Коллектив авторов
Эпическая традиция в русской литературе ХХ–ХХI веков
Феномен памяти и его художественное воплощение в романе И. А. Бунина «Жизнь Арсеньева»
Е.В. Лупашко /Москва/
Аннотация. В настоящей статье представлены результаты исследования феномена памяти в творчестве И.А. Бунина на примере романа «Жизнь Арсеньева». Выявлен и охарактеризован особый тип памяти в романе – прапамять. Исследование показало, что память прошлых существований бессмертной души, проявляющаяся в феномене прапамяти, расширяет пространственно-временные границы текста романа до прошлых воплощений человека.
Ключевые слова: И.А. Бунин, «Жизнь Арсеньева», память, прапамять, вечность, бессмертие, душа.
Особенность прозы И.А. Бунина эмиграционных лет – большая точность и одновременно экономия в отборе средств выражения, в то же время тонкая и осязаема образность, психологическая проницательность, умелое оперирование категориями времени и пространства, разнородность повествовательных перспектив. Писатель показывает человека снаружи с огромной силой выражения, с необычайной точностью передает внешние проявления его инстинктов. Эти доминанты творчества И.А. Бунина с особой силой проявились и в главном произведении писателя – романе «Жизнь Арсеньева», работа над которым длилась с перерывами с 1927 до 1939 года. Это книга, в которой ее главный герой, Алексей Александрович Арсеньев, вспоминает свои детские, отроческие и юношеские годы жизни, свою первую большую любовь (к Лике) как ступени своего личностного развития [1, с.107], является не только авторским опытом художественного постижения «истока дней», но и лирико-философским повествованием о смысле земного бытия, о единстве времени и вечности, концентрированной и овеществленной в человеческой – частной и всеобщей одновременно – памяти. В процессе воспоминания, анализируя свое прошлое, Алексей Арсеньев пытается понять и оценить свои собственные действия и действия людей, с которыми он сталкивается.
«Жизнь Арсеньева», по справедливому замечанию литературоведов, – высшая точка бунинского творчества, постижение которого во всей глубине требует особого, философско-феноменологического подхода. Еще в первых рецензиях на роман эмигрантской критикой (Ю.Айхенвальд, П.Пильский, К.И.Зайцев, Г.Адамович, М.Алданов, З.Гиппиус, Ф.Степун, В.Вейдле, Ю.Мандельштам, И.Демидов, А.Савельев) был поставлен вопрос о жанровом статусе «Жизни Арсеньева» и возможности позиционирования его как автобиографического романа.
Буниноведы (Т.А.Бонами, И.П.Вантенков, Л.А.Смирнова, В.Н.Афанасьев, А.И.Волков, О.Н.Михайлов, Ю.А.Мальцев, И.П.Карпов, М.С.Штерн, Л.А.Колобаева, Н.В. Яблоновская, О.В.Сливицкая и др.) определяют жанр романа комплексно, синтетично: художественная биография, лирико-философский роман, философская поэма, мемуары, повесть о любви, лирический дневник… Таким образом, первая проблема, возникающая в связи с изучением романа, – проблема определения жанровой принадлежности «Жизни Арсеньева», исходящей не из внеположных ей систем, а из внутренних законов самого текста.
Главенствующим элементом в организации подобного сложного целого является память как архетипическая, так и историческая. Архетипическая память является изначальной и неизменной, непостижимой разумом духовной и чувственной связью всего сущего в прошлом, настоящем и будущем [3, с.366]. Не принимая категорию будущего, связанную со смертью, автор организует целостность художественного времени-пространства прошлым, изначальным, реализованным в архетипической памяти, этом уникальном знании об общих законах мироустройства, с которым рождается человек.
Формами существования вечности как временной структуры в «Жизни Арсеньева» являются душа человека и такая разновидность его памяти, как прапамять. О феномене прапамяти Бунин писал на протяжении всего творчества, начиная с ранней лирики, рассказов, путевых поэм «Тень птицы» и заканчивая этапными произведениями позднего творчества: «Жизнь Арсеньева», «Освобождение Толстого».
Прапамять – это способность человека «вспоминать» опыт своих прежних жизней, прежних существований; это то непостижимое в человеке, что не умирает, тот опыт души, который не подвергается изменению не только в течение земного бытия, но и в течение тысячелетий; это те «отпечатки», которые передаются человеку его предками и связывают его с единым, всеобщим, где нет времени и пространства [4, с.35].
