Катерина Риш
Королева мертвых
Глава 2. В дороге
Если Парук и был в чем-то уверен тем утром, так в том, что Лили отвергнет его предложение руки и сердца. Как пить дать, откажет, думал он, покачиваясь в седле.
Ульрих и Клейон умчались вперед, их было хорошо видно на равнине. Впрочем, на сочувствие двух старших братьев не приходилось рассчитывать. Когда в детстве Парук слетел с необъезженной кобылы, братья хохотали до икоты над торчащей из ноги костью.
А те прыжки с крыши сарая в сугроб? Кто же знал, что снег под крышей не похож на пушистую перину? Парук, например, не знал. Потому и ушибся так, что вся спина превратилась в сплошной синяк. А братья? Хохотали, конечно. Так хохотали, что чуть сами с крыши не свалились. Но «чуть» не считается – не свалились же. Только он.
Парук размял затекшую шею, ослабил поводья и позволил кобыле идти следом за первыми двумя по ровной, без единой колеи дороге. Ничто не отвлекало его от безрадостных раздумий.
Если бы он мог каким-то чудом избежать гонки за избранницей, возможно, у него появился бы шанс. Если бы девушек можно было нагнать верхом, он бы, конечно, тоже справился.
Но никаких лошадей.
И почти никакой одежды.
Вот от чего Парук покрывался холодным липким потом.
Даже издали братья казались высеченными из камня статуями. Под рубахами бугрились рифленые мышцы, а руки были крепкими, как медвежьи объятия.
В ту ночь, когда Парук явился на свет, у Богов явно были дела поважнее.
Вдоль тракта, во время их путешествия, белели и краснели мелкие горные цветы. Парук глядел на них и думал о Лили. Скоро трава разрастется буйно, самозабвенно, зная, каким коротким бывает северное лето. И тогда настанет та самая ночь.
С самой зимы братья готовились к Солнцекресу, обсуждали стратегии и кандидаток. Парук и сам нет-нет, да думал, а что если…Чтобы Лили вместе с другими девушками пришла к костру и спустила с плеч платье, развязав тесемки юбки, и умчалась, сверкая белым телом, в лесной сумрак, Парук должен подойти к ней на закате и спросить, хочет ли она принять участие в ночной охоте?
Вот тогда-то она и откажет ему. Не раздумывая. В тот же миг.
Но ладно, кисло думал Парук, если, допустим, он соберется с духом и выпалит свой вопрос, а дальше-то что будет? Ведь по лесу придется бегать в темноте. И вот допустим, она разделась и убежала от него в чащу. Как он найдет ее там, среди бледного лунного сияния и кривых вязов?
С самого детства зрение подводило его. Парук впечатывался в стены и дверные косяки, пока не привык сначала щупать руками или ногами местность впереди себя.
Этого братья тоже не оставляли без внимания.
«Эй, Парук, не пора ли выкопать нору на заднем дворе? Может, ты оборотень, Парук? Первый оборотень-крот в истории?»
Шутки братьев давно истощились. Что Ульрих, что Клейон который год смеются над одними и теми же шутками так, словно слышат их в самый первый раз.
Следует смириться. Он не станет раздеваться вместе с остальными мужчинами и не погонится за невестами – тоже обнаженными – под полной низко висящей луной.
Он уродился полнотелым, черноволосым, с большими белыми руками и ладонями, которые покрываются кровоточащими мозолями стоит ему только взглянуть на топор для колки дров. Даже сейчас на нем перчатки для верховой езды – еще одна неиссякаемая тема для шуток. Таким, как он, вероятно, суждено гулять на свадьбах более удачливых братьев и любоваться чужими невестами.
И все-таки они взяли его с собой.
Парук подозревал, что здесь не обошлось без отца. Скорей всего, именно Вождь настоял на том, чтобы Ульрих и Клейон взяли с собой младшего брата.
«Ему это пойдет на пользу», – часто говорил отец.
