. Порой, кстати, влияние бывает обратным, потому что так называемый «слабый пол» иногда пересиливает.

¹⁶⁰ Дамы и господа, далее мы пересекаем рубеж и ступаем на почву сновидений. Не вижу смысла делать какое-то особое вступление к этой теме^[82]. Думаю, что лучше всего будет просто показать вам, как я работаю со сновидениями, тогда мы обойдемся без обширных разъяснений теоретического свойства, поскольку вы воочию увидите, каковы мои основополагающие принципы. Разумеется, я часто обращаюсь к сновидениям, ибо сны – объективный источник сведений для психотерапевтического лечения. При встрече с пациентом врачу редко удается воздержаться от какого-либо предварительного диагноза. Но чем больше случаев болезни изучил, тем чаще приходится делать над собой героическое усилие, чтобы сохранить беспристрастность. Лично я всегда стремлюсь избегать предубеждений. Куда проще расписаться в собственном неведении или выставить себя глупцом, дабы пациент ощутил свободу и поделился с тобой сокровенным материалом. Но это вовсе не означает, что врач должен прятаться бесконечно.

¹⁶¹ Вот случай с мужчиной сорока лет, женатым и прежде не болевшим. Внешне он вполне здоров, возглавляет достойную общественную школу, хорошо образован и ранее изучал отдельные направления старомодной психологии, в частности, вундтовскую^[83], ничего общего не имеющую с мгновениями человеческой жизни, зато уводящую в стратосферу абстрактных идей. В последнее время этого человека изрядно донимали невротические симптомы. У него то и дело возникало своеобразное головокружение, учащалось сердцебиение, случались приступы тошноты и слабости, он чувствовал себя изнуренным. Эти симптомы вполне соответствуют болезни, хорошо известной в Швейцарии, – горной болезни, которой подвержены люди, непривычные к условиям высокогорья и потому заболевающие при восхождениях. Так что я спросил: «А не горная ли у вас болезнь?», и он ответил: «Да, вы правы. Очень на нее похоже». Я уточнил, снятся ли ему сны, и он сказал, что недавно было сразу три сновидения.

¹⁶² Мне не нравится анализировать единичные сны, поскольку всякий единичный сон подлежит произвольному толкованию. По поводу отдельно взятого сна можно нафантазировать что угодно, зато если сравнить последовательность из двух десятков или даже сотни сновидений, то начинаешь замечать кое-что любопытное. Видишь те процессы, что протекают в бессознательном еженощно, и понимаешь, что непрерывность бессознательной психики простирается бесконечно, не обрываясь ни днем, ни ночью. Предположительно мы грезим постоянно, но не осознаем этого днем, ибо разум привержен четкому восприятию. Однако ночью, когда происходит подавление ментального уровня, сновидения прорываются вовне и становятся видимыми.

¹⁶³ В первом сне пациент попадает в крохотную швейцарскую деревушку. Он видит самого себя – чинную черную фигуру в длинном пальто и с несколькими толстыми книгами под мышкой. Его окружает группа молодых людей, в которых он узнает своих бывших одноклассников. Все они смотрят на него и говорят: «Этот тип нечасто тут появляется».

¹⁶⁴ Чтобы понять этот сон, необходимо вспомнить, что пациент занимает важную должность и хорошо образован. Правда, начинать ему пришлось с самого дна, то есть он – что называется, selfmade-man^[84]. Его родители были бедными крестьянами, и он был вынужден упорно пробивать себе дорогу в жизни. Преисполненный честолюбия, он надеется, что сможет подняться еще выше. Он похож на человека, что вскарабкался однажды от уровня моря до высоты в 2000 метров и видит перед собой окрестные вершины высотой в 4000 метров. Он стоит там, откуда идут покорять более высокие вершины, и уже забыл о прежних своих достижениях; он немедленно приступает к новому подъему. При этом он не осознает, что устал и прямо сейчас не способен идти дальше. Это отсутствие осознания и является причиной возникновения симптомов горной болезни. Сон раскрывает ему фактическую психологическую ситуацию. Во сне он сам предстает чинной черной фигурой с толстыми книжками в родной деревне, среди деревенских мальчишек, ворчащих, что он нечасто тут появляется; это означает, что он редко вспоминает о своем происхождении (напротив, помышляет о дальнейшей карьере и метит на должность профессора). Вот почему сон помещает его в былое окружение: он должен оценить свои текущие достижения, вспомнить, с чего начинал, и понять, что существуют пределы естественным человеческим усилиям.

