Катрине Энгберг
Стеклянные крылья
Глава 4
Осенью Копенгаген особенный. Отсутствие света, нехватка воздуха. Город отказывается обращать внимание на погоду, как будто ему слишком больно смириться с тем, что лето прошло. Порой низкое давление и безнадега уступали место погожему дню – чистому небу и расцвеченным кронам деревьев. Но не сегодня.
Йеппе смотрел на темные деревья Цитадели и поднял воротник, прячась от дождя. Обход домов вокруг Гаммельторв ничего не дал, а неработающая камера на Тегльгордстреде лишила их возможности отследить, откуда приехал преступник. Однако криминалисты были вполне уверены в том, что грузовой велосипед наверняка новый, возможно, брендов Winther, Bullitt или Acrobat. Это не разглядеть на видеозаписях – нечетких из-за дождя, – а пока его коллеги изучали продажи этих брендов за последние три года. Вполне возможно, велосипед старый, Йеппе особо ни на что не надеялся. Предполагаемое место преступления он поместил в радиусе нескольких километров от того места, где нашли труп. На грузовом велосипеде далеко не ездят. Особенно с трупом.
В кармане завибрировал телефон – ровно в тот момент, когда Йеппе зашагал по Бредгаде. Он бросил взгляд на экран, спрятался под маркизой отеля и, удивленный, снял трубку.
– Вернер, что за дела? Я думал, ты в подгузниках погрязла. Разве не так обычно бывает, когда рождается младенец?
Она сухо хохотнула.
– Спроси кого-нибудь еще. Я просто так устала, что не отличаю ведро для подгузников от Свенна. – В трубке послышалось чавканье и ворчание. – Она как раз ест. Я же ведь теперь как молокозавод.
– Очень мило.
– Ну да. Ты занят?
Йеппе посмотрел на часы. Восемь пятнадцать. Музей давно закрылся, но подруга дочери Клаусена, Моника Кирксков, работает допоздна и обещала, что дождется его. Ей всё равно надо доделать выставку.
– Есть такое. Что-то случилось? – На другом конце стало тихо. – Эй, Анетта, у тебя все нормально?
– Да-да. – Она откашлялась. – Просто мне скучно.
– А, вот как, ну можно ведь телевизор включить или кроссворды поразгадывать?
– Труп в фонтане. – Она оживилась. – Расскажи про него!
Йеппе колебался.
– Смеешься, что ли? Ты в декрете! Хочешь быть в курсе событий – читай газеты. Займись… дочерью. Скоро вы ей имя придумаете?
– Да-да, мы хотим сначала узнать ее получше. – Анетта охнула. – Она кусается. Ну расскажи! Кто та женщина в фонтане? От чего она умерла?
– Зачем тебе это знать?
– Ну же! – Она заговорила серьезно. – Ну давай, Йеппе!
– Анетта Вернер, я никогда не научусь тебя понимать.
Йеппе зашагал по тротуару, прикрывая телефон от дождя другой рукой.
– Жертву звали Беттина Хольте, она была соцработником. Преступник надрезал ее артерии в нескольких местах по всему телу, после чего она истекла кровью.
– Садист! Подозреваемые есть?
Йеппе посмотрел на номер дома.
– Нет, пока у нас на примете никого. А теперь я пойду побеседую со взрослыми, а ты корми ребенка!
– Беттина Хольте, говоришь?
– Передашь привет Свенну? Позже поговорим!
Йеппе положил трубку и зашагал быстрее. По диагонали от золотых куполов церкви Святого Александра Невского за автобусной остановкой виднелся неприметный фасад песочного цвета – за ним и скрывается Медицинский музей. Неоклассические колонны у входа – единственная выдающаяся деталь простого, чуть ли не застенчивого фасада. Йеппе поднялся по шести ступенькам до двери, нашел звонок, и его сразу же впустили.
Внутри, в прохладных мраморных стенах, было зябко и пусто. Выкрашенные в белый цвет ступени по обеим сторонам помещения уходили наверх, в темноту; широкая лестница посередине вела в холл. Йеппе, посомневавшись, пошел по ним. В гнетущей тишине, непоколебимой, словно стены и колонны, его шаги звучали тихо. Оказавшись в холле, он проверил телефон. Опять мама звонила. Два раза. Свет от экрана телефона блеснул в стеклянной витрине. Он подошел поближе и посветил внутрь. Желтоватая кожа, рот покойника, вытянутые пальцы и пустые глазницы.
