Катя Иорбан
Совокупность совершенства
Мертвые не умеют читать
1.
Читать мы учимся с малых лет, и занятие это для нас так же незаметно и обыденно, как, например, дышать. Невозможно разучиться или забыть, как складывать буквы в слова, а слова в строки. Но сегодня я видел сон. Во сне этом, надо сказать, я был моложе, хорошо выглядел и, как прежде, мог ходить. Но самое главное, чем запомнилось мне то видение – это моей покойной женой, Ирочкой, и тем, что я внезапно разучился читать. Увы, я сознаю, что это означает, потому и сподобился поведать сию историю.
Сейчас, сидя в инвалидном кресле, столь же изношенном, пожалуй, как и я сам, держу на коленях новенький ноутбук, подаренный мне дочерью на день Рождения, и вспоминаю историю, что приключилась со мной немало лет назад. Я хочу рассказать вам о невозможном, о том, что никогда не происходило и не произойдет в нашем мире: о том, что ждет нас за гранью. И какую роль может сыграть элементарное умение прочесть пару листов в судьбе умирающего. Что бы сказали нам по этому поводу ушедшие, мы никогда уже не узнаем. Я пишу о самом главном событии в моей не самой интересной жизни для того, чтобы уходящим в дальний путь было легче понять, какая их ожидает дорога. Но не судите меня строго – я открываю вам свою историю, в которую вряд ли кто-нибудь бы поверил, пока я жив. Возможно после моей смерти, окончательной смерти, мое послание достигнет чьих-нибудь сердец, и я смогу упокоиться с миром.
Что ж, приступим.
2.
Я был рожден в достаточно обыкновенной семье, среди нас не было ни колдунов, ни магов, мои родители не верили в пришельцев и не обращались к медиумам. Окончив школу, я не получил карт-бланш от родителей на предмет поступления в любой вуз страны – отец потребовал от меня беспрекословного подчинения в выборе места, где я продолжу обучаться премудростям науки.
Я же совершенно не горел желанием становиться инженером и, как водится в таких случаях у молодежи, выбрал свой путь. Для того, чтобы не перечить отцу поступил в престижный университет на техническое направление, но с третьего курса вылетел за неуспеваемость – надо сказать, мне пришлось достаточно сложно, так как, располагая явными способностями в инженерии, я подавал большие надежды. Одному Господу ведомо, сколь трудно было мне убедить преподавателей в том, что их самый перспективный студент действительно не может сдать ни один экзамен. Тем не менее, имея знания, но, не применяя их на занятиях и экзаменах, я, слава Всевышнему, получил долгожданную свободу и, сразу же, поступил в медицинский. В качестве практики решил подрабатывать на скорой помощи и, как и следовало ожидать, навидался там разного, и, от того, крепко пил. А потому уже порядком опустился, прежде чем получил предложение, от которого не смог отказаться. Когда же мы приехали на вызов к ней, я никак не ожидал, что останусь надолго в этом пропахшем пылью особнячке в качестве приходящего мед-работника при престарелой мадам. Впрочем, назвать Хельгу престарелой я мог бы лишь для красного словца. Да и никто бы не осмелился говорить пренебрежительно об этой даме, несмотря на её возраст и инвалидное кресло. Она просила называть её только по имени, без условностей, но, тем не менее, поведением своим вызывала желание вести себя более или менее почтительно. В своём доме Хельга была полноправной хозяйкой и, к сожалению, это многих раздражало.