^{165/166 [85]} Начало второго сна – типичный пример того сновидения, когда сознательная установка такова, как у нашего пациента. Он знает, что должен отправиться на важную конференцию, и готовит документы. Потом вдруг понимает, что время поджимает, что поезд скоро уйдет, и начинает суетиться, боясь опоздать, как обычно и бывает. Он пытается одеться, но шляпы нигде нет, а пальто почему-то не висит на месте, и он бегает по дому в поисках того и другого и кричит: «Где мои вещи?» В конце концов все находится, и он выбегает из дома, но спохватывается, что забыл папку с документами. Он возвращается за папкой, смотрит на часы, проверяя, успевает ли на поезд, далее бежит на станцию по дороге, но почему-то ноги вязнут в дороге, словно он движется по болоту, а не по городской улице. Запыхавшийся, он все же добирается до станции и видит, что поезд тронулся. Тут его внимание привлекает железнодорожное полотно, которое выглядит приблизительно вот так:

Рис 12

Сам он находится в точке А, хвост поезда уже в точке В, а паровоз – в точке С. Он глядит на длинный состав, идущий по кривой, и думает при этом следующее: «Если машинисту достанет ума, то в точке D он сообразит не давать полный ход, иначе длинный состав, ползущий по кривой, неминуемо сойдет с рельсов». В этот миг паровоз подходит к точке D, машинист дает полный ход, и состав устремляется вперед. Сновидец предвидит грядущую катастрофу, в которой состав сходит с рельсов, кричит и просыпается в страхе, как обыкновенно случается при кошмарах.

¹⁶⁷ Всякий раз, когда кому-то снится, что он опаздывает, что ему мешают многочисленные препятствия, это значит, что сон воспроизводит фактическое положение дел наяву, когда человек чем-то озабочен. Факт озабоченности же объясняется бессознательным сопротивлением сознательному намерению. Досаднее всего то, что сознательно вы сильно чего-то хотите, но незримый бес внутри вас всячески противится, и этот бес, к слову, – не кто иной, как вы сами. Вы стараетесь одолеть беса, прилагаете нервические усилия в нервической спешке и суете. Что касается нашего сновидца, движение во сне происходит против его воли. Он не хочет покидать дом, но одновременно этого и хочет, а потому все помехи и затруднения на своем пути создает для себя сам. Он и есть тот машинист, который думает: «Что ж, кривая позади, впереди прямой участок и можно дать полный ход». Прямая линия за кривой соответствует 4000-метровым вершинам из первого сна, которые ждут покорения.

¹⁶⁸ Разумеется, любой, кому выпадает такая возможность, поспешит ее воплотить, ибо в голове крутится: «Почему бы не двинуться дальше, ведь иного случая может и не быть?» Сновидец не понимает, почему что-то в нем сопротивляется этому желанию. 0днако сон предупреждает, что не следует уподобляться машинисту, что дает полный ход, когда хвост состава еще не вышел из поворота. Именно об этом мы постоянно забываем: наше сознание – всего лишь поверхность, предвестие, если угодно, нашего психического бытия. Разум – всего-навсего паровоз, а за ним тянется длинный исторический «хвост» сомнений, слабостей, комплексов, предрассудков и унаследованных качеств, хотя мы почти всегда принимаем решения, пренебрегая этими факторами. Мы мыслим так, будто движемся по прямой, невзирая на все затруднения, а они нас отягощают, и нередко мы сходим с рельсов, прежде чем достигаем цели, – потому что забыли о длинном составе позади.

¹⁶⁹ Я повторял и повторяю, что наша психология тянет за собой, как ящерица, длинный хвост, заключающий в себе всю историю – историю семьи, народа, Европы и человечества в целом. Мы – только люди, мы не должны забывать, что влачим бремя человеческого существования. Будь у нас одни лишь головы, мы были бы схожи с теми ангелами, у которых имеются голова да крылья, и они-то вольны делать все, что захотят, ибо их не отягощают тела, вынужденные обитать в бренном мире. Еще отмечу – кстати, это важно скорее не для сновидца, а для меня самого, – что причудливое движение состава напоминает формой змею. Далее я объясню, почему это значимо.