Йеппе ахнул и отступил. Что он только что увидел?
Он осторожно осветил помещение. Его окружали витрины с мертвыми человеческими зародышами. Тела мутировавших младенцев с двумя головами и вспоротыми животами плавали в формалине, прижимая головы к стеклу, словно пытались до него добраться.
– Русалочку видели?
Йеппе вздрогнул. Голос раздался из темноты за витринами. Он посветил туда и при свете, отражающемся от гладкого мрамора, увидел, что к нему приближается чья-то фигура.
– Моя любимая. Жемчужина нашей тератологической коллекции.
Фигура встала рядом с Йеппе, взяла его за руку и направила телефон так, что свет попал на небольшую витрину в углу. За стеклом лежал зародыш младенца, чье тело суживалось, а не оканчивалось ногами.
– Тератология – наука об аномалиях. Музейная коллекция эмбрионов и младенцев с уродствами – одна из лучших в мире.
Голос мягкий, пальцы, державшие руку Йеппе, – тоже.
– Можно свет включить?
Йепппе отнял руку. По ее голосу он понял, что она отошла, а потом холл залил яркий свет.
– Все нормально, большинство людей эти дети пугают.
Женщина вернулась к нему. На ней была белая рубашка, а распущенные темно-каштановые волосы, казалось, сияют сами по себе; ноги длинные, между передними зубами – щель. Йеппе сразу подумал, что она из тех редко встречающихся людей, чья красота почти избыточна.
– Вы, наверно, Йеппе Кернер? Извините, что подшутила над вами. Ученые редко выходят в свет, и у нас так мало удовольствий.
Йеппе ответил на улыбку Моники Кирксков и ненадолго задумался о том, как несправедливо устроен мир: из-за внешности ее поступок, как по мановению волшебной палочки, стал казаться очаровательным, хотя всего секунду назад, в темноте, он вызывал тревогу.
– Спасибо, что согласились сразу со мной встретиться. Клаусен говорит, вы ведущий эксперт по медицинским инструментам.
– Клаусен очень добр. Пойдемте в аудиторию наверху.
Она пошла первой по маленькой лестнице, затем Йеппе шел за ней по узкому коридорчику до помещения с высокими потолками.
– Здание построено в 1785 году, и раньше здесь размещалась Королевская академия хирургии. В аудиториях проводили вскрытия.
Йеппе огляделся. Деревянные скамейки, выставленные полукругом вокруг кафедры, тянулись до самого верха. Из центра сводчатого потолка с кессонами свисал светильник с яркими лампочками.
Он сел на краешек кафедры.
– На театр похоже.
– Точно, – одобрительно кивнула Моника Кирксков. – Пару столетий назад вскрытия были маленькими пьесами. Потолок сделан по образцу римского Пантеона.
Она села рядом с ним – пахло от нее сиренью и смятой постелью.
– Вы здесь работаете?
Он мгновенно пожалел, что задал излишний и глупый вопрос.
– Я преподаю историю науки и философию истории. То есть я преподаю, занимаюсь исследованиями и курирую выставки в музее.
– И можете просветить меня насчет орудия убийства?
Йеппе откинулся назад, чтобы достать телефон из кармана.
– Все зависит от того, что вам известно заранее. – На ее лице появилась озорная улыбка. – Но да, моя специализация – старинные медицинские инструменты.
Йеппе нашел на телефоне фотографию.
– Это запястье жертвы, порезы оставило орудие убийства. Зрелище так себе…
– Я не испугаюсь.
Она наклонилась вперед и стала рассматривать фотографию руки Беттины Хольте. Затем встала и вышла из аудитории. Йеппе было слышно, как она открывает ящики в соседнем помещении. Через минуту она вернулась с каким-то предметом. Она держала его на раскрытой ладони, словно драгоценность.
Йеппе нахмурился. В руках у Моники Кирксков была маленькая латунная коробочка размером с кубик Рубика.
– И что это?
– Скарификатор. Конкретно этот собрание музея получило от моей бабушки по материнской линии, она выросла в Веннсюсселе и унаследовала его от своей бабушки по материнской линии. Это уже середина XIX века. – Она поставила коробочку на стол. – Прежде чем попасть в собрание музея, он служил мне как пресс-папье.