Мы познакомились банально, в тот вечер вместе с бригадой я приехал к ней по вызову. Когда я впервые увидел её, сидящую на веранде с дамской папиросой в руках, прямой осанкой и благожелательной улыбкой уверенной в себе сильной женщины, то понял, что влюбился бы в неё непременно, будь она хотя бы лет на 30 моложе. Увы, жизнь распорядилась иначе, и я не годился ей даже в сыновья. Человеком она была отнюдь не здоровым, и, несмотря на столь уверенный вид, вовсе не всегда уже могла позаботиться о себе самостоятельно. Это явно расстраивало ее, как и любого человека, привыкшего всю жизнь решать свои проблемы собственными силами. Однако внешне раздражение ее практически не проявлялось, разве что чуть строже становился голос. Все эти нюансы я научился распознавать лишь со временем. Тогда же радостно и без раздумий согласился на предложение работать в этом доме. Сейчас, возвращаясь мыслями в тот день, признаюсь себе, что сделал это ровно как по причине высокого оклада, (очень высокого, должен заметить) так и благодаря тому потрясающему впечатлению, которое эта женщина произвела на меня. Если бы я знал тогда во что выльется моё согласие… возможно поступил бы так же. Этого мы уже в любом случае не узнаем.
Был я Хельге скорее компаньоном, чем сиделкой – эта женщина была одинока, несмотря на то, что проживала под одной крышей с доброй половиной ее обширнейшего семейства, включая дочь. Внушительные размеры особняка позволяли им почти не встречаться, и до сих пор я не узнал причин взаимной неприязни самых близких друг другу людей. Со временем мы стали друзьями, и я рассказывал ей частенько о своих делах, а взамен получал советы, краткие и точные, какие может породить только мудрость человека, за плечами которого весьма длинная и насыщенная жизнь.
Забавно, но в то время я сомневался, начинать ли мне встречаться со своей будущей женой, и решил попросить совета у своей пациентки. Я долго раписывал Хельге плюсы и минусы объекта моего внимания, умолчав, как обычно это делают влюбленные, о главном обстоятельстве, говорящем «за». Выслушав получасовой монолог и посмотрев на меня своим острым взглядом чистых голубых глаз, моя собеседница произнесла лишь несколько слов:
– Всегда, друг мой, бывает лучше жалеть о том, что ты натворил, чем о том, чего не сделал.
Одна эта фраза, в итоге, вошла в моё сердце и проросла на благодатной почве, даровав мне не одно десятилетие счастливой семейной жизни. Я никогда не сожалел о том, что сделано – Ирина стала моей единственной женой, и сразу же занялась приведением меня в человеческий вид. Тогда не обошлось без ссор, сейчас же я сознаю, что легко мог закончить в канаве в обнимку с бутылью чего-нибудь крепкого и дешевого, если бы не железная воля моей героической жены, и не странное стечение обстоятельств, перевернувшее всю мою жизнь с ног на голову.
Хельга и Ирина делят в моей душе, и по сей день, главное место, хотя ни той, ни другой давно уже нет в живых. Своей же жизнью я, несомненно, обязан обеим, и об этом пойдет мой рассказ.
3.
Тогда я еще безбожно пил и приехал, как это часто бывало, совсем «на рогах». В мои обязанности входило проводить вечера и ночи с Хельгой 2 раза в неделю, после основной работы. Не так уж сильно хозяйка этого роскошного особняка действительно нуждалась в сиделке, скорее ей было скучно проводить закаты в одиночестве. Платила она прилично, и я уже задумался о создании семьи, тем более, что Ирина накануне сообщила радостную новость. Свое отцовство я отпраздновал хорошо, даже слишком, но не беспокоился на этот счет. Я еще ни разу не слышал от моей работодательницы ни слова упрека за свой образ жизни, хотя пару раз удостоился такого красноречивого молчания, что невольно устыдился. Вогнать в краску пожилая леди могла любого, даже не повышая голоса.
Тогда я еще понятия не имел о том, что Хельга переписала на меня большую часть завещанного детям имущества, ровно как и о том, что детей у неё двое, а не одна, известная мне дочь. В ту ночь я проснулся от шума в соседней комнате, принадлежащей хозяйке, быстро оделся и без стука зашел. Обнаружил я следующую картину: Анна, дочь Хельги, стояла над кроватью своей матери с подушкой в руках, рядом находился неизвестный мне мужчина лет сорока, астенично сложенный, черноволосый и с крайне пугающими водянисто-серыми глазами. Чуть позже я узнал, что Алексей, сын Хельги и мой тезка уже давно и прочно сидел на тяжелейшем наркотике, что и сыграло роковую роль в моей судьбе.
Последовала немая сцена, во время которой эти двое, вытаращив на меня глаза, застыли в тех позах, в которых были – Анна в наклон над кроватью, и Алексей с открытым ртом (видимо он что-то говорил сестре), положив руку в карман брюк. В следующую секунду воздух взорвался звуком и движением:
– Леш, держи его!
-Мочи уже бабку, а то скоро весь дом сбежится.
Видимо они полагали, что я слишком набрался, чтобы даже проснуться и, тем более, составить им серьезное препятствие. Увы, господа не ошиблись в этом прискорбном факте. Я на секунду потерялся, пытаясь определить, что лучше – выскочить в дверь и позвать на помощь или кинуться к будущим преступникам и быстро обезвредить обоих. Борьбой я занимался и был в ней неплох, но хмель, еще не выветрившийся из моей дурной головы сыграл злую шутку, заморозив меня на одну-две секунды. Этого было достаточно для Алексея, чтобы вытащить руку из кармана и сделать два шага ко мне, приставив к моему лбу дуло пистолета. Я еще помню, как повел глазами в сторону кровати с наклонившейся над ней Анной. Помню сумасшедший взгляд и ухмылку парня, ставшего моей, пусть и временной, но смертью. Дальше был звук, глухой звук падающего тела, я тогда еще думал, что что-то грохнулось в комнате, пока не увидел над собой потолок. Белый потолок комнаты Хельги – это, собственно, последнее, что я увидел. Когда стало больно, я уже не понимал, что это моя боль. Но вскоре и она прошла.
-Идиот, ты что натворил, я просила держа…– последнее, что я слышал.
Они, в отличие от меня, знали о том, что Хельга собирается изменить завещание. Но им, как и мне, не было известно, что оно уже переписано.
4.
Я проснулся от кошмара в холодном поту, на собственной кровати. Внимательно осмотрел три красных квадратика на пододеяльнике – давно выцветший орнамент, и немного успокоился. Мне просто приснился страшный сон, так мне тогда показалось. За окном светило солнце, но… окно было не моим. Я провел рукой по волосам и удивился еще больше – они снова стали длинною по плечи, как я носил в ранней юности. Комната с побеленными стенами, без штор на окнах, с одной старенькой кушеткой, на которой я лежал и большой мягкой кроватью – кроватью Хельги. Я кинулся туда, надеясь увидеть знакомое лицо. И тут меня захлестнул ужас – на сбитой простыни, откинув одеяло, лежала не Хельга, а незнакомый мне человек. Чернокожий мужчина в расцвете сил безмятежно спал на кровати только что задушенной подушкой пожилой женщины, а рядом стоит моя кровать, застеленная моим бельем, в комнате без каких либо опознавательных признаков. Что же все-таки произошло? Я умер?
– На этот вопрос у меня пока нет ответа, – обернувшись, я обнаружил, что парень, приподнявшись на локте, внимательно смотрит на меня голубыми проницательными глазами. Взгляд его был…как у Хельги. – Я спал, когда все произошло, и случившееся для меня не меньшая загадка. Но возможно ты сможешь пролить свет на ситуацию, в которую мы попали?
– Ты кто? – я не нашел лучшего вопроса чем очень удивил моего собеседника.
-Ты не узнаешь меня мой мальчик? – парень приподнял одну бровь, разведя руки в очень знакомом характерном жесте.
– Это вы? – неуверенно спросил я, чувствуя себя полным идиотом. – Но почему вы… негр? И мужчина?
– Не говори ерунду, – строго одернула…одернул меня парень, выдававший себя за мою пациентку. – Я не негр. Впрочем, и ты выглядишь весьма странно для меня. Видимо, в этом необычном месте мир мы так же видим иначе. Расскажи, пожалуйста, что последнее ты помнишь? И отвернись, прошу тебя, я хотел бы одеться.
Я отвернулся, не смея ослушаться, да и не имея каких-либо сил объяснять собеседнику, что он мужчина и стыдиться меня не стоит. Сам я уже натянул на себя джинсы, футболку и старую кожаную куртку – вещи из моего не очень далекого, но уже забытого прошлого. И постарался не концентрироваться на вопросе, как они здесь оказались. Похоже, придется принять происходящее как данность.
Рассказывать Хельге о том, что её убила родная дочь, мне было крайне неловко, но ощущение нереальности происходящего придало мне сил.
Он (теперь я буду отзываться о Хельге только в мужском роде, чтобы читателю было проще) воспринял мой рассказ стойко и, как мне показалось, даже устало.
– Я ждал этого давно. – Первое, что сказал мой собеседник, – потому переписал завещание на тебя. Думал оградить себя от их замыслов, пусть бы ждали, пока их престарелая карга смилуется!
– Хельга Германовна! – я всё больше изкмлялся то ли самому рассказу о завещании, то ли сленгу, употребляемым тем, кто совсем недавно был благовоспитанной дамой. Негр засмеялся:
– Что, не слышал от меня такого мальчик? Прости меня, что невольно заставил участвовать тебя в этой провокации, как видишь, я не рассчитал, и подверг опасности как себя, так и тебя.
В глазах его я увидел сочувствие и понимание, и в сердце моем защемило. Я сел на кровать и уставился в пол, который, как и стены, был белым, больничным. Осознание постигло меня внезапно.
– Как в больнице, – повторил я вслух, сам не знаю зачем – А у меня там Ира беременная…
Он подсел ко мне и приобнял за плечи, совсем как раньше делала Хельга, если я был чем-то расстроен. Мать моя давно умерла… странно, что до этого момента я и вовсе не задумывался о том, кем стала для меня моя пациентка.
– Не стоит унывать, мой мальчик. Не думаю, что мы мертвы. Эта комната выглядит как больничная палата, возможно, это галлюцинация, которая говорит нам о том, где мы сейчас находимся. Пойдем, посмотрим, что снаружи. – Он улыбнулся, и мне стало немного легче.
Мы вышли на улицу, где к удивлению своему, я увидел поразительную картину: перед нами простиралось поле, поросшее травой неестественного едко-зеленого оттенка. Никакие газоны, что нынче в чести у дачников и владельцев загородных особняков не могли сравниться с этим рябящим в глазах цветом. Далее за полем, слева от нас оскалились серыми клыками скалистые горы, из-за которых виднелись глубокие клубы чернейших из всех туч, что мне доводилось видеть. Из облаков били молнии, но били против всех законов физики, снизу вверх. К небу. Небо так же было необычайное, переливающееся всеми оттенками радуги. Впереди, прямо посередине изумрудного поля, я увидел озеро, которое было так же невероятного, глубокого синего цвета, что уже не удивляло меня. В этом удивительном мире контрастов все было, как будто, слегка утрировано. Деревья на краю поля гнулись от ветра, близкого к ураганному, но я не чувствовал ни дуновения. И тишина, глубокая всепоглощающая тишина, через которую слабо и приглушенно пробивались первые аккорды моей любимой песни. Они постоянно повторялись, мешая сосредоточиться и доводя до безумия своей бесконечностью.
– Думаю, скоро начнется гроза, – я заметил это совершенно будничным тоном, как будто мы сидели на веранде у Хельги за чашечкой кофе. Она частенько отпаивала меня этим напитком после бурных возлияний. Задумавшись в том, кто на самом деле за кем присматривал, я грустно усмехнулся. Мой спутник даже не обернулся, продолжая ходить по траве взад-вперед, словно… словно только что вспомнил, что это значит – ходить.
– Здесь у меня есть ноги, – через несколько минут выдал Хель (про себя я называл его так), и обернулся ко мне, – Что за чепуха, грозы не будет. Она только что прошла, я вижу радугу.
Я скептически посмотрел на небо: нет, радуги как таковой я не заметил, весь небосвод был одной сплошной радугой. А вот буря явно надвигалась. На высокие горные пики наваливалась грозовая чернота, словно густая пена, потекшая через край пивной кружки. Полупрозрачные ленты дождя колыхались под этой массой, заливая склоны.
– И вы не видите грозовых облаков за скалами?
– Какими скалами? – удивился Хель.
С этого момента мы стали сравнивать, каким видим этот мир. Оказалось, что дом, из которого мы вышли совсем недавно представлялся мне и моему спутнику совсем по-разному. Я видел свой старый дачный домик, в котором прошли лучшие годы моего детства. Хель же узнал в нем свой особняк, в котором дочь, уехавшей много лет назад из Германии фрау, провела всю свою жизнь. В котором эта жизнь так печально закончилась, подумал я тогда. Небо для Хеля было обыкновенным, голубым, все тона окружающего пространства, наоборот, виделись ему приглушенными, не считая радуги на горизонте, которая, по его словам, медленно приближалась. Как раз с той стороны, где мне мерещилась гроза. Озера же он не видел вовсе, как и неприступных скал вокруг поляны. Ни ветра, ни сводящей с ума музыки – пение птиц и легкий аромат цветов. Наши миры были разными. Что же, до того, какими мы видели друг друга – меня Хель воспринимал сообразно мне же: неопрятным семнадцатилетним юнцом, каким я был лет 10 назад. Год, когда я поступил в университет. Год, когда умерла моя мать.
Вдоволь набродившись по полю, мы пошли направо, где виднелась небольшая рощица. Деревья жалобно скрипели и гнулись надо мной, но я, по-прежнему, не чувствовал ветра. Среди стволов, к удивлению моего спутника, обнаружилась площадка для картинга. Меня это уже не впечатлило:
– Это ясно, я просто люблю прокатиться на этой дребедени, – устало сообщил я Хелю. У меня почему-то разболелась голова. – Раньше любил, пока не забросил.
– Тогда давай садись, – предложил тот со слишком, на мой взгляд, большим энтузиазмом. Но я предпочел согласиться – раз в этом месте есть картинг, значит он, в конце концов, для чего-то нужен. Мы сели в маленькие машинки, я краем глаза следил за Хелем: он радовался как ребенок, а я представлял себе пожилую даму в платье, которую привык видеть вместо чернокожего парня, сидящую за рулем маленькой машинки, в которую с трудом помещался. Внезапно мне стало очень весело, и я со смехом нажал на педаль. Хель тоже рассмеялся. Мы катались достаточно долго по лесной поляне, врезаясь друг в друга, под гнущимися от ветра деревьями, ветра, которого не было для него, который не ощущала моя кожа. Когда упали первые капли дождя, мы решили остановиться. Добрели до крыльца дома и сели на ступеньки, находясь в крайне приподнятом настроении. Я, поддавшись, несомненно, своему молодому нраву, сделал вывод о том, что в таком позитивном месте беды случиться просто не может, а, значит, неплохо было бы задержаться здесь на время и отдохнуть от текущих проблем. Стоило мне только озвучить эту мысль, как небо над моей головой стало проясняться, а тень от облаков рассеиваться. К моему большому удовольствию, музыка так же стала тише, и боль в голове перестала так сильно терзать меня. Я был доволен своим решением. Однако мой приятель, а именно так я начал воспринимать Хельгу в этом странном мире, озабоченно нахмурил брови.
– Алексей, – начал он тоном, который я не мог не узнать, – я искренне надеюсь, ты знаешь, что делаешь, и не забыл, где мы находимся.