Прапамять, таким образом, есть некий эквивалент вечности, бесконечности и всеединства, разрушающий узкие временные рамки земного существования человека. Феномен прапамяти проявляется у Бунина и его героев мгновенными вспышками «узнаваний», озарениями, ощущением, что нечто (знание, человек, место, переживание, картина природы и т.п.) уже давно знакомо, пережито когда-то.
Арсеньев неоднократно говорит о моментах таких «вспоминаний, «узнаваний» [5, с.601]. Слушая в детстве рассказы домашнего учителя о рыцарских временах, маленький Алеша необыкновенно остро ощущал, что когда-то принадлежал рыцарскому миру: видел средневековые замки, рыцарские турниры, чувствовал на себе рыцарские доспехи. По Бунину, знания о самом главном и существенном приобретаются нами не в течение нашей короткой земной жизни, а во время прохождения длинной цепи предшествовавших существований, когда душа человека накапливает огромный духовный опыт. Душа человека, в представлении Бунина, является хранительницей самого важного знания человека. Веря в бессмертие души, существующей вне времени и пространства, Арсеньев постоянно говорит о феномене прапамяти, о памяти-знании, о своих прежних существованиях, об ощущении того, что он уже жил когда-то и будет жить вечно: «У нас чувство своего начала и конца» [2, c. 7]. «Почему с детства тянет человека даль, ширь, глубина, высота, неизвестное, опасное, то, где можно размахнуться жизнью, даже потерять ее за что-нибудь или за кого-нибудь? Разве это было бы возможно, будь нашей долей только то, что есть, «что бог дал» – только земля, только одна эта жизнь? Бог, очевидно, дал нам гораздо больше» [2, c. 19].
Феномен прапамяти в контексте романа Бунина «Жизнь Арсеньева» в силу существования бессмертной души расширяет пространственно-временные границы человеческого существования до времени прежних воплощений человека, до вечности как качественно иного модуса бытия человека, что характерно для христианского новозаветного времени, в которое актуализировалась древнейшая идея бессмертия души человека.
И.А. Бунин находит наиболее точный, отвечающий замыслу принцип повествования: не хронология жизни героя, а процесс пробуждения памяти.
«Жизнь Арсеньева» – это роман-воспоминание. А потому и неудивительно, что главным предметом повествования является не детство и юность Алеши Арсеньева, а воспоминание о них.
Литература
1. Бабореко А.К. Бунин: Жизнеописание. – М., 2004.
2. Бунин И.А. Собрание сочинений. В 6-ти томах. – М., 1988. Т. 5.
3. Ковалева Т.Н. Типы художественного времени и их роль в романе И.А. Бунина Жизнь Арсеньева. Проблемы исторической поэтики.– Петрозаводск, 2016. Т. 14. С. 361-383.
4. Мальцев Ю. Иван Бунин. 1870-1953. – М., 1994.
5. Топоров В.Н. О «поэтическом» комплексе моря и его психофизических основах. // В.Н. Топоров. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. – М., 1995.
The phenomenon of the memory and its artistic presentation in the novel by I. A. Bunin “The Life of Arseniev”
Abstract. The article presents the results of the research of phenomenon of memory in creation of Ivan Bunin, as exemplified by the novel «The life of Arseniev». Special type of the memory named the greatmemory was educed and described in this article. Research approves that the memory of previous existences of immortal soul, exerted as the phenomenon of greatmemory, enlarges spatiotemporal lines of the novel’s text to previous human beings.
Keywords: I. A. Bunin, «The life of Arsenieve», memory, greatmemory, eternity, immortality, soul.
Информация об авторе: Лупашко Екатерина Вячеславовна, магистрант МПГУ.
Information about author: Lupashko Ekaterina Vyacheslavovna, graduate student, Moscow Pedagogical State University.
Солнце как «деятельное существо» в малой прозе Леонида Андреева
Ж.А. Вартазарова /Москва/
Аннотация. Статья посвящена изучению образа солнца в рассказах и повестях Леонида Андреева. Мы постараемся ответить на вопрос, почему солнце так часто предстаёт в произведениях Андреева спутником сумасшествия и смерти, но в то же время оно может оберегать героев от опасности или предупреждать их. Благодаря проведённому исследованию, мы увидим, что традиция, заложенная ещё в древности, продолжает свою жизнь на страницах произведений Леонида Андреева, но в уникальном, присущем только этому писателю, варианте.
Ключевые слова: Солнце, Андреев, миф, мифология, смерть, свет, высшие силы, источник, спутник.
Образ солнца с глубокой древности волнует сердца людей. Не случайно в «Поэтических воззрениях славян на природу» А.Н. Афанасьева этому природному явлению и всему, что с ним связано (свет, лучи, весна, Ярило), отдано больше места, нежели другим. Афанасьев писал, что народ любил природу и боялся её с детским простодушием, оттого и впадал в ужас при затмениях солнца, потому что потерять солнце из виду означало потерять всякий горизонт, ясность, хоть какую-то уверенность: «И когда, наконец, восходило солнце, изумленный зритель задавал себе вопросы: “каким образом, едва родившись, оно является столь могучим, что, подобно Геркулесу, еще в колыбели одерживает победу над чудовищами ночи? как идет оно по небу? отчего нет пыли на его дороге? отчего не скатится вниз с своего небесного пути?” Но все эти вопросы понятны и трогательны по своей искренности в устах народа, еще незнакомого с мировыми законами. Длинный ряд последовательной смены дня и ночи должен был успокоить взволнованное чувство, и взоры человека привыкли встречать восход солнца поутру и провожать его закат вечером» [2]. Люди боялись затмений и думали после каждого из них, что светило больше никогда не взойдёт, отсутствие солнца означало для них апокалипсис. Афанасьев писал: «Обожание солнца славянами засвидетельствовано многими преданиями и памятниками. В словацкой песне солнцу присвоен эпитет божье: “то боже слнечко по неби си бега”; в малорусской песне оно прямо называется богом: “и к сонечку промовляе: помож, боже, чоловику!ˮ».
Сам того не зная, народ был первым поэтом, воспевающим солнце. В восемнадцатом веке М.В. Ломоносов пишет духовную оду «Утреннее Размышление о Божием Величестве», в которой рассматривает солнце то ли как учёный, то ли как поэт, но скорее всего, соединяет в себе две эти ипостаси и восхищается, и страшится, и не может осознать, что именно перед ним. Образ солнца предстаёт то «прекрасным светилом», то «горящим вечно Океаном», то «ужасной громадой», «то пресветлой лампадой» и в конце «дневным светилом». Однако нам важен здесь итог – две последние строки произведения, которыми Ломоносов выражает своё окончательное мнение после долгих размышлений: «От светлости твоих очей // Лиется радость твари всей» [4, с. 204-205]. Традиция, зарождавшаяся у древних славян, продолжает свою жизнь, солнце – это радость и у Ломоносова.
Спустя годы уже в девятнадцатом веке появились русские поэты, которым было близко подобное восприятие мира, поэты, которые воспевали в своих строках природу, поэты эти хоть и имеют «искусственное образование» (понятие, введённое Афанасьевым в книге «Славянская мифология»), но душой и внутренним миром мало чем отличаются от древних славян. Ведь это огромный дар – чувствовать природу так, как это делали тысячи лет назад до тебя.
Ф.И. Тютчев был как раз одним из таких творцов, для него стало характерным создавать в своих произведениях мир, где внешнее было показателем внутреннего, где очень тесно связан внутренний мир героя с окружающей его действительностью. Стихотворение «Сияет солнце, воды блещут» Тютчева наполнено солнечным светом и радостью, лирический герой видит жизнь во всём, что его окружает, пантеистическое восприятие мира позволяет автору отожествлять природу и человека, а любовь к Е. А. Денисьевой, которой посвящено это стихотворение, делает героя ещё счастливее.
После золотого девятнадцатого века наступил серебряный двадцатый, и многое стало кардинально меняться ещё на рубеже этих столетий. Леонид Андреев пришёл в литературу как последователь идей Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, а ушёл смелым новатором в области театра, сформировал модель драматургии будущего, его зачастую называют первым русским экспрессионистом. Леонид Андреев погасил солнце на страницах своих книг, но когда оно всё-таки всходило, то сжигало своими лучами жизни, счастье, разум и надежды героев этих страниц.
И. Г. Минералова в книге «Анализ художественного произведения. Стиль и внутренняя форма» подробно разбирала образ солнца в рассказе Леонида Андреева «Красный смех». Исследователь указывает на схожесть картин зноя в рассказе с картинами Апокалипсиса и отмечает, что миф о брачном союзе Неба и Земли воспроизводится у Андреева с точностью наоборот: «Первое чувство героя – «зной», а вслед за чувством возникает и «картина» зноя: «Солнце было так огромно, так огненно и страшно, как будто земля приблизилась к нему и скоро сгорит в этом беспощадном огне», память подскажет «мистический источник» зноя, воспроизводя картины Апокалипсиса. Но еще один не менее «навязчивый» мистический источник содержится во множестве мифов у разных народов, в мифе о брачном союзе Неба и Земли, однако у Андреева этот миф воспроизводится с точностью до наоборот. Брачный союз Неба и Земли – источник жизни на земле во множестве мифов, в том числе и в славянских, в повести оборачивается “началомˮ смерти» [5, с. 44].
Почему так случилось, что образ солнца в произведениях Леонида Андреева стал спутником сумасшествия, смерти, крушения надежд? Почему традиция, созданная ещё древними славянами, просуществовавшая сотни лет, вдруг рушится на глазах на рубеже веков? Почему раньше отсутствие солнца означало апокалипсис, а у Андреева само солнце – это вестник апокалипсиса? Мы постараемся ответить на эти вопросы, обращаясь к рассказам и повестям Леонида Андреева, где так или иначе присутствует образ солнца, а также оппозиция света и тьмы. Врач и писатель М. О. Шайкевич в книге «Психопатология и литература» пишет о творчестве Леонида Андреева: «Страх смерти, страх жизни, – уже эти грубо, так сказать, топором намеченные рубрики открывают обширные и разнообразные перспективы для поэтического творчества, а ведь есть гораздо более тонкие оттенки. Мы увидим, как у Андреева умирают люди, что они думают и чувствуют, приближаясь к той неизбежной точке, увидим, как жизни обрывает равнодушная слепая сила, вызвавшая нас из тёмных недр небытия» [7, с. 102]. Вероятно, Андрееву было важно показать ту самую равнодушную и слепую силу, которую он отчётливо чувствовал и потому в какой-то мере наделил своё солнце частью этой силы.
В начале повести «Жизнь Василия Фивейского» в знойный июльский полдень происходит большое горе, у героя погибает сын и после этого страшного события все в доме Василия начинают бояться солнца: «Скоро и все в доме о. Василия стали бояться ярких летних дней, когда слишком светло горит солнце и нестерпимо блестит зажженная им обманчивая река. В такие дни, когда кругом радовались люди, животные и поля, все домочадцы о. Василия со страхом глядели на попадью, умышленно громко разговаривали и смеялись, а она вставала, ленивая и тусклая, смотрела в глаза пристально и странно, так что от взгляда ее отворачивались, и вяло бродила по дому, отыскивая какие-нибудь вещи: ключи, или ложку, или стакан» [1, с. 290]. Жизнь останавливается в доме Василия: пока солнце продолжает быть источником радости для всего живого вокруг, эта семья себя уже похоронила. Как ещё назвать дом, в котором на протяжении многих лет царит тьма, как не могилой или склепом?
По мере того, как долго они продолжали существовать во тьме, безумие в этом доме развивается и каждый из героев сходит с ума по-своему, ведь даже маленькая Настя, дочь Василия, была не по годам мрачна: «как будто и на ее шестилетнее сердце уже легла черная тень грядущего» [1, с. 290]. Жена Василия, когда солнце поднималось к зениту, закрывала ставни и напивалась, однажды в один из таких дней ей в голову пришла безумная мысль родить нового сына и назвать его в честь умершего Васи: «В безумии зачатый, безумным явился он на свет» [1, с. 295].
Двадцать седьмого июля в доме Василия случается пожар, в котором погибает попадья. Солнце, от которого так упорно столько лет бегали эти люди, отомстило им, и стихия эта сожгла дом, в который её не впускали. После смерти первого сына эта семья похоронила себя и свой дом добровольно, после смерти попадьи семью и дом уже уничтожает разгневанная стихия.
