Кирстен Уайт
Моя душа темнеет
10
Царапины на лице и руках Раду после нападения Мирчи в саду побледнели и превратились в тонкие красные линии. Он солгал няне, сказав, что споткнулся и упал в кусты. Если бы он рассказал о Мирче, это ни к чему бы не привело.
Но на этот раз… на этот раз это, возможно, и помогло бы ему достичь своей цели. Лада велела ему поговорить с отцом. И он мог это сделать.
Он собирался это сделать.
Раду вышагивал по их комнатам. Информация, которой он обладал, о том, что Мирча готовит заговор с боярами, нанесет вред всем врагам Раду. В первую очередь достанется Мирче. О, Раду был бы счастлив увидеть, как тот лишится благосклонности отца. А члены семьи Данешти были главными зачинщиками сговора, так что если бы их наказали или изгнали, это бы навредило Андрею и Арону.
Конечно, теперь Андрей и Арон избегали его, как избегали почти всех. После их ложного преступления и реального наказания они стали при дворе изгоями. Но Раду до сих пор боялся, что когда-нибудь они ему отомстят. Он попросил няню договориться о том, чтобы мальчика-слугу, который ему помогал, отправили с семьей в Трансильванию, дабы он не смог раскрыть жульничество Раду. Он обманывал себя, уговаривая, что Эмилю там будет лучше, но понимал, что поступил жутко эгоистично.
Но выше всех остальных стремлений – желания навредить Мирче, наказать Данешти – стояло одно: если Раду героически раскроет заговор, отец, наконец, его заметит. Он поймет, что Раду умен, что Раду полезен. И Лада будет им гордиться.
Лада вошла в их комнаты и посмотрела на него:
– Сядь. У меня от тебя голова кружится.
Он был слишком возбужден, чтобы садиться.
– Я расскажу отцу о Мирче и сговоре бояр. Он будет так мною гордиться!
– Он разгневается.
– Но не на меня!
– Думаешь, он скажет тебе спасибо? И нежно обнимет, встревоженный вестью о том, что его собственный сын замышляет что-то против него? Ты – глупец.
Хрупкая надежда Раду таяла на глазах. Он покачал головой.
– Он будет рад узнать! Он меня поблагодарит!
– Мы никогда не можем предсказать, как отреагирует наш отец. – Лада посмотрела в угол, где под стулом стояла нянина корзинка для штопки. Няня постоянно штопала носки Богдана, ругая его за то, что он так быстро их изнашивает. Теперь этой задачи перед ней больше не стояло.
Раду охватили темные мысли.
– Ты ревнуешь. Ты хочешь, чтобы отец видел только тебя.
Лада с горечью рассмеялась.
– Я не хочу быть человеком, который откроет отцу глаза на заговор, лишающий его остатков власти. А ты – давай, действуй. – Она, громко топая, вышла из комнаты.
***
Раду нашел ее позже в тот же день. Она стояла на узком забранном стеной карнизе, окружавшем башню.
– Ты сказал ему? – спросила она, не глядя на брата.
Раду не ответил.
– Трус. – Но она встала так, чтобы он уместился рядом с ней. – Мы найдем способ раскрыть правду, не вмешивая тебя в это дело. Ты же не хочешь, чтобы отец счел тебя соучастником.
– Но как?
– Нужно немного подождать. У нас есть информация, а значит, есть власть. Мы должны подумать о… – она осеклась и прищурилась, разглядывая что-то вдали.
По главной улице, в окружении солдат скакал мужчина. Когда он приблизился, Раду заметил, что он улыбается, подняв одну ладонь в знак дружбы. Его свита, мрачные и суровые воины, руки которых нависли над саблями, выглядели менее приветливо. Несколько флагов, которые Раду не распознал, безвольно свисали на флагштоках в тылу группы.
– Кто это такой?
– Хуньяди, – сказала Лада, и это слово сорвалось с ее губ как ругательство.
