Коллектив авторов
Андрей Первозванный – апостол для Запада и Востока
Ирина Языкова. Апостольские объятия. Размышления над образом свв. апостолов Андрея и Петра
Икона «Объятия свв. апостолов Андрея и Петра» была написана в память о встрече папы Павла VI и патриарха Афиногора, состоявшейся 5 января 1964 г. на Святой земле. Икона была подарена патриархом Святейшему отцу в годовщину этой исторической встречи. Этот образ стал предвестием и своего рода пророчеством другого исторического события, последовавшего вскоре за встречей глав церквей, – взаимного снятия анафем. 7 декабря 1965 г. одновременно в Риме и в Константинополе (Стамбуле) папа и патриарх торжественно сняли анафемы, взаимно наложенные в 1054 г. друг на друга представителями западной и восточной церквей, на тот момент еще епископами церкви неразделенной. Эти анафемы на протяжении многих веков омрачали жизнь христиан Востока и Запада, став символом раскола и противостояния внутри христианского мира. Икона свв. Андрея и Петра не только знаменует собой удивительный факт встречи церквей Востока и Запада в лице их предстоятелей, свершившейся через девять веков после схизмы, веков противостояния и вражды, но она, несомненно, есть пророчество о единстве и любви, к которому призваны все христиане по слову Спасителя. На иконе современного греческого мастера (его подпись стоит в правом углу иконы)[118] мы видим изображение обнявшихся апостолов Андрея и Петра. Апостольские объятия, целование мира символизируют их единство в любви. Как известно из Евангелия, Петр и Андрей были родными братьями, и на иконе они изображены похожими, в то же время каждый из них – неповторимая личность. Их единство символизируют жесты объятий, соприкосновение ликов – щека к щеке, их индивидуальность подчеркнута разными чертами личного письма (форма бороды, волос), зеркальными цветами одежд, но, более всего, символами их подвига. Слева изображен перевернутый крест, на котором принял мученическую кончину Петр, справа – х-образный крест Андрея, на котором он был распят; оба претерпели смерть за проповедь Евангелия, за свидетельство о Христе, но каждый по-своему. В верхней части иконы расположен сегмент, символизирующий небо, где изображен Иисус Христос, благословляющий апостолов. Причем Спаситель благословляет двумя руками: это т. н. архиерейское благословение, ибо Христос – глава церкви и соединяет всех в Едином Теле – церкви, которую символизируют апостолы.
Поскольку икона написана в память об исторической встрече Павла VI и Афиногора, то понятно, что Петр символизирует Рим и, следовательно, папу, Андрей – Константинополь, Рим Новый или Рим Второй и, следовательно, патриарха. Но этот образ не просто символическая иллюстрация исторического события, но молитвенное и пророческое послание, чаемый образ будущего.
Для христианского Востока икона всегда была чем-то большим, чем живописная иллюстрация Св. Писания или символ какой-то идеи, икона всегда выражала то, во что верит церковь, то, о чем она молится и что проповедует миру. Так, отцы собора 843 г., собравшегося, чтобы подтвердить истинность и непреложность решений VII Вселенского собора, принявшего догмат об иконопочитании, не стали добавлять что-либо к оросу Собора иконопочитателей, а просто вынесли к народу образ Спасителя и обошли с ним Константинополь крестным ходом. Тем самым они подчеркнули, что истина не доказуется, а показуется, Бог явил Себя миру в лице Богочеловека Иисуса Христа, и образ Божественного Лика есть непосредственное исповедание истинной веры, что и являет церковь миру.
Так же поступил и патриарх Афиногор, достойный наследник отцов Вселенских соборов, он преподнес папе икону, на которой Петр, символизирующий христиан Запада, и Андрей, символизирующий христиан Востока, представлены обнявшимися как родные братья и Христовы апостолы.
Иконография этого образа новая, она создана специально по заказу патриарха Афиногора, и в то же время весьма традиционная. В основе ее лежит образ апостольских объятий свв. Петра и Павла. В церковной традиции именно эти два апостола символизировали полноту церкви: Петр – поставленный Самим Христом во главе апостольской общины, и Павел, призванный Христом уже после Его смерти и воскресения. Петр, как известно, проповедовал в основном евреям и утверждал общину, собранную Христом. Павел – апостол язычников, он открыл двери церкви для представителей разных народов, с Павла начинается вселенское измерение христианства. Именно их встреча, описанная в книге Деяний Апостолов и в посланиях Павла, была тем фактом, который давал древней церкви основание, что Господь соединяет в Едином Теле евреев и язычников. Неслучайно в русской традиции Петра и Павла именуют первоверховными апостолами, так как они являют собой полноту и фундамент церкви. Их изображали вместе еще в катакомбах, на раннехристианских саркофагах, на костяных и стеклянных пластинках, на иконах и фресках. Впрочем, изображение всех двенадцати (и даже семидесяти) апостолов вместе также всегда символизировало полноту церкви, основание, заложенное Христом. Два апостола, как и двенадцать, число символическое, это те двое, собранные во имя Господне, среди которых присутствует Сам Господь.
На проповедь Господь посылал апостолов также по двое, чтобы помимо слов они проповедовали собой, являя миру любовь друг ко другу: «По тому узнают, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13:35).
Сегодня, как и прежде, христиане должны являть миру свою любовь, заповеданное Христом единство в любви, это главное свидетельство церкви на все времена. Но сегодня, как и в прошлые века, разногласия между братьями вступают в противоречие с Божьей заповедью о любви и Благой вестью Христа. Разница только в том, что для нынешней ситуации характерен уже не конфликт евреев и язычников, а трагическое размежевание христиан Востока и Запада. Вот почему объятия Петра и Андрея стали тем образом, который возвращает нас к изначальной проповеди Евангелия, звучащей как призыв к единству и любви.
Вернемся к тому, что оба брата-апостола символизируют две церкви – Православную и Католическую. О римской символике Петра сказано уже много, стоит добавить только то, что в образе Петра-камня есть некая незыблемость: «Ты еси камень (Петрос), и на сем камне созижду Церковь Мою» (Мф 16:16–18), – сказал Господь простому рыбаку, который сделался ловцом человеков и краеугольным камнем самой большой в мире церкви, большой и в смысле численности, и в смысле монолитности организации, и в смысле распространения в мире. Римская кафедра, утвержденная на авторитете апостола Петра, являет пример верности и устойчивости: сменялись века и народы, возникали и рушились империи, исчезали целые культуры и цивилизации, а Рим как наследие Петра стоит по сей день на том же месте.
Напротив, в образе апостола Андрея выражена идея подвижности, в нем мы можем видеть не только Константинополь, как новый центр христианской ойкумены, но всю христианскую ойкумену в целом. Предание говорит, что Андрей не остался в Византии, но поставил там епископом своего ученика Стахия, а сам пошел далее нести Слово Божье. Тем самым Константинопольская кафедра, пусть и косвенно, освящена апостольским преемством, и это давало ей право занимать почетное место в системе древней пентархии. Но важно и то, что Андрей отправился далее, оправдывая тот образ первооткрывателя, который нам известен из Евангелий. Неслучайно в истории возникла целая цепь преданий о том, какие страны посетил Андрей в своих апостольских путешествиях. Он обошел и тем самым объединил христианский Восток. Среди стран, отмеченных апостольством Андрея, – Греция, где он не только проповедовал, но и принял в Патрах мученическую кончину, Грузия, вернее Абхазия, где, согласно преданию, Андрей проповедовал вместе с апостолом Симоном Кананитом, после смерти которого он отправился в Скифию, а далее, как сообщает «Повесть временных лет», поднявшись по Днепровским порогам, очутился на горах, месте будущего Киева, и предрек ему великую славу. Далее апостол Андрей прошел по тому пути, который впоследствии называли «путем из варяг в греки», только двигался он в противоположную сторону: от греков – к варягам, и, как повествует предание, он пришел к северным морям, в страну варяжскую, здесь он освятил своим присутствием землю будущего монашеского подвижничества, в частности место Валаамского монастыря. Затем его путь лежал в Западную Европу, и, как указывают уже западные предания, апостол Андрей побывал в Шотландии и Бургундии, после чего двинулся в Рим, где навестил своего родного брата – Петра. Таким образом, совершив по тем временам почти кругосветное путешествие, во всяком случае в пределах Старого Света, он объединил собой многие страны и народы, Восток и Запад, Север и Юг. Этот символический путь вокруг Европы похож на апостольские объятия, он символизирует единство в любви всего христианского мира, не только Рима и Константинополя, но всей христианской ойкумены, в которую входят самые разные страны, культуры и народы.
В число стран, которым покровительствует апостол Андрей, входит и Италия, традиционно считающаяся уделом Петра. Перенесением в 1208 г. мощей апостола Андрея в Амальфи Италия приобщилась к странам андреевской традиции. Так что апостола Андрея трудно даже назвать только восточным апостолом, тогда как Петра ассоциируют прежде всего с Западом. Собственно, уместно вспомнить, что и ко Христу Петра привел не кто иной, как его брат Андрей, таким образом Андреево апостольство началось с самого Петра.
Но в любом случае образ апостольских объятий, это образ церкви, во встрече братьев явлен образ единства в любви – Томос Агапис. В этом единстве Петр символизирует незыблемость веры, ее основательность и неизменность, а Андрей подчеркивает вселенский и миссионерский характер христианства, его постоянную готовность идти дальше, нести свет Христов в новые страны и к новым народам. Можно сказать иначе: Петр знаменует единство, Андрей – многообразие, а вместе они – то самое единство в многообразии, без которого церковь превращается в секту, замыкается в гетто. Это две координаты христианства, вне которых оно духовно скудеет и изменяет своей первой любви.
После знаменательной встречи в 1964 г. папа Павел VI писал: «То, что может и что должно продвигаться вперед уже теперь, это – братская любовь, способная находить новые формы своего проявления, любовь, извлекающая уроки из прошлого, готовая прощать, склонная с большой охотой верить в добро, чем во зло, заботящаяся прежде всего о том, чтобы быть в согласии с Божественным Учителем и предоставить Ему привлекать ее к Себе и преобразовывать»[119].
Ему вторит патриарх Афиногор: «Веками христианский мир живет среди ночи разделения. Глаза его устали смотреть во мрак. Да будет эта встреча зарей светлого и благословенного дня, когда будущие поколения, приобщаясь от единой чаши Святого Тела и Честной Крови Господней, восхвалят и восславят в любви, в мире и единстве единого Господа и Спасителя»[120].
Символично, что встреча 1964 г. папы и патриарха состоялась на Святой земле – той земле, что хранит память о земной жизни Спасителя, откуда начался девятнадцать веков назад апостольский путь Андрея и Петра. «Духовное значение этого события остается и по сей день совершенно уникальным в истории христианства как реальная победа животворящего духа любви над духом вражды и разделений. Победа, совершенная в паломничестве к первоистокам жизни всякого христианина – реальной встрече со Христом», – писал об этой встрече исследователь современной церковной истории Алексей Юдин в статье «Тридцать лет спустя. Легко ли жить без анафем»[121].
Прошло еще десять лет, мы живем уже спустя сорок лет после знаменательной встречи папы и патриарха и снятия взаимных анафем. Что изменилось? Не стала ли наша память менее чувствительной к важности совершившегося исторического перелома? Думаю, нет. Об актуальности призыва к единству свидетельствует как раз иконописный образ апостольских объятий Петра и Андрея. Этот образ получил распространение у современных иконописцев, к нему обращаются в разных странах. Один из таких образов весьма примечателен: он написан ведущим российским иконописцем архим. Зиноном (Теодором) для итальянского центра «Христианская Россия» (Russia Cristiana) в Сериате (Бергамо). Этот центр много сделал и продолжает делать для диалога и взаимопонимания христиан Востока и Запада. Образ апостольских объятий – это выражение смысла служения этого центра.
Церковь в своей истории переживала самые разные этапы, времена вдохновения и духовного подъема сменялись периодами охлаждения и равнодушия, прозрение уступало место невниманию к знамениям времени. Но во все времена икона свидетельствовала не только о свершившемся в истории, но и являла пророчество о будущем. Такова и икона свв. апостолов Андрея и Петра, написанная в память о встрече папы Павла VI и патриарха Афиногора, призывающая открыть объятия друг другу их преемников, равно как и всех христиан.
Эрнст Суттнер. Икона святых апостолов и братьев Петра и Андрея
На иконе два апостола крепко обняли друг друга. Они – братья, как по рождению, так и по избранничеству и служению. В Евангелиях свидетельствуется их братство по рождению. Их, одного за другим, избрал Спаситель, и они оба удостоились вкусить от древа жизни. Им было поручено одинаковое служение, и оба, как апостолы, до конца – «до смерти крестной» – послужили Господу и людям.
Каждый из них – состоявшаяся личность, со своими индивидуальными чертами, отчетливо запечатленными на иконе. Однако их связывает и нечто общее, они источают сияние, ибо исполнены Христа, светильника мира. Это сияние придает законченность их индивидуальным чертам, так что мы наблюдаем совершенство людей, дошедших до полноты возможного величия.
Совершенные апостолы встали рядом – и не потому что им, дабы не упасть, по нужде пришлось уцепиться друг за друга, а по произволению: они уважают друг друга и по-братски взаимно признаю’т за каждым его достоинство. Тем самым их величие достигло вершины.
По словам Господа, «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф 18:20). Христос, миротворец, действительно вошел в среду обнявшихся апостолов, и на иконе у верхнего края видна фигура благословляющего Господа. Образ Христа похож на изображение по типу Пантократора, а Вседержитель, господствуя над временем, «вчера и сегодня и во веки – Тот же» (Евр 13:8). Отличие состоит, однако, в том, что на иконе Христос преподает благословение обеими руками – каждому из двоих, совокупленных в мире и согласии. Получив благословение от Христа, они возлюбили друг друга, а поскольку они любят, благословение пребывает над ними.
Иисус Христос возвысился до Пантократора, до Господа Вседержителя, поскольку «смирил себя и был послушлив до смерти крестной» (Фил 2:8). Некогда распятый на кресте, Спаситель сейчас преподает им благословение. Об искупительной жертве Христа свидетельствует крест, начертанный вокруг Его главы. Крест написан на золотом фоне, поскольку он, начиная с Пасхальной победы, теперь выступает как источник силы и путь к радости. Вместе с Господом по пути креста идут и христиане. Каждому из них так или иначе приходится участвовать в страстях Христовых и восходить на свой крест; всё тело Христово, а оно есть Церковь, достигает полноты божественной силы и присно пребывающей радости, поскольку одним путем идут все вместе – глава тела и его члены.
У каждого из апостолов индивидуальная форма креста: например, Петров крест поставлен, если можно сказать, «вверх ногами», поскольку, согласно преданию, апостол Петр сам просил, чтобы его распяли главой вниз, ибо не считал себя достойным принять конец, уподобившись Господу, от Которого однажды отрекся. У Первозванного также свой крест – так называемый андреевский крест: по преданию, апостол Андрей скончался на кресте, имевшем форму буквы X. И на иконе оба креста мы можем видеть над апостолами – на золотом общем фоне. Петр и Андрей, каждый по-своему, приобщились крестоношения. Вот почему теперь от них исходит свет Христов. Потому-то и возможно между ними братское согласие.
Во время своего исторического паломничества в Иерусалим папа Павел VI передал эту икону патриарху Афинагору I. Об этом сообщает запись справа, которая гласит: «[Поднесена] Его Святейшеством Папой Римским Павлом VI Афинагору Константинопольскому на память о встрече 5 января 1964 года». Историческую встречу папы и патриарха символически отображает встреча братьев-апостолов Петра и Андрея.
Когда оба архипастыря отправились в паломничество, они действовали не во имя свое. Они живо сознавали, что их епископское служение распространяется на всю церковь, и мыслили примерно так же, как епископ-мученик Игнатий Антиохийский, который в своем послании к Смирнской церкви написал: «Где будет епископ, там должен быть и народ, так же, как где Иисус Христос, там и кафолическая Церковь»[122].
Папа Павел VI и патриарх Афинагор сознавали свое свидание в том смысле, что через них, епископов, встретившихся в Иерусалиме, по-братски встретились досточтимые церкви Рима и Константинополя. Потому-то на иконе, данной на память, изображены в братском объятии не личные покровители обоих паломников, а покровители их церквей.
Оба покровителя были апостолами Христа, и у каждого наличествовали все духовные дары, потребные для служения делу искупления; таковы же и обе церкви, через своих епископов встретившиеся в Иерусалиме, ибо Господь одарил их всем потребным для спасения своей паствы. Апостолы на протяжении жизни участвовали в совместном несении креста Христова; так же и обе церкви в своей истории протяженностью в две тысячи лет нередко изнемогали под тяжестью своего креста, но в то же время от крестоношения вновь и вновь черпали силы для нового расцвета, когда жизненные обстоятельства приводили к ослаблению, затемнению их святости. Оба апостола были братьями, обе церкви стали сестрами. Церкви равны во всем, они переняли одно и то же наследие апостолов, пусть в разных формах и неодинаковым образом, с самого начала толкуя его по-разному. Так они сформировались в полноте возраста сестер, обладающих характерными индивидуальными чертами. К сожалению, сестры рассорились. И эта икона написана для увещевания христиан, напоминая о встрече в священном Граде Креста и Христова Воскресения обоих покровителей, вставших рядом друг с другом.
Состояние апостолов, изображенное на иконе, должно побудить нас убрать без остатка всё ведущее к спорам и отчуждению, причем очень важно, что апостолы на иконе показаны определенным образом. Каждому из них оказывается подобающее уважение. В надписании апостола Петра присутствует титул «Первый», а апостолу Андрею придан титул «Первозванный». Вокруг головы того и другого апостола выписаны светящиеся нимбы, символизирующие совершенство во Христе. Хотя лица обоих апостолов написаны на одинаковом уровне, светящийся нимб Первозванного Андрея несколько, так сказать, смиренно отступает назад, чтобы полнее проявился нимб Первого, нимб Петра. И Петр получает благословение от правой руки Христа, тогда как Андрей – от левой. Этим икона провозглашает преимущество Петра. Он первым получил благословение от Господа, отправившего апостолов на проповедь; и он первым, приступив к исполнению поручения, зажег светильник, чтобы люди увидели добрые дела Господа и прославили Отца Небесного (1Пет 2:12); ему первому предстоит отвечать на суде, когда Господь совершит Второе пришествие и спросит, как распорядились рабы полученными от Него талантами.
Икона, о которой говорим, была передана папой Павлом VI Римскому секретариату по вопросам единства христиан с тем, чтобы ее повесили в зале для пленарных заседаний. Все важные заседания секретариата и все встречи с другими христианами, происходящие там, совершаются перед этой иконой. А в греческом мире широко распространены копии этой иконы. Во многочисленных храмах и приходских церквах Греции она помещается на самом видном месте и свидетельствует, что люди сознают свой долг стремиться к примирению между церквами-сестрами. Не следовало бы иконе получить большее распространение и в Католической церкви?
Перевод с нем. Е. М. Верещагина
Виктор Малахов. Традиция апостола Андрея и некоторые особенности христианского понимания призвания
Почитание апостола Андрея неразрывно связано в христианском сознании с идеей призвания: как сообщает Евангелие, он был одним из первых или даже первым призван Иисусом Христом. Отсюда наречение: святой Андрей Первозванный. При этом уже в первых евангельских строках, повествующих о призвании Андрея, смысл самой идеи призвания словно бы возводится в степень: речь, по существу, идет о призвании к призыванию. Так, согласно евангелисту Матфею, Христос говорит Симону-Петру и его брату Андрею: «идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф 4:19); согласно же Евангелию от Иоанна, Андрей, последовав за Христом, тотчас привел к нему и своего брата (Ин 1: 41–42). В обоих повествованиях призыв, обращенный к конкретному человеку, полагает начало бесконечному процессу передачи призвания, возвещения Благой вести, Слова Божьего. Несение этого бесконечного призвания сквозь времена и пространства земные, посланничество в нем и ради него, собственно, и составляет сущность апостольского служения; не случайно поэтому, что св. Андрей, вся жизнь которого представляла собой служение подобного рода, воспринимается в христианском мире как одна из ключевых фигур, являющих суть апостольства как такового.
В свою очередь, апостольский подвиг св. Андрея, благодаря своему основополагающему характеру, позволяет вдуматься в общий смысл христианской концепции призвания, ярко высвечивает некоторые ее принципиальные черты. Так, в отличие от ряда известных историй призвания, призвание Андрея описывается в Евангелии не как прямое откровение сверхъестественного, а как феномен межчеловеческого общения: проходя близ моря Галилейского, Иисус обращается к братьям-рыбакам, закидывающим в воду сети; пойдя за Христом, Андрей увидел, где Он живет, и пробыл у Него тот день; всё это, как сказали бы сейчас, представлено вполне человекомерно. Вместе с тем существо этого призвания-в-общении выходит далеко за рамки задач индивидуальной самореализации субъекта; не ограничивается оно и рамками миссии какого-либо отдельного народа или особой группы людей. Как таковое, оно изначально собирательно, кафолично, по слову Христа: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф 28:19); «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк 16:15). Так и апостол Андрей Первозванный, посланник Божий, шел бескрайними своими путями, собирая людей и народы Христовым призывом, творя между ними новую, небывалую связь. Наконец, христианское призвание, изначальный образец которого являет апостол Андрей, по своему содержанию есть призвание духовное – оно не пригвождает призванного к голой фактичности, а раскрывает перед ним, перед его свободной волей трансцендентное, «неотмирное» измерение бытия.
Таким образом, память о св. Андрее Первозванном обращает нас к размышлению о комплексе характерных черт христианского отношения к жизни: определяющем его внутреннюю динамику сдвиге от укорененности к призванности, от покорности судьбоносным началам бытия к вольному нравственному отклику, от культа происхождения к осознанию себя в открытом контексте неограниченного общения, от диктата «посюсторонней» фактичности к свободной и ответственной сопричастности.
Очень важно по достоинству оценить значение этого многопланового, но единого в своей основе сдвига для реальной истории европейской цивилизации – истории, которую во многом приходится толковать именно как отклик на «вызов» или «призыв». В этом смысле роль апостола Христова для исторического сознания ряда европейских народов, в том числе русского и украинского, альтернативна роли мифологического родоначальника, «основателя» народной общности; ее воплощает не генеалогия и не преемство власти, а эстафета призванности, сквозящее в истории указание – крест на горе. Вехи апостольского служения св. Андрея – вехи собирания различных земель и времен в единый круг христианской ойкумены, собирания, сводящего воедино скифов и славян, румын и греков, Россию и Грузию… Каждый народ и каждая отдельная личность сохраняют в процессе такого собирания свою особенность, свое место и свой жизненный простор, остаются, так сказать, в своем при-себе-бытии и вместе с тем обретают измерение возвышенной близости, духовной и исторической одновременно.
В современном мире традиция христианского призвания и со-призвания противостоит не только засилью эгоистических тенденций, распространенному утилитарно-прагматическому способу построения межличностных и межнациональных отношений, но и имморалистской патетике хайдеггерианского «зова бытия», пресловутому голосу «почвы и крови». Противостоит именно благодаря своей человекомерности, благодаря тому, что не вынуждает человеческое существо забыть о своей свободе и нравственной взыскательности, а наоборот, базируется на этой его способности. Идти вослед Христу и Его апостолам мы можем, лишь реализуя свои собственно человеческие задатки, лишь оставаясь людьми (что в современном мире становится всё более проблематичным), не поддаваясь тому дегуманизирующему, безличному «одержанию бытием», о котором, в частности, предупреждал М. М. Бахтин[123]. В мире, где столько могущественных сил влекут личность вниз, в плен страстей, разделения и вражды, окликнутость апостолом побуждает взглянуть кверху – и благодаря этому перемещению взгляда заново распознать и разметить также и пространство своего земного бытия. Так и в Киеве (автор этих строк – киевлянин) мы видим, что места, связанные с памятью св. ап. Андрея, как бы сами собой отвергают набившие оскомину современные национальные противостояния: Андреевская гора, Андреевский спуск, Андреевская церковь взывают к единению и согласию, дают этому согласию образ.
Нынешний, в частности, постсоветский опыт убеждает в том, что реанимация идеи укорененности, идеи происхождения сама по себе способна лишь усилить человеческую страсть к самоутверждению, придать ей субстанциалистский, «родовой» характер. Между тем несомый апостолом оклик Господень – прообраз такого нравственного импульса, который как раз побуждает человека отвлечься от собственного «упорства в бытии» (conatus essendi) и обратиться к Другому – совершить это жизненно важное, напряженное, бескорыстное движение, которое Э. Левинас небезосновательно именовал «литургией»[124].
Такое обращение к Другому христианство учит понимать не просто как диалог, но как со-причастие, как поворот к новой, евхаристической реальности, раскрывающейся в собыйтиности дара и благодарности. Философское осмысление подобной событийности как феномена человеческой жизни предполагает разработку особого, «постсекулярного» представления бытия, способного впитать конструктивный опыт мысли эпохи модерна и вместе с тем дистанцированного от ее эгологической основы.
Насыщенный упомянутыми бытийными отношениями сопричастности, собственно духовный аспект христианского призвания, первообраз которого являет апостол Андрей, обрисовывается для нас не только как раскрытие «неотмирности» как таковой (см. выше), но и как утверждение возможности экзистенциально укрепиться в этой «неотмирности», обнаружить в ней хлеб жизни (panem quotidianum) – онтологически достоверный источник целостного жизненного смысла. Подлинная духовность воплощается в способности, не отвращаясь от мира, обретать надежную опору для выхода и обращения к нему в сфере Инакового. Подобным образом онтологически насыщенная и обеспеченная духовность позволяет человеку наших дней не поддаваться разрушительным и дегуманизирующим тенденциям «века сего», выстоять, когда это необходимо, против преобладающего течения времени. В этом отношении слово апостола, именно как слово призыва – также и простертый сквозь века жест реальной духовной поддержки, подмоги, насыщающий жест, обращенный к каждому, кто готов на этот призыв откликнуться.
P.S. Поставив точку в своем непритязательном эссе, я, однако, остаюсь при вопросах, которые, возможно, должен адресовать не только собственной совести. Выше шла речь о неизбежности, в связи с проблематикой общения как сопричастности, философской разработки принципиально нового представления бытия, альтернативного онтологии эпохи модерна (с Хайдеггером включительно). Понятия дара, благодарности, жертвенности при этом как будто напрашиваются сами собой и можно, казалось бы, порадоваться актуальности обращения к ним для современного сознания – но вправе ли, в самом деле, основанная на них концепция притязать на новизну и соответствие подлинным запросам нашей современности? Ведь сами подобные понятия, как выразился недавно о. Владимир Зелинский, размышляя, кстати, о «евангелии от Андрея», в наши дни «как-то незаметно ссыхаются, теряют свое душевное наполнение и потихоньку переходят в разряд почтенных… экспонатов отправленной в музей души»[125].
Это «ссыхание» слишком легко объяснить духовным упадком нынешнего мира, однако, думается, нам не следует игнорировать и иную возможность, пожалуй, более грозную с точки зрения перспектив христианства: а что, если в нынешнем отвержении «высоких» понятий христианской традиции есть своя правда? Что, если в этом также сказывается некий реальный исторический и нравственный опыт – опыт невиданных доселе превращений человеческих, пренебрегать которым мы во всяком случае не должны? Тогда, пожалуй, у нас тем более есть веские основания признать, что для каждого нового поколения, каждой новой культурной формации возвещение Благой вести начинается как бы сызнова, в сопряжении с новым, ранее неведомым риском, а значит, и обращение к истокам апостольского служения не может утратить своей живой проблемности, своей нравственной остроты.