Константин Александрович Костин
Остров сокровищ
Глава 9. Пушки и пули
"Скиф" стоял довольно далеко от берега, нам пришлось добираться на нем на катере, лавируя между другими кораблями. Признаться, здесь, на море, они выглядели еще более внушительно, чем с берега. Перед нами вырастал то нос корабля, уходящий далеко в небо, то корма. Бренчали якорные цепи. Скрипели канаты. И вот я увидел его – "Скифа". Серебряков определил его, как сторожевой корабль проекта 1135. Ему виднее, я разбирался в кораблях, как свиньи в бисере.
Обомлев, я молча смотрел на громаду корабля. Я как-то не особо представлял себе сокровища в материальном плане. То есть каждый человек представляет себе деньги как вещи, которые на них можно купить, как материальные блага, в которые можно конвертировать звонкую монету. Допустим – машина. Или квартира. Или дом. Или еще что. У меня как-то больше покупки или строительства гостиницы в самом Владике фантазия не работала. Ну не ощущал я большей суммы, просто не представлял, что с ней делать, на что еще тратить. А потому, возможно, и не особо понимал масштаба всех сокровищ, спрятанных на острове. Я понимал, что их много. Но насколько много это много, я понял лишь увидев громаду "Скифа". Если Торопов для поисков клада раскошелился на такой корабль, то каков же размер всего сокровища? Убивали и за меньшее. Я четко осознал, что ради таких денег… бабок… бабла! Ради такого бабла люди способны пойти на многое. И завалить десяток-другой человек из этого многого – лишь малая часть.
Смольный – капитан, нанятый Тороповым – высокий, жилистый человек в морском кителе, мне сразу не понравился.
– Медузу мне в печень, мазуты береговые, ты как конец травишь, недоумок? – кричал он на одного из матросов, когда мы поднялись на палубу.
– Доброго утричка вам, – поздоровался замполит.
Капитан развернулся через левое плечо и на полпути остановил руку, дернувшуюся было к козырьку. Торопову он лишь слегка кивнул, меня же и Михалыча внимательно осмотрел с головы до ног.
– Что еще за пресноводных моллюсков сюда притащило, кошку мне в пятку? – прорычал Смольный.
– Вчера он был в лучшем расположении духа, – прошептал доктор.
– Ха! – воскликнул моряк. – И еще раз "ха!". Мы должны были отдать концы в девять утра, так объясните мне, какого хрена команда собирается только в десять часов?
На это сложно было что-то возразить… поэтому мы дружно посмотрели на Андрея Петровича, который, кстати, прибыл с нами на одном катере. Но подполковник поспешил сделать вид, что его внезапно и очень сильно заинтересовала чайка, пролетающая над "Скифом". Капитан выждал с полминуты, прежде чем понял, что ответа он не дождется.
– И вообще, господин адмирал, я бы хотел потрещать с тобой. С глазу на глаз.
Ко всем, абсолютно ко всем капитан обращался исключительно на "ты". Те редкие случаи, когда он обращался к кому-то на "вы" были поводом насторожиться… потому как после этого следовал поток отборной флотской брани с обещаниями кар различного характера в извращенной форме. Нет, вряд ли Смольный реально намеревался исполнить все, что обещал, но звучало оно достаточно жутко.
– Можно и переговорить, – согласился Торопов.
– Тогда жду через десять минут в голубятне.
Конечно, мне хотелось побродить по кораблю, осмотреть его хорошенько. Ведь, несмотря на то, что сейчас "Скиф" – гражданское судно, в прошлом он был боевым кораблем. Да таким, наверно, и остался, несмотря на демонтированное вооружение. Вместо этого пришлось закинуть сумку в свою каюту и пройти в навигационную рубку.
К слову, на корабле мы разместились с гораздо большим комфортом, нежели я предполагал. "Скаф", как я уже говорил, был сторожевым кораблем проекта 1135, но основательно переоборудованным. В былые времена его экипаж составлял почти двести человек, плюс куча вооружения с соответствующими помещениями для управления всей этой байдой. Рубками, то есть. Сейчас экипаж составлял всего около тридцати человек, а во времена обладания судном контрабандистами, поди, не больше. Так что планировка была основательно переработана, несколько переборок снесены, и каждый размещался в отдельной каюте, причем достаточно комфортной. Естественно, увеличена была и грузовая часть судна, по-морскому – трюм. Интуиция мне подсказывала, что где-то устроены и тайники, но на то они и тайники, чтобы оставаться тайными.
– Я же просил – с глазу на глаз, – проскрипел Смольный, увидев нашу делегацию.
– Это – мои друзья и компаньоны, мне от них нечего скрывать, – заявил "адмирал".
Капитан извлек из бокового кармана кителя портсигар, из него – папиросу, и некоторое время молчал, постукивая ею.
– Вот что… вы – мой наниматель и, говоря, что я думаю, я рискую с вами поссориться. Но у меня вся жопа в ракушках, я понимаю, что за сиську и письку одной рукой не схватиться – доказано научно и проверено жизнью. Так что даже якорь в глотке не заткнет меня. Мне не нравится все это предприятие. Мне не нравится команда. Мне не нравится мой старпом. Я ясно выразился?
Выпалив все это на одном дыхании, морской волк подул в патрон папиросы и закурил. Я не мог не заметить, что лицо замполита стало пунцовым от злости.
– Может, вам еще не нравится предложенная сумма? – поинтересовался Петрович.
– Да и гонорар мне кажется все менее соответствующим, – согласился моряк.
– Слушай, ты, орел хренов, если ты думаешь, что ты такой умный, а мы – тупые, как три залупы вместе и не понимаем, что ты тупо набиваешь себе цену…
– А ну – цыц! – прикрикнул военврач.
Удивительно, но именно сейчас, в этот момент, когда мы уже были на корабле, готовом к отплытию, поиски сокровищ висели на волоске. Я почти проклял тот момент, когда в "Адмирале Казакевиче" появился Полковник с его чертовой картой. Это же надо было через столько пройти, столько вытерпеть, чтобы все закончилось вот так?
– Давайте еще в глотки друг другу вцепимся! – предложил Листьев. – Давайте вот прямо сейчас, прямо здесь переругаемся – и все! Капитан, конечно, высказал кучу претензий, но мотивированных – ноль. Хотелось бы подробностей. И поэтапно, если можно. Во-первых, вы сказали, что вам не нравится все наше предприятие. Почему?
– Меня наняли вести корабль за винные широты. Я не спрашивал – зачем и почему. С таким баблом можно было бы с легкостью зафрахтовать самолет, что было бы быстрее и проще. И даже когда "адмирал" сказал, что нужно будет пересечь несколько границ… как бы так сказать… не вполне в соответствии с международным регламентом – даже после этого я проглотил медузу, и не задавал лишних вопросов. Но скоро, очень скоро я обнаружил, что каждый бабуин на этом судне знает гораздо больше меня! Вам не кажется, что это слегка не комильфо?
– Согласен, – кивнул доктор.
– И даже больше! Последний опарыш, который видел море только на фантике от цукерки – и тот знает, что мы едем искать сокровища. Сокровища, лопни моя селезенка! Это не бревна лежа ворочать! Искать сокровища – это, доложу я вам… не в носу пальцем ковырять! Конечно, на манде и на воде не загадывают, но скорее этот штурвал окажется у меня в заднице, чем вы, гон… господа хорошие, найдете сокровища.
– Почему? – поинтересовался я.
– А почему у окуня глаза такие? Потому что он видел, как кит камбалу шпилит. Потому что сокровища – это сказки типа фонарных столбов на экваторе. Даже если они есть – их уже давно нашли. А если не нашли – то нас за них порвут на щупальца осьминога.
Тут мне в голову пришла мысль, что неплохо бы завести блокнотик и записывать в него сочные высказывания капитана. Но возразить ему по делу я ничего не смог. Зато Палыч нашел, что сказать.
– Вы правы, но только в одном – в том, что риск немалый. Но я хочу отметить, что и я, и Андрей – боевые офицеры. Свой фунт пороха мы уже съели. Да и ребята – не желторотые птенцы. Мы осознаем, что наша… операция – не в магазин за хлебушком сходить. Это – что касается первого пункта. Далее – вы сказали, что вам не нравится команда? Вы считаете их недостаточно опытными?
– Вот как раз с опытом – у них все в порядке, – усмехнулся Смольный. – Но я бы не дожил до своих лет, если бы не волшебные волосы на моей жопе, которые начинают шевелиться, когда воняет селедкой. И это – именно тот случай. Единственный из всей команды, кто мне положительно симпатичен – это кок.
– Тут я не спорю, – кивнул военврач. – Кок мне самому нравится. Что касается команды… конечно, я навел справки и сам подпишусь под тем, что это – конченные подонки. Убийцы и маньяки. Но находясь у берегов Сомали я предпочту их кому бы то ни было еще. Или вы считаете, что лучше было бы набрать выпускников Тихоокеанского Военно-Морского, которые автомат только на картинке видели, зато вымыты, выбриты и блестят на солнышке? Не думаю… Третье – вам не нравится старпом… э-э…
– Васильев, – подсказал Торопов.
– Да, Васильев, – подхватил доктор.
– Не нравится. Может, у него и жопа в ракушках, но он слишком панибратничает с остальной командой. На море забудьте про любую демократию, на судне – диктатура, на судне я – Царь, Бог и Господин. А старпом – мой наместник. И подчиняться ему должны точно так, как и мне. Но этот червь гальюнный включает машину времени вместе с командой. А еще… – капитан замялся.
– Ну, продолжайте, раз начали, – настоял Олег Павлович.
– Это только подозрение, но волосы на заднице мне подсказывают, что этот баклан балуется еще и дуревом.
– Вы хотите сказать, что он – торчок? – уточнил Листьев.
– Я повторю – это лишь подозрение. Доказать я ничего не могу, разрази меня гром! Только то, что он распускает команду.
– Хорошо, – согласился доктор. – Я лично прослежу за ним и, если ваши подозрения подтвердятся – посадим его под арест. Что-то еще?
– Кильватер мне в печень – да! Те ящики, что вы привезли вчера…
Тут и я вопросительно посмотрел на Торопова и Листьева, но они и ухом не повели.
– … у меня вся жо…
– Да слышали уже сто раз! – вскипел политрук. – И про ракушки, и про волосы, и про камбалы с дельфинами. Я бы попросил выражаться проще.
– В общем, я понимаю, что там – далеко не швейные машинки…
– Вообще-то как раз швейные машинки, – улыбнулся Палыч. – Но давайте, для простоты назовем это… научным оборудованием.
– Их зашхерили в кормовой части, именно там, где кубари матросов и… землекопов. Мне казалось бы более разумным переместить их на нос, где находятся ваши апартаменты.
– Вы же понимаете, это сделано не случайно, – возразил Торопов. – Именно в кормовой части бывшим владельцам было угодно сделать нычки, где мы и заныкали… научное оборудование. Мало ли кто нам встретится в море?
– Даже для самой тупой трески пачка тугриков будет более значительна, чем любые шхеры, – ответил капитан. – А приспособа хороша тогда, когда она под рукой в нужный момент… и плоха, когда ее нету.
– Я вас понял, – задумчиво произнес Листьев. – Тогда приспособы мы перенесем на нос.
– Это было первое.
– Есть и второе?
– Есть даже третье. Второе – возьмите по приспособе и даже в гальюн без них не ходите. И раздайте тем, кому доверяете.
– Разумно, – согласился Торопов.
– И третье – слишком много болтают.
– Например?
– Например… говорят, будто он,– морской волк ткнул в меня пальцем. – Отгрузил к акулам какого-то баклана и отработал у него букварь с кляксой, где крестиками отмечены места, где и зашхерены сокровища. И лежит этот остров…
И тут он с полной точностью назвал широту и долготу нашего острова!
– Вранье! – вскричал подполковник. – Этого никто не может знать!
Его лицо снова раскраснелось, как… у вареного рака! Вот сравнение вполне в духе нашего капитана, хотя, как мне кажется, он мог бы завернуть и покруче. Сжимая кулаки, Торопов повернулся к нам.
– Это ты, Олежа, разболтал! Или ты, Дима!
В докторе я был уверен. В себе… ну не мог же я вчера по пьяной лавочке разболтать все Серебрякову! Хотя, признаться, помнил я не особо много со вчерашнего дня. Но в одном я был уверен точно – под тем градусом я бы не то что координаты, я свое имя бы не вспомнил!
Сам же Листьев, глядя на своего друга, осуждающе качал головой. Капитан тоже смотрел на замполита с большим подозрением. Похоже, уже все убедились, что Петрович – тот еще болтун и находка для шпиона, и никто ему не поверил. Сейчас я думаю, что, возможно, оно все было зря и местонахождение острова было всем хорошо известно и без нас.
– Я не знаю, у кого из вас хранится букварь, но пусть так и будет, – продолжил Смольный. – Чего не знаешь – того не разболтаешь. Иначе, бушприт тебе в компас, прошу немедленно списать меня на берег. Я полгода мочил якоря, помочу еще.
– Понимаю, – сказал доктор. – Во-первых, вы хотите пресечь лишние разговоры. А, во-вторых – хотите устроить крепость в передней части корабля.
– Но-со-вой, – процедил сквозь зубы моряк.
– Именно это я и имел в виду, – согласился Листьев. – Опасаетесь бунта?
– Я сказал только то, что я сказал, кошку мне в пятку. У меня вся жо… ну да вы знаете. В общем – береженого Бог бережет, а не береженого – конвой стережет. Мне бы хотелось верить, что Васильев и прочие даже пирожка не тиснули со стола без мамкиного позволения, но я хочу… даже требую подойти к вопросу стратегически и тактически грамотно, в противном случае, как я уже сказал – я сушу весла.
Ежу понятно, что в девять утра мы не отплыли. Не отплыли и в десять, и даже в одиннадцать. Во-первых, потребовалось время, чтобы перетащить ящики с "научным оборудованием" на нос. Конечно, я не полный идиот и понял, о каком научном оборудовании идет речь. Но я никак не ожидал, что его столько! Да еще и такого! В одном из ящиков – я готов был поклясться – лежал станковый гранатомет! Куда? Зачем столько?
Из другого ящика доктор достал три "Макаровых", один заснул себе за пояс, второй – отдал Петровичу, третий – предложил мне. Но я скромно отказался – ведь в моей сумке лежала пара "Стечкиных"!
– Тогда передай капитану, – предложил Олег Павлович.
– Что!? – скривился Торопов. – Этому бздуну? Чтобы застрелился на всякий случай?
– Дружище, – обезоруживающе улыбнулся Листьев. – Вопреки моим ожиданиям, вы умудрились найти целых двух людей, кто заслуживает доверия. И Смольный – один из них.
– А второй? – спросил я.
– Второй – Серебряков.
Собственно, тогда я и сделал первую глупость, спасшую жизнь, если не всем нам, то мне – точно. Отдав "Макарова" капитану, я посчитал несправедливым подвергать опасности кока, чья верность общему делу не вызывала сомнений, и отдал ему один из своих "Стечкиных".
Еще одна причина задержки в отправлении заключалась в том, что у Торопова, пока он работал помощником мэра Владивостока, в городе появилась масса друзей, которые вдруг решили проводить его. И каждому всенепременно нужно было побывать на "Скифе"! Думаю, такого количества депутатов, чиновников и иных лиц весьма немалого ранга наш сторожевик за один день повидал столько, сколько не видал за всю предыдущую жизнь!
И еще кое-что. Я, конечно, не большой любитель совать нос в чужие дела, но исходя из обрывков разговоров стало понятно, что Андрей Петрович вложил в мероприятие не только свои деньги. А, возможно – вообще не свои деньги! Вот же старый хитрец!
Потом мы пообедали. Кок приготовил солянку, а на второе – рис с котлетами. Затем произошла еще одна перепалка замполита с капитаном, в ходе которой подполковник поглаживал карман, в которой утром спрятал "Макарова". После этого прибыло еще несколько инвесторов пожелать нам "попутного ветра".
Последним был Марк Абрамович. Да-да, тот самый, что владелец ломбарда. Сам он называл себя "старым, бедным, больным евреем". Бедным он точно не был. Ходили слухи, что корабль принадлежал через подставных лиц именно ювелиру и продал он его Торопову втрое дороже. Впрочем, это были лишь слухи…
Но, в итоге, отплыли мы лишь под вечер…
Глава 10. Путешествие
"Скиф" отплывал красиво, при полной иллюминации ходовых огней. Стоял полный штиль. "Болото", как сказал Смольный. И еще добавил, что это не к добру. На других судах в бухте тоже зажглись фонари и отражались в воде Золотого Рога. Но, конечно, они не могли соперничать с закатом, превратившим водную гладь в жидкий огонь.
– Мы не мыши, мы не птахи… – затянул кто-то из команды.
– Мы ночные ахи-страхи, – подхватил второй голос.
– Мы летаем-кружимся, – продолжил первый.
– Нагоняем ужасы… ужасы! – запели сразу несколько голосов.
Я сразу вспомнил свой старый добрый "Адмирал Казакевич", покойного Полковника, царствие ему небесное, так любившего эту песню и часто напевавшего ею. Вспомнил и Леночку, и Дядю Степу, и Бьянку, земля ей пухом. Забавно, но тогда, когда Григорьев пел эту песню в хорошо освещенном ресторане гостиницы – мне казалось смешным, что взрослый, если не сказать – старый, здоровый мужик поет детскую песенку из мультика. Сейчас, когда мы бороздили Японское море в гордом одиночестве, этот хор показался мне… жутковатым!
Совершенно внезапно я обнаружил, что я тот, что был несколько месяцев назад, и я этот, который стоит на носу разрезающего волны корабля – два совершенно разных человека! Тот я хрен бы когда поплыл за тридевять земель на какой-то непонятный остров в Индийском океане за какими-то сомнительными сокровищами. А этот я – вот он, стою на баке, подставив лицо соленому морскому ветру.
– Мы – чердачные, печные, страхи темные, ночные…
Никогда не был набожным человеком, но появилась мысль, что надо было сходить в церковь и поставить свечку Полковнику за упокой души. Ей-Богу, мне почудилось, что вот он сейчас, стоит у меня за спиной, смоля свою сигарету!
Я резко обернулся, но увидел лишь Серебрякова, который, отставив костыль далеко в сторону, курил, по-солдатски спрятав огонек сигареты в ладонь.
Не стану подробно описывать наше плавание – сложилось оно весьма удачно. Да и было бы несправедливо с моей стороны утомлять однообразием волн и чаек, или наоборот – травить душу разнообразием кухни Буша. Однако, имели место быть пара событий, о которых стоит упомянуть.
Для начала – Васильев точно оказался торчком. Это обнаружилось уже на третий день пути, когда он, в одних волосах, бегал по палубе, раскинув руки, и кричал что он – альбатрос. Не знаю уж, на чем он сидел – не увлекаюсь, но на чем-то крепком. Его насилу поймали, связали и заперли в каюте. Но и на следующий день старпом бегал по кораблю, показывая всем ржавый болт, утверждая при этом, что этот самый болт всю ночь парил в воздухе, но стоило прокукарекать первым петухам – грохнулся на пол и проломил судно, так что мы все сейчас потонем. Капитан со свойственной ему добротой предложил застрелить Васильева, Торопов предложил утопить наркомана, доктор же попросту приковал старпома наручниками к кровати.
После этого начались поиски того дерьма, которым травился моряк. Мы перевернули все, заглянули в каждую щель, но так ничего и не нашли. Закончилось дело тем, что кок, принеся в одно прекрасное утро завтрак старпому, не обнаружил ни самого старпома, ни кровати, к которой он был прикован. Ни, естественно, наручников, о чем доктор жалел больше всего. Посовещавшись, мы пришли к выводу, что Васильева похитили инопланетяне. Только это могло объяснить, каким образом он умудрился миновать вахтенного, да еще и вместе с кроватью, которая, кстати говоря, как и на всех кораблях, была привинчена к полу. Старпомом стал Максим Матвеев, который и так выполнял обязанности помощника капитана.
Отдельного упоминания заслуживает кок – Евгений Серебряков. Я уже говорил и добавлю снова и снова – готовил он просто потрясающе. Замечательные, густые, наваристые борщи, или картошечка с поджарками, поджаренная на сале, или мясо… как он жарил мясо! И как он разбирался в мясе! На поджарку шли отменные куски свинины с прожилками жира и чуть-чуть сала. Ровно столько, сколько и нужно – не больше и не меньше! А уж как он шинковал мясо, причем одной рукой, второй – опираясь на костыль! Ножом он работал просто мастерски, словно родился с ним в руках. А метал ножи он так же искусно, как и резал мясо. С пятнадцати-двадцати шагов укладывался в кухонную доску, причем каждый раз нож входил на добрых два-три пальца. А как он разбирался в ножах! Обоюдоострый кинжал политрука кок пренебрежительно называл "пыревом", у самого же Буша было четыре ножа, каждый с рукоятью, набранной из кожи с латунными вставками. Один – совсем крошечный, второй – с узким клинком подлиннее, третий – еще длинней, с лезвием, шириной почти в ладонь и стропорезом на обухе. Именно этот нож я, так сказать, выпросил – так сильно мне он понравился, напомнив повару про подаренный "Стечкин". Сошлись на том, что мы поменялись.
Четвертый нож был чем-то средним между топором и мачете – с длинным клинком, срезанным под прямым углом. И про каждый из ножей Серебряков мог часами рассказывать – почему клинок именно такой длины и формы, почему именно такие спуски и именно такая рукоять. Я, конечно, не идиот, и понимал, что эти ножи – далеко не кухонные, но Евгений так талантливо шинковал ими зелень или стругал деревяшку, что эту странность можно было простить.
Да и в коллективе кок пользовался авторитетом. Что он говорил – исполнялось беспрекословно и сиюминутно. Сами же мужики называли его Бушем. Почему – об этом было сказано ранее.
– Евген – не простой человек, – говорил про него Матвеев. – У него родители – профессора. Как начнет говорить – любому голову запудрит. Мог бы далеко пойти, но нет же – отправился в Африку, где и… подарили ему костыль. Но ты не смотри, что он инвалид. Я лично, своими глазами видел, как он отделал четверых. Четверых, Димыч! Каждый из них был и помоложе, и покрупнее Буша.
Я частенько заходил на камбуз, послушать рассказы Серебрякова. А этого добра у кока завалялась целая куча. Казалось – он объехал весь мир, но больше всего одноногий рассказывал про Африку. Причем, положа руку на сердце – полнейшие небылицы, но, видя, что я не верю, он обращался к своему попугаю:
– Тимоха, подтверди!
И птица начинала кричать:
– Каррегар! Каррегар!
– Видишь, не вру! – смеялся Буш, угощая попугая долькой яблока.
Отношения между капитаном и замполитом лучше не становились. Я не раз ловил себя на мысли, что встреться они на берегу – вцепились бы друг другу в глотки. Или того паче – если бы бдительность не была усыплена безоблачным плаванием и пистолеты все еще носили бы с собой – перестреляли бы друг друга. Но время шло, ничего не происходило, и пистолет Торопова – я точно знал – давно лежал в тумбочке в его каюте. Не могу говорить за Смольного – он, кажется, вообще не расслаблялся. Кстати, я все же завел блокнот, в который прилежно записывал его сочные высказывания и перечитывал перед сном, гадая, как можно вообще такое придумать? Или же сам капитан, еще будучи не капитаном, вел похожие записи и заучивал их, чтобы применить на практике?
Под тяжестью улик моряк вынужден был согласиться, что и "Скиф" ведет себя превосходно, и по команде нареканий нет. И когда Торопов, не стесняясь в выражениях, начал… злорадствовать, превознося сухопутные войска над флотом – морским и воздушным, Смольный счел наилучшим покинуть кубарь.
– Шугнись на полкабельтовых, – сказал капитан, проходя мимо меня.
И, когда он уже вышел, до меня донеслось:
– Дурака учить – только хрен тупить.
Между тем мы приближались к цели нашего путешествия. Это было понятно не только по времени, проведенному в плаванье, но и по тому, что восходы и закаты стали короткими, как выстрел – без сумерек. Да и жара стояла такая… палубу поливали водой почти ежечасно, но это мало помогало. Я и сам, выходя на воздух, обматывал голову мокрым полотенцем, как душман, которое высыхало за считанные минуты от горячего ветра.
В тот день мы держали курс на юго-юго-запад. Дул ровный ветер на траверсе. Вода… вода здесь была не изумрудно-зеленого цвета, как в тех местах, откуда я родом. Даже не знаю, как лучше объяснить… в общем, если кто может представить себе цвет морской волны – тот хорошо представляет себе дальневосточное море. Вода здесь была небесно-голубого цвета, необычайно яркая и так же ярко сверкала на солнце. В общем, попытайтесь представить себе цвет морской волны, но не той, что дальневосточной, а другой – вот тогда вы поймете, какого цвета воды Индийского океана. Короче, объяснил, как умею.
Капитан сказал, что ночью, самое позднее – утром, мы увидим остров. Тот самый остров.
Солнце зашло, а я все не мог уснуть. Было чертовски жарко. Ругаясь сквозь зубы, я побрел на камбуз. Там, в холодильнике, оставались несколько ящиков минералки, которая в настоящий момент была желанней любых сокровищ.
Кока на месте не было. Только попугай сидел на жердочке в клетке, плавно покачивающейся над потолком.
– Кар… – встрепенулся он, увидев меня.
Но, решив, что я недостоин того, чтобы проговаривать полностью, птица нахохлилась и снова уснула. Пару секунд я размышлял – стоит ли подождать Серебрякова, или самому залезть в холодильник, однако жажда победила и я открыл дверцу рефрижератора.
На меня пахнуло благоговейной прохладой. Я был бы не против остаток пути проделать в холодильнике! Но, смекнув, что Буш вряд ли обрадуется, что я хозяйничал без спросу в его вотчине, я достал из кармана фонарик и нащупал лучом света ящики с минералкой у дальней стены камеры. Прикрыв дверь, я зашел в рефрижератор, вскрыл ящик и прямо там приник к горлышку бутылки. Казалось, она испарялась, лишь касаясь пищевода, но кто бы знал – как же это прекрасно, чувствовать прохладу не только кожей, но и в глотке!
Утолив жажду, я уже собирался выходить, как вдруг услышал характерный стук деревяшки Серебрякова и шаги еще нескольких человек. Первое, что пришло в голову – это выскочить с криком "а вот и я!", но что-то меня удержало на месте. И, как оказалось – неспроста.