Они наблюдали за происходящим с башни и, хотя Раду знал, что должен ненавидеть Хуньяди, он ощущал благоговение. Хуньяди въезжал в чужое королевство, но люди, мимо которых он проезжал, улыбались и кланялись. Когда отец Раду скакал верхом, он сутулился и сильно наклонялся вперед. Чтобы быстрее добраться до цели или чтобы сделаться более трудной мишенью – Раду точно не знал. Хуньяди сидел в своем седле прямо, расправив плечи, выпятив грудь навстречу миру, бросая вызов стрелам убийц.
– Мы опоздали, – сказала Лада. – Теперь твоя информация ничего не стоит.
Веки Раду отяжелели от стыда. Ему никогда не удавалось быть полезным своему отцу, и теперь он снова потерпел неудачу из-за своего малодушия и промедления.
Лада повернулась к двери.
– Что ж, посмотрим, какую судьбу сулит нам гроза Трансильвании.
Лада бросилась вниз по ступеням башни и влетела в главный зал прежде, чем туда успел войти Хуньяди. Раду, спотыкаясь, старался от нее не отставать. Она замерла на пороге, а Раду прокрался мимо нее, в темный угол, в котором часто стоял незамеченным. Она больно ткнула его локтем в бок, и он посторонился, освобождая для нее место.
Через несколько минут в зал примчался их отец. Его шапка сидела криво, а усы были завиты наспех: Раду ощутил запах масла. Он сел на свой богато украшенный трон и поправил шапку, все еще тяжело дыша.
Он вспотел.
В этот момент Раду понял, что его отец больше не управляет Валахией. Возможно, он никогда ею не управлял. Горький вкус ароматизированного масла отца осел на языке Раду, когда Янош Хуньяди уверенно вошел в зал.
– Он великолепен, – прошептал Раду.
– Он – конец всех нас, – ответила Лада.
***
Когда отец вытянул его из постели, Раду был уверен, что ему это снится. В полусне, при свете свечей он поспешно оделся. Его отец что-то бормотал, произносил странные, непонятные слова. Он знал, что это сон, потому что прежде отец никогда не бывал в его комнате, никогда не помогал ему одеваться и не спрашивал, не замерзнет ли он. Раду было двенадцать лет, и он был достаточно взрослым, чтобы одеваться самостоятельно, но он принял помощь отца.
Он не станет добровольно прерывать этот сон, ни за что.
И только когда они вышли на улицу, и ночной воздух резко ударил им в лицо, а Мирча привел лошадей – только тогда Раду запаниковал. Его и Ладу подняли в седла, хотя они умели делать это сами. Неподалеку ждали несколько янычар, над головами их коней поднимались мягкие белые облака пара.
– Куда мы едем? – прошептал Раду. Никто не просил его вести себя тихо, но все вокруг покрывала завеса таинственности и угрозы, и он не хотел ее нарушать.
Никто не ответил.
Лошади двинулись вперед. В центре отряда катилась телега, доверху забитая припасами, а вокруг скакали янычары. Раду оглянулся и увидел Мирчу, который стоял с факелом и глядел им вслед. Он оставался здесь. Он улыбался.
Раду вздрогнул. Ему не было страшно, пока он не увидел торжество на лице Мирчи. А то, что делало его брата таким счастливым, не предвещало ничего хорошего.
Волнение улеглось, и Раду задремал в седле. Несколько раз он резко пробуждался от того, что начинал соскальзывать с лошади. В один из разов его удержала чья-то рука, и он обнаружил рядом с собой Лазаря, который держал и свои поводья, и поводья Раду. Успокоенный, Раду плотнее завернулся в плащ и растворился в убаюкивающем цоканье копыт и поскрипывании кожи.
***
Они разбили лагерь после восхода солнца. Отряд был маленьким. Несколько янычар, пара слуг, извозчик, управлявший телегой, Лада и отец.
Раду потер затекшую шею и вдруг осознал, что с ними нет няни.
– Лада! – он потянул ее за рукав, прервав ее яростную попытку заплести волосы в косу. – Они забыли няню!