Ничего подобного, мог бы ответить Парук, если бы ему хватило духу перечить.
В детстве он чуть не утонул в горной речке, потому что закалка, по мнению отца, должна была «пойти ему на пользу». Едва не умер от боли, когда его изжалили дикие пчелы, потому что знахарка убедительно расписала, какую пользу окажут пчелиные укусы. Он еще неделю спал стоя и с него снимали лохмотьями сгоревшую кожу после того, как другая предположила, что жар полуденного солнца уж точно «пойдет ему только на пользу» и вытравит из него все хвори.
Может быть, хотя бы сейчас отец впервые окажется прав?
Ведь это путешествие уже пошло ему на пользу. Вчера братья даже не смеялись над ним и не обзывали «неженкой». У них, как и у него, от долго сидения в седле ныла пятая точка. Они разделили пищу у костра и после Парук и Ульрих улеглись спать, завернувшись в плащи, а Клейон остался в дозоре. Незадолго до полуночи Ульрих сменил Клейона, а после разбудил его, и тогда Парук дежурил до утра.
До этого братья ни разу не брали его в свои вылазки.
Если бы только Парук мог пить крепкое вино так же легко, как воду, у него были бы все шансы сблизиться с братьями по-настоящему. Он пил с ними только в первый вечер, но потом его рвало всю ночь под шуточки о «неженке».
Может быть, он еще привыкнет? Путешествие пока не окончено.
Пришпорив лошадь, Парук скоро настиг братьев. Те просто взглянули на него и кивнули, мол, хорошо, держись рядом. Обычно, Ульрих и Клейон общались при помощи взглядов только между собой. Парук распрямил плечи и улыбнулся Ульриху.
Тот вскинул одну бровь и отвернулся. Ну, не все сразу, верно?
– На дороге кто-то есть, – сказал Клейон.
Парук поглядел вдаль и разглядел черную точку.
– Кто там? – прошептал он.
– Думаешь, это королевский посланник? – спросил брата Ульрих.
– Ага, – кивнул Клейон. – Иначе зачем ему ждать нас на тракте?
– Почему ты думаешь, что он ждет нас? – спросил Парук.
– Он помахал мне, придурок, – процедил Клейон.
– Заткнись, лады? – добавил Ульрих.
Для Парука размытое пятно, наконец, превратилось во всадника на лошади.
До столицы нежити оставался еще день пути. Братья считали, что у них еще есть время подготовиться к переговорам. Но, как оказалось, нет.
Парук вел лошадь позади братьев и их плечи и головы мешали ему разглядеть, как следует человека на дороге.
Ведь он мог считать его человеком, не так ли?
Несмотря на то, что он был… ну, вернее не был. Не был живым.
На своем пути они встретили лишь один городок нежити. Вот тот полностью соответствовал представлениям Парука о том, в каких условиях должны существовать восставшие из могил трупы. Да и проезжали они мимо этого города-призрака в сумерках.
А сейчас светило солнце. Зеленые луга, которые и не снились горным пастухам, простирались по обе стороны от ровной, как стрела, дороги. Колеи на ней не было, да и откуда ей взяться на этом тракте, ведь они были первыми за долгий срок всадниками, которые спустились с гор на земли королевы мертвых.
Не скрипели на ветру ставни с дырами-прорехами, не выл в заброшенных домах ветер. Ничего этого не было.
Только труп мужчины на мертвом коне посреди дороги.
И он улыбался им. Мужчина. Не конь, конечно.
Парук хотел бы опустить глаза и не пялиться на нежить вот так, как это делал он и, наверняка, не делали его братья, но лицо мертвого мужчины просто таки приковало его внимание.
Например, у него не было носа.
На глаза падала тень от низко надвинутой широкополой шляпы. Парук различал только рубиновый отблеск круглых глаз, которые вращались в лишенных век глазницах. Сквозь дыру на щеке виднелись темные желтые зубы. Кожа на скулах облезала и, как кора платана, свисала серыми лохмотьями.
