Кирстен Уайт
Смерть в прямом эфире
Четыре
У Хави разболелась голова, поэтому почти никто не разговаривает. Приятно вот так в тишине лететь по шоссе, наблюдая за изменяющимся пейзажем. Жаль, нельзя продолжать ехать вечно. Вэл бы не возражала. Это пугает меньше, чем место, куда они сейчас направляются.
Боже, когда она стала такой трусихой? Следовало бы радоваться возможности воссоединиться с матерью. И с какой только стати папа лгал о ее смерти? Не он ли сам совершил нечто ужасное много лет назад?
Но если так, то почему Вэл ощущает липнущий к ней стыд, едва уловимый, но цепкий точно репей? Вдруг ее чувство вины – тоже ошибка, обман, недопонимание? И вдруг встреча с живой матерью, наконец, позволит освободиться дочери? Она представила, как подходит к дому, стучит и ждет.
Мысль о распахнутой в неизвестность двери вызывает дурноту. Может, морская болезнь Хави заразна? Вэл с трудом сглатывает, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Лучше вообразить так: когда она приблизится к дому матери, та оторвется от хлопот по саду снаружи, поднимет взгляд, увидит точь-в-точь похожие на свои глаза дочери и без слов поймет, кто перед ней. А потом…
Разрыдается? Разрыдается ли Вэл? Она не хотела плакать. Может, они обнимутся. Затем вновь обретенная мама расскажет, что случилось в прошлом, полностью объяснит действия папы, объяснит действия самой Вэл. Объяснит всё и сообщит, что они ни в чем не виноваты, а последние тридцать лет станут простым недопониманием.
Нет, так еще хуже. Она чувствует фальшь воображаемой картины. Нужно придумать какое-то другое оправдание, чтобы всё было хорошо.
Вэл прокручивает в голове еще несколько сценариев, словно объезжает по кругу в загоне лошадь, пока машина мчится по северной части Юты. Окрестности Солт-Лейк-Сити такие равнинные и коричневые, что возвышающиеся вдали горы напоминают серые скобки, заключающие в себя суровое предложение пустыни. Глория несколько раз ездила в эту местность с дочерями за покупками. Вэл всегда хотела присоединиться к ним, но не могла: и из-за состояния отца, и из-за понимания, что не принадлежит к их семье, пусть они и проявляли заботу о работнице.
– Вэл? – глаза Айзека в зеркале заднего вида внимательно смотрят на пассажирку. – Всё хорошо?
– Я в порядке, – произносит она то, что говорит всегда: если ответить достаточно твердо, то иногда удается поверить в сказанное и самой, будто эта фраза – одеяло, которое можно вытащить из пустоты и накинуть на плечи.
– Хотите, почитаю последние новости? – предлагает Маркус. – Тут в интернете появилась страница, где люди обсуждают сексуальные фантазии своих матерей насчет мужчины в плаще, – он с похотливым намеком шевелит бровями.
Вэл предполагает, что речь идет про главного персонажа их передачи.
– Просто омерзительно, – давится смехом Хави. – Читай скорее.
Маркус откашливается и начинает декламировать:
– «Было в нем что-то особенное, – однажды вечером, перебрав пакетированного вина, заявила мне мать. – Или всё дело в том, что он развлекал вас, крикливых детей, несколько блаженных минут, которые я могла посвятить себе. Никак не могу забыть плащ и прекратить воображать, что могло скрываться под ним…»
– Я передумал, – Хави вскидывает ладонь. – Не хочу это слушать.
– «Каким образом, – голос Маркуса меняется, обозначая нового рассказчика, – можно оправдать грязные фантазии о герое классической детской передачи?» – Еще одна интонация. – «Успокойтесь, вряд ли она планирует…» Боже, я не в состоянии озвучить следующую часть, просто обобщу, что тут в красках описывается сексуальный акт с плюшевым обитателем Стоакрового леса[1].
– Тигра. Наверняка с Тигрой, – Хави по-прежнему сидит с закрытыми глазами, но беседа хотя бы вновь вдохнула в него жизнь.