Она посмотрела на него. Ее глаза покраснели от усталости. Она осторожно осмотрела лагерь, следя за движениями солдат.
– Она не поехала.
Раду с трудом сглотнул. В горле образовался болезненный ком. Он еще ни разу, ни на один день не оставался без своей няни. Здесь, с отцом, и без няни? У него возникло такое же ощущение, как тогда, на льду, когда он почувствовал, как лед шевелится под ним, угрожая утопить в холодном кошмаре.
– Как долго нас не будет дома?
Лада шагнула мимо него, вырывая свой сверток с вещами из рук Лазаря.
– Это мое, – огрызнулась она. – Никогда не прикасайтесь к моим вещам. – Она развернулась и прошествовала прочь, к палатке отца.
Лазарь преувеличенно низко поклонился и подмигнул Раду.
– Какая милашка твоя сестра.
Губы Раду впервые за весь день растянулись в улыбке.
– Вам стоит на нее взглянуть, когда она хорошо выспится.
– Тогда она добрее?
– О нет, гораздо хуже.
Лазарь рассмеялся, и Раду стало легче. Лазарь подал знак, чтобы он следовал за ним, и Раду пошел помогать янычарам выгружать вещи и разбивать скромный, но удобный лагерь.
***
Они провели в путешествии больше дней, чем Раду мог сосчитать. Поначалу он беспокоился, думая о том, как отец относится к его времяпрепровождению, но отец почти не разговаривал ни с ним, ни с Ладой. Он носил свою тревогу в сумраке нахмуренных бровей и закутывался в нее плотнее, чем в плащ. Он бормотал что-то, словно заучивая какую-то речь, и отмахивался от всех, кто пытался приблизиться.
Ничто не мешало Раду свободно ехать с янычарами. Он любил их непрерывные шутки, хвастливые истории, простоту и спокойствие, с которым они держались в седле, как будто бы они не убегали (Раду подозревал, что именно это и стало причиной их поездки, хотя никто ему этого не говорил), а отправились в увлекательное путешествие.
– Твоя сестра ездит верхом как мужчина, – заметил однажды один из янычар, спокойный болгарин со старым шрамом на подбородке, когда они проезжали по каменистой долине.
Раду пожал плечами.
– Они пытались научить ее ездить как леди, но она отказалась.
– Я мог бы научить ее ездить верхом как леди, – сказал болгарин изменившимся тоном. Другие янычары рассмеялись, и Раду неловко заерзал, уверенный, что что-то упустил, но не понимая, что именно.
– Слишком молода, – пренебрежительно заметил Лазарь.
– Слишком уродлива, – добавил другой солдат.
Раду свирепо огляделся, но он точно не знал, кто это произнес. Он перевел взгляд на сестру: она ехала верхом, высокая, горделивая и одинокая.
– Она одолеет в бою любого из вас. – Солдаты рассмеялись, а Раду нахмурился. – Я серьезно. Каждого из вас.
– Она – девочка, – произнес болгарин, как будто и говорить тут было больше не о чем.
– Шшш… – Лазарь покачал головой. – Думаю, никто ей об этом не сказал. Мы же не хотим, чтобы она узнала об этом от нас. – Он усмехнулся Раду, как будто приглашая разделить его шутку, и Раду улыбнулся, хотя на этот раз эта улыбка янычарам стоила ему немалых усилий.
***
После этого случая Раду почти всегда скакал рядом с Ладой. Она делала вид, что не замечает его, но рядом с ним ее плечи были немного более расслаблены. Ее ладони часто подбирались к маленькому кожаному мешочку, завязанному вокруг шеи и заправленному за воротник. Раду хотелось узнать, что в нем, но он понимал, что лучше не спрашивать.
Они шли на юг, через Болгарию, старательно обходя города и предпочитая им долины и крутые перевалы. Раду собрал достаточно информации и догадался, что они направляются в Эдирне, столицу Османской империи. Чем ближе к ней они подходили, тем глубже погружался в плащ их отец. Он говорил только тогда, когда это было необходимо, и бросал тяжелые, тревожные взгляды на Ладу и Раду поверх вечернего костра.
– Я отправлю их назад, – сказал он спустя несколько ночей путешествия. – Не хочу, чтобы они были со мной. Из-за них мы едем слишком медленно, а у мальчишки не хватит сил на весь путь. Он всегда был слишком слабым.
Раду не понимал, о ком говорит отец, пока все янычары не обернулись и не уставились на него и Ладу. Что он сделал не так? Раду никому не говорил о том, как тоскует по дому и как жаждет оказаться рядом с няней. И совершенно точно никто не видел, как первые две ночи он тихонько проплакал. Он ехал верхом, не жалуясь, помогал разбивать и собирать лагерь и вообще все делал правильно!
Он ожидал, что Лада поспорит с отцом и скажет, что Раду справится, но она молчала и не сводила глаз с огня. Их отец смотрел куда угодно, только не на них, и его лицо было маской во тьме.
Лазарь положил ладонь на плечо Раду.
– Раду в полном порядке. Он ездит верхом как бывалый солдат. Кроме того, мы не сможем выделить для них охрану. Гостеприимство султана не сравнится ни с чем. Вы же не хотите лишить своих детей возможности испытать на себе его щедрость.
Отец Раду фыркнул и отвернулся, глядя в ночь.
– Хорошо. Мне все равно.
Он ушел в свою палатку и до конца поездки не смотрел на них и не разговаривал с ними. Раду пытался спросить об этом Ладу, но она тоже молчала и выглядела очень озабоченной.
Когда они, наконец, поднялись на вершину холма и увидели распростершуюся перед ними Эдирне, сердце Раду наполнилось радостью и изумлением. Здания в городе были из белого камня, а крыши – красные. Вдоль улиц зеленели деревья, а сами улицы вели через весь город к зданию со шпилем, таким высоким, что Раду удивился, как он не царапает небесную синеву. На его крыше было несколько куполов, и другой, более короткий шпиль поднимался, приветствуя их отряд.
По соседству располагалось большое представительное здание, со стенами в красно-белую полоску из чередующихся кирпича и камня, но Раду не мог отвести взгляд от шпилей, так доверчиво тянущихся к небу.
Они прибыли на место.
11
1448 год. Эдирне, Османская империя
Влад шел за султаном Мурадом, слегка сгорбившись от частых поклонов. Лада наблюдала за происходящим с рассеянной отрешенностью. Раду был рядом. Он прильнул к ней, как малое дитя. Ей приходилось отрывать его ладонь от своей руки, потому что он мял рукав ее платья из дорогой ткани. Он считал их путешествие игрой и подружился с солдатами. С вражескими солдатами. Раду был глупцом. Они совершали не путешествие, а побег. Оставив трон в алчных руках Мирчи.
Мирчи, который давно заискивал перед боярами и Хуньяди. Мирчи, который пообещал нести титул князя, ожидая возвращения отца.
Лада не сомневалась, что для возвращения ее отцу потребуется армия, и не только против бояр и Хуньяди.
Несколько драгоценных часов Лада лелеяла надежду встретить здесь Богдана, но надежда испарилась. Их провели в комнаты, приготовленные только для них. Роскошные, благоухающие и устланные подушками тюрьмы, которые последние два дня им не разрешалось покидать. Влад непрерывно расхаживал взад-вперед, бормоча и репетируя речи. Его шелковая нижняя рубаха пропиталась потом. Раду смотрел в окно. Оно было обрамлено металлической рамой, которая извивалась, как виноградная лоза. Лада наблюдала за отцом. Его нити оборвались. Оставалась лишь одна. Одна-единственная нить, которую он отчаянно надеялся обмотать вокруг султана и его сомнительной поддержки.