– А как им пользовалась бабушка вашей бабушки?
Йеппе потянулся за коробочкой.
– Стойте! Да, извините, но вы можете нечаянно его запустить, если нажмете не туда.
Йеппе убрал руку.
– Запустить? Скажите, что это за штуковина?
– Как я уже сказала, скарификатор. Давайте покажу.
Моника Кирксков осторожно взяла коробочку и нажала на кнопочку сбоку.
Дзынь!
Кристально чистый звук не оставлял сомнений: так выпрыгивает нож. Точнее говоря, ножи. Из коробочки торчало двенадцать маленьких лезвий. Они засверкали на ярком свете – блестящие и острые.
– Думаете, это и есть наше орудие убийства? Эти ножички даже краску на машине не обдерут.
– Конечно, об этом судить вам, но перфорированная артерия есть перфорированная артерия. – Она повернула ручку на верхушке коробочки, и ножички вернулись на место. – Как известно, не размер…
– Для чего он нужен? – перебил Йеппе.
Она села на кафедру рядом с ним и осторожно поставила механизм подальше.
– Это старинный медицинский инструмент. Скарификатор использовали при кровопускании, когда врачебная наука рассматривала болезнь как нарушение баланса, которое можно устранить. Вплоть до XX столетия люди соглашались на кровопускания – с помощью не только скарификаторов, но и, например, чаш, которые ставили на кожу, или толстых игл. Ходили к парикмахерам и пускали кровь, когда надо было побриться или постричься.
Она откинулась назад, опираясь на руки, – грудь натянула ткань рубашки.
Йеппе чуточку отодвинулся.
– Значит, изначально он предназначен не для того, чтобы ранить или убить?
– Точно нет. Убить скарификатором – то же самое, что играть Бетховена на флейте Пана. – Она продемонстрировала соблазнительную щель между передними зубами. – Им пользовались для того, чтобы очистить тело и вернуть баланс.
– Каким образом?
Она убрала волосы за плечи и стала объяснять:
– За один раз выпускают небольшое количество крови, например, десятую часть литра, и таким образом поддерживают в организме баланс. Считалось, что кровопускание выводит дурные соки. При серьезном заболевании могли выпустить значительное количество крови. Иногда кровотечение не останавливали, пока пациент не падал в обморок.
Она скрестила ноги. В воздухе повисло напряжение.
Йеппе вдруг перестал понимать, куда ему смотреть. Обстановку разрядил зазвонивший у него в кармане телефон.
– Извините, надо ответить. – Он встал и протянул ей свою визитку. – Позвоните мне, если вам придет в голову что-то, что может оказаться полезным. Спасибо, что уделили время, я сам найду выход.
Она улыбнулась.
– Не за что. Удачи в расследовании.
Йеппе бегом спустился по лестнице – ее глаза буравили его затылок, надрывался телефон. У двери он сбросил вызов и вышел на Бредгаде.
Мама. Опять.
* * *
Эстер де Лауренти убиралась, съев лишь половину ужина, и с удовольствием куталась в волшебную паутину, которую плела вокруг нее Мария Каллас, – Эстер даже не услышала, что в дверь позвонили.
Mi chiamano Mimì, il perché non so. Sola, mi fo, il pranzo da me stessa.[7]
Так красиво, так ужасно грустно, ведь впереди болезнь и смерть. В дверь снова позвонили. Она убрала иглу проигрывателя с пластинки и пошла к входной двери, возле которой уже лаяли собаки. Прежде чем открыть, она пригладила короткие, окрашенные хной волосы.
На лестничной площадке вполоборота к ней стоял мужчина – раньше Эстер его не видела. Услышав, что дверь открылась, он повернулся и удивленно на нее уставился, будто ожидал увидеть кого-то другого. Высокий, светло-зеленые глаза, глубокие ямочки на щеках, сильный подбородок, широкие плечи. Она непроизвольно засмеялась от восторга, но потом взяла себя в руки.
– Да? Вам чем-нибудь помочь?
Мужчина не ответил – просто стоял, улыбаясь.
Она отметила, что у него короткие седые волосы и что на лестничной площадке, застеленной линолеумом, он стоит босиком. Докса и Эпистема зарычали, и она завела их внутрь, оставив дверь чуть приоткрытой.