– «Никто не помнит, как выглядел Господин… Господин в плаще, поэтому мы и не объективизируем его, лишь свое восприятие этого героя», – Маркус делает паузу, просматривая содержимое страницы. – Тут приводится пример Боуи из «Лабиринта» [2], после чего все накидываются на комментатора за уход от темы, и дальше всё продолжается в том же ключе. Интересно, кто-нибудь писал фанфики про человека в плаще?
– Что такое фанфики? – требует уточнения Вэл. – Вы же говорите сейчас про Господина…
Хави закрывает ей рот ладонью, сощурив налитые кровью глаза, и качает головой, прежде чем убрать руку.
– Мы не называем его имени вне круга.
– Что? – ошарашенно переспрашивает Вэл и поднимает глаза к зеркалу, чтобы услышать подтверждение от других. Но Айзек уставился на дорогу. Маркус же не оборачивается. – Типа как в той пьесе, название которой не произносят?
– «Макбет», – бормочет бывший актер с переднего кресла. – Что-то вроде того, пожалуй. Хотя… не уверен. Я думал, что один до сих пор соблюдаю это правило.
– Нет, я тоже никогда не называю его имени, – говорит Айзек.
– Но почему? – удивляется Вэл.
– Это же ты придумала правило, – Хави откидывается назад, явно удовлетворенный, что она не пытается вновь произнести запретные слова. – Сама нам и объясни.
Ей с трудом удается подавить порыв съязвить, что ничего не помнит. А даже если бы помнила, то не стала бы ничего рассказывать собеседникам, которые и сами не слишком стремятся откровенничать.
И всё же Маркус замечает раздражение Вэл и мягко отвечает ей:
– Это просто правило вроде тех, какие дети придумывают себе сами: хоть и совершенно необъяснимое, но нерушимое. Суеверие. Например, никогда не наступать на трещины, иначе сломаешь позвоночник матери – наподобие этого.
– Значит, про имя тоже предрассудок?
Проигнорировав ее вопрос, Маркус продолжает:
– Или не сидеть слишком близко к телевизору, иначе ослепнешь.
– Нельзя есть за тридцать минут до плавания, – кивает Айзек.
– Мы до сих пор пытаемся следовать правилам и вести себя хорошо, – ворчливо добавляет Хави, прижав к груди подбородок под странным углом.
– «Помни о правилах, следуй им», – напевает Вэл автоматически, как всегда поступала, раздавая наставления в летнем лагере.
– «Подавай пример другим, – подхватывает Хави. – А иначе быть беде: ловушки ждут тебя везде».
– Откуда ты знаешь продолжение? – изумленно интересуется она.
– Мы пели это хором сотни раз, – он выразительно изгибает темную бровь.
– Я понятия не имела, что взяла мотив не из собственной головы, а откуда-то еще, – Вэл откидывается на сиденье, переваривая услышанное. У нее в сознании существовал целый набор глупых песенок на разные случаи. Она могла позабыть обо всём, связанном с программой, но какая-то часть засела глубоко внутри и никуда не исчезла, как невидимые семена, давшие неожиданные всходы. В памяти всплыла еще одна мелодия. – «Сохраняй чистоту…»
– «…Только так прогонишь тьму!» – продолжает Маркус.
– Странный текст, если так задуматься. Какую еще тьму нужно прогонять?
– Просто дурацкие рифмы, – пожимает плечами Хави. – Большинство песен такие: лишь бы в лад слова попадали, а смысл – побоку, – он вытаскивает телефон и укоризненно машет им в воздухе: – Дженни прислала еще одно сообщение, опять просит нас не трепаться о прошлом. Она очень настаивает.
Вэл падает духом. Она забыла обо всём и нуждается в чужих воспоминаниях. Хотя ей наверняка разрешат послушать интервью в том подкасте. И вообще, теперь они со старыми друзьями могут поддерживать контакт. В конце концов, они так далеко заехали лишь ради встречи с ней. И жизнь уже сложно представить без такой разной, но такой родной троицы. Их присутствие дарит ощущение правильности. Хотя и незавершенной. Словно пазл еще собран не полностью. Интересно, Дженни так же естественно займет свое место в их компании?