¹⁷⁰ Следующий сон – наиважнейший, и здесь придется дать некоторые пояснения. В этом сне мы встречаемся с необычным животным – наполовину ящерицей, наполовину крабом. Перед тем, как приступить к изложению сновидения, я хотел бы кое-что разъяснить по поводу метода выявления значения сновидений. Как вы знаете, тут имеется множество различных точек зрения и множество ложных путей к пониманию снов.

¹⁷¹ Так, ранее мы обсуждали метод свободных ассоциаций; он в этом случае выглядит крайне сомнительным, насколько подсказывает мой опыт. Свободные ассоциации означают, что вы открыты любому количеству и любым разновидностям ассоциаций, а те, разумеется, обнажают ваши комплексы. Но дело в том, что я не хочу вызнавать комплексы моих пациентов, они мне не интересны. Я хочу знать, что говорят об этих комплексах сновидения, а не выявлять суть комплексов. Я хочу знать, как бессознательное индивидуума обращается с комплексами, хочу установить, к чему этот индивидуум готовит сам себя. Вот что я вычитываю из сновидений пациентов. При использовании метода свободных ассоциаций сновидения бы мне не понадобились. Я поставил бы указатель – скажем, «Дорога туда-то» – и позволил бы пациентам самостоятельно изливать свободные ассоциации, с тем, чтобы они в итоге непременно пришли к собственным комплексам. Тому, кто едет в венгерском или русском поезде и видит диковинные вывески на непонятном языке, доступно постижение своих комплексов: позвольте себе увлечься – и вы наверняка придете к своим комплексам.

¹⁷² Я избегаю метода свободных ассоциаций, ведь у меня иная цель: я не стремлюсь познать комплексы, но хочу узнать содержание снов. Поэтому я трактую сновидение как некий текст, который не совсем понимаю, – скажем, текст на латыни, на греческом или на санскрите, где отдельные слова мне неведомы или где текст обрывочен; я просто прибегаю к обычным методам языкознания при чтении подобных текстов. Моя идея заключается в том, что сам сон ничего не скрывает, это мы не понимаем его язык. Допустим, я процитирую латинский или греческий отрывок, и часть присутствующих его не поймет; дело же не в том, что текст что-то прячет или утаивает, а в том, что кое-кто из вас не знает латыни или греческого. Точно так же спутанность мыслей пациента не обязательно означает болезни; не исключено, что врач не в состоянии разобраться в материале. Считать, будто сон норовит нечто скрывать, значит предаваться антропоморфической иллюзии. Ни одному языковеду не придет на ум, что отрывок на санскрите или в клинописи нечто скрывает. В Талмуде встречается очень мудрое замечание, гласящее, что в самом сновидении заключено его толкование. Сон – целостная картина, а если думать, будто за ним что-то таится или будто он что-то прячет за собой, это лишь докажет, что мы ничего не понимаем.

¹⁷³ Поэтому, приступая к работе со сновидением, прежде всего говоришь себе: «Здесь я не понимаю ни слова». Обожаю чувство собственной некомпетентности, так как знаю, что мне предстоит потрудиться, чтобы понять сновидение. Итак, я поступаю следующим образом: я применяю метод языкознания, далекий от свободных ассоциаций, и еще опираюсь на логический принцип амплификации. Это не более чем поиск параллелей. К примеру, при встрече с редким словом, ранее не попадавшимся, вы пытаетесь найти параллельные куски текста, где это слово тоже встречается, а затем подставляете формулу, извлеченную ранее из других отрывков, в нужный кусок. Если удается прочитать новый текст, мы говорим: «Теперь все понятно». Так мы научились читать иероглифы и клинопись; схожим образом можно научиться читать сны.

