Константин Стешик
Летели качели
Маша. Как будто бы Толя с нами, да?
Антон. Маш, не начинай.
Маша. Нет-нет, со мной нормально все. Ощущение просто такое. Будто бы он тут сидел с нами – и на пару минут вышел. И сейчас вернется.
Антон. Ты у него дома, вот тебе и кажется. А я не такой впечатлительный.
Маша. Ты просто козел, Антоша.
Антон. Ну и пусть. Мне не обидно, знаешь ли.
Маша. А зря. Лучше бы ты обиделся.
Антон. Ага. И драться к тебе полез бы.
Маша. Ну, это в твоем репертуаре. С женщинами драться.
Антон. Это бред, Маша. Самый обыкновенный бред.
Очень длинная пауза, во время которой Маша и Антон смотрят в разные стороны.
Маша (смотрит на часы на руке). Света скоро придет.
Антон (смотрит на свои часы, вздыхает). Да. (Встает.) Ладно, я пошел. Проверь Дашу.
Маша. Не беспокойся. И да, Антош.
Антон (остановившись в дверях кухни). М?
Маша. Постарайся завтра к Толиной маме в больницу все-таки без пива прийти. Хорошо?
Антон. Я попробую.
Маша. Смотри мне. Все, давай. Целую.
Антон (выходя). Взаимно.
Маша давит потухшую сигарету в пепельнице. После вынимает из пачки новую, закуривает от спички. Смотрит на горящую спичку. Дует на нее. Спичка гаснет. Маша зажигает новую, смотрит на огонь, снова дует. Спичка гаснет. Маша зажигает новую, смотрит на огонь, снова дует. Спичка гаснет. Маша зажигает новую, смотрит на огонь, снова дует. Спичка гаснет. Маша зажигает новую, смотрит на огонь, снова дует. Спичка гаснет. И так далее до последней спички.
14
Один человек однажды собрал все свои вещи, которых у него было не так много, и поехал с ними в лес.
В лесу было темно и сыро, высокие старые ели даже не скрипели на ветру – и дождь не попадал на землю под ними, оседая по пути вниз на широких ветвях.
Человек нашел подходящее место, сложил на нем все свои вещи и пошел вокруг них по спирали – собирать хворост. Набрав столько, сколько ему было нужно, человек умело и быстро развел костер.
Огонь получился сильным и настолько ярким, что был даже не оранжевым, а почти белым. Человек присел у огня прямо на землю, расшнуровал большой походный рюкзак и вынул из него толстую пачку писем, крест-накрест заклеенную скотчем. Письма отправились в огонь, за ними последовала пухлая тетрадка в твердой обложке.
Вещь за вещью выуживал человек из рюкзака и отправлял в огонь.
Любимый фонарик, свернутые в трубку детские рисунки, потрепанные видеокассеты без коробок, залоснившиеся игрушки без лап, хвостов и ушей, парочка фотоальбомов, перочинный нож, тонкая книжка в зеленой обложке с плохо нарисованными ладонями, курительная трубка, кисет с табаком, кошелек, паспорт, катушка синей изоленты, дырявая футболка с лицом в очках за колючей проволокой, мобильный телефон с зарядным устройством, коробка с давно слипшимися насмерть леденцами и много чего еще.
Когда вещи кончились, человек отправил в огонь пустой рюкзак, а за ним – привезенную отдельно гитару. Костер стал выше и громче – и уже не просто трещал, а гудел, выбрасывая вверх острые лапы искр.
Человек снял обувь и тоже скормил костру. А после встал и просто вошел в огонь, загоревшись сразу весело и ярко, став прозрачным и невесомым – и горел, как змеиная шкурка, сворачиваясь и постепенно исчезая.
Когда же его не стало совсем, из костра воздушным шагом вышел кто-то другой и пошел из лесу прочь.
А может быть, нам показалось.
Так странно и пронзительно
Сегодня ночь устроена –
И будто бы не жил еще,
И будто бы уже.
С ума сошел, и, видимо,
Назад теперь всю ночь идти,
Босыми топать пятками
По мокрому песку.
Болеть потом решительно,
Выкашливая легкие,
Лежать под одеялами
И в потолок смотреть.
И ставить под сомнение
Возможность возвращения –
Ведь если дом покинул ты,
Назад уже никак.
Пусть даже все знакомое,
Родное и привычное,
Но ты теперь – не ты теперь,
А просто друг семьи.
Так странно и волнующе
Внутри меня устроено –
И будто бы не я совсем,
А будто бы и я.
И вся моя история
Всплыла и томно крутится –
Как спелая черничина
В топленом молоке.
The End
Май 2015 года
Ловушка для птиц
Первая
Миша и Оля сидят за столом на кухне. Миша – полноватый лысеющий коротышка в растянутой кофте с капюшоном, Оля – высокая широкоплечая женщина с квадратным лицом и тяжелым носом, на ней – белая спортивная майка в обтяжку и лосины с принтами черепов. Между Мишей и Олей – открытая бутылка водки и две крохотные стопки, одна из которых, поближе к Мише, заполнена на треть.
Миша. Зачем водка, Оль?
Оля. Ты выпей сначала.
Миша. Мы никогда не пили с тобой водку. Мы с тобой даже вино не пили, а тут вдруг – водка.
Короткая пауза.
Оля. Давай. Скоренько.
Миша. А можно я так?..
Оля. Не можно, Мишань. Просто пей.
Миша. Ну… ладно. Зачем только?.. (Пожимает плечами, берет стопку, выпивает содержимое, даже не выдохнув предварительно. Секунды три трясется, словно треснутый током, после ставит стопку на стол, опрокидывает ее, снова ставит, затирает рукавом кофты капли.) Какое же говно!
Оля. Знаю.
Миша. Знаешь, а выпить заставила. И закуски никакой.
Оля. Так быстрее вставит.
Миша. А зачем быстрее? Куда мы торопимся? Выходной день.
Оля. Я тороплюсь, Мишань.
Миша. Куда?
Короткая пауза, во время которой Миша смотрит на Олю. Оля молчит.
Миша (кивая в сторону бутылки). А ты?
Оля. А я не буду, мне за руль.
Короткая пауза.
Миша. Какой руль, Оль? Велосипеда?
Оля. Нет, Миша, не велосипеда.
Миша. Подожди, ты что, водить умеешь? Ну… это… (крутит руками воображаемый руль автомобиля.)
Оля. Умею. Вот это (повторяет жест Миши).
Миша. А… когда?
Оля. Давно, Мишань. Давно.
Миша. Тогда почему не говорила? Купили бы машину… подержанную. Хотя бы.
Оля. Я много чего тебе не говорила, Миша. А сейчас буду говорить.
Миша. В смысле? Я еще чего-то не знаю?
Оля. Почти всего, Миш.
Длинная пауза. Миша смотрит на Олю. Оля щелкает ногтем по пустой стопке.
Миша. Но если ты не будешь пить, зачем тебе тогда твой… стаканчик?
Оля. Чтобы твоему скучно не было.
Миша. А ему… скучно, да. (Короткая пауза.) Что началось сейчас, Оль?
Оля. Не началось, Миша, а заканчивается.
Миша. Ты мне делаешь немного страшно.
Оля. Будет еще и больно.
Миша. Больно? Бить будешь?
Оля. Ни в коем случае. Больно будет вот здесь (кулаком постукивает себя между грудей). Поэтому налей себе и выпей еще.
Миша (смотрит на бутылку и стопку. После берет бутылку, наклоняет над стопкой, но не наливает в нее ни капли и ставит бутылку на прежнее место). Нет. Говори так.
Оля. Ну, я предупредила.
Очень короткая пауза.
Миша. Что заканчивается, Оль?
Оля. Наши с тобой поддельные отношения.
Миша. Ты что, уходишь от… меня? И почему «поддельные»?
Оля. И я ухожу. И ты уходишь, Миш.
Миша. А почему я ухожу?
Пауза, во время которой из глаз Миши начинают течь слезы.
Оля. Не надо, Миша.
Миша. Что «не надо»?
Оля. Плакать.
Миша. А разве я?.. (Трогает щеки, после вытирает их рукавами.)
Оля. Да.
Миша. Это само. От водки, наверное. (Яростно утирается рукавами, щеки его краснеют.)
Оля. Миша, прекрати истерику. Не поможет. У меня больше нет нужды делать вид, что я на нее покупаюсь.
Миша (продолжая растирать щеки). Правда?
Оля. Правда. Выпей еще и успокойся.
Миша наливает себе водки, выпивает, трясется пару секунд, шумно втягивает носом воздух. Некоторое время сидит тихо.
Все?
Миша. Все.
Оля. Тогда я продолжаю.
Миша. Да, давай.
Короткая пауза, во время которой Миша обтягивает на себе кофту, поправляет прозрачный пух на голове, откашливается. Оля молча смотрит на Мишу.
Оля. Это не моя квартира, Миша.
Миша. Да, она – твоих родителей.
Оля. Нет. Она съемная. И сегодня мы должны съехать.
Миша. В смысле? И куда?
Оля. Я не знаю, куда ты съедешь, Миша. Может, к родителям.
Миша. А ты?
Оля. А я забираю Сашка из школы, и мы с ним уезжаