Катя Иорбан
Совокупность совершенства
Пулю, увы, так и не смогли извлечь из моей несчастной седой головы. Сначала это не сильно заботило меня, тем более вследствие рождения дочери, Леночки, которое я, к несчастью, застал еще лежа в больнице. Но при выписке Антон Сергеевич, мой лечащий врач, предупредил меня, что за положением пули следить придется тщательно. Первым, что я сделал, выйдя из больницы, после радостного воссоединения с семьей, было возвращение в дом моих родителей. Я бы мог сделать это на собственном автомобиле, но, увы, он еще не был куплен, а я не пожелал затягивать с визитом в прошлое. Странно было вновь садиться в электричку и ехать тем маршрутом, которым когда-то я покидал свою прежнюю жизнь. Видит Бог, не один раз я стремился выйти из поезда на каком-либо мелком полустанке и пересесть на встречный состав, и всё же сдержался. В доме родителей было по-прежнему, разве что чуть более обветшалым, чем я помнил. Я никого не нашел ни в покосившемся сарае, ни в заросшем саду, а потому постучался в дом. Открыла мне тетка, Дарья, располневшая с прежних пор во много раз, но с тем же анемично-бледным лицом и пыльным взглядом глаз, цвета остывающей золы. Свои тонкие мышиные волосы она, как и раньше, убирала под невыразительный пегий платок, а распухшие ноги кутала в шерстяную юбку-колокол. Проведя меня в дом, тетка напоила меня чаем с сушками, и рассказала последние новости села. От нее же я узнал, что брат ее и мой отец почил, пусть и не совсем с миром, но достаточно скорой смертью и буквально недавно. Сообщать мне не стали, решив, что все равно не приду. Помер братец, говорила тетка, отравившись каким-то пойлом, купленным за пол стольника у заезжих мужиков, а перед смертью гонял племяшу Машку по всему селу, да ревел как бык, что убьет шалаву, если еще раз с тремя китайцами ее застанет. Стоит ли говорить, что никаких китайцев ни Машка, ни село и в глаза не видело за всю жизнь ни разу? После похорон уехала девка в Москву, не видал я её там? Не может быть, неужто не позвонила?
Жаловалась тетка и на пенсию по инвалидности, да на Саню из пятого дома, что продыху не дает, все зовет замуж, а сам с осени не просыхает. Дал ей денег, поговорил с Саней по-мужски, как у нас водится, а потом тетка бинтовала мне руки. Уезжал с осадком столь мерзостным, что и обещал себе более сюда не возвращаться. В этом я клялся и в прошлый свой отъезд, и теперь знал, что слово своё снова нарушу. В Москве нашел сестру, но, как и всегда, в подобных случаях, перетрусил, и уговаривал себя позвонить так долго, что, стыдно признаться, жена моя сделала это за меня. Мария появилась у меня на пороге тем же вечером и, рыдая в голос, объявила, что ей негде жить. Оставил сестру у себя, пока не купил ей жилье. Благо Ирочка у меня, в самом деле, святой человек, и не сказала ни слова против.
Купил нам с Ирой квартиру и загородный дом, сестре и тетке еще по дому в области. Остальное же истратил сильно позже, когда, став преуспевающим врачом, почувствовал в себе достаточное количество сил и опыта, чтобы создать что-то свое: открыл собственный медицинский центр. И все было прекрасно до тех пор, пока пуля в моей голове не решила отправиться в путешествие. Сначала были лишь головные боли, но затем не заставили себя ждать и последствия более серьезного порядка. Ирочку я уже хоронил, передвигаясь с тростью, на выпускной же к своей дочери вынужден был прибыть в инвалидном кресле. Сейчас я, не старый, в общем, человек готовлюсь, тем не менее, покинуть этот мир. Леночка с Марией всё твердят, что я рано себя хороню, однако же сон, что я видел давеча, увы, не оставляет мне никаких сомнений.
По правде говоря, трус я или нет, но смерти перестал бояться с тех самых пор, как побывал на грани. И сейчас, улавливая последние блики солнца на деревянном столе, ощущаю скорее предвкушение, нежели страх. Здесь всегда было темновато, как это часто бывает за городом близ леса. Свет в окно этой комнаты пробивается слабо, и даже днем, в прекрасную погоду, лица словно покрывают серые сумерки. Фантазия моя ли разыгралась, или то зеркало чудит, но будто бы и тень эта сейчас на моем лице, стала чуть гуще, прикрыв мне глаза своей призрачной рукой. Грустно покидать Леночку, но так же не терпится увидеть и Иру, и маму и, возможно, даже Хельгу. Ведь кто-нибудь из них обязательно встретит меня там. И лишь одно печалит меня, когда я думаю о предстоящем – что после своей смерти ни единой книги не смогу более прочесть.
Найк
Предрассветную тишину нарушал только шорох выброшенного кем-то пакета на промозглом осеннем ветру. Это был тот самый час, который Найк так любил: все ночные гулянки уже закончены, а их участники спят под заборами, бандиты разбрелись по своим логовам, а добропорядочные граждане ещё не проснулись.
Найк не любил людей. Он уже давно разочаровался в них, видя в лице любого прохожего только опасного врага, от которого стоит держаться подальше, а если сам подойдёт – показать клыки. Давно уже прошёл тот период его жизни, когда у него был дом, и он каждый вечер бежал к двери, услышав знакомые и такие родные шаги. Найк мог отличить эту походку среди сотен тысяч других: самое близкое двуногое существо на свете ощутимо прихрамывало. Но, как водится, хорошего много не бывает. Однажды ночью друг уехал не попрощавшись. Его увезла белая коробка на колёсах: Найк хорошо запомнил красную полосу вдоль всего кузова и синюю лампу на крыше, свет которой так слепил глаза. Вдобавок лампа орала дурным голосом, от чего у бедняги просто звенело в ушах. Напоследок Друг сказал только:
– Найк, мой мальчик, дождись меня – я скоро вернусь. И слушайся тётю Валю, она пока побудет за меня.
А потом его положили в какую-то странную кровать, которую держали на весу с двух сторон люди в белой одежде. От них неприятно пахло спиртом: что такое спирт пёс понял уже давно – им часто пах Друг, когда приходил домой позже обычного, и этот запах не ассоциировался у Найка ни с чем положительным. Но раз Друг сказал ждать, значит он будет ждать – ведь тот скоро вернётся, и всё снова станет хорошо. Не будет этих страшных людей в белом, и тётя Валя – неприятная женщина лет сорока обязательно уйдёт туда, откуда так спешно сейчас приехала. Дверь громко захлопнулась.
В первый день Найк ждал. И во второй. Он неплохо умел считать, хотя кроме Друга об этом не знал никто. На третий день пёс начал скулить. На четвёртый взвыл в голос, отчего удостоился болезненного пинка от тёти Вали. Ещё через 2 дня тётя Валя ушла, а когда вернулась, от неё пахло страхом. Найк ненавидел этот запах ещё больше, чем запах спирта. Той же ночью позвонили. Пёс не знал, что такое телефон и как им пользоваться, но после этого звонка тётя Валя почему-то долго плакала. Найк хотел утешить её и, подойдя, положил голову женщине на колени. Но та почему-то рассердилась и прогнала его, при этом перестав плакать и громко ругаясь странными словами.
На следующий день женщина вывела Найка во двор. Тот не удивился – ведь она делала это каждое утро. Но что-то казалось псу неправильным. Зачем она снимает с него ошейник? Ведь Друг никогда его не снимал, даже дома! И… куда она уходит? «Постой! А как же я?» Входная дверь захлопнулась перед его носом.
Ещё два дня Найк пролежал у подъезда. Пёс уже ни на что не надеялся, но ведь Он просил ждать. Почему Друг бросил его? Разве Найк в чём-то провинился перед Ним? И всё таки, Он обещал вернуться. На следующее утро тётя Валя вышла из дома: она была с чемоданами. Пёс подбежал к ней, настойчиво заглядывая в глаза «Мы что, уезжаем?» Но женщина только зло посмотрела на несчастного и велела пойти вон. Друг тоже часто просил его об этом, поэтому пёс подчинился.
В конце концов, его терпение лопнуло. Найк пошёл искать Друга: он бежал за каждой белой машиной с красной полосой, подходил к людям, от которых пахло спиртом. Но машины ехали быстрее, чем пёс бежал, а среди людей не было Друга. Как-то раз исхудавший Найк добрёл до большого белого здания с прозрачными дверями. Оттуда пахло так же как от людей, забравших его хозяина. Пёс обрадовался: вот куда уехал его Друг! Ну ничего, сейчас Найк найдёт его там: вот хозяин обрадуется, когда он зайдёт в дверь и прыгнет, как раньше бывало, передними лапами на грудь, а потом оближет лицо. Осторожно, чтобы никто не заметил, уже зная, что остальным людям нельзя доверять Найк прополз мимо какого-то странного окна в стене, за которым сидела женщина в белом, и, выбравшись в коридор, стремглав помчался наверх. Он оббегал почти всё здания, но запаха Друга так и не обнаружил. Зато пёс учуял другой запах, от которого вздыбилась шерсть на загривке: запах смерти.
Затем его поймали и отвели в ещё более страшное место. Там было много клеток, а в каждой клетке сидело по собаке. Бесконечный пёсий лай и людская ругань сводили Найка с ума. Там он провёл ещё несколько дней, пока один из приходивших к нему людей не забыл закрыть дверь в его вольер. Найк бежал долго – лишь бы оказаться подальше от этого страшного места, и думая только о том, что если бы рядом был Друг, он бы не позволил никому сажать его, Найка, в клетку.
А сейчас пёс готовился к смерти. Он не ел уже много дней, после того, как вернулся к подъезду родного дома. Лапы его от долгого бега стерлись, подушечки болели и кровоточили, когда на них трескались корки. Какая-то добрая женщина попробовала забрать пса к себе – он не пошёл. Тогда она вынесла Найку поесть – он не стал. Пёс твёрдо решил для себя, что будет ждать своего Друга, а если тот не придёт, он умрёт от голода на этом самом месте.
Сегодня был последний день, Найк чувствовал это всей шкурой. Он уже не мог встать и даже пошевелиться. А зачем? Друг не придёт – это он знает точно. Зачем же тогда жить? Солнце вставало как-то слишком медленно – Найку было холодно без его лучей. В глазах всё начало сливаться, есть и пить больше не хотелось. А потом стало как-то совсем легко, и пёс понял, что может встать. Более того, он может идти и… кто-то звал его, громко, настойчиво.
-Найк! Ну вот, мальчик мой, я тебя нашёл! Знал ведь, что ты меня дождёшься.
Пёс поднял голову и увидел… Друг шёл к нему, радостно улыбаясь. Он не хромал. Найк бросился к Другу, но на секунду замешкался, и, сам не зная зачем, обернулся. Он увидел себя, лежащего на боку около подъезда. Пёс удивился, но тут же забыл об этом, когда родная рука Друга коснулась его головы.
– Я искал тебя, мой мальчик. А сейчас нам пора. Ну, что же ты? Пойдём, пойдём же…
Они ушли. Никто этого не заметил. И только ветер шуршал пустым брошенным пакетом рядом с хилым телом немецкой овчарки, лежащим у порога собственного дома.
Notes:
1. Библия, Новый Завет, послание к Колоссянам, 3:14