Сам же Василий Фивейский, думающий сначала, что он избран господом (из-за своих страданий), в финале решает, что может воскресить человека, тем самым ставя себя выше бога. Сцена похорон Мосягина и в дальнейшем сцена якобы «воскресения» начинается так: «Хоронили Мосягина в понедельник, на духов день, и начался он зловещий и странный, точно смуте среди людей отвечала тяжелая и бесформенная смута в природе. С утра сильно парило, и такая жара стояла, что трава на глазах почти свертывалась и блекла, как от сильного огня. И непрозрачное плотное небо низко и грозно висело над землею, и точно вся замутившаяся синева его пронизана была тонкими, кроваво-красными жилками такое оно было багровое, звонкое, с металлическими отсветами и переливами. Огромное солнце пылало жаром, и так странно было, что светит оно ярко, а ни на чем нет определенных и спокойных теней солнечного дня, точно между солнцем и землею висела какая-то невидимая, но плотная завеса и перехватывала лучи» [1, с. 327]. В этом апокалиптическом пейзаже и кроваво-красные прожилки, и металлические отсветы, и жара такая, что трава свёртывалась и блекла, будто солнце испепеляет всё живое вокруг, а невидимая плотная завеса между солнцем и землёй, вероятно, есть уже воля самого Бога, гневающегося на человека, решившего пойти против него. И как бы в итоге не убегал Василий от гнева высших сил, они его всё равно настигают и даже умерший он как бы продолжает бежать, не находя покоя.
Образ солнца в повести «Жизнь Василия Фивейского» является неким орудием мщения в руках бога, само солнце не виновато в бедах и страданиях Василия, по большому счёту эти люди сами гневили высшие силы, обвиняя их во всём в силу своей духовной слабости, в силу своего неверия. В этой повести солнце всё ещё является радостью для всего живого, за исключением одного дома, в котором выбор стать на сторону тьмы сделали сами его обитатели.
Солнце как предвестник грядущей беды появляется в рассказе «Бездна». Студент и гимназистка прогуливаются по незнакомой местности, перед ними вспыхивает закат, солнце предстаёт «раскалённым красным углём», от которого хочется бежать: «Так близко и так ярко было солнце, что все кругом словно исчезало, а оно только одно оставалось, окрашивало дорогу и ровняло ее. Глазам идущих стало больно, они повернули назад, и сразу перед ними все потухло, стало спокойным и ясным, маленьким и отчетливым» [1, с. 782]. Обманчивая спокойность и ясность есть ложный путь, который выбрали герои, уходя от солнца. Если бы они не свернули с этого «светового» пути на «сумеречный» путь, то не оказались бы в «бездне», которая в финале поглотила Немовецкого. Шайкевич в статье «Психопатология и литература» пишет: «Поступок Немовецкого, продолжающего дело золоторотцев, не только омерзителен, но психологически немыслим. Автор как будто сам это чувствовал […] Но зачем же это всё понадобилось Андрееву? Дело в том, что очерк являлся иллюстрацией к «ницшеанской» мысли о слабости интеллекта перед тёмными, скрытыми от сознания силами нашего организма» [7, с. 128]. Вероятно, те самые равнодушные и слепые силы, исходящие из небытия, губящие жизни людей, находятся в самих людях, если следовать мысли Андреева, который принимал идею Ницше о силе подсознания над сознанием. Получается, что человек сам себе рок и скрывает внутри себя страшные силы, и если этот ящик Пандоры однажды открылся, как у Немовецкого, то его уже не закрыть. Солнце, являющееся наблюдателем и верным спутником героев Андреева, будто чувствует, в какой момент над разумом человека может начать властвовать тёмные силы подсознания.
В «Рассказе о семи повешенных» образ солнца предстаёт одновременно спутником и жизни, и смерти. Так, например, Янсон, ожидая казни, больше всего на свете хотел, чтобы солнце продолжало светить: «С наивностью дикаря или ребенка, считающих возможным все, Янсону хотелось крикнуть солнцу: свети!» [1, c. 422]. Ночь пугала его, по ночам он думал о предстоящей смерти, а день успокаивал, с появлением солнца туман ужаса рассеивался, но однажды он понял: «что смерть неизбежна и наступит через три дня, на рассвете, когда будет вставать солнце». То, что его успокаивало, должно его погубить. В главе «Я говорю из гроба» из черновой редакции «Рассказа о семи повешенных» Вернер пишет письмо перед казнью и там есть такие строки: «А теперь я, не больной и без жара, знаю, что через десять часов умру. Это невозможно. Тогда нужно уничтожить все часы и прекратить восход солнца. Во всяком случае, людей перед казнью – это практическое соображение, которое я усиленно рекомендую, – нужно два месяца держать в абсолютной темноте и в таких толстых стенах, чтобы времени совсем не слышно было. Нет, мысли у меня путаются, это не поможет, человек будет считать пульс и узнает время. Необходимо прекратить восход солнца» [1, URL]. Слова эти очень напоминают «Жизнь Василия Фивейского», а именно тот момент, когда они укрывают свой дом от всяческого попадания в него лучей солнца, тем самым становясь мертвецами и превращая дом в склеп и кликая на себя остальные беды. Вернер же пишет, что перед казнью нужно прекращать восход солнца, ибо оно является сильнейшим источником жизни, а люди, ощущающие свою скорую кончину, не могут выносить этого света. Но есть две большая разница между Василием и Вернером. Вернер знает наперёд, что завтра – смерть, и это оправдывает его, Василий же дразнил высшие силы, практически вынуждал мироздание послать ему смерть, укрываясь от восходов и лучей солнца, отрицая настоящую жизнь в её проявлениях.