Как бы там ни было, Вэл уже чувствует себя немного лучше. Кажется, запертые воспоминания уже стали ближе. Может, у нее действительно получится вытащить на свет давно забытые знания, если постараться. Может, воссоединение с матерью пройдет легко и весело. А может, выяснится, что отец похитил дочь и увез посреди ночи неведомо куда, а потом лгал и прятался каждую секунду каждого дня всю оставшуюся жизнь по абсолютно логичным и простым причинам.
Ну да, конечно.
Если нельзя разговаривать о передаче, можно попробовать затронуть связанные с нею вещи.
– Почему вдруг кто-то решил записать подкаст о встрече участников шоу? – спрашивает Вэл.
– Наверное, он сейчас относится к важным культурным вехам благодаря своему статусу самой длительной передачи за всю историю трансляции, – предполагает Маркус.
– Не обязательно что-то становится важным или значительным лишь по независящим от обстоятельств причинам типа наследия, – хмурится Хави.
Его настроение снова меняется и грозовым фронтом давит на общую атмосферу, положив конец всем разговорам.
Вэл смотрит из окна на проносящийся мимо пейзаж. Они оставили позади малонаселенные районы Юты и теперь едут по длинному участку пустой трассы. Без людей, навязывающих свою волю клочкам земли, или сельскохозяйственных угодий, растительность сводится к скудным зеленым кустикам на засушливых бурых холмах. После того как на протяжении многих миль не попадается ни одного кафе, четверка путешественников делит между собой купленные чуть ранее закуски. Закат окрашивает всё вокруг в фиолетовый оттенок по мере того, как время приближается к десяти вечера. На единственной остановке для дозаправки у горного перевала ветер хлещет так сильно, что делает невозможным любую беседу снаружи, поэтому все с облегчением снова забираются в защищенную тишину арендованной машины.
Айзек заводит мотор не сразу, а поглядывает на свой телефон, хмурясь, после чего произносит:
– Благодать уводит нас в сторону от цели, – затем, должно быть, замечает недоуменный вид Вэл, потому что улыбается и поясняет: – Благодать – это название города, где живет твоя мать.
– В этом гораздо больше смысла. А я-то пыталась расшифровать метафорическое значение фразы.
– Благодать существует за гранью твоего пути, – Хави хохочет. – Звучит в точности как один из мотивационных постов в какой-нибудь соцсети.
– Которым моя мама обязательно бы поделилась с подругами, – вздыхает Маркус.
– Пожалуйста, тогда завезите сначала нас, – просит Хави. – Я официально заявляю, что мне совсем поплохеет, если наша и без того неприлично долгая дорога растянется хоть на час.
Парни и так из шкуры вон лезли ради Вэл. Конечно, теперь они должны подумать и о себе.
– Да, конечно, я не возражаю.
Однако она тут же начинает раскаиваться в своей уступчивости, когда они снова оказываются на шоссе и ночь постепенно перехватывает бразды правления у бесконечного летнего вечера. Даже если пункт назначения спутников находится где-то совсем рядом, а Благодать расположена лишь немногим дальше, уже становится поздно. Неужели Вэл действительно хочет огорошить мать нежданным возвращением посреди ночи?
Скорее всего, в Благодати найдутся гостиницы. Такие, где не спросят удостоверения личности. Если так подумать, Вэл не особенно хорошо представляла себе, как они работают. Можно ли будет расплатиться наличкой?
Указатель предупреждает, что после съезда никаких сервисов не встретится. Айзек сворачивает туда, оставив трассу позади. Впереди тянется двухполосная дорога без каких-либо знаков. Единственное, что видно в свете фар, это низкорослые кустарники, возникающие каждый раз внезапно, отчего Вэл вздрагивает, словно это они несутся навстречу автомобилю, а не наоборот. Мрак тоннелем смыкается над путниками, внушая чувство, что они остались одни в мире. Спустя какое-то время – слишком долгое время – что-то наконец меняется.
Из асфальтированной дорога превращается в грунтовую.