¹⁷⁴ Как именно я выявляю контекст? Здесь необходимо следовать принципу ассоциативного эксперимента. Пусть некий мужчина видит во сне убогий деревенский дом. Откуда мне знать, с чем связан простой крестьянский дом в мышлении этого человека? Разумеется, этого мне знать не дано. Известно ли мне, что простой деревенский дом означает для него в общем? Тоже нет. Тогда я прямо спрашиваю: «Откуда у вас взялся этот образ?» – или, иными словами, каков контекст, какова та душевная почва, из которой проросло представление о «простом крестьянском доме»? Почти наверняка ваш собеседник поведает вам нечто удивительное. Например, кто-то скажет: «Вода». Знаю ли я, что конкретно имеется в виду? Вовсе нет. Если я произнесу это слово или сходное с ним в ходе эксперимента, один испытуемый ответит: «Зеленая», другой упомянет Н₂О (что уже совершенно другое по смыслу), третий назовет ртуть^[86] или откликнется словом «самоубийство». В каждом случае я устанавливаю почву, из которой проросли слово или образ. Это и есть амплификация, хорошо известная логическая процедура, которую мы применяем и которая позволяет нам выяснять необходимый контекст.

¹⁷⁵ Конечно, здесь нельзя обойти вниманием заслуги Фрейда, который вообще заставил нас задуматься о сновидениях и открыл нам простор для толкования сновидений. Как вы знаете, он утверждал, что сновидение – это искаженное представление тайного несовместимого желания, которое не согласуется с сознательной установкой, а потому цензурируется, то бишь искажается, чтобы сознание его не узнало, однако оно продолжает жить и стремится проявиться. Далее, по логике Фрейда, мы должны сказать: давайте переосмыслим это искажение; давайте будем естественными, откажемся от искаженных склонностей и позволим ассоциациям течь свободно, благодаря чему придем к естественным фактам, то есть к своим комплексам. В этом мы с Фрейдом принципиально расходимся: он ищет комплексы, а я – нет. Вот в чем различие. Я стараюсь выяснить, что бессознательное делает с комплексами, ибо это меня интересует гораздо сильнее, нежели мысль, что люди обладают комплексами. У нас всех есть комплексы, данный факт совершенно банален и скучен. Даже комплекс инцеста, который при желании отыскивается у всех, стоит только поискать, жутко банален и не вызывает любопытства. Куда занятнее вызнавать, как люди уживаются со своими комплексами; это, по крайней мере, практический вопрос. Фрейд использует метод свободных ассоциаций и опирается на иной логический принцип, который в логике называется reductio in primam figuram, возвращение или сведение (редукции) к первой фигуре. Это так называемый силлогизм, затейливая последовательность логических заключений, когда начинаешь с вполне рационального суждения и путем различных допущений и уточнений постепенно изменяешь разумное основание своей исходной посылки до полной, неузнаваемой противоположности. Такое именно искажение, по Фрейду, присуще сновидениям; сны искусно затеняют исходную посылку, и нужно лишь смахнуть паутину образов, чтобы добраться до первого суждения, которое может гласить: «Я хочу сделать то-то или то-то; у меня есть такое-то и такое-то несовместимое желание». Начнем с очевидного и осмысленного предположения: «Всякое разумное бытие свободно», то есть подразумевает свободу воли. Первый шаг к заблуждению таков: «Следовательно, нет свободного неразумного бытия». На это уже хочется возразить, потому что мы ощущаем здесь некий трюк. Но продолжаем: «Все люди свободны» (то есть все обладают свободой воли). А далее следует торжественный вывод: «Значит, неразумных людей нет». Это полная ерунда.

¹⁷⁶ Предположим, что сновидение и вправду – сугубо бессмысленное изложение. Это вполне логично, ведь сон на самом деле предстает как нечто бессмысленное, иначе его не составило бы труда понять. Как правило, сновидения непостижимы; едва ли возможно отыскать сон, ясный с начала и до конца. Обычные сны кажутся полнейшей бессмыслицей и потому отвергаются. Даже в первобытных племенах, где к сновидениям принято относиться с вниманием, такие обыденные сны считаются ничего не значащими. Но есть особые, «большие сны»; они снятся вождям и колдунам (знахарям), но не простым дикарям. В этом суждения дикарей схожи с мнением европейцев. Столкнувшись с нелепым сном, вы скажете: «Эта ерунда наверняка – печальное искажение или перетасовка вполне разумных суждений». Вы разбираете сновидение, используя reductio in primam figuram, и приходите к первоначальному, неискаженному суждению. Так вы убеждаетесь, что фрейдовский способ толкования сновидений, безусловно, логичен, если принимать содержание снов за бессмыслицу.