В «Рассказе о семи повешенных» Цыганку предлагают роль палача и, представляя себя палачом, он видит: «Солнце освещает головы, весело поблескивает на топорике, и так все весело и богато, что даже тот, кому сейчас рубить голову, тоже улыбается» [1, с. 425]. И вот, казалось бы, солнце излучает такую радость, что даже казнённый улыбается, а жутко становится от такой радости и такого солнца.
«Завтра, когда будет всходить солнце, это человеческое лицо исказится нечеловеческой гримасой, зальется густою кровью мозг и вылезут из орбит остекленевшие глаза,− но сегодня она спит тихо и улыбается в великом бессмертии своем» [1, с. 435], − пишет Андреев о последней ночи Муси, представляя нам тьму как ложное бессмертие, после которого наступит правдивая и вечная смерть на фоне света. Однако один из героев чувствует накануне казни, будто от него отодрали солнце, Андреев снова меняет направление своей мысли и вновь делает солнце спутником жизни.
Завершается произведение жуткой сценой: тела казнённых везут обратно, а над морем восходит солнце: «Так люди приветствовали восходящее солнце» [1, с. 454]. И с одной стороны, люди ведь приветствуют этот восход, они радуются ему, и традиция солнце-радость продолжается, но на фоне семи мёртвых тел этот восход не кажется намёком на светлое будущее, солнце кажется светящейся громадиной, которую не волнуют трагедии людей.
В рассказе «Жили-были» дьякон, лежащий в больнице, слабел, но когда в палату проникало солнце, снова становился жизнерадостным, как прежде, однако стоило только солнцу покинуть пределы палаты, некогда радостный дьякон, сразу же затухал. Есть в рассказе сцена, в которой дьякон плачет, потому что ему «солнышка жалко», а Лаврентий Петрович сначала сердится на дьякона в свойственной ему манере, а потом и сам начинает плакать по солнцу, которое больше не увидит, вспоминает как светило солнце на его Волгу. Ночью он умирает. И получается, что воспоминание о солнце стало его последним воспоминанием перед смертью, воспоминанием, которое смогло сделать его человечнее хотя бы накануне кончины, воспоминание, которое заменило ему то ли исповедь, то ли покаяние. «Солнце всходило» – этими словами завершает Андреев свой рассказ, не давая ответы на вопросы, которые напрашиваются сами собой: а правда ли, что дьякон пошёл на поправку? Так ли здоров студент в финале или он только «как здоровый»? Возможно, дьякона всё ещё держит в этом мире его стремление к солнцу, и Андреев завуалированно повторяет свою мысль в очередной раз: если ты бежишь от солнца – оно тебя уничтожает, но, если ты стремишься к нему – у тебя появляется время.
В рассказе «Он, она и водка» герою многократно не везёт в любви, он знакомится, разочаровывается, пьёт и так по кругу много лет, пока однажды не встречает Её: «То было в лесу, в зелёном лесу. Ярко светило солнце, ласково шелестели вершинами деревья. И в ореоле солнечных лучей, в блеске и свете яркого дня явилась перед ним она – та, которую он искал, та, для которой безумною силой забилось его больное, измученное сердце» [1, с. 530]. Эта встреча так ярко описанная Андреевым и освещённая солнечным светом, стала роковой для героя и сделала его несчастным. Появившаяся, как мираж среди пустыни, она затуманила разум героя и в итоге стала причиной его сломанной жизни. Солнце одурманивает людей в произведениях Андреева и зачастую рушит всякую надежду на светлое будущее, так, например, в рассказе «Ангелочек» у Сашки не было большей радости, чем выпрошенная у богатой дамы ёлочная игрушка в виде ангелочка. И казалось бы обиженный жизнью мальчишка наконец счастлив, этого счастья в его жизни так мало, а тут один маленький ангелочек и больше ничего не надо. Сашка ложится спать и вешает ангелочка у горячей печи, и по мере того, как проходит ночь и приближается рассвет, ангелочек тает и к утру падает бесформенным слитком на пол.
Леонид Андреев жил и творил в страшное время, и узреть свет на рубеже веков, вероятно, было крайне тяжело. Андреев рушит традиционные понятия о тьме и свете, наделяя своё солнце пророческим даром, что многократно доказывается в его произведениях. Важно понять, что солнце не встало на сторону зла, оно продолжает оберегать тех, кто к нему устремлён, но оно может и отомстить тем, кто идёт против него. Андреев показывает нам горький реализм своего века: что бы ни случилось с человеком – это его личная трагедия, а огромное светило всегда продолжает всходить и заходить, вне зависимости от этих личных бед, потому что законы мироздания соблюдаются без участия человека и зависят только от высших сил.
Говоря о реализме Андреева, стоит отметить статью М. Неведомского «О современном художестве Л. Андреева», в которой отмечено: «Он представляет из себя какое-то соединение, какой-то сплав символизма с реализмом и даже грубым натурализмом» [6]. И действительно, невозможно однозначно отнести Андреева к какому-то определённому направлению, как и нельзя собрать в единое целое образ солнца в произведениях писателя. Ведь встаёт вопрос, почему солнце в его произведениях всё-таки оберегает тех, кто к нему устремлён и губит тех, кто от него отвернулся, но, как уже сказано выше, светило продолжает всходить и заходить, вне зависимости от личных бед и трагедий героев («равнодушная и слепая сила» Шайкевич М.О.) и, по сути, является нейтральным зрителем происходящего. А. Н. Веселовский в статье «Психологический параллелизм», подробно разбирая образ солнца, пишет: «Сопоставление, например, солнце = глаз (инд., гр.) предполагает солнце живым, деятельным существом; на этой почве возможно перенесение, основанное на внешнем сходстве солнца и глаза; оба светят, видят» [3]. И действительно, солнце у Леонида Андреева – это глаз, который всё видит и наблюдает за героями, а значит, оно является деятельным существом, которое имеет право на свою оценку и право на выбор, какую сторону принять. К тому же, как уже было сказано выше, не только и не столько карает солнце тех, кто совершает дурные поступки или ошибается, но оно будто чувствует тьму, исходящую из недр души человека, и само, вероятно, творит правосудие. Как видно, традиция, заложенная ещё древними людьми, продолжает свою жизнь на страницах произведений Леонида Андреева, но в уникальном, присущем только этому писателю, варианте.
Литература:
1. Андреев Л. Полное собрание романов, повестей и рассказов в одном томе. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2017. («Я говорю из гроба») URL: http://az.lib.ru/a/andreew_l_n/text_0400-1.shtml
2. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: В 3 т. – М.: Современный писатель, 1995, URL: http://slavya.ru/ trad/afan/
3. Веселовский А.Н. Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля. М.: Высшая школа, 1989, URL: http://az.lib.ru/w/weselowskij_a_n/text_0060.shtml
4. Ломоносов М.В. Утреннее размышление о божием величестве // М.В. Ломоносов. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1986. (Библиотека поэта; Большая серия).
5. Минералова И.Г. «Анализ художественного произведения. Стиль и внутренняя форма». М.: ФЛИНТА, Наука, 2011.
6. Неведомский М. О современном художестве Л. Андреева. // Мир Божий, 1903.
7. Шайкевич М.О. Психопатологiя и литература. СПб.: «Типография Ц. Крайзъ, Театральная пл., №4», 1910.
The sun as an “active being” in Leonid Andreyev’s small prose
Abstract. The article is devoted to the study of the image of the sun in the stories and novels of Leonid Andreyev. We will try to answer the question why the sun so often appears in Andreyev’s works as a companion of madness and death, but at the same time it can protect heroes from danger or warn them. Thanks to the research, we will see that the tradition, laid down in ancient times, continues his life on the pages of works by Leonid Andreyev, but in a unique, inherent only to this writer, version.
Keywords: Sun, Andreev, myth, mythology, death, light, higher powers, source, satellite.
Информация об авторе: Вартазарова Жаклин Артуровна, студент Института филологии МПГУ.