Лада потянула Раду за руку, заставляя идти быстрее. Она боялась, что они отстанут от группы взрослых. Совсем не такого поведения Лада ожидала от Влада Дракулы. От ее отца. От дракона. Дракон не ползал на брюхе перед врагами, умоляя о помощи. Дракон не клялся избавить мир от неверных, чтобы потом пригласить их в свой дом. Дракон не бежал из своей страны среди ночи, как преступник.
Дракон сжег бы все вокруг себя дотла.
Группа остановилась на балконе с видом на площадь, покрытую плиткой ярко-синего и желтого цветов, выложенной спиралями. Эдирне была красива – украшенная орнаментами, величавая, ошеломляюще элегантная. Лада тешила себя, представляя, как сравняет ее с землей.
– Тогда все решено, – сказал султан, не глядя на ее отца. Его глаза были темными точками под ухоженными бровями, поседевшими от возраста. Он купался в шелках, а голова была завернута в громадный тюрбан. Он провел ладонью по бороде; на пальцах сверкнули кольца с драгоценными камнями. – Я отправлю вас назад с охраной из янычар и полной поддержкой Османского трона. Вы будете платить ежегодную дань в размере десяти тысяч золотых дукатов и пяти сотен янычарских рекрутов за честь нашей протекции. Дайте гарантию, что наши интересы будут защищаться вдоль ваших венгерских и трансильванских границ.
Лада перестала слушать, когда отец поклонился и принялся поспешно давать обещания и благодарить. Султан ушел, оставив одного из своих советников, Халил-пашу, чтобы обсудить последние детали договора.
Ей было уже все равно. Несмотря на всю свою красоту, Эдирне была враждебной и холодной, а земля под Ладой – чужой и равнодушной. Пять раз в день голос под ее окном выкрикивал песню на незнакомом языке, и звуки этой песни, от которой было никуда не деться, ранили ее как клинок. Раду приходил в восторг каждый раз, когда начиналось пение. А Лада затыкала уши.
Валахия была где-то там, далеко. Ее Валахия. И хотя она презирала отца за его слабость, но эта слабость, по крайней мере, вернет ее обратно домой.
Несколько солдат вытащили в центр площади двух связанных мужчин. Лада заметила в земле углубления и то, что плитки между ними были перепачканы чем-то темным. Заключенных положили на землю рядом с отверстиями. На площадь вышел мужчина, одетый в свободное лиловое платье, с ярко-красным, украшенным перьями тюрбаном. За ним следовало много солдат, которые несли два длинных заостренных кола.
– Ах. – Халил-паша прервал Влада, бесконечно восхвалявшего султана. Хотя ее отец был князем, а Халил-паша – скорее османским эквивалентом знати, этот мужчина вел себя так, будто Влад должен относиться к нему с почтением. Что Влад и делал.
Халил-паша махнул рукой в сторону двора.
– Вот главный садовник.
Лада подумала, что неправильно перевела его слова. Мужчина совсем не походил на садовника, да и цветов на пустой площади не было.
Халил-паша не сводил глаз с площади.
– В качестве еще одной благосклонности наш двор возьмет под свой надзор образование ваших детей.
Кровь отхлынула от отцовского лица.
– Вы слишком добры. Я не могу принять такое предложение.
– Учить их – радость для нас.
Влад посмотрел на площадь, где с двоих связанных мужчин сорвали одежду. Он поймал вопросительный взгляд Лады, и его глаза распахнулись с выражением, какого она в них прежде не замечала.
– Тогда Раду, – поспешно выпалил он. – Девочка должна пойти в монастырь. Она слишком своевольна и упряма, чтобы учиться. Кроме того, образование женщин – пустая трата времени.
При других обстоятельствах подобное утверждение привело бы Ладу в ярость, но теперь она была расстроена выражением его лица. В прошлом году она подошла к скотобойне, привлеченная шумом свиней. Она думала, что они визжат только тогда, когда их убивают, но они начинали визжать и закатывать от ужаса глаза уже почуяв запах крови своих однопометных сородичей.
Именно такое выражение проступало сквозь сдержанные черты ее отца, выдаваемое лишь белками вокруг темной радужной оболочки.
– Гм-м… – Халил-паша задумчиво погладил густую бороду. – Нам бы не хотелось, чтобы несчастливый брак продвинул ваше верноподданство на запад. Вы уже не единожды забывали свои обещания. Кроме того, девочка отлично говорит по-турецки. Я заметил, что она понимает все наши разговоры. В ее образование было вложено время и внимание. И очень много любви. Наши дети – самые ценное, что у нас есть, не правда ли? Султан хотел Раду, но я настаиваю на том, чтобы мы занялись образованием их обоих.
Отец резко сглотнул и долго смотрел ей в глаза. Затем отвернулся и кивнул.
– Тогда все решено, – сказал Халил-паша. – Мы оставим Раду и Ладиславу у нас, и они будут в безопасности до тех пор, пока вы не забываете служить нашим интересам на троне Валахии.
Раду посмотрел на Ладу, пытаясь вникнуть в то, что только что услышал. Лада отлично поняла, что сказал мужчина. Их жизни имели ценность лишь до тех пор, пока их отец выполняет то, что ему говорят. И вместо того чтобы просто взять Раду, Халил-паша понял, чем ее отец дорожит по-настоящему.
Все эти годы, в течение которых она с трудом добивалась любви и признания отца, привели ее сюда.
И сделали заключенной.
Все нити были в руках османов, и петлю из них они накинули на шею Влада. Лада знала, что ее брак, ее будущее было инструментом для торгов, но она никогда не задумывалась о том, что предметом торга и обмена может быть сама жизнь. И что ее отец на это согласится.
– Ах! Они готовы. Ваше образование начинается прямо сейчас, молодые люди. Смотрите, садовник пресекает измену.
Они смотрели, как главный садовник сделал в теле каждого мужчины надрез и ловким и привычным движением вставил в них длинные и толстые деревянные палки. Мужчин подняли в воздух, а колья установили в отверстиях в земле. Лада наблюдала за тем, как мужчины под собственным весом медленно сползали вниз, а колья пробирались все выше вдоль их позвоночника, пока, наконец, не вышли наружу через горло.
Она продолжала смотреть, но теперь под другим углом. Ей нужно было взглянуть на это иначе. Мужчины перед ней были не настоящие. Они не имели значения. Все происходящее было нереальным. Их крики отвлекали, но она пыталась думать. Она должна была сосредоточиться на своих нитях. Она схватилась за мешочек на шее и не отрываясь смотрела на мужчин, пока они не смазались, превратившись в нечеткие силуэты. Там, на площади, они были не реальными.
Она чувствовала, что Раду крепко сжимает ее руку. Слышала его взволнованное дыхание, прерываемое всхлипами. Она видела мучение на лице отца. Какие бы коварные сделки он ни планировал с этим новым договором, он больше не имел власти. Он совершил роковую ошибку, любя своих детей – по крайней мере, Ладу – достаточно сильно для того, чтобы их смогли использовать против него.
Любовь и жизнь – это то, что в погоне за властью может быть даровано и отнято в мгновение ока. Отказаться от своей жизни она не могла. А вот от любви…
Лада отпустила руку Раду.
Она отодвинулась от него на шаг и наблюдала, как садовник завершил свою работу.
***
Лада ненавидела себя за то, что любила поесть. Изысканные мясные блюда, сдобренные обжигающими специями, жареные овощи, свежие фрукты – каждый кусочек, которым она наслаждалась, ощущался как измена. Она должна скучать по всему, что было в Валахии. Она должна ненавидеть все, что есть в Эдирне.
Но – ох! – какими же сладкими были фрукты! Должно быть, в ней все же оставалось что-то от Евы.
Здешняя одежда тоже была необыкновенного качества. Легкое платье энтари надевали поверх струящихся юбок и тканых туник. Все наряды были яркими и мягкими и почти не сковывали движений, в отличие от фасонов в Тырговиште. В этой одежде было проще двигаться. В ней было легче дышать.
Дышать здесь должно было быть труднее, ведь этот воздух вдыхали ее враги. Лада сопротивлялась, как могла: носила волосы распущенными, а не элегантно прикрытыми, как было принято, продолжала обуваться в свои сапоги из Валахии и никогда не снимала с шеи драгоценный крошечный мешочек, держа его возле сердца.
Никакие яства и наряды не могли заменить того, что она оставила в Валахии, и она не собиралась забывать свою страну.
Она пробиралась сквозь чащу дат, повторяя их так громко, как только могла, чтобы помешать учителю. В этот момент он объяснял им военную структуру империи. Это было куда лучше религиозных тем, но все же довольно нудно.
– А чем спаги отличаются от янычар? – на лбу Раду от усердия выступили морщины. Он всеми силами пытался разобраться с поступающей информацией.
Наставник явно скучал. Он всегда выглядел либо скучающим, либо озлобленным. Это было единственное, что, по мнению Лады, их объединяло.
– Сипахи – это местные гарнизоны, граждане Османской империи. Это не регулярные войска. Их вызывают, когда мы в них нуждаемся. Местные вали маленьких областей или беи крупных городов руководят ими, как назначено султаном. Янычары – это регулярные войска; их единственная роль – быть солдатами.
– Рабами, – поправила Лада.
– Им дают образование, им платят, их тренируют, и они – лучшие в мире воины.
– Рабы, – повторила Лада, не меняя интонации. Раду заерзал рядом с ней, но она на него не смотрела.
– Янычары могут подняться до ослепительных высот. Выдающихся воинов мы признаем и награждаем. Некоторые янычары даже становятся беями. Как Искандер-бей, который… – наставник умолк, как будто ощутив во рту неприятный вкус.
Лада села ровно, наконец-то заинтригованная.
– Кто такой Искандер-бей?
– Это плохой пример. Я совсем забыл о последних событиях. Он был фаворитом султана, его повысили до бея и передали ему город Крую в Албании, на его родине. Но с тех пор… он отказывался сотрудничать. Это глубочайшее предательство и очень постыдный поступок.
Лада рассмеялась:
– То есть ваш султан выучил его и натренировал, а теперь он использует эти знания для борьбы с вами? По-моему, он – замечательный пример.
Их наставник с выражением отвращения на лице откинулся на стуле и уставился на Ладу. Раду нервно игрался с пером.
– Давайте продолжим. Повторите пять столпов ислама.
– Нет. Мне очень нравится эта тема. Я хочу узнать больше об Искандер-бее.
Наставник достал деревянный прут и угрожающе хлестнул им себя по ноге. Руки Лады были бордовыми от ушибов и желтыми в тех местах, которые еще не были покрыты свежими синяками. Несомненно, это было ненадолго. Она откинулась назад и томно потянулась.
– Похоже, нам следует зайти в темницу, – прорычал наставник.
– Похоже, следует. – В дополнение к просмотру публичных казней наставник часто водил Ладу и Раду в тюрьмы и камеры для пыток. В сырых и душных коридорах казематов они проводили едва ли не больше времени, чем в своих комнатах.
Раду постоянно болел. Под запавшими глазами темнели тени. Он почти ничего не ел, и его мучили кошмары.
Лада от таких зрелищ не страдала. Иногда она давала знать своим учителям, когда тот или иной метод пытки оказывался менее эффективным, чем остальные. Наставники скрежетали зубами и шептались, что у нее нет души.
У нее была душа. По крайней мере, она была в этом уверена. Но в первый же день, глядя на главного садовника, она научилась смотреть на людей так, как это делал султан. Как на предметы. Их можно было толкать, тащить, кормить и мучить голодом, пускать им кровь и убивать самыми разными способами, в зависимости от того, какой тип власти ты хочешь использовать или приобрести. Порой какие-то образы – глаза на грязном, искаженном яростью лице, глаза, глядящие на нее в упор или пара ног, слишком маленьких для того, чтобы принадлежать взрослому, торчащая из темного угла, – производили на нее впечатление. Мучали ее и не отпускали. Проникали за шторы, которые она плотно задернула над этой частью своего разума.
