Конн Иггульден
Врата Рима. Гибель царей
– Тебя зовут Александрия? – тихо спросил Гай.
Она кивнула.
– Я пришел извиниться за сегодняшнее. Я смотрел, как ты работаешь, а Рений подумал, что ты нас отвлекаешь.
Александрия не шелохнулась и не подняла глаз. Молчание затянулось, и Гай покраснел, не зная, что делать дальше.
– Послушай, мне правда очень жаль. Он обошелся с тобой так жестоко.
Она ничего не сказала, хотя страдания переполняли все ее существо. «Я рабыня! – могла бы крикнуть она. – Каждый день для меня – боль и унижение. Тебе нечего мне сказать». Но перед ней стоял сын хозяина поместья.
Гай подождал еще немного и ушел, уже жалея, что вообще приходил.
Александрия проводила его взглядом: он шел уверенно, и в его походке чувствовалась сила, уже вложенная Рением. Вырастет и станет таким же жестоким, как старый гладиатор, думала она. Он свободен, он римлянин. Он еще юн, потому и сочувствует, но это в нем выжгут быстро. Лицо Александрии горело от гнева, выказать который она не посмела. Скромная победа – не ответить мальчику, – но все же победа.
О ходе занятий и успехах подопечных Рений отчитывался в конце каждого квартала. Накануне условленного дня, вечером, отец Гая возвращался из столицы и выслушивал доклад Тубрука о том, как обстоят дела в поместье, потом виделся с мальчиками и проводил еще некоторое время наедине с сыном. На рассвете следующего дня он встречался с Рением, и мальчики могли поспать подольше, радуясь небольшому отступлению от утомительной рутины.
Первый отчет разочаровал своей краткостью.
– Начало положено. Зачатки характера есть у обоих, – бесстрастно заявил Рений.
Пауза продолжалась достаточно долго, прежде чем Юлий наконец понял, что продолжения не будет.
– Они слушаются? – спросил он, удивленный отсутствием подробностей. Неужели он за это выложил столько золота?
– Конечно, – ответил Рений, явно озадаченный вопросом.
– Они… из них что-то получится? – не сдавался Юлий. Он не хотел, чтобы разговор прошел в том же духе и в той же манере, что и предыдущий, но снова чувствовал себя так, словно перед ним один из его старых учителей, а не человек, которого он сам же нанял.
– Начало положено, – повторил Рений. – Такая работа быстро не делается.
– Как и все, что чего-либо стоит, – тихо ответил Юлий.
Секунду-другую они спокойно смотрели друг на друга, потом оба кивнули. Разговор был окончен. Старый воин крепко и быстро пожал руку своему работодателю и вышел. Юлий так и остался стоять, глядя на закрывшуюся за ним дверь.
Тубрук считал методы Рения рискованными и в подтверждение своего вывода рассказал о случае, когда оставленные без присмотра мальчики могли утонуть. Юлий поморщился. Он понимал, что, высказав Рению свои опасения, даст ему повод разорвать соглашение. Обязанность удерживать старого вояку от крайностей ложилась на плечи Тубрука.
Юлий сел с печальным вздохом, уже вернувшись мысленно к тем проблемам, с которыми столкнулся в Риме. Корнелий Сулла уверенно шел к власти, покоряя городишки на юге страны. Как там называется последний? Помпеи, какой-то городок в горах. Такими вот мелкими триумфами Сулла не позволял забыть о себе праздной публике. В его распоряжении была группа сенаторов, которых он опутал паутиной лжи, подкупа и лести. Все они были молоды, и старый солдат содрогнулся от отвращения, вспомнив некоторых из них. Неужели к этому идет Рим? Неужели это случится при его жизни?
Вместо того чтобы относиться к государственным делам со всей должной серьезностью, они предавались удовольствиям самого сомнительного свойства, участвовали в ритуалах в храме Афродиты и называли себя «новыми римлянами». В храмах на Капитолийском холме видели всякое, и чтобы вызвать там негодование, требовалось что-то особенное, но эти «новые» словно поставили себе целью нащупать все границы дозволенного и преступить их одну за другой. Народного трибуна, пытавшегося при любой возможности противостоять Сулле, нашли убитым. Само по себе событие ничем не примечательное. Его нашли в бассейне, в воде, покрасневшей от крови, вытекшей из перерезанной вены на ноге. К такому способу убийства прибегали довольно часто. Хуже было то, что заодно убили и его детей. Это уже походило на предупреждение остальным. Ни улик, ни свидетелей не нашлось, и шансов на то, что их когда-нибудь найдут, было немного. Между тем Сулла, воспользовавшись ситуацией, успел до избрания нового трибуна провести через сенат решение, предоставляющее военному командованию бо́льшую самостоятельность. Он сам отстаивал необходимость такого шага, был убедителен и красноречив. Сенат поддержал Суллу, и его позиции еще чуточку укрепились, тогда как позиции республики еще чуточку ослабли.
Пока Юлию удавалось сохранять нейтралитет, но, будучи связан родственными узами с другим участником борьбы за власть, братом жены, Марием, он понимал, что рано или поздно сторону придется выбирать. Каждый разумный человек видел, что грядут перемены, однако Юлия огорчало, что в сенате становится все больше горячих голов, для которых республиканские ценности – бремя. Так же и Марий считал, что сильный человек может не подчиняться закону, а использовать его в своих интересах. Он уже доказал это, посмеявшись над существующей системой избрания консулов.
Согласно римскому закону, консул выбирается на один срок, по истечении которого должен оставить свой пост. Мария недавно избрали в третий раз после его военных побед над племенами кимвров и тевтонов. Мария называли львом поднимающегося Рима, и Юлий понимал: если Корнелий Сулла будет набирать силу, ему самому придется искать защиту в тени родственника.
Открыто перейдя в стан Мария, он не только будет обязан ему, но и поступится частью своей независимости, однако, возможно, другого разумного варианта просто не представится. Жаль, он не мог, как бывало прежде, спросить совета у жены, чей острый ум неизменно проникал в самую суть проблемы. Она умела посмотреть на любое дело с неожиданной точки зрения, увидеть то, что не замечали другие. Юлий скучал по ее кривой усмешке, по ее ладоням – когда он уставал, она прижимала их к его глазам, принося прохладу и покой.
Пройдя по коридорам к комнате Аврелии, он остановился перед дверью, прислушиваясь к ее спокойному, тихому дыханию.
Юлий осторожно вошел, шагнул к спящей жене и поцеловал ее в лоб. Она не шевельнулась, и он сел у кровати.
Спящая Аврелия выглядела совсем как прежде. Казалось, она вот-вот проснется и в ее глазах засветятся ум и ирония. Засмеется, увидев, что он сидит здесь в темноте, и откинет одеяло, приглашая его к себе, в теплую постель.
– К кому мне примкнуть, любовь моя? – прошептал Юлий. – Кого поддержать, кому доверить защиту города и республики? По-моему, твоему брату Марию республиканские идеалы так же безразличны, как и Сулле. – Он потер щеку, которая уже требовала бритья. – Где будет безопаснее моей жене и сыну? Доверить дом змее иль волку?
Ответом была тишина, и он медленно покачал головой и поцеловал Аврелию, еще раз представив, что ее глаза откроются и он увидит знакомый взгляд. Потом осторожно вышел и тихонько закрыл за собой дверь.
Когда в тот вечер Тубрук совершал вечерний обход, свечи уже догорели и в комнатах было темно. Юлий все еще сидел в кресле, но глаза его были закрыты, грудь медленно поднималась и опускалась, и воздух выходил через нос с легким присвистом. Тубрук удовлетворенно кивнул, – наконец-то хозяин отдыхает от забот.
На следующее утро Юлий завтракал с мальчиками – хлеб, фрукты и теплый травяной настой. Вчерашние тревоги рассеялись, и его взгляд был свеж и ясен.
– Вижу, вы оба здоровые и сильные. Рений делает из вас мужчин.
Мальчики с ухмылкой переглянулись.
– Рений говорит, мы скоро приступим к боевой подготовке. Мы показали, что можем переносить жару и холод, и уже начали открывать свои сильные и слабые стороны. Это все дух, а дух, как он утверждает, – основа для военной выучки.
Говоря, Гай оживился и даже немного жестикулировал.
Оба держались заметно увереннее, и Юлий почувствовал укол сожаления, что не может чаще бывать дома и видеть, как они растут. Глядя на сына, он спрашивал себя, не получится ли так, что, вернувшись однажды домой, увидит незнакомца.
– Ты мой сын. Рений учил многих, но моего сына – никогда. Думаю, ты его удивишь.
Юлий видел, что Гай слушает его с недоверчивым выражением лица – мальчик не привык к похвалам.
– Я постараюсь. Думаю, Марк тоже удивит его.
Юлий почувствовал на себе взгляд второго мальчика, однако не посмотрел на него. Он хотел, чтобы Гай твердо запомнил его слова, и, недовольный попыткой сына втянуть в разговор приятеля, ответил так, словно Марка и не было за столом:
– Марк мне не сын. Мое имя и моя репутация достанутся тебе. Тебе одному.
Гай смущенно опустил голову, не выдержав непривычно требовательного взгляда родителя.
– Да, отец, – пробормотал он и принялся за еду.
Иногда Гай жалел, что у него нет братьев или сестер, с которыми он мог бы играть и которые тоже несли бы бремя отцовских надежд. Конечно, он бы не отдал им поместье, оно принадлежит ему, и так было всегда, но порой его тяготил груз ответственности. Особенно когда мать в свои хорошие дни жаловалась, что боги подарили ей только его одного. Аврелия часто признавалась сыну, что хотела бы иметь дочерей, чтобы наряжать их и передавать им свою женскую мудрость, но недуг, поразивший ее после первых родов, лишил ее этих надежд.
В теплую кухню зашел Рений. На нем были открытые сандалии, красная солдатская туника, не скрывавшая мощные икры, натренированные за долгие годы службы в пехоте. Несмотря на возраст, Рений являл образец крепкого здоровья и жизненной силы. Остановившись перед столом, он посмотрел на сидящих ясными, живыми глазами.
– С твоего позволения, хозяин, солнце встает, и мальчики должны пробежать пять миль, прежде чем оно выйдет из-за холмов.
Юлий кивнул, и мальчики быстро встали, ожидая разрешения уйти.
– Идите… и не ленитесь, – с улыбкой сказал он.
Его сын, похоже, ни о чем другом и не думал, а вот второй – в его темных глазах мелькнуло что-то еще. Гнев? Раздражение? Нет, наверное, показалось…
Мальчики убежали, и мужчины снова остались одни. Юлий указал на стол.
– Я слышал, ты собираешься начать боевую подготовку.
– Они еще недостаточно сильны. Возможно, в этом году и не будут готовы. В конце концов, меня наняли не для этого.
– Ты не думал о том, чтобы продолжить работу с ними после истечения годичного срока? – как бы мимоходом спросил Юлий, чтобы не выказать излишней заинтересованности.
– В следующем году я отойду от дел и уеду жить в деревню. Вряд ли что-то изменит мое решение.
– Значит, эти двое – твоя последняя дань Риму, – подвел итог Юлий.
Рений на мгновение застыл, но Юлий сохранял выражение полного безразличия.
– Об этом стоит подумать, – сказал наконец Рений и, по-военному резко повернувшись, вышел.
Глядя ему в спину, Юлий хищно усмехнулся.
Глава 6
– Командиры сражаются верхом, однако конница – не главная наша сила. Ее назначение – оттеснить противника, но уничтожают его двадцать восемь легионов пехоты. Каждый из ста пятидесяти тысяч наших легионеров в любой момент готов прошагать тридцать миль в полном вооружении с мешком в треть его веса. А потом идти в бой, не жалуясь на усталость, не позволяя себе слабости.
Рений посмотрел на мальчиков, стоявших под жарким полуденным солнцем, отдуваясь после пробежки. Он отдал им, своим последним ученикам, больше трех лет жизни. Сколь многому им еще предстояло научиться! Расхаживая вокруг них, старый гладиатор бросал слова, как камни.
– Не удача, посланная богами, отдала многие страны во власть Рима. Не слабость других народов заставляет их бросаться на наши мечи. Дело в нашей силе, превосходящей все, что они могут нам противопоставить. Это наша главная тактика. Наша сила и наш боевой дух несокрушимы. Наша дисциплина такова, что о нее разобьются насмерть все армии мира. Каждый наш воин знает, что боевые товарищи не оставят его. Поэтому ему не страшны ни героические атаки врага, ни жуткий боевой клич диких племен. Мы идем в бой. Мы стоим, а они умирают.
Гай уже отдышался, и легкие больше не изнывали от нехватки кислорода. За три года, прошедших с тех пор, как Рений впервые приехал на виллу его отца, Гай вырос и набрался сил. Накануне четырнадцатилетия в подростке уже угадывался мужчина, которым ему предстояло стать. Под римским солнцем его кожа приобрела цвет дубовой коры, в фигуре сочетались легкость и атлетизм, мощь плеч и ног. Гай мог часами бегать по холмам и при этом находить в себе силы, приближаясь к поместью, прибавить шагу.
Марк тоже изменился – и внешне, и внутренне. Былое невинное ребяческое веселье вспыхивало теперь лишь изредка. За три года Рений научил его контролировать чувства и реакции. Научил, безжалостно применяя плеть. В плечах Марка скрывалась сила, в кулаках – быстрота молнии, сравниться с которой Гай уже не мог. Стремление обрести самостоятельность, жить, не завися от родственников, без опеки со стороны других жгло его изнутри.
Мальчики отдышались и стояли, настороженно глядя на Рения. Они уже знали, что наставник может внезапно, без предупреждения, ударить в живот, проверяя таким образом на слабость.
– Возьмите мечи.
Парни молча повернулись и взяли мечи, висевшие на стене учебного двора. На обоих были тяжелые кожаные пояса с тяжелой кожаной «лягушкой», на которой держался меч.
Экипировавшись должным образом, Гай и Марк предстали перед Рением в ожидании следующего приказа.
– Гай, ты наблюдаешь. Мальчишка послужит для примера.
Рений с хрустом расправил плечи и усмехнулся, заметив, как Марк медленно достает меч из ножен.
– Первая позиция. Стой, как солдат.
Марк встал в первую позицию: ноги на ширине плеч, одно плечо чуть впереди другого, меч на уровне пояса, в положении, из которого можно атаковать пах, живот или горло. Пах и горло – предпочтительные цели для глубокого выпада, поскольку в случае успеха враг истекает кровью в считаные секунды.
Рений качнулся с ноги на ногу, и меч Марка дрогнул, проследовав за ним.
– Опять воздух рубишь? Я слежу и разгадываю твою манеру. Мне достаточно, чтобы ты раскрылся один-единственный раз, и тогда я одним ударом рассеку тебе горло. Покажи, в какую сторону ты переносишь вес, и я разрублю тебя пополам.
Рений пошел вокруг Марка, который оставался на месте, в слегка расслабленной позе и с бесстрастным лицом.
– Хочешь меня убить, да? Я ощущаю твою ненависть. Ощущаю, как доброе вино в желудке. Веришь ли, она меня бодрит.
Марк атаковал резко, внезапно, молниеносно. Сотни часов он потратил на то, чтобы избавиться от всех предательских сигналов вроде мгновенно напрягшихся перед выпадом мышц, предупреждающих противника о его намерениях. Никакая быстрота не спасет, если выдать свое намерение, – опытный воин всегда успеет опередить и выпустить кишки.
Там, куда целился Марк, Рения уже не было. Гладий наставника коснулся горла ученика.
– Опять! Медлительный и неуклюжий, как обычно! Не будь ты быстрее Гая, я бы сказал, что хуже ученика еще не видел.
Марк моргнул. И в то же мгновение нагретый солнцем клинок прижался к внутренней поверхности бедра, к тому месту, где пульсировала большая вена.
Рений поморщился и покачал головой:
– Никогда не слушай противника! Гай смотрит, ты дерешься. Сосредоточься на моих движениях, а не на том, что я говорю. Слова – это только чтобы отвлечь тебя. Еще раз.
По земле снова закружились тени.
– Твоя мать в постели тоже была неловкой поначалу!
Меч Рения ударил с быстротой змеи, но его встретил и отклонил другой меч. В тот же миг Марк сделал шаг вперед и коснулся острием гладия морщинистой кожи на горле старика. Холодные глаза ученика смотрели бесстрастно и сурово.
– Предсказуемо, – пробормотал Марк, глядя в ледяные голубые глаза, в глубине которых все же мелькнула досада.
Он почувствовал укол, опустил глаза и увидел в левой руке Рения кинжал, надавивший ему на живот. Старый гладиатор усмехнулся:
– Многие возненавидят тебя так сильно, что будут готовы лечь с тобой в могилу. Они – самые опасные. Они нарвутся на твой меч, чтобы выдавить тебе глаза. При мне одна женщина проделала такое с моим человеком.
– Почему она так его ненавидела? – спросил Марк, отступая на шаг, но держа меч наготове, чтобы отразить возможную атаку.
– Победителей ненавидят всегда. Это цена, которую приходится платить. Те, кто тебя любит, исполнят все твои желания, но только когда сами этого захотят. Те же, кто боится тебя, будут покорны, когда ты этого захочешь. Так что лучше, чтобы тебя любили или боялись?
– И то и другое, – серьезно сказал Гай.
Рений улыбнулся:
– Чтобы тебя любили и уважали? Это невозможно, если ты забираешь землю, которая может быть твоей только по праву силы и крови. Жизнь – штука сложная, в ней нет простых вопросов и ответов. Ответов всегда много.
Мальчики озадаченно посмотрели на него, и Рений раздраженно фыркнул.
– Сейчас я покажу вам, что такое дисциплина! Я покажу, чему вы уже научились. Положите мечи и станьте смирно.
Старый гладиатор окинул их скептическим взглядом, и в этот момент внезапно ударил полуденный колокол. Он нахмурился, и с ним случилась странная перемена. Уже не отрывистым, командным, а тихим и спокойным голосом Рений произнес:
– В городе голодные бунты, слышали? Негодяи собираются в шайки, жгут, ломают и разбегаются, как крысы, нарвавшись на человека, которому достает смелости обнажить меч. Я занимался с вами на два года больше, чем предусматривалось изначальным соглашением. Вы еще не готовы, но я не стану тратить на вас оставшиеся мне годы. Сегодняшний урок – последний. – Он шагнул к Гаю, который стоял, глядя строго перед собой. – Сегодня твой отец должен был встретиться со мной и выслушать мой отчет. Он опаздывает – впервые за три года. О чем это мне говорит?
У Гая пересохло в горле. Он откашлялся:
– Положение в Риме серьезнее, чем ты полагал.
– Да. Жаль, что твой отец не увидит наш последний урок. Если он погиб, а я убью тебя, кому достанется поместье?
Гай растерянно моргнул. Смысл слов наставника никак не соответствовал его спокойному, рассудительному тону. Он как будто заказывал себе новую тунику.
– Моему дяде Марию, хотя он сейчас с Первородным легионом. Мы не ждем его…
– Первородный – славный легион, хорошо сражался в Египте. Тогда я пошлю счет ему. А теперь я сделаю тебе одолжение как хозяину поместья, раз твой отец в отъезде. Когда будешь готов, мы сразимся по-настоящему, не так, как в учебном бою, не до первой крови, а так, как могли бы схватиться сегодня, если бы ты шел по римской улице в толпе бунтовщиков. Я буду драться честно, и если ты убьешь меня, то считай, что твое обучение завершилось.
– Зачем убивать нас, если ты потратил на нас столько времени, – выпалил Марк, забыв правило, запрещавшее говорить без разрешения.
– Рано или поздно вы столкнетесь со смертью лицом к лицу. Я не могу продолжать обучение, но есть еще один, последний урок, который вам нужно выучить. Это страх и гнев.
В какой-то момент им показалось, что Рений утратил уверенность в себе. Но он тут же вскинул голову и снова стал «зубастой черепахой», как называли его рабы.
– Вы – мои последние ученики. Моя репутация, когда я отойду от дел, будет висеть на ваших жалких шеях. Я не позволю вам выйти в жизнь недоучками, чтобы ваши поступки чернили мое имя. Я защищал его всю жизнь, мое имя. Терять его сейчас слишком поздно.
– Тебе не придется стыдиться за нас, – негромко, словно давая обещание самому себе, пробормотал Марк.
Рений повернулся к нему:
– Ты позоришь меня каждым своим ударом! Ты как мясник, в гневе рубящий бычью тушу. Ты не научился сдерживаться. Когда кровь отливает у тебя от головы, ты попадаешь в простейшую ловушку! А ты! – Он повернулся к ухмылявшемуся Гаю. – Все твои мысли только о том, что у тебя между ног. Какой же ты римлянин! Нобиль! У меня кровь стынет в жилах, когда я думаю о том, что такие сопляки, как ты, унаследуют мой город и мой народ.
Намек на девушку-рабыню, которую Рений отхлестал у них на глазах, стер ухмылку с лица Гая. Стыд все еще жег его, и теперь, слушая речь наставника, он чувствовал, как разгорается внутри гнев.
– Гай, можешь выбирать, кто из вас начнет поединок. Пусть это будет твое первое тактическое решение!
С этими словами Рений отвернулся, вышел на бойцовскую площадку, выложенную мозаикой на учебном дворе, и принялся разминаться, словно не замечая изумленных взглядов мальчиков.
– Старик рехнулся! – прошептал Марк. – Он убьет нас обоих!
– Для него это все игра, – хмуро ответил Гай. – Как тогда, на реке. Я его убью. Думаю, смогу. И уж от вызова я точно не уклонюсь. Если я таким образом должен показать, что хорошо усвоил его уроки, так тому и быть.
Марк посмотрел на друга и понял, что тот настроен решительно. Марк не хотел, чтобы кто-то из них дрался с Рением насмерть, но уж если поединка не избежать, то у него больше шансов. Одержать чистую победу в схватке не сумел бы ни он, ни Гай, но только он, превосходя друга в скорости, мог рассчитывать отправиться в мир иной, прихватив с собой старика.
– Гай, – прошептал он, – дай мне сразиться первым.
Гай посмотрел ему в глаза, словно пытаясь прочесть его мысли.
– Не в этот раз. Ты мой друг. Я не хочу видеть, как он убьет тебя.
– Я тоже не хочу. Но из нас двоих я быстрее – у меня больше шансов.
Гай расслабил плечи и сдержанно улыбнулся:
– Рений – просто старик, Марк! Я мигом с ним разберусь.
Он вышел на площадку и встал в исходную позицию.
Рений наблюдал за ним, щурясь на солнце.
– Почему ты решил биться первым?
Гай пожал плечами:
– Жизнь рано или поздно кончается. Я так решил. Вот и все.
– Что ж, пусть. Давай, мальчик. Посмотрим, научился ли ты чему-нибудь.
Поединок начался как танец с легкого, плавного кружения пары, и на вытянутых вперед клинках заиграли солнечные лучи.
Внезапный поворот плеча, хитрость Рения не обманула Гая, ответившего быстрым выпадом, заставившим старика отступить. Звон мечей – и схватка началась всерьез. Выпад – блок, удар – ответ. В какой-то момент они сошлись лицом к лицу, мышцы вздулись от напряжения, и старый гладиатор отбросил юнца так, что тот грохнулся на землю.
Вопреки обычаю, Рений удержался от насмешки, и лицо его осталось бесстрастным. Гай медленно поднялся. Победить силой он не мог.
Два быстрых, почти неуловимых шага, обход защиты – и режущий удар прочертил кровавую полосу на загорелой груди Рения.
Старик удивленно хмыкнул, а Гай не стал останавливаться и продолжил наступать, нанося удар за ударом, каждый из которых его противник отражал, зная, что мальчишка скоро израсходует силы, утомится на солнце и станет беззащитным перед ножом мясника.
Пот заливал Гаю глаза. В отчаянии он пытался изобрести что-то, придумать какой-то новый ход, который мог бы сработать против этого безжалостного истукана, так легко просчитывающего и отражающего его атаки. В очередной раз он ударил с размаху, но промахнулся и потерял равновесие, тогда как правая рука Рения скользнула вперед и клинок вошел в живот Гаю.
Он сразу почувствовал, как уходит сила, хотя и не ощутил боли. Ноги одеревенели, ослабли и, уже не слушаясь его и ничего не чувствуя, подкосились. Капли крови упали на песок. Свет померк, исчезли краски, заколотилось глухо сердце, и в глазах рассыпались искры.
Рений смотрел на него сверху, и Гаю показалось, что глаза старика блеснули. Неужто плачет?
– Неплохо, но этого мало! – бросил гладиатор и шагнул вперед.
Тень заслонила свет, и лезвие меча врезалось в складки кожи под подбородком старика. Рений замер от неожиданности, и это не укрылось от Марка, стоявшего в шаге за его спиной.
– Обо мне забыл?
Он мог бы легко и без раздумий, одним движением меча убить злобного старика, но бросил взгляд на друга и увидел, что тот умирает. На краткий миг Марк потерял контроль над собой и упустил шанс быстро покончить с противником. Рений отступил в сторону и снова поднял окровавленный меч. На каменном лице горели глаза.
Начав атаку, Марк прошел защиту и отступил еще до того, как старик успел сделать хоть что-то. При желании он мог бы нанести смертельный удар, потому что противник остался неподвижным.
– Неужели ты не можешь убить меня, даже когда я просто стою и открыт? – рявкнул Рений, делая круг и поворачиваясь к Марку правым боком.
– Ты всегда был глупцом, и гордость твоя – это гордость глупца. – Марк едва не зарычал от злости. Рядом, на солнцепеке умирал друг, а ему приходится слушать этого старика.
Он снова атаковал, полностью сосредоточившись на поединке, на ударах и защите, не отвлекаясь на размышления, не останавливаясь. Рана за раной открывались на старом теле, и кровь капала на землю, словно весенний дождь.
Рений уже не тратил время на разговоры.
У него просто не осталось времени. Он отчаянно защищался, и в какой-то момент на его лице промелькнуло удивление, которое тут же скрыла маска гладиатора. Марк дрался, демонстрируя все качества прирожденного воина: ловкость, быстроту, устойчивость.
Снова и снова отражая удары ученика, Рений реагировал на них бессознательно, полагаясь только на опыт и реакцию тела. Разум его как будто отстранился от этой схватки.
В голове его звучал бесстрастный голос: «Я – старый дурак! Этот парень, возможно, мой лучший ученик, но я убил другого – тот удар был смертельным».
Меч Марка рассек плечевую мышцу, и левая рука беспомощно повисла. Боль била словно молотом, и он вдруг ощутил давящую усталость, как будто годы наконец догнали его. Мальчишка никогда еще не показывал такой ловкости и быстроты. Казалось, вид умирающего друга открыл в нем новые грани мастерства.
В какой-то момент Рений почувствовал, как силы покидают его. Он и сам понимал, что дух уже не мог повелевать телом.
Рений вздохнул от отчаяния, уступая слабости. Старый гладиатор много раз видел, как это случалось с другими, когда тело брало верх над духом. Подставив зазубренный гладий под очередной удар, он понял – это все.
– Остановись или я убью тебя на месте, – раздался незнакомый голос. Слова прозвучали тихо, но были отчетливо слышны на другом конце двора.
Марк не остановился. Его научили не обращать внимания на насмешки и колкости, и он не собирался отказываться от победы. Еще один удар и…
– Этот лук убьет тебя, мальчик. Опусти меч.
В глазах Марка мелькнуло безумие, и Рений понял, что ему конец. Но искра вдруг погасла – рассудок взял верх.
Стекавшая по телу кровь была теплая, но двор как будто дохнул холодом на старого гладиатора. Его противник отступил с площадки и повернулся к незнакомцу. Никогда еще Рений не ощущал дыхания смерти так близко.
На солнце сверкнул наконечник стрелы. Человек, державший лук, был старше Рения, но руки, натянувшие тетиву, не дрожали. Незнакомец был в грубой тунике бурого цвета и широко улыбался, демонстрируя несколько оставшихся зубов.
– Сегодня здесь никто не умрет. Иначе я бы знал. Уберите оружие, я позову лекарей.
Мир снова предстал перед Марком во всей своей суровой реальности. Гладий выпал из руки.
– Гай, мой друг… он ранен и может умереть. Ему требуется помощь.
Не в силах стоять, Рений опустился на колено. Онемевшие пальцы выронили меч. Голова склонилась, и красное пятно под ним делалось все шире. Марк прошел мимо него, даже не взглянув.
– Я вижу у него разрыв придатка, – бросил старик через плечо.
– Значит, он умрет. Когда лопается аппендикс, это всегда заканчивается смертью. Наши лекари не умеют его удалять.
– Мне случалось это делать. Однажды. Позови домашних рабов, пусть отнесут мальчика в дом. И пусть принесут повязки и горячей воды.
– Ты – целитель? – спросил Марк, с надеждой вглядываясь в глаза старика.
– Я много странствовал по свету и кое-чему научился. Это еще не конец.
Их глаза встретились, и Марк отвернулся, кивая сам себе. Незнакомец почему-то вызывал доверие.
Рений перекатился на спину, грудь его едва поднималась. Теперь он выглядел тем, кем и был, – старым деревянным истуканом, высохшим и сделавшимся ломким под римским солнцем.
Поймав взгляд Марка, он попытался встать, дрожа от слабости.
Поднявшаяся было ярость закипеть не успела – чья-то рука легла Марку на плечо.
Рядом, с потемневшим от гнева лицом, стоял Тубрук.
– Успокойся, парень! Больше никаких поединков. Я послал за Луцием и за лекарем матери Гая.
– Ты видел? – спросил, запинаясь, Марк.
Тубрук сжал его плечо.
– Только самый конец. Я надеялся, что ты его убьешь, – мрачно сказал он и, бросив взгляд на истекающего кровью Рения, повернулся к незнакомцу.
– Кто ты, старец? Вор? Это частное владение.
Старик медленно выпрямился и посмотрел Тубруку в глаза.
– Просто странник, скиталец.
– Он умрет? – вмешался Марк.
– Думаю, не сегодня, – ответил старик. – Теперь, когда я здесь, это было бы невежливо – разве я не гость в доме?
Марк растерянно моргнул, обыденное звучание этих слов никак не совмещалось с бурлящей круговертью боли и гнева внутри.
– Я даже не знаю, как тебя зовут, – сказал он.
– Я – Кабера, – тихо ответил старик. – А теперь успокойся. Я помогу вам.
Глава 7
Из забытья Гая вырвали сердитые голоса. Голова гудела, по всему телу разливалась слабость. Ниже пояса накатывала волнами боль, отдаваясь пульсирующим эхом в самых чувствительных точках. Во рту пересохло, он не мог ни говорить, ни даже держать открытыми глаза. Тьма ждала, мягкая и красная, и он, еще неготовый сознательно бороться за жизнь, попытался вернуться в нее.
– Я удалил поврежденный придаток и сшил разорванные сосуды. У парня большая потеря крови, и на выздоровление понадобится время, но он молод и силен.
Голос незнакомый – какой-то лекарь из поместья? Гай не знал, да и не хотел знать. Если он не умрет, то остальное не важно – пусть оставят в покое и дадут поправиться.
– Лекарь моей жены говорит, что ты самозванец. – Неуступчивый голос отца.
– Он в любом случае не взялся бы за такое дело, – следовательно, ты ничего не потерял, верно? Мне случалось удалять придаток. Это не смертельно. Плохо то, что у него начинается лихорадка, но с ней он должен справиться сам.
– Меня учили, что аппендикс воспаляется и лопается. Его нельзя просто отрезать, как палец.
В голосе отца Гаю послышалась усталость.
– И все же я отрезал. И старика перевязал. Он тоже поправится, хотя драться уже не сможет. Так что никто здесь не умрет. Тебе следует отдохнуть.
Гай услышал шаги. Теплая, сухая ладонь легла ему на лоб.
– Как я могу спать, Кабера? Он мой единственный сын. Ты бы уснул на моем месте?
– Уснул и спал бы как ребенок. Мы сделали все, что могли. Я позабочусь о нем, а ты должен отдохнуть.
Голос у незнакомца был приятным, но в нем не было тех мягких интонаций, которые отличали всех целителей, лечивших Аврелию. Он говорил со странным, незнакомым акцентом и особенным сладкозвучным ритмом.