– Не может быть, – Хави наклоняется вперед и хватается за кресло Айзека, пока тот осторожно маневрирует среди кочек. – Мы, наверное, не туда заехали.
Маркус поднимает телефон, видит, что сигнал отсутствует, разочарованно вздыхает и открывает скриншот с указаниями, как добраться до места назначения.
– Нет, свернули мы правильно, а по пути не встречалось ни одного перекрестка.
– Но здесь же ничего нет. Настоящая глухомань.
Вэл выглядывает в окно, напрягая зрение. На ферме темноту всегда наполняли звуки: шорох листвы, негромкое ржание лошадей поодаль, скрипы кособокой лачуги, которую они делили с отцом. Здесь же создается ощущение абсолютной пустоты, отчего хочется взять за руку Хави – лишь бы удостовериться, что кто-то есть рядом. А еще появляется странное побуждение немедленно приказать Айзеку разворачиваться. Разворачиваться и срочно мчаться обратно на трассу, обратно к источникам света.
– У нас достаточно топлива в баке, – спокойный голос водителя противоречит тому, с каким отчаянием он цепляется за руль. – Давайте проедем еще полчаса, и если не найдем дом, то развернемся и попытаемся отыскать место для ночевки.
– Дом? – удивленно переспрашивает Маркус. – Я думал, мы направлялись к студии, где снимали передачу.
– Так и есть, – Айзек не развивает мысль, поэтому Хави подталкивает его через спинку сиденья.
– Студия что, находилась в доме?
– Нашим семьям требовалось где-то жить во время съемок, – пожатие плечами водителя напоминает скорее нервный тик. – Вы что, тоже всё забыли?
По крайней мере, Вэл в этом не одинока. Остальные дружно кивают, после чего Хави замечает:
– Уже слишком поздно, чтобы везти потерянную дочь к матери.
Ей не хочется признаваться, но он прав. Она и так объявится неизвестно откуда спустя тридцать лет. Не следует добавлять к подобному сюрпризу еще и неурочный час. Никто не обрадуется, если кто-то начнет ломиться в дверь посреди ночи. А негативные эмоции – не то, с чего следует возобновлять отношения с матерью.
– Оставайся сегодня с нами, – предлагает Маркус. – Где бы мы в итоге ни оказались. А утром Айзек отвезет тебя, куда пожелаешь. Подходит такой вариант?
Вэл сперва решает, что он спрашивает одобрения плана у водителя, однако все смотрят на нее, и она кивает, испытывая прилив облегчения. Как от понимания, что сегодня ей есть где переночевать, так и от возможности ненадолго отсрочить встречу с матерью. Завтра, после отдыха, всё пройдет более гладко.
Но минует какое-то время, а машина так и едет по пустынной местности. Вэл наклоняется, всматриваясь в пейзаж за лобовым стеклом вместе с Хави. Маркус мертвой хваткой держится за ручку. Айзек подается вперед всем телом, будто пилотирует самолет в шторм, хотя темнота вокруг по-прежнему непроглядная и застывшая.
Минуты тянутся бесконечно, порождая ужасное напряжение. Если не удастся сегодня добраться до места назначения, то всему конец. Чары, под влиянием которых Вэл решила отправиться в это безумное путешествие, развеются. Остальные тоже поймут, что позвали с собой постороннюю, и пожалеют о своем приглашении. Если так рассудить, то какие узы могут связывать друживших в детстве приятелей, если Вэл ничего не помнит? У нее недостаточно денег на гостиницу, нет адреса матери или способа вернуться домой без помощи Айзека. Черт, да и дома нет на самом-то деле. Только не без папы.
Отчасти Вэл пустилась в это путешествие, так как стремилась убежать именно от понимания, что она ждала, когда отец умрет. Ей ненавистно было сознаваться в этом даже себе, но его кончина стала финишной чертой. Завершением смены. Развязкой, после которой предстояло решить: уйти или продолжать жить выбранной им для дочери жизнью.
И сбежать было легче, чем делать выбор. Хотя это и стало само по себе выбором. Покинуть ферму. Вэл любила и Глорию, и свою работу, и своих воспитанниц. Но только не свою судьбу – чужую, навязанную извне. Возвращаться больше не к чему. Значит, что-то нужно найти впереди.
Должно же там что-то быть.
Просто обязано.
Шины шуршат по грунтовой дороге, создавая ровный непрекращающийся шум. И он всё усиливается. Из-за чего? Из-за изменения поверхности или постепенного истирания покрышек?
Вэл вытягивает руку бессознательным жестом, требуя исполнения заветного желания: наконец приехать к дому, где можно отдохнуть в безопасности от тьмы этой ночи, от тьмы в собственном разуме. С Айзеком, Хави и Маркусом. Вместе, чтобы укрепить связь друг с другом. Чтобы они продолжали помогать. Чтобы они не бросили Вэл.
А потом, словно по волшебству, словно она на мгновение заснула, удерживая образ в голове, и просто материализовала его из грез усилием воли, из черной пустоты возникает дом.
– Какого хрена? – шепчет Хави.
* * *
Сперва включается запись камеры, реагирующей на движение, хотя в темноте несколько секунд раздается лишь мягкий шорох шагов. И только потом вспыхивает свет, заливая всё белым, пока линзы не адаптируются, показывая перед экраном во всю стену невысокую женщину.
Изгибы ее тела намекают, что могли бы стать круглее и мягче, если бы не жесткий контроль. Свободная черная блузка с воротничком и короткими рукавами, а также штаны цвета хаки ничего не говорят о той, кто их носит. Украшений у нее тоже нет, не считая обручального кольца с потускневшим от времени бриллиантом вышедшей из моды формы, который мертвым грузом отягощает палец. Высветленные до платинового оттенка волосы, лишь у корней выдающие свой натуральный каштановый цвет, местами разбавленный сединой, собраны в низкий хвост и не могут похвастаться ни роскошной длиной, ни стильной укладкой.
Всё практичное. Простое. Единственный намек на личные предпочтения содержится в обуви: ярко-фиолетовых балетках.
Взгляд женщины прикован к экрану. Она приближается, частично выходя за границы кадра. Ее глаза кажутся усталыми, мешки под ними и ранние морщинки в их уголках не может скрыть даже макияж. Она поднимает руку и нерешительно – даже боязливо – прикасается к стене, всматривается, точно что-то ищет.
А когда заговаривает, то неясно, обращается ли к камере или же безжизненному экрану.
– Они нашли ее и скоро будут здесь. Мы, наконец, сумеем всё исправить. – Что бы ни искала говорящая, она этого не обнаруживает, поэтому устало закрывает глаза, склоняет голову, почти, но не совсем касаясь лбом экрана, и обхватывает себя руками. – Можно мне… – голос опускается до умоляющего шепота. – Можно мне его увидеть? Пожалуйста? – долгое время женщина словно прислушивается, хотя на аудио не фиксируется ни звука, и в итоге делает шаг назад, по-прежнему не открывая глаз. – Я знаю. Знаю, что это так не работает. Просто… – Пару чудесных мгновений на ее лице отражаются незамутненные эмоции – боль и гнев, и горе утраты, – превращая ее в красавицу. Но потом черты снова застывают в невыразительной маске вежливой услужливости, укрощенные так же жестко, как и собранные в хвост волосы. Поза опять становится уверенной, плечи расправляются, улыбка возвращается. – Я должна убедиться, что всё готово. Никто другой об этом не позаботится.
И женщина выходит из комнаты, не оглядываясь. Свет выключается на несколько секунд раньше, чем камера, и в темноте слышится звук, напоминающий вздох, прежде чем запись заканчивается.
Закрывай двери
Айзек паркует машину, но никто не торопится выходить.
Хави тыкает пальцем в открывшийся через лобовое стекло вид.
– Спрошу еще раз: какого хрена?
Одинокий дом вырос посреди ночной пустыни.
«Вырос» – точное слово. Вэл невольно задумывается, все ли здания пускают корни в землю, пряча под ней целые этажи своего ствола. Однако это строение, необъяснимо возникшее, необычное на вид, отказывается скрываться и воздвигается во всю высоту, готовое атаковать.