Но она умела освобождаться от этих видений. Она должна была от них освобождаться. Потому что если ей не было дела до того, что ей показывают, или как ее ранят, то этим мужчинам, этим нелепым наставникам, этому мрачному двору, оставался лишь один способ ею управлять: убив ее.
Сделать это прямо сейчас им не разрешалось, иначе бы наставник задушил ее очень давно.
– Пришло время продолжить наши занятия. Повторите пять столпов ислама, – потребовал учитель.
Лада зевнула.
Раду заговорил вместо нее, дав исчерпывающий и безукоризненный ответ. Их православное воспитание заключалось в посещении служб в дворцовой часовне раз в неделю. Ладе регулярные богослужения казались невыносимыми, но этой весной она к своему удивлению вспоминала то время с тоской.
Ее отец старательно делал пожертвования в пользу церкви, надеясь купить милость Божью точно так же, как покупал расположение бояр и султанов. В результате их пригласили провести неделю в монастыре на острове посреди озера Снагов. Лодка отчалила от большой земли, и Лада испытала странное чувство освобождения. Умиротворения. На острове были лишь молчаливые монахи, гораздо менее устрашающие, чем патриархи или священники, искусно прикрывающиеся торжественностью и традициями. Она гуляла одна, по всему побережью острова, воспринимая воду как барьер между нею и давлением Тырговиште. Ее крошечная келья в самом сердце монастыря была украшена образами святых и Христа, которые безучастно смотрели на нее из позолоченных рам. Ей не было до них никакого дела, им не было дела до нее, и она спала так крепко, как никогда прежде.
Здесь же покоя не было, как и возможности укрыться от мира. Лада страстно его хотела. Вместо этого ее заставляли изучать религию, как будто это был такой же предмет, как иностранные языки или история. Это мучило и бесило ее. Христианство, по крайней мере, активно отговаривало их от самостоятельного прочтения Библии – ее изучение было сферой духовенства. Единственное, что требовалось от Лады – притворяться, что она слушает.
Здесь она отказывалась даже притворяться. Наставник устало кивнул, выслушав ответ Раду, и выпрямил спину. Его глаза снова заблестели.
Лада делала вид, что этого не замечает, но каждый ее нерв был напряжен: она ждала, какое наказание за дерзость придумает их учитель.
– Ладислава дала неверный ответ. – Наставник поднял руку, на его пальцах сверкнули толстые и тяжелые перстни. Он резко ударил Раду по лицу. Голова Раду метнулась в сторону, и он упал со стула, вскрикнув от неожиданности и боли.
Лада готова была его убить. Она не мешкая отрезала бы ему руку за то, что он ударил ее брата. Она бы…
Она овладела собой прежде, чем наставник поднял на нее глаза. Его грудь высоко вздымалась, глаза сверкали. Он ждал ее реакции. Если она убьет его, они убьют ее, и не останется никого, кто будет защищать глупого, беспомощного Раду. Ее глупого, беспомощного Раду. А если она разозлится, наставник поймет – все они поймут, – как ею управлять. Точно так же, как они поняли, как управлять ее отцом. Точно так же, как янычары поняли, что можно сделать ей больно, забрав у нее Богдана.
Она бесстрастно подняла брови.
– Каковы пять столпов ислама? – спросил наставник, когда Раду снова сел на стул. В глазах мальчика стояли слезы, на лице застыло выражение ужаса.
Лада улыбнулась и покачала головой.
Наставник снова ударил Раду.
Раду лежал на земле и, задыхаясь, скороговоркой отвечал на вопрос. Разбитая и опухшая губа искажала его слова, а Лада не сводила глаз с лица наставника. Она продолжала мило улыбаться, ее руки расслаблено лежали на коленях, она полностью себя контролировала. Контроль – это власть. У нее никто этого не отнимет. Наконец, наставник поймет, что она позволит ему ударить Раду снова, снова и снова.
И только тогда Раду будет в безопасности.