– Совсем забыл о правилах приличия. – Голос низкий и ясный, с легким акцентом. – Я ваш новый сосед снизу. Ален. На французский манер. – Он протянул ладонь и крепко пожал ее руку. – Да, извините, что вот так ворвался, но я распаковывал вещи и услышал музыку…
– Извините, слишком громко? Я иногда включаю.
– Можно ли слишком громко включить «Богему»? Вряд ли. Особенно когда Родольфо просит Мими рассказать о себе и признается ей в любви.
Он любит оперу. Эстер улыбнулась.
– Согласна. Пуччини много не бывает. Но обязательно говорите, если музыка будет вам мешать. И добро пожаловать в дом. Чудесное место.
– Начинаю подозревать.
Подмигнув ей, он рассмеялся; слишком широкая и открытая улыбка – ей стало неловко.
– А вам взамен придется терпеть запах моей еды. Вообще-то я пианист, но когда есть свободное время, всегда готовлю. Вот такой я повар, скажу я вам; вечно у меня то пот-о-фё, то стейк.
Пианист, который умеет готовить. Эстер почувствовала, как внутри – чуть ниже живота – что-то опустилось; такое же бывает на американских горках. Она осадила себя: он наверняка женат.
– Я недавно развелся. Без всякой драмы, но все равно в нашем возрасте нелегко переезжать в другой район.
Он ей польстил, и они оба это знали. Сколько ему может быть лет? Где-то пятьдесят пять? На десять или пятнадцать лет младше нее. Он никак не может с ней флиртовать, тут просто-напросто французский шарм.
– Не так уж легко переезжать в другой район, если долго жил на одном месте. Но вообще даже приятно попробовать что-то новое. Мы живем здесь девять месяцев, и я постоянно нахожу новые места…
Ей показалось, что по его лицу пробежала тень. Он улыбался, но глаза потухли.
– Вы замужем?
В этот момент Грегерс – одет он был в пальто и старую клетчатую кепку – открыл дверь, встал за ее спиной и удивленно на них уставился.
– У нас гости? – спросил он. – Что это за павлин?
Грегерсу было восемьдесят четыре, но вел он себя как четырехлетний ребенок. Эстер он очень нравился, и обычно она смотрела на его грубости сквозь пальцы, но именно сейчас прекрасно бы без них обошлась.
– Грегерс, это Ален, наш новый сосед снизу. Ален, это Грегерс Германсен, мой сосед по квартире, он снимает у меня комнату.
Ален протянул руку.
– Ален Якольбе, очень приятно.
Грегерс прищурился и застыл в дверях – повисла мучительная тишина. Затем он медленно кивнул.
– Мы ведь уже встречались, разве нет? Я лица не забываю.
Она знала, что это откровенное вранье. Грегерс забывал почти всех, кто ему встречался, за исключением симпатичных девушек из пекарни на Блогордгаде – видимо, они производили на него неизгладимое впечатление, когда протягивали булочки и брали деньги.
Ален смущенно засмеялся и убрал руку.
– Вряд ли. Я бы запомнил.
Грегерс что-то ей пробормотал – можно было разобрать только слово «балбес» – и пошел мимо них к лестнице.
Ален удивленно смотрел ему вслед.
– Грегерс родился грубияном, не принимайте на свой счет.
Ален пожал плечами.
– Мне все равно надо к вещам. Но рад был пообщаться… увидимся.
Он все стоял. И эти ямочки на щеках.
Эстер не знала, что сказать. Да под взглядом этих глаз она стеснялась, как школьница! Такое не подобает женщине, которой почти семьдесят.
Он взял ее руку, прежде чем она успела хоть что-то сделать. Испытывая одновременно потрясение и восторг, Эстер наблюдала, как он поднес ее ладонь ко рту и поцеловал тыльную сторону – нежно и как-то даже слишком интимно. Она отдернула руку и торопливо скрылась за дверью, попрощавшись второпях. Она слышала, как он медленно спускается по лестнице, и у нее, в отличие от него, подскочил пульс.
Всего секунду назад мир был невыносим, а день никак не заканчивался, все остановилось. Теперь она бурлила, кипела.
Ален.
Какая дурочка! Чистый абсурд.
