Керанея
Шорох лет
Семейная цель – жить в злате-хрустали
И герб заиметь – только б все уважали!
Собрать мышеловку – счастья-то сколько!
Вам нечем заняться? Вражда, да и только!
Не спросят они: "А любишь ли сладкое?
Колется шуба твоя или гладкая?
Любишь ты кексы с орехом иль с ягодой?
Кормишь ли ветер ты северо-западный?
Веришь ты в фей или магию?" Что же!
Было бы это на них не похоже…
Челядь простая – забавный народ:
Им важно, всегда чтоб был долог поход;
Нужны им сраженья, оружье из дуба…
Родные места им как будто не любы.
А в книгах им нужен хороший конец,
надел чтоб герой победный венец,
Его б все любили и все уважали,
А главное – лично на казню приглашали!
А в доме у ведьмы тепло и спокойно.
Играет орган, и стоят трубы стройно,
И плавятся свечи, не зная тревоги,
И ветер лениво гудит на пороге.
Лаванда и вереск – в саду на опушке.
В лесу – перепалки, койоты, лягушки.
Прядёт ведьма лён, ткани ткëт и шьëт платья,
Любит печь кексы, блины и оладья.
Сама она – девушка в траурном платье,
С косой золотой и огнём за плечами,
Пахнет люпинами и барбарисом,
Ценит малину, бадан и мелиссу,
Сушит календулу, тмин и чабрец,
Понимает детей и спасает овец…
Не зная, живёт, о кострах и молитвах,
Но видит все беды в будущих битвах.
Всё помнит жизнь, секреты тая,
Всё видит душа, где концы и края,
Видит синих китов, что плывут по заклятью
Навстречу ей – девушке в траурном платье.
Видит дымок, слышит шепот меча,
Не узнает она клик палача.
Костёр разожгли – ну зачем убивают?
Она ночью не воет – лишь звезды считает,
Никогда не кричит – говорит не спеша,
Не играет с огнём – молодая душа!
Ведьма сделает всё, чтоб остаться в живых -
Опыт лет у неё в волосах золотых…
Она танцевала под пение птиц -
Теперь обернётся одной из сестриц.
Но останется жить льняное заклятье
От девушки в траурном платье.
ОТ БОГА
Я видел, как утром ты пела,
Спрятав меч под разбухшим плющом,
Как ты долго на воду смотрела,
Укрываясь зелёным плащом.
-О чём пела?
–Только о людях.
–Значит, вовсе и не о чём.
Слушай, девушка, да забудь их!
В твоей песне они ни при чём.
Слышишь топот вне глаз твоих?
Деревянная дорога чудна.
Кто прервал тишину? Человек!
И лишь сердце сгорает дотла.
Говорит: «Ты в богов не верь,
Нам и Мидгарде хорошо…»
И осёкся, подняв взгляд вверх.
Рассмеявшись, опять зашёл:
«Всегда можно хуже. Молчи.»
(ты молчала с первого шага.)
Его окинули взглядом грачи:
«Ты бессмертен? Какая отвага…»
(Меч лежал у тебя в ногах.)
Птица села на звон колец.
На потёртых твоих сапогах
Спал навечно упавший венец.
Ох, как я тебя жалею,
Ведь хотел бы я дать века,
Но ты к людям идёшь, старея,
А обернёшься – увидишь рога.
-О чём пела?
–О людях и море.
–Продолжай. Уже лучше. Признаюсь:
Люди – скука, бездушность и горе,
Но ты – не их них. Я знаю.
Ты не помнишь, зачем им веришь.
А я помню – ты любишь их.
Ты сапожками берег меришь
И ценность вещей любых.
-О чём пела?
–Не помню, правда.
–Это слёзы?
–Да уж поверь!
–Твои «люди» – большое стадо
Ломающих в душу дверь.
У них наглость, хоть нет ключа.
Не следуй ты общей стае.
Стой! Зачем тебе блеск меча?
Не убить из, предупреждаю!
Ох, как я тебя жалею,
Ты осталась с людьми и впредь.
Ты и веру забудешь, старея,
Обернёшься – увидишь смерть.
ШОРОХ ЛЕТ
«Одним из самых важных людей для меня был отец. С ним я провела гораздо больше времени, чем со всей родней, но так и не смогла понять, что он хотел сказать мне фехтованием и стрельбой. Он никогда не говорил глупостей или грубостей, ему было не до этого. Выполнение отцовского долга являлось его философией жизни. А долг этот заключался в том, чтобы я сейчас вспоминала его с той же любовью и теплотой, с какой он вспоминал бы меня.