Кирстен Уайт
Моя душа темнеет
12
Раду свернулся калачиком, прислонившись к двери Лады. Он убаюкивал свою руку, на его ладони вздулись рубцы. Его губа стала заживать, но лишь потому, что в последнее время наставник уделял особое внимание его рукам.
Как она могла так поступить?
Как могла допустить, чтобы его избивали по ее вине?
Она всегда была его защитницей. Даже будучи жестокой, она никогда не позволяла другим делать ему больно. Несмотря на все, что они видели с тех пор, как прибыли в Эдирне, Раду никогда по-настоящему не боялся и не чувствовал себя одиноким, потому что он знал – знал! – что Лада убережет его от любой настоящей опасности.
Он плакал, потому что рядом не было никого, кто мог бы его увидеть. Соленые слезы разъедали раненую губу.
Может быть, она знала? Может быть, она поняла, что он заинтересовался исламом, что он восхищен исламом и даже молится тайком? Наверняка причина в этом. Она бы не позволила избивать его по другой причине. Каждый раз, когда наставник спрашивал про ислам, она отказывалась отвечать, хотя знала, что из-за этого пострадает Раду.
Он хотел ей сказать, ему нужно было ей сказать, что он сожалеет. Что прекратит изучать ислам. Но…может быть, ему удастся объяснить ей, что он чувствует. Что основы этой религии кажутся ему гораздо более осмысленными, чем бесконечный ряд святых и икон, который был у них в Тырговиште. Он никогда толком не понимал, что слышал в церкви, латынь была настолько формальным языком, что создавала барьер между ним и Богом. В религии всюду были барьеры между Раду и Богом – между ними стоял Христос, первородный грех и сама его душа.
Бог всегда казался ему похожим на отца – далекий, непостижимый, осуждающий. Раду боялся, что, как всегда, что бы он ни делал, этого не хватит, чтобы завоевать любовь вездесущего и непознаваемого Бога.
Ислам казался ему осмысленным, нравился своей щедрой простотой. Но если Ладе хотелось, чтобы он ненавидел ислам, он будет его ненавидеть. Чтобы вернуть свою защитницу, он сделает что угодно.
Он утер слезы, пряча свою слабость, и открыл дверь.
Одетая лишь в одну длинную рубаху, Лада сгорбилась у камина. Он был обрамлен не камнем, как камины в Тырговиште, а белым изразцом с повторяющимся узором с восьмиконечной звездой. Было тепло, но Лада зачем-то разожгла яркий огонь. Она закидывала в него свое ночное облачение. Рядом с ней на полу лежали одеяла с ее кровати. На них были красные пятна.
– Лада? – Раду вошел в комнату и огляделся в поисках ее противника, в поисках ее ран. – Что случилось?
Она обернулась к нему. Ее взгляд был диким, а глаза полны слез.
– Убирайся! – крикнула она.
– Но…
– Убирайся вон!
Пошатнувшись, как от удара, Раду выбежал из ее комнаты, затем пробежал насквозь их общие покои. Он бежал и не останавливался, пока не выбрался из бесконечного лабиринта дворца и не оказался на улице в толпе людей.
Он потерялся.
Он продолжал идти, бесцельно бродя по кругу, ошеломленный и оцепеневший. Раздался знакомый призыв к молитве, на этот раз ближе от Раду, чем когда-либо. Он резко остановился и, наконец, взглянул вверх, увидев башни и шпили мечети. Они рвались в небо, но он не мог за ними последовать: сердце тянуло его к земле, будто было налито свинцом.
На его плечо мягко опустилась чья-то ладонь. Он вздрогнул и съежился от страха.
Мужчина – на его голове был завернут простой белый тюрбан, а одежда была из дорогой ткани, но практичного покроя – наклонился так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами Раду. Увидев разбитое лицо Раду, мужчина на мгновение удивленно распахнул глаза, но затем улыбнулся. Он вряд ли был старше Мирчи, но у него было доброе лицо, и от того оно казалось мудрым.
– Тебе помочь?
Раду покачал головой, затем кивнул, после чего снова покачал головой.
– Помолишься вместе со мной?
Прежде Раду никогда не молился – по крайней мере, так. Он видел, как это делает учитель, но наблюдать за ним было неловко и казалось навязчивым, поэтому Раду обычно отворачивался. Однако с тех пор, как они приехали в Эдирне, ему всегда хотелось зайти в мечеть.
– Я не умею, – сказал Раду, опустив глаза и стыдливо покраснев.
– Мы положим наши коврики сзади. Ты можешь смотреть на меня. – Он повел Раду вверх по лестнице. Там был фонтан с прозрачной водой. Мужчина остановился и какими-то особыми движениями омыл руки. Он улыбнулся и кивнул, глядя на руки Раду. Раду осторожно повторил за ним.
Покончив с этим, мужчина отстегнул со спины коврик. Раду запаниковал, потому что у него коврика не было, но мужчина передал свой коврик Раду, а сам достал себе один из груды потрепанных. Не поднимая глаз, Раду вошел вслед за ним в просторное помещение, в котором мужчины сидели рядами в спокойной сосредоточенности.
Мужчина отвел Раду в угол и показал, куда положить коврик. Раду скопировал его позу и встал на колени. Он нервничал и жалел о том, что пришел сюда. В помещении находились самые разные мужчины, старые и молодые, в очень дорогих одеждах и в донельзя поношенных и заштопанных. Каждому здесь были рады, каждому находилось место. Но они узнают, что у него нет права здесь находиться. Возможно, они его тоже побьют.
Началась молитва.
Раду в изумлении наблюдал за тем, как мужчины закрыли глаза и стали совершать одни и те же движения. Они молились вместе, их тела и голоса превратились в единое целое.
Ничего красивее он в жизни не видел.
Впервые ему захотелось не наблюдать, а стать частью происходящего. Одним глазом подсматривая за движениями своего друга, Раду присоединился к молитве. Вскоре он потерялся в ее ритме и почувствовал умиротворение от того, что стал крошечной частью целого. Слова, которые он понимал лишь отчасти, все равно пробуждали в нем чувства и устремлялись ввысь, увлекая за собой его разбитую и раненую душу.
Когда молитва закончилась, он смотрел вверх, вверх, вверх. Высоко над ним парил потолок, испещренный бесчисленными точками звезд, которые увлекали, завораживали взгляд, пока, наконец, не выпускали его в открытый минарет. Навстречу небесам.
– Ты в порядке?
Раду испуганно посмотрел на своего друга, протер глаза и улыбнулся.
– Да. Спасибо.
Мужчина протянул руку, помогая Раду подняться. Они вернули на место коврик, который мужчина брал напрокат, и вышли на улицу.
– Как тебя зовут? – спросил мужчина.
– Раду Драгвлия.
– А я – Кумал Вали. Пойдем, пообедаешь со мной. У тебя такой вид, будто тебе нужно с кем-то поговорить.
Закоулками Кумал вывел Раду к району с высокими и узкими каменными домами. Они стояли достаточно близко от дворца, чтобы считаться важными, но недостаточно близко, чтобы составлять часть дворцового ансамбля. Раду понял, что вали – это не имя мужчины, а скорее его титул. Он точно был важной персоной, возможно, другом султана.
В дверях их встретил слуга. Он поклонился и взял коврик Кумала.
– Мой друг Раду присоединится к нам, – сказал Кумал. Они прошли за слугой в комнату в задней части дома. Сквозь остекленные стены открывался вид на скромный, но ухоженный садик. Там стоял низкий стол, окруженный подушками. Кумал сел и жестом предложил Раду последовать его примеру.
Сидя за столом напротив Кумала, незнакомого человека, Раду вдруг встревожился и подумал, не совершил ли ужасную глупость. Никто не знал, где он находится. Хуже того – он даже не знал, позволено ли ему покидать дворец. А Кумал был должностным лицом. Вдруг Раду накажут? Или убьют?
Кумал оторвал кусок теплого хлеба и передал его Раду. Не поднимая глаз, он заговорил:
– Я бы хотел узнать, кто тебе сделал больно и могу ли я чем-то помочь.
Раду покачал головой и встал.
– Мне нужно идти.
– Пожалуйста, останься. Если ты не можешь говорить о том, что произошло, тогда давай поговорим о чем-нибудь другом. Тебе понравилась молитва?
Раду медленно сел обратно и закрыл глаза, пытаясь вспомнить свои ощущения.
– Молитва была… чудесная.
– Я тоже так считаю. Я всегда с нетерпением жду, когда окажусь в городе и смогу помолиться вместе со всеми моими братьями.
– Вы живете не здесь?
– Нет, у меня имение за городом. Я нечасто бываю в Эдирне, из-за домашних обязанностей у меня мало свободного времени. Вот и сегодня вечером я уезжаю.
Раду сник. Он не имел права ожидать от Кумала большего, но краткие мгновения надежды, которые он ощущал в его присутствии, казались теперь жестоким поддразниванием.
– Ты не осман.
Раду покачал головой:
– Я из Валахии.
Кумал задумчиво нахмурился.
– Однако ты не янычар.
– Мой отец – Влад Дракул, правитель Валахии. Он оставил здесь меня и мою сестру для… образования.
Кумал понимающе кивнул, но там, где Раду боялся увидеть злость или насмешку, была лишь симпатия.
– Ясно. Судя по всему, твои учителя используют не самые щадящие методы.
Раду смущенно поднес руку к его лицу.
Кумал взял его ладонь и сжал ее, а потом опустил руку, заставив Раду взглянуть на него.
– Пожалуйста, не суди о моей стране по жестокости нескольких человек. И хотя есть только один Бог и лишь один Пророк, мир праху его, все взаимодействуют с ним по-разному. Существуют самые разные уровни веры и практики, как и во всех остальных сферах жизни. Но у тебя есть выбор.
– Я не вижу, чтобы мне оставили хоть какой-то выбор.
Кумал кивнул.
– Тебе так кажется. Но выбор у тебя есть всегда. Ты можешь найти успокоение и утешение в Боге. Ты можешь быть храбрым и сострадательным. Ты можешь научиться находить красоту и счастье везде, где они есть. – Он улыбнулся. – Но я думаю, ты это уже знаешь. Надеюсь, ты не утратишь это свойство и пронесешь в себе через годы, потому что ты способен привнести в этот мир очень многое, Раду.
Девушка скользнула на подушку напротив Раду. Ее глаза сияли, а пухлые губы имели идеальную круглую форму. Ее одежда была такой же красивой, как она сама, а ее волосы покрывал яркий желтый шарф. Она робко улыбнулась ему и взяла кусочек хлеба.
– Мой брат читает тебе лекции?
Раду покачал головой, уставившись в свою тарелку.
– Нет.
– Отлично. Он так любит читать лекции. Я – Назира.
Кумал положил руку ей на плечо.
– Назира – моя самая младшая сестренка.
– И самая любимая.
– И самая любимая. – Кумал рассмеялся. Тут вернулся слуга и разложил на столе поджаренную дичь, овощи и охлаждающий соус. После трапезы Кумал пообещал отвести Раду обратно ко дворцу. Потом они с Назирой стали по очереди рассказывать забавные истории, и Раду смеялся с ними, чувствуя себя частью их компании.
Ощущая живущее в них тепло, Раду понял, насколько холодно в его сердце, но он сумел взять и припасти частичку этого тепла для грядущих дней, когда, он знал, оно ему очень понадобится.
13
Лада не знала, как долго еще сможет красть постельное белье. Раду жаловался, что с его кровати сняли все, оставив лишь одно одеяло. Ей приходилось сидеть и спиной подпирать дверь, чтобы не дать ему войти и обнаружить сворованные вещи, пока она разрывала постельное белье на удобные куски, пытаясь остановить поток.
В комнате было душно. Запах горящей одежды не выветривался весь месяц, а теперь кровь вернулась снова.
Когда няня сказала, что не стоит беспокоиться о замужестве до тех пор, пока у нее не начнутся месячные, она расслабилась. Пока однажды утром не проснулась вся в крови, в доме врага. Она жила в страхе, что однажды все раскроется. Всех слуг она отгоняла от двери своей комнаты то криком, то кулаками. Никто не должен был ничего узнать.
Но это был лишь вопрос времени. В двери, которая вела в ее комнату и в смежную крошечную комнатушку Раду, не было замка.
Однако Лада никогда не плакала.
Раду думал, что его плач – его тайна, но каждую ночь она слышала его сквозь тонкую перегородку между их комнатами. Иногда она ненавидела его за то, что он плачет, а иногда за то, что не может к нему присоединиться.
Он выглядел счастливым лишь тогда, когда убегал на молитву, и это приводило Ладу в ярость. Она беспощадно пилила его за это, но он ее не слушал. Наконец, она обрекла себя на полное молчание. Если она перестанет обращать на это внимание, возможно, он прекратит молиться.
Дни проходили в изнуряющей череде уроков и уроков. Сегодня они смотрели, как разбойника с большой дороги подвесили на большой металлический крюк, воткнув его ему между ребрами. Знали ли вы, раздались в ее памяти напевные слова наставника по истории, что в Османской империи почти нет преступлений? Наши дороги безопаснее, наши дома надежнее, чем в таких ничтожных и крошечных странах, как ваша. Наш народ любит своего султана.
Лада знала, что в Тырговиште и в других городах ее страны много преступников. Но вместо этого она заявила, что, возможно, османская преданность была результатом того, что плотные тюрбаны на голове сдавливали мозг.
Когда вор завершил свой долгий, наполненный агонией процесс отхождения в мир иной, его тело сняли с крюка, чтобы отвезти на большую дорогу. Там к его телу собирались прибить табличку с перечислением всех его преступлений. У Лады заныли ноги. Она устала от таких уроков. Учиться было больше нечему. Султан контролировал все. Если ты противоречил султану, ты умирал. Люди повиновались не из любви, а потому, что наказание следовало незамедлительно, было суровым и публичным. Это было эффективное правосудие. Оно было даже достойно восхищения. Султан ни перед кем не унижался, ему не приходилось заигрывать и потакать капризам своих подчиненных, как часто делал ее отец.
Раду выглядел так, будто его вот-вот снова вырвет, поэтому Лада вытолкала его, вконец измученного, через коридоры на улицу. Она уже исследовала территорию дворца настолько, насколько это им позволялось. Они прошли мимо мечети, минареты которой тянулись вверх, стремясь пронзить небо. Ей бы хотелось, чтобы они действительно проделали в небе дыру и чтобы сквозь нее на весь этот город излился божий гнев. Тогда бы они увидели, чей бог настоящий.
А может, и нет. Она была не в Валахии, и бога, с которым она выросла, здесь не было. Возможно, небесный гнев османского бога обрушится на нее.
Они прошли через высокую стену, окружавшую пышный сад. Деревья приветственно склонили свои тяжелые зеленые ветви. Лада увидела фиговое дерево, сплошь покрытое спелыми фруктами, до которых было никак не дотянуться. Ее желудок заурчал. Был Рамадан, и она с Раду вынуждены были соблюдать пост. Лада при любой возможности воровала пищу и прятала ее в тайные места, но большую часть времени ходила голодная от рассвета и до заката. В углу, где стена примыкала к невысокому зданию, росла древняя виноградная лоза. Лада взобралась по ней на стену.
– Пора возвращаться, – заныл Раду, озираясь по сторонам. Он тревожно потер ребра, представляя, как крюк пронзит его мышцы и органы. Со времени их приезда Раду похудел, и не только от поста. Его скулы сильно выпирали, отчего глаза казались еще больше.
– Отлично. Жди там. Один.
Он вскарабкался вслед за ней, от спешки едва не рухнув со стены. Они переползли на ветку, спустились вниз по дереву и спрыгнули на землю.
В саду пахло как-то особенно. Едкое благоухание зелени незаметно переходило в сладкий аромат какого-то цветка. Мечеть возвышалась над ними, будто наблюдая. Но извилистые тропинки, вдоль которых росли деревья и дикие изгороди, превращали садик в укромный уголок. Лада сорвала несколько плодов инжира, один из них протянула Раду. Он отказался, и она швырнула его ему в голову.
Впившись зубами в свой инжир, она провела пальцами по разросшимся восковым листьям нестриженой живой изгороди и представила, что она в Валахии.
Раду услышал это первым.
– Послушай, – прошептал он. – Кто-то плачет.
– И это не ты. Какое чудо!
Он посмотрел на нее и настороженно двинулся вперед. Недовольно фыркнув, Лада поспешила за ним. Как бы Раду ни боялся нарушить закон, он был глупцом, и из-за него их могли поймать. Она завернула за угол и схватила его за кафтан, останавливая. Мальчик лет двенадцати или тринадцати сидел у зеркальной глади бассейна и плакал.
– Тебе больно? – спросил Раду.
Мальчик поднял голову. Его темные глаза обрамляли такие густые ресницы, что они улавливали слезы и задерживали их. Его руки были покрыты ужасными бордовыми отметинами и синяками. На лице тоже виднелись следы наказания. На щеке красовался кровоподтек.
Раду снял свой кафтан и смочил его в бассейне. Он осторожно положил влажную ткань на руки мальчика, приглушая боль. Лада никогда не позволяла ему делать это для нее и уж точно никогда не делала этого для него.
Мальчик наблюдал за действиями Раду, выпрямив спину и наклонив лицо с длинным прямым носом. Его полные губы искривились от боли.
– Мой наставник, – сказал он. – Отец разрешил ему наказывать меня за непослушание.
Раду опустил руку в воду и приложил ладонь к щеке мальчика. Мальчик выглядел ошеломленным. Он смотрел на Ладу выжидательно и властно, как будто приглашая тоже о нем позаботиться. Она скрестила руки на груди и взглянула на него сверху вниз, сморщив свой крючковатый нос.
– Если ты слишком слаб, чтобы терпеть боль, и слишком глуп, чтобы ее избежать, значит, ты заслуживаешь еще большей боли.
Ноздри мальчика раздулись от ярости.
– Кто ты такая?
Лада прислонилась к дереву, сорвала еще один инжир и откусила так много и так неряшливо, как только могла.
– Я – Лада Драгвлия, дочь Валахии.
– Вы должны соблюдать пост.
Она выплюнула сочную кожуру к его ногам и откусила еще.
Он задумчиво нахмурился.
– Я могу сделать так, что вас за это убьют.
Раду задрожал и съежился.
– О! Вставай, Раду. – Лада схватила его за рубаху и потянула вверх. – Он – глупый мальчишка. Если даже наставникам разрешено его бить, маловероятно, чтобы ему подчинялся главный садовник. Скорее всего, он такой же избалованный узник, как и мы. – Она не испытывала к мальчику ни малейшей симпатии. Он напоминал ей ее саму, беспомощную и юную, и это жутко ее раздражало.
Мальчик встал и топнул ногой.
– Я не раб. Это мой город!
Лада презрительно фыркнула.
– А я – королева Византии! – она развернулась и потянула за собой Раду.
– Я вас еще увижу! – крикнул мальчик. Это был не вопрос, а распоряжение.
– Я спалю твой город дотла! – крикнула Лада через плечо. Услышав это, мальчик удивленно рассмеялся. Лада была поражена, заметив, что ее губы ответили первой за несколько недель улыбкой.
***
Лада яростно оттирала кровь от ночной сорочки.
Проклиная свою мать за то, что та родила ее девчонкой.
Проклиная своего отца за то, что он оставил ее здесь.
Проклиная свое тело за то, что оно делало ее такой уязвимой.
Она была так увлечена потоком проклятий, что не услышала, как отворилась дверь.
– Ох! – воскликнула служанка, хрупкая и подвижная, как птичка.
Лада в ужасе подняла на нее глаза. Свидетельство ее женской зрелости было зажато в ее руках, красные пятна как неоспоримое доказательство. Ее засекли. Она представила себя ползущей и рыдающей. Вот что такое быть женой. Вот что ей предстоит.
А теперь эта служанка, эта шпионка, узнала, что она достаточно взрослая, чтобы выйти замуж.
Лада с ревом набросилась на девушку и ударила ее по голове. Служанка упала на пол, закрываясь от пинков и громко крича. Лада не остановилась. Она била, пихала и кусала, выкрикивая непристойности на всех известных ей языках.
Ее пытались оттащить чьи-то руки, а знакомый голос отчаянно умолял прекратить, но она не останавливалась. Она не могла остановиться. Она лишилась последнего клочка своей свободы, и все из-за шпионских глаз служанки.
В конце концов два дворцовых стражника сумели ее оттащить. Раду смотрел на нее в ужасе, как маленький зверек, загнанный в свою норку. Лада не отвечала на его вопросы. Это не имело значения. Ничто больше не имело значения.
***
Лада ожидала наказания, поэтому приглашение присоединиться к женщинам за вечерней трапезой стало для нее неожиданностью. Лысый мужчина с узкими плечами сопроводил ее в секцию дворца, которую она еще ни разу не посещала.
Она вошла в изысканные покои. Увидев ее, две женщины встали. Одна из них была молодой, возможно, всего на несколько лет старше Лады. Ее волосы были украшены ярким синим шарфом, а нижнюю часть лица закрывала вуаль. Большие глаза сияли, в них играла улыбка.
Лада вздрогнула, когда женщина бросилась вперед, но та лишь взяла ее ладони в свои и сжала их.
Она говорила по-турецки.
– Ты, должно быть, Ладислава. Бедное дитя. Проходи, садись. Я – Халиме. А это Мара.
Лада позволила подвести себя к подушкам, разложенным вокруг стола, и стала рассматривать другую женщину. Она сидела с прямой спиной, затянутая в корсет, ее платье с четкой структурой контрастировало с текучими слоями шелка Халиме. Волосы второй женщины были темно-коричневые, аккуратно причесаны и завиты в стиле сербской знати.
– Зачем меня вызвали? – спросила Лада, настолько безучастным тоном, насколько позволяло ее смущение.
– Никто не знает, что с тобой делать, – холодно произнесла Мара и прищурилась. – Когда они поняли, за что ты избила несчастную девочку, мужчины отказались обсуждать эту тему. Нас попросили поговорить с тобой о твоих женских выделениях.
– Ты поняла, что с тобой происходит? – Халиме наклонилась вперед, ее глаза сверкали сочувствием. – Ты, наверное, так перепугалась! Я знала, что у меня вот-вот начнутся месячные, и все равно при виде крови едва не потеряла сознание! А ты одна, и с тобой лишь твой брат. Тебе нужно встречаться с нами, позволить нам обучить тебя и помочь тебе, – она восторженно хлопнула в ладоши. – Будет весело!
Лада напряженно продолжала стоять на одном месте, у стола.
– Мне от вас ничего не нужно.
– О, но у тебя наверняка есть вопросы! Не бойся. Ты нас не смутишь. Мы ведь обе замужем.
– Именно этой участи я стараюсь избежать, – пробормотала Лада.
– Значит, ты глупая, – ответила Мара.
– О, Мара, будь добра! Она не понимает. Это так чудесно – быть женой! Мурад такой внимательный, и о нас заботятся лучше, чем мы могли надеяться. – В голосе Халиме не было ни намека на притворство. Ее слова были такими же честными, как и ее огромные, глупые глаза.
– Вы замужем за Мурадом? – спросила Лада, почувствовав горечь на языке.
– Мы обе, – счастливо улыбнулась Халиме. Лада в ужасе взглянула на Мару.
Улыбка Мары была как жестокая зима по сравнению с яркой весной Халиме.
– Да. Мы обе его жены, наряду с другими женами и многочисленными наложницами.
Лада с отвращением отшатнулась.
– Какая мерзость!
– Если мне не изменяет память, – заметила Мара, – у твоего отца есть еще сын, от любовницы.
Лада не ответила, но выражением своего лица подтвердила слова Мары. О другом Владе никогда не говорили, но Лада знала, что он существует.
Халиме пылко жестикулировала, как будто хотела выдернуть мысли из головы Лады и выровнять их, придав им более приятные формы.
– Так уж здесь заведено. Мужчинам дозволено иметь несколько жен, если они в состоянии их обеспечить. У султана есть традиция держать гарем. Мы все любимы и окружены заботой. Быть женой – огромная честь!
Мара глотнула чая из хрупкой чашечки, которая резко отличалась от всех, что Лада видела до сих пор. И вдруг заговорила на венгерском:
– Халиме – идиотка.
Халиме наклонила голову набок.
– Что?
Мара продолжила.
– Она – ребенок. Она считает себя принцессой из сказки. То, что Мурад из всего гарема выбрал ее в жены – самое большее, о чем могла мечтать такая девушка, как Халиме. И я не знаю, придушить мне ее или делать все, что в моих силах, чтобы она продолжала витать в своих сверкающих фантазиях.
Заинтригованная откровенностью Мары, Лада ответила по-венгерски:
– А что насчет вас?
– Я здесь по той же причине, что и ты. Мой брак с Мурадом – гарантия перемирия с моим отцом и Сербией. Благодаря моему присутствию здесь Сербия остается свободной.
Лада усмехнулась.
– Но Сербия несвободна.
Мара приподняла бровь:
– А что, по-твоему, свобода?
– Право распоряжаться собой! Право не быть обязанной другой нации за свою безопасность.
– Каждая страна обязана своей безопасностью другим странам. На то и существуют договора и границы.
– Но это другое!
– Почему же?
– Вы! Вас не должны заставлять выходить замуж! Это нечестно.
Халиме предупредительно кашлянула, уголки ее губ сползли вниз.
– Может, нам стоит поговорить на языке, который понимают все? Чтобы никому не было обидно?
Мара продолжила говорить, не обращая на нее внимания.
– Гм-м… А что, как ты думаешь, произошло бы со мной, останься я в Сербии? Меня бы выдали замуж за другого мужчину, и тоже не спросив. Я презираю своего мужа и всю эту империю, но здесь, по крайней мере, я приношу какую-то пользу. Брак Халиме и Мурада принес ей безопасность и заботу. Благодаря моему браку с Мурадом вся Сербия получила безопасность и заботу. Да, это несправедливо. Но это куда важнее справедливости. Ты любишь Валахию?
Подозревая в вопросе подвох, Лада нахмурилась. Она знала, к чему это приведет, но отвечать нужно было честно:
– Да.
– А я люблю Сербию. Находясь в ссылке, я служу своей стране и своей семье. Нам всем следует делать все, что в наших силах, Ладислава. Таков был мой вклад.
Халиме очаровательно прокашлялась еще раз.
– А теперь мы готовы поговорить по-турецки? Я придумала, какой совет дать Ладиславе!
Лада с трудом заталкивала в себя еду, наблюдая за этими двумя разновидностями жен. Она никогда не станет такой, как Халиме – благодарной и наивной. Но может ли она стать такой, как Мара – смирившейся с судьбой, которую не выбирала, ради защиты своей страны?
Халиме продолжала восторженно щебетать, обсуждая сущие пустяки с такой сказочной радостью, что Лада почти поняла, почему Маре хотелось ее защитить. В этой беззаботности и глупости было нечто успокоительное. Лада наслаждалась язвительными, колкими комментариями Мары, часто отпускаемыми на языке, которого Халиме не понимала. Может быть, Лада попросит о встрече с ними снова. Будет приятно иметь возможность общаться с кем-то помимо Раду и ненавистных учителей.
Халиме была на середине длиннющего рассказа:
– …и Эмина, ты знаешь, моя любимая подруга, она вошла в гарем по своей воле! Это был почти скандал. Она ушла из семьи и пришла прямо сюда! Конечно, они были вынуждены ее принять, ведь семья не взяла бы ее обратно, так что…
– Что? – в замешательстве спросила Лада. – Просто потому, что она зашла в гарем?
– О да! Вот почему мы встретились с тобой здесь. Если ты войдешь в здание гарема, ты технически станешь собственностью султана! Так и должно быть, знаешь ли. Для защиты родословной.
Заметив выражение ужаса на лице Лады, Мара мрачно улыбнулась. Завершив трапезу, она чопорно промокнула салфеткой рот. И снова заговорила по-венгерски:
– Тебе полезно бывать с нами. Попробуй быть такой, как эта красавица-идиотка. Чем раньше ты прекратишь бороться, тем проще тебе будет жить. В этом твое предназначение.
Лада встала так резко, что едва не упала назад.
– Нет!
Отвернувшись, она избежала тяжелого и понимающего взгляда Мары, но еще долго ощущала на плечах его тяжесть.