Мелкими, осторожными шагами Эсстер подошла к проигрывателю и поставила иглу в бороздку. Комнату наполнила музыка, и она закрыла глаза. Слушала.
Si! Mi chiamano Mimì, ma il mio nome è Lucia. La storia mia è breve. A tela o a seta ricamo in casa e fuori…[8]
Поразительное ощущение. Ощущение опасности.
Глава 5
Вряд ли можно обвинять новоиспеченных родителей в том, что они не подготовились к двум самым важным событиям жизни: рождению ребенка и смерти. Они не были полными идиотами и предвидели, что им будет особенно тяжело перестроиться, ведь они не очень молоды. Анетта Вернер, новоиспеченная мать средних лет, читала книги, как будто снова готовилась к экзамену. Ритмы сна, кормление, одноразовые салфетки против ватных дисков – все это они перепроверяли и обсуждали, доходя до абсурда. К удивлению Анетты, инициатива принадлежала ей. Возможно, потому, что она лучше всех понимала, что их жизнь в корне изменится – все-таки ребенок рос у нее в животе, – возможно, потому, что именно она больше боялась перемен. Когда двадцать пять лет счастливо живешь в браке, то готовишься к появившемуся на горизонте торнадо, чтобы он не вывернул все с корнем.
Но когда она шла по темной улице среди вилл с коляской, предназначенной для прогулок по пересеченной местности, имеющей множество преград и способной со временем превратиться в прогулочную, она осознала, что вся подготовка оказалась напрасной.
Ребенок пришел, увидел и победил. Кричал, пока они не отказывались от намерений поспать, поесть и посидеть, терроризировал их своими насущными потребностями и крал их свободное время. Анетта уставала настолько сильно, что и не думала, что подобное возможно, – она даже не обращала внимания на дождь, бивший в лицо. Она передвигала ноги, настроившись катить коляску, пока дочь не перестанет плакать. Только в ближайшее время этого не случится – да и случится ли вообще.
Свенн предлагал ходить на прогулки по очереди, и Анетта знала, что он не подсчитывает, кто из них гуляет больше. А вот она подсчитывала. И сильно отставала. Она брала коляску, сжимая зубы от обиды, и уходила, переполненная противоречивыми эмоциями: безусловная любовь к ребенку и гнев взрослого человека, попавшего в, судя по всему, бесконечный цикл потери личности и скуки.
Ведь Анетте было до смерти скучно. На уровне инстинкта она стремилась защитить свое дитя – тяга была настолько сильной, что пугала ее, – но жизнь в декрете сводила ее с ума. Тот, кто считает, будто налоговые декларации и смена уплотнителя на трубе – это скучно, никогда не сидел в декрете.
Горит звезда на небе голубом… ммм-мм-ммм, поднимает хобот. Обещаю, дум-дум-дум, злые мыши, тра-ля-ля-ля, ля-ля-ля, хобот… Она подбирала слова, клала руку на животик младенца, пытаясь успокоить, и решительно катила коляску дальше. Ее дочь в ответ издала яростный вопль, достойный дьяволенка.
Анетта покачала головой. Дом семейства Хольмео излучал тепло и уют, а она, как развалина, ходит по темноте и поет переутомившемуся ребенку.
Кто ты вообще такой, если не добиваешься успеха? Или завести ребенка – это уже само по себе достижение?
Задача, с которой сталкиваешься абсолютно неподготовленным, поскольку тратишь всю жизнь на то, чтобы научиться чему-то другому, ожидая, что с этим справишься интуитивно. Тем временем ребенок чувствует полную несостоятельность и страх сделать что-то не так и, как следствие, начинает капризничать. Все сложно.
Анетта напевала, пытаясь дышать спокойно. Постепенно ее дочь перестала плакать – просто смотрела на нее огромными темно-голубыми глазами. Крохотный человечек!
Пока Анетта брела по району вилл Греве-Странн, ее мысли перескочили на то, о чем у нее не было времени подумать: на дело. В перерывах между сменой подгузников, кормлением, укладыванием, снова сменой подгузников и стиркой белья Анетта отчаянно пыталась вспомнить, где же раньше слышала имя жертвы.
Беттина Хольте.
Когда Йеппе назвал имя, Анетта тут же поняла, что оно ей знакомо, но воспоминание потонуло в сонной каше, в которую теперь превратился ее мозг. За ужином она вкратце рассказала Свенну о трупе в фонтане, слабо надеясь, что имя припомнит он. Напрасно.
Анетта замедлила шаг и остановилась. Ну конечно! Родильное отделение в Херлеве, Бетинна там работала.
Стоп, она же встречалась с жертвой, которую бросили в фонтан! Разговаривала с ней, спрашивала совета. Наверное, это она! Седая и полная, надежная и простая, говорила она уверенно, что шло на пользу нервничающим роженицам. Голос разума. А еще она резковатая, отчасти с раздражением вспомнила Анетта. Беттина Хольте отчитала ее за нежелание воспользоваться эпидуральной анестезией – и неужели этот вопрос касается соцработника?
Почему же она оказалась в фонтане, а к тому же истекла кровью?
Анетта обнаружила, что ребенок заснул. Она с облегчением улыбнулась спящей дочери, которая теперь напоминала марципанового ангелочка в красивой упаковке, развернула коляску и побрела назад к дому. Если повезет, до очередного кормления у нее будет час у компьютера – она разузнает побольше о Беттине Хольте.
* * *
Запыхавшийся Йеппе перекатился на спину и закрыл глаза. Пусть дыхание восстановится, пока идет выброс дофамина, а удовольствие разливается по телу. В висках стучал пульс, мозг очистился от мыслей. Легкая голова и тяжелое тело. Разве нельзя с помощью качественного секса лечить от зависимости наркоманов? Разве бывают удовольствия сильнее этого?
Где-то между эйфорией и сном он украдкой бросил взгляд на часы. Скоро ему придется уйти. Йеппе повернул голову и посмотрел на лежащую рядом женщину. Каким красивым бывает тело женщины, когда она лежит, повернувшись спиной, обнаженная, словно натянутая струна.
Йеппе осторожно провел пальцем по ее позвоночнику, от волос на затылке до копчика, и почувствовал, как у него сжимается сердце. Она уснула. Всегда такая уставшая – даже сильнее, чем он. Вот что такое иметь детей, говорила она, когда он жаловался.
Надо бы ему тихо уйти, пока он сам не заснул.
Они шли навстречу друг другу осторожно – так ступают обжегшиеся дети. Вернее говоря, двое разведенных взрослых. Сближались медленно и деликатно, постоянно переживая, что слишком навязчивы, и опасаясь новой раны. Поэтому удивление по отношению к вспыхнувшей между ними страсти только росло. Когда они впервые ей поддались, желание хлынуло, словно весенний ручей, и быстро потянуло за собой чувства. По мере того как к Йеппе возвращалась вера в любовь, у него сами собой прошли боли в спине, а тяжелый жизненный кризис, вызванный разводом, испарился – так выгорает на солнце фотография, висящая на доске.
Они решили подождать, прежде чем знакомить его с детьми как возлюбленного мамы, пока не будут уверены, что это действительно так. Особенно потому, что дети и так знают его как маминого начальника. Естественно, тут крылась другая проблема: они вместе работают, она его подчиненная. Хотя ближайшие коллеги постепенно узнали об их отношениях, им приходилось вести себя очень осторожно. А значит, взгляды украдкой над письменным столом и свидания после того, как дети лягут спать, затем – возвращение домой по ночному городу.
Йеппе решил, что будет получать удовольствие от романтики полутайного романа, вместо того чтобы злиться. В целом ему это удавалось.
Помывшись и завернувшись в полотенце, он вернулся в спальню и поцеловал Сару, после чего осторожно закрыл за собой дверь квартиры на Бурмейстерсгаде. В Кристиансхавне выдался тихий сырой вечер – насколько тихим район вообще бывает, – и Йеппе снял замок с велосипеда, ощущая воодушевление и в то же время покой.
Цепь велосипеда гремела, пока он ехал по Индре-Бю, через мост королевы Луизы и до площади Санкт-Ханс-торв. У Йеппе замерзли пальцы, но под пальто он весь вспотел. Он остановил велосипед у велопарковки возле церкви Святого Иоанна и проверил телефон. Имейл от Нюбо: жертва не принимала алкоголь или наркотические вещества. Из-за кровопотери это было сложно установить, теперь все стало ясно. Беттина Хольте была в сознании, пока медленно и мучительно истекала кровью.
Йеппе пересек Нёрре-алле и посмотрел на четвертый этаж. Горит свет.
Она еще не легла.
Лестница казалась бесконечной и в то же время слишком короткой, ключ чересчур громко гремел в замке. Йеппе запер входную дверь и задержал дыхание. На мгновение он подумал, что она оставила свет в коридоре для него, но потом услышал медленные шаги. Вот черт. «Ты поздно вернулся!» Слегка обвинительный тон. Она с мрачным видом запахнула халат.
– Где ты так задержался?
Стоя к ней спиной, он расстегнул пальто и повесил его на крючок, развязал шнурки и снял ботинки. Это уже невыносимо.
– Не надо было ждать. Я тебя не просил.
Он попытался говорить вежливо, однако нельзя было не заметить укоренившиеся в голосе нотки раздражения.
– Ты же знаешь, я работаю допоздна, тебе не надо меня дожидаться. Я же не ребенок.
Она наклонила голову, как провинившийся щенок.
Йеппе подошел и обнял ее.
– Мама! Прекрати!
Он крепко держал ее худые плечи. Она казалась хрупкой, в миг постаревшей.
– Все хорошо, просто мне не нравится, что приходится перед тобой отчитываться, потому что я сейчас здесь живу. Я не злюсь, просто немного устал. Понимаешь?
Она храбро улыбнулась.
– Я за тебя переживаю. Знаешь, из головы не идет. Не случилось ли с тобой чего, все ли у тебя хорошо? Ты не берешь трубку, когда я звоню…
– Мам, я полицейский. Я не всегда могу ответить, когда ты звонишь. Ты же прекрасно это знаешь… Вид у тебя усталый.
– А я и устала, – зевая, произнесла она. – Пойду спать. Спокойной ночи, сынок.
Она поцеловала его в щеку, ушла в спальню и закрыла за собой дверь.
Йеппе сел на жесткий деревянный стул у круглого обеденного стола и подпер голову руками. Первого ноября он забрал ключи от новой квартиры и мог оставить унизительную главу жизни позади. Переезжать к матери после развода было не слишком весело, хотя временное решение оказалось удобным. Удивительно, как близко скрывалась подростковая раздражительность, хотя он уехал из дома много лет назад. Одно то, каким тоном его мать могла попросить его выжимать тряпку вот так, снова превращало его в запуганного мальчишку, каким он был двадцать пять лет назад.
Но он напоминал себе, что это большое подспорье – возможность пожить несколько месяцев между продажей дома и переездом в новую квартиру через пару недель. Скоро все это закончится, он сэкономил и силы, и деньги благодаря матери – она предложила ему то, что по какой-то причине звала убежищем. К тому же бесплатно. Пока что его единственные расходы – ежемесячная плата за хранение мебели.
Йеппе открыл холодильник и достал холодное пиво. Звук, с которым открылась банка, прогнал остатки злости. Он просто-напросто избалованный козел.
На дне рюкзака нашлась пачка сигарет. Недавно он с большим удовольствием взялся за старую привычку. Пока он курит только время от времени, это не вреднее, чем дышать во время ежедневных поездок на велосипеде по Копенгагену. Он открыл окно, впуская прохладный воздух и басы ночного клуба «Ржавчина», сел на стол с банкой пива и закурил сигарету.
Церковные колокола пробили полночь – влажный вечерний воздух прорезал кристально-чистый звук. Йеппе представил Беттину Хольте, привязанную за запястья и лодыжки к койке с крепкими ножками: рот в крови, тело бьется в судорогах, в расширенных глазах – паника. Когда человек истекает кровью – процедура неприятная; под койкой постелили полиэтиленовую пленку? И куда стекала кровь? В сливное отверстие?
Койка, сливное отверстие в полу, укромное место, откуда можно незаметно вынести тело и погрузить в прицеп велосипеда. Помещение, откуда можно доехать до Гаммельторв на велосипеде.
Йеппе отогнал мысли, глотнул пива и перечитал имейл от старого друга Йоханнеса. Он писал из Чили, где пытался спасти брак после, мягко говоря, непростого периода. Пока все нестабильно, писал он, но никогда не знаешь, что будет завтра.
Да уж, подумал Йеппе, швыряя окурок во двор. Никогда не знаешь, что будет завтра.