Его внешний облик вызывает недоумение. Первый этаж выглядит абсолютно нормально: белая штукатурка, того же цвета ставни и входная дверь, обрамленная витражными окнами с геометрическим узором. Но вместо второго этажа с островерхой крышей стены тянутся всё выше и выше, повторяясь, точно кто-то понаставил друг на друга однотипные блоки. На каждом уровне имеется маленький балкон, и перила скорее напоминают выступающий позвоночник чудовищного дома.
– Он должен выглядеть как многоквартирное здание, верно? По крайней мере, здравый смысл так подсказывает. Но это… – Маркус осекается, не в состоянии закончить предложение.
– Это похоже на дом, который пытали на средневековой дыбе, пока не искорежили до полной неузнаваемости, – подводит итог Хави.
– Или дом, отраженный в кривом зеркале из комнаты смеха, – добавляет Маркус.
Вэл никогда не бывала на ярмарках и не видела никаких комнат смеха, однако монстр перед ней уж точно не вызывает веселья. Он внушает ощущение неправильности, странности. Не только само строение, которое можно было бы списать на архитектурное недоразумение эпических масштабов, но и его расположение: грунтовая дорога заканчивается бетонированной подъездной аллеей, как в обычном пригороде. Вот только вокруг нет ничего на много миль. На много-много-много миль.
Кто мог построить подобный дом и зачем?
Именно последний вопрос тревожит Вэл сильнее всего.
Она чувствует каждой клеточкой тела, что не хочет находиться здесь. Те же инстинкты, которые помогали раньше безошибочно определять, можно ли доверять людям, теперь вопят, что дом посреди пустыни – многоквартирный комплекс – как бы он ни назывался, точно им не друг.
Ощущение иррациональное, но Вэл наплевать. Она оставила логику позади, когда села в машину. Поэтому теперь складывает руки на груди и заявляет:
– Нет. Мы не будем ночевать в этом чудовище.
Маркус, кажется, вздыхает с облегчением и согласно кивает.
Хави барабанит пальцами по сиденью Айзека, выдавая свою нервозность.
– Зачем строить дом в такой глуши? В этом же нет никакой логики. Передачу не могли снимать в нем. Там просто не хватило бы места.
Айзек оборачивается, приподнимает брови так, что они показываются над оправой очков. Вэл не замечала их раньше: изящные темные выразители эмоций.
– Передачу здесь и не снимали. Тут жили наши родители в наше отсутствие.
– В жизни не поверю, что моя мама, Вивьен Шанель Чейз из старинного нью-йоркского рода Чейзов, согласилась бы поселиться в этом доме, – с сомнением усмехается Хави.
Хотя это вовсе не дом, а хищник, принявший облик чего-то знакомого и безобидного, чтобы заманить жертв внутрь. Вэл трет лоб. Кажется, она сходит с ума. Неожиданная смерть отца, известие о матери – слишком много всего навалилось разом, и мозг просто взбунтовался, отчего повсюду теперь мерещатся опасности и дополнительные смыслы.
– Я был старше всех вас, – голос Айзека звучит ностальгически. Или даже печально. – Самым взрослым. И потому помню, как мы приехали в это место с мамой и папой до того, как начались съемки в передаче.
– Погоди, значит, все наши родители жили здесь? И мои тоже? – интересуется Вэл. – Но потом моя мать переехала?
– Она осталась в Благодати после закрытия программы, как и многие из наших семей, включая мою, – поясняет Айзек. – Поэтому я и знаю адрес.
– Может, уточнишь телефон у своей матери? – спрашивает Маркус. – Тогда Вэл позвонит до того, как приедет.
Очевидно, она не единственная беспокоится о том, как пройдет их семейная встреча. Приятно, когда кто-то заботится о тебе.
– Они не так уж близко общаются, – коротко говорит Айзек, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, хотя Вэл чувствует: там скрывается целая история, но до того, как успевает спросить, вмешивается Хави.
– Ты сказал, что в доме жили наши родители. А разве нас поселили отдельно? – Цепкий ум адвоката позволяет ему тут же заметить деталь, на которую остальные не обратили внимания.
– Да.
– Что-то вроде лагеря с ночевкой, только для участников передачи? – заинтересованно хмыкает Маркус. – Странно как-то.
– Поблизости не так много вариантов размещения, – комментирует Хави. – С какой стати кому-то понадобилось проводить съемки в пустыне Юты?
Вэл внимательно разглядывает тонущие во мраке окрестности, стараясь увидеть другие здания. Но ничего не обнаруживает. Рядом находится лишь невероятный тревожащий дом, где жили родители. Все вместе. Еще тогда, когда мама и папа составляли единую ячейку общества. До того, как случилось… Что бы там ни случилось, может, внутри удастся отыскать какие-нибудь зацепки? Или хотя бы уловить ощущение, поймать идею. Вдруг именно здесь коренятся утраченные воспоминания, и Вэл сумеет выкорчевать их наружу и посмотреть, что прячется за запертыми дверьми?
Не исключено, что при виде осколков прошлого настоящее обретет хоть какой-то смысл. Может, тогда она почувствует, что готова встретиться с матерью вновь.
– Давайте вернемся на шоссе и найдем гостиницу, – предлагает Маркус, однако в его голосе не слышно убежденности. – Вэл сказала, что мы тут не останемся, а как всем известно, она главная.
Она удивленно вскидывает голову. Кто мог назначить главной ту, кто даже не планирует задержаться на встречу бывших участников передачи? Вот только несмотря на предыдущее заявление, вид дома вызывает странное беспокойство. Нужно докопаться до его сути.
– Пожалуй, следует сначала заглянуть внутрь.
Маркус и Хави кажутся удивленными, но Айзек лишь испускает смиренный вздох:
– В любом случае, на ночь всё равно больше остановиться негде. Если только мы не хотим провести еще пару часов в пути.
– Только не это, – стонет Хави и хватает свою сумку.
Вэл неохотно следует его примеру, выбирается наружу и вздрагивает от холода. Летние ночи в Айдахо теплые, но здесь, в пустыне, воздух встречает неожиданной свежестью.
А еще вокруг стоит гудение, словно рядом проходит высоковольтная линия. Вэл поднимает глаза, но видит в небе только бесконечные осколки звезд. Должно быть, просто мотор перегрелся.
Айзек выключает фары и глушит машину. Хотя гул не прекращается. Он отдается в ушах и мешает сосредоточиться. Возможно, где-то поблизости установлен генератор. Как еще здесь получить доступ к электроэнергии? Единственным источником света является стоящий на страже дом.
Спутники выбираются из машины, следуя примеру Вэл.
Хави машет телефоном.
– Нет сигнала. И как нам тогда общаться с детьми?
– Здесь можно подключиться к Wi-Fi, – успокаивает друга Маркус. – Уверен, Дженни даст нам пароль.
– У вас у всех есть дети? – рассеянно спрашивает Вэл, не спуская глаз с дома, будто он может раскрыть свои секреты до того, как она войдет внутрь.
– Семилетний сорванец, – Маркус протягивает ей свой телефон, не сводя с экрана взгляд, в котором безошибочно читаются как нежность, так и боль.
При виде обаятельнейшего мальчонки с такими же прекрасными, как у его отца, глазами Вэл даже не приходится изображать умиление: оно возникает само собой.
– Пятилетние близнецы, наводящие ужас на всю округу.
Хави показывает фотографию двух детей с прическами волосок к волоску и в такой безупречной и стильной одежде, какой не было у самой Вэл. Они улыбаются на камеру, но блеск в глазах и коварный изгиб в уголках губ намекают, что идеальная укладка и чистые наряды долго не продержатся.
– Шарлотта, – мягко произносит Айзек, не делая попыток показать фотографии.
Он оглядывается на дорогу в направлении, откуда они приехали, словно ждет прибытия кого-то еще. Или размышляет, не следует ли вернуться к трассе.
– Это сколько получается всего? – спрашивает Маркус.
– Четверо, – отвечает Вэл, бросая на него недоуменный взгляд: подсчитать детей не так уж сложно.
– Нет, я о другом, – смеется собеседник и указывает на минивэн, припаркованный на подъездной дорожке возле дома. На стекле наклеены переводные картинки для каждого члена семьи: папы, мамы и целой группы девочек с косичками.
– Шесть дочерей? – недоверчиво присвистывает Хави. – Да еще и собака.
– Вы слышите… – начинает Маркус, но тут распахивается входная дверь.
На пороге виден освещенный со спины женский силуэт, так и излучающий нетерпение.
– Уже поздно и холодно, а вы без курток. Бегом в дом. Скорее.
Она отступает в сторону, пропуская гостей. Возражения явно не принимаются, поэтому все дружно направляются внутрь. Минуя женщину, каждый получает от нее папку.
Вэл входит последней. Она оглядывается через плечо на темноту ночи, не зная, куда ведет дверь, и чувствуя лишь усилившееся ощущение опасности, появившееся при приезде сюда. Ощущение неправильности – прошлой и будущей. Однако здесь жили родители, а это хорошее начало для обретения утерянных воспоминаний. Кроме того, где-то же нужно переночевать. Возможно, завтра мама предложит остаться у нее.
Плюс настороженность кажется нерациональной. Не исключено, что вопящая во всю глотку паранойя передалась от отца. Он так долго держал дочь при себе, не позволяя никуда уезжать, что любое новое место, конечно же, будет вызывать у нее чувство страха и неправильности. Особенно этот осколок прошлого, способный привести к ответам, которые папа не желал давать сам. Он даже не хотел, чтобы у Вэл возникали вопросы.
Но его больше нет, а она уже здесь. Поэтому сейчас она упрямо берет страх с настороженностью и запирает их глубоко внутри.
И качает головой, когда женщина протягивает папку.
– Нет, я…
– Это твое расписание, – резко прерывает, по всей видимости, организатор или ведущая подкаста.
Вэл принимает документы, но пытается объяснить:
– Я приехала не для участия во встрече или для интервью, а…
– Ты меня не помнишь.
Она проглатывает проклятье. Значит, собеседница – не ведущая подкаста.
– Дженни?
– Валентина, – смерив бывшую подругу взглядом, произносит та. Ни намека на облегчение или счастье. Скорее, имя звучит обвинительным приговором. Но потом она натягивает улыбку, кладет ладонь на талию Вэл и направляет ее в дом. Внутри едва ли не холоднее, чем снаружи, а обстановка настолько заполнена белым цветом, что мебель трудно различить на фоне стен. – Я рада, что мальчики тебя нашли. Теперь и мы, девочки, собрались вместе. Уверена, нам будет о чем поболтать. Отлично проведем время!
Дженни плотно притворяет дверь за ними. Давление воздуха меняется, точно на большой высоте. Вэл открывает рот, но не ощущает облегчения. Она ожидала, что электрическое гудение исчезнет, но оно слышится в доме так же отчетливо, как и снаружи, окружая повсюду, проникая до самых костей.
– Что это? – спрашивает она.
– Что именно?
– Этот гул.
– Думаю, кондиционеры работают.
Вэл никогда не слышала подобного шума от сплит-систем – а в доме Глории вообще обычно использовали испарительные охладители, – но не расспрашивает дальше, лишь решает прояснить один момент, взглянув на папку в руках.
– Я поехала с ребятами за компанию только для того, чтобы повидаться с матерью. Просто сегодня было уже слишком поздно для визита.
– Мы отправимся к ней завтра с самого утра, – обещает Айзек, не поднимая глаз от кафельного пола.
– Ничего, если я останусь переночевать? Свободная комната найдется? – из вежливости задает Вэл глупый вопрос, учитывая размер дома.
– Несомненно, – кивает Дженни, и, несмотря на улыбку, выражение ее лица похоже на штукатурку дома, налепленную сверху, чтобы спрятать нечто менее приятное. – Конечно же тебе можно остаться. Ты ведь одна из нас, верно? – собеседница запирает дверь на все замки, и давление выравнивается, отчего в ушах у Вэл будто что-то тихо щелкает. – И вернулась туда, где тебе и положено быть.