При взгляде на черный камзол мужчины Парук не мог отделаться от мысли, что так его когда-то и похоронили. А потом он отряхнул земляную пыль с рукавов и вернулся к жизни, как ни в чем не бывало.
Мужчина восседал на мертвом животном.
Лошадь это была или конь теперь уж не узнаешь. Ясно было только то, что животное умерло, а вернулось обратно в стойла только после того, как хорошенько разложилось. Плоти на костях не было. Глаза были круглыми, красными, как два уголька, тлеющих в глазных проемах желтого черепа.
Интересно, нужны им подковы?
Живым лошадям докучали мухи и слепни. Они переступали с ноги на ногу и чуть что тянулись в траве. Мертвая лошадь стояла без движения, будто высеченная из мрамора безумным скульптуром.
Встреча лицом лицу со смертью была настолько неправдоподобной, что Парук даже не испытывал страха. Только безграничное любопытство и неестественное желание пошутить и лучше бы раньше, чем это сделает хотя бы один из его братьев.
А они обязательно пошутят об этом. Совсем не сложно догадаться, о чем его недалекие братцы станут шутить после встречи с ожившим скелетом мужчины. Их юмор не отличался тонкостью. Эта встреча давала такой простор для измывательств над щепетильной стороной жизни мертвых мужчин, что Парук был уверен – шутить будут до зимы и даже больше.
Однако Ульрих и Клейон словно языки проглотили. Такого за ними раньше не водилось.
Им следовало давно поприветствовать всадника, от которого они остановились чуть дальше, чем остановились бы от живого. Но оба брата молчали.
Ну и где ваше хваленое красноречие? Ему братья говорить запретили. Он не забыл этого. И если он нарушит наказ, то братья живо припомнят ему об этом после, когда повернут обратно. Обязательно припомнят. И не раз.
Полы черного плаща всадника трепал ветер. Ульрих закашлялся, и кашель этот был чересчур долгим.
А потом ветер переменился, и Парук понял, почему. Он и сам едва удержался в седле. От приторно-сладкой вони гниения, которое распространял человек и его бесполое животное, хотелось перегнуться через холку лошади и распрощаться со съеденным всухомятку завтраком. И ужином. И вообще больше никогда не есть.
– Приветствуем тебя, путник, – наконец, выдавил из себя Клейон.
Ульрих только шумно сглотнул.
Представитель королевы слегка склонил голову в знак приветствия. Парука передернуло от скрежета шейных позвонков. Он воздал хвалу предкам, что стоит позади братьев и может кривиться почти безнаказанно. А вот им приходилось, как говаривал отец, «держать лицо».
Интересно, а как мертвец будет говорить, если ни хрящей, ни кожи, на нижней челюсти почти не осталось?
Ульрих выпалил скороговоркой:
– Мы – три сына Вождя Троллхейма, и Вождь отправил нас в знак уважения к королеве Даерона.
Клейон добавил на одном дыхании:
– Дозволено ли нам увидеться с королевой?
Вопрос задан. От ответа не уйти.
Парук затаил дыхание.
– Вряд ли, – проскрипел мужчина.
Самый, самый отвратительный голос, какой ему доводилось слышать – царапанье, хрип, скрежет, и это все одновременно. Невероятно!
– Королева жива? Я имею в виду… – Ульрих замялся.
Треск костей выдал слабую улыбку всадника. В дыре на щеке мелькнули зубы.
Ульрих спешно продолжил:
– О королеве давно не было слышно. Вождь велел нам увидеться с ней лично. У нас важные сведения.
Узнав о предстоящем путешествии, Парук часто представлял арочные своды дворца с разбитыми витражами, где во власти мрака и сквозняков восседает на троне королева мертвых, а три живых мужчины с горных пиков уверяют ее, что без них ей не справится. Не выжить, сказал их отец, по правде. Но после запретил им касаться темы жизни и смерти. Вот только Ульрих уже нарушил наказ отца.
– Говорите, – проскрежетал мужчина. – А я ей передам.
Ворот его камзола чуть сдвинулся, и Парук различил алую ленту. На фоне черной ткани она особенно выделялась.
Может быть, знак власти? Хотя откуда им знать, что его послала сама королева, не желая знаться с горными посланниками, чьей бы крови они не были?
– Как вас зовут? – неожиданно для самого себя спросил Парук.
Сверкнули рубиновые глаза. Братья обернулись на звук его голоса, словно забыли, что он рядом.
Мертвый всадник натянул поводья.
Раздался перестук реберных костей, заскрипели кости и всадника, и животного.
– Так как вас зовут? – повторил Ульрих
– Лорд Конаган, – бросил мертвец, развернул лошадь и велел ей трогаться.
– Стойте! – крикнул Клейон.
Мертвый лорд не обернулся. Он удалялся по прямой, как стрела, дороге, растворяясь в пыли, как в тумане.
Они глядели ему в след какое-то время, пока Парук не сказал:
– Одно хорошо – незамеченными они к нам не подкрадутся.
– Что? – Ульрих резко обернулся.
Парук стушевался.
– Ну… Они же гремят, как бочки с камнями… Я хотел… пошутить. Разрядить обстановку.
– Не шути. У тебя не получается.
Парук знал, что получается, и куда лучше, чем удается тому же Ульриху, но спорить не стал.
– Что теперь? – спросил Клейон. – Возвращаемся?
– Наградили же меня предки братьями! – воскликнул Ульрих. – Один трус, второй шутник. Отец велел нам увидеть королеву. Мы ее увидели?
– Нет, но…
– Никаких «но»! Сейчас этот мешок с костями отгремит вдаль. А мы поедем за ним. Он приведет нас к королеве.
– Поедем на запах, да? – спросил Клейон с улыбкой.
Ульрих хохотнул.
– Да от тебя несет не лучше, – он толкнул брата в плечо. – Признайся! Отложил кренделей, когда увидел разговаривающего скелета? А? Да? Да?!
Парук тяжело вздохнул.
Глава 3. Убийца
Парук едва успел перевернуться со спины на живот. Спазм скрутил желудок. Его стошнило. После он отполз в сторону, все еще ощущая липкую влагу на своих пальцах.
Самое резкое и отвратительное пробуждение, какое у него когда-либо было.
– Ульрих? – спросил Парук. – Клейон?
Никто не отозвался.
От дневного света почему-то слезились глаза. Зрение не желало обретать четкость.
Под ветром кожу лица стянуло корочкой. Несмотря на движение воздуха, тошнотворный запах, вырвавший его из лап сна, будто намертво въелся в землю.
Паруку все же удалось кое-что рассмотреть – черное пятно кострища, кожаные плащи, в которые братья заворачивались перед сном, какие-то зеленые искорки и нечеткие разбросанные вещи. Лошадей не было.
Что случилось вчера? Где лошади? Парук не помнил. Вчера для него не существовало.
Последнее воспоминание обрывалось на том, как на закате они разбили этот лагерь. После дня, проведенного в седле, за преследованием мужчины на мертвом коне, Парук устал настолько, что не чувствовал ног. Боль в мышцах и сейчас была настоящей.
На закате Братья развели огонь, достали фляги с крепким вином. Из еды оставался только хребет луговой собачки, которую они поймали и зажарили еще вчера. Днем они не делали привалов и не охотились, чтобы не упустить из виду всадника. Парук помнил, что несмотря на жуткий голод, отказался от еды и, замотавшись в плащ, рухнул возле костра спать.
Где и проснулся сейчас. На следующее утро, ведь верно? Или сколько времени прошло? Почему брат, кажется, Клейон, не разбудил его перед рассветом, когда Паруку выпала очередь дежурить?
Голова раскалывалась, кислый привкус во рту обещал продолжение.
Парук пополз к лежаку справа от костра. Ладони кололи острые зеленоватые камешки, которыми была усеяна земля. Если лошадей нет, может быть, братья отправились на охоту? Непонятно только, почему без него и вдвоем. Да и как он не услышал их?
Парук нащупал задубевшую кожу плаща, шероховатую на ощупь. Под ней что-то было.
Или кто-то.
Парук провозился с плащом дольше, чем следовало. Пальцы не слушались. Плащ пришлось отдирать, словно забытую на ране повязку.
От ударившего в нос медного запаха тошнота вернулась. Парук коснулся холодного как камень тела. Пальцы стали мокрыми. Кровь еще не застыла.
Он скорее нащупал, чем увидел раны в груди и на животе. Лицо превратилось в кашу – брата было не узнать.
На четвереньках Парук пополз к другому лежаку.
Второй брат тоже был мертв. Изуродованное тело лежало в неестественной скрученной позе, а плащ был накинут сверху. Уже после того, как все закончилось.
Парук не знал, сколько времени он просидел между двух трупов.
Солнечное пятно карабкалось все выше по чистому небосклону, и колыхалось изумрудное море равнинных трав.
Их убили.
Кто-то пробрался в лагерь ночью и зверски убил их. Они были незваными гостями здесь. Что еще можно ожидать от нежити?
Почему эти убийцы, если их было несколько, – а в одиночку ни один скелет не справился бы с крепкими живыми буйволами, какими были его братья в ярости, – почему они оставили в живых Парука? Ведь он спал в двух шагах от них. И почему шум борьбы не разбудил его? Братьев не убили одним аккуратным движением в затылок. Их раны кричали об этом.
Парук, конечно, спал мертвым сном, но…
Он посмотрел на свои руки. Потемневшие от крови и земли пальцы задрожали под его взглядом.
Когда он проснулся, его пальцы уже были в крови.
Нет… Как?… Он бы никогда… Ведь…
Ведь вчера вечером Клейон и Ульрих, конечно, подшучивали над ним. Парук терпел унизительные шуточки с самого рождения.
Он вскочил на ноги, словно от удара хлыстом. Перед глазами замелькали белые мухи, ноги едва слушались его, но он бежал, бежал прочь, не разбирая дороги. Падал в траву, но снова поднимался. Он не мог. Не мог.
Или мог?…
«Нервы сдали», – так говорил отец про одного из многочисленных братьев по материнской линии. Этот мужчина вернулся за полночь с охоты, а младенец в доме все еще не спал. Плач мешал мужчине уснуть. После – уже не мешал.
Парук споткнулся и полетел вниз с холма кубарем, даже не пытаясь избежать ударов или столкновений.
Он долго лежал внизу, не чувствуя боли в теле. Слезы скатывались в уши. Он перестал слышать мир, он лежал под этим ярким небом, призывая смерть.
Но явились только кучевые облака, пушистые и чистые, как первый снег на пиках Троллхейма.
Братья не вернутся домой. А он сам? Что скажет отцу? Как объяснит их смерть?
Вождь почувствует ложь. Он, конечно, сразу вспомнит о том деде по материнской линии. Конечно, никаких доказательств у него не будет… Но ведь теперь Вождю будет наследовать его единственный сын.
Все решат, что он убил их ради власти.
А если он станет править горными племенами, то, как Вождь, может не участвовать в бегах на Солнцекрес. Он может подойти к Лили и назвать ее своей женой, даже не спрашивая разрешения. Ему не придется догонять ее. Он остался тем же толстым, как медведь перед зимней спячкой, увальнем, а все уже изменилось. Лили станет женой Вождя, от такого статуса не отказываются. Потом она родит детей. Которые, конечно, будут кричать, дети всегда кричат.
И он… Однажды Парук проявит свою истинную сущность.
Так стоит ли возвращаться?
Парук поднялся. Усилившийся ветер едва не сбил его с ног. Он качнулся, но вопреки своим желаниям, побрел обратно к телам братьев.
Он нашел их мечи. Клинки были чистыми. Парук больше не мог думать. Ни о чем.
Он отыскал небольшую рощицу неподалеку от лагеря. Молодые деревца встревожено шелестели листьями, пока Парук мечами рыхлил землю, а затем руками разгребал ее. Потом он завернул тела в плащи, перенес и опустил в вырытую яму, сначала опустив на дно мечи.
Он не возьмет их себе. Он не намерен сопротивляться смерти.
Когда он разровнял землю, свинцовое небо разрыдалось. Парук постоял над могилой, но собрать в обрывках слов в своей голове молитву так и не смог.
* * *
Порой ночью от случайного шороха или резкого вскрика совы Парук в ужасе подскакивал, оглядывался и размахивал подобранной с земли корягой. Он не сразу вспоминал, где находится и куда держит путь, но деревья во мраке раскачивались и скрежетали голыми ветвями, и это напоминало ему о всаднике на мертвой лошади.
В память намертво врезались те несколько слов, сказанных скрипящим, как старая телега, голосом. Детали утреннего пробуждения, наоборот, меркли. Парук куда-то брел, не разбирая дороги. Иногда он падал без сил на голую землю, надеясь, что смерть заберет его во сне. А когда все же просыпался, то не осознавал в первые мгновения, не только где он, но и кто он такой.
Жаль, такие мгновения длились недолго. Беспощадная память обрушивалась полноводным весенним потоком.
Он не охотился и не делал запасов. Если попадался ручей, Парук пил. Если – нет, тоже не беда. Дожди шли часто.
Во время гроз, когда небо гремело и вспыхивало, Парук остро ощущал себя мелким и ничтожным – одним против целого мира. Он знал, величественные предки взирают на него с небес с отвращением. Но ни одна молния так и не сразила его, не прервала путь.
Даерон был огромен. Парук помнил его величие даже на картах, хотя картографы Троллхейма всячески пытались исказить соотношение двух королевств не в пользу первого. Троллхейм рос ввысь, Даерон – вширь.
Луга сменились густыми, одетыми в молодую зелень, лесами. Паруку больше не грозила голодная смерть.
За исключением всадника, он не встречал иной нежити. Это было даже странно, словно истлевшие скелеты считали ниже своего достоинства связываться с ним. Они с братьями встретили мертвеца в дне пути от столицы мертвых, но Парук, сойдя с главной дороги, вероятно, так и бродил по окраинам королевства.
Его догадки подтвердились, когда лес расступился и на горизонте Парук увидел синюю полосу моря.
Бирюзовые просторы поразили его в самое сердце. Он разделся и вошел в воду, чувствуя, как безмятежные волны бережно омывают тело.
Наверное, вода была холодной. Наверное, в разгар лета она нагревалась так, что едва не кипела, но сейчас Парук не чувствовал холода. Он был родом с севера. Там сбивали корочку льда с воды прежде, чем начать умываться.
Дно ушло из-под его ног неожиданно. Он плавал куда хуже братьев. Уроки в детстве не пошли ему на пользу, хотя отец желал обратного.
Прости, отец. Это путешествие тоже было ошибкой.
Парук ушел с головой под воду и решил, что не будет сопротивляться стихии, позволив творить со своим телом все, что угодно, но руки и ноги задергались, зашевелились сами по себе, и мощная сила вытолкнула его на поверхность.
Привкус соли на губах напомнил о крови. Он упал на волны, словно на перину, которая качала и баюкала его истерзанное тело, как материнские объятия.
Парук не знал, сколько времени искал утешение у моря. Выбравшись на берег, он не стал натягивать на себя прежнюю, перепачканную кровью одежду. Он отыскал на берегу, среди черных скал, несколько подходящей камней и укрытие от ветра. Натаскал туда веток и далеко не с первой попытки, и даже не второй, ему все же удалось высечь искру. Низкий костер окутал теплом, а усталость подкосила.
Парук уснул там же, под укрытием черных камней, которые возвышались над ним, словно надгробие.
Впервые ему ничего не снилось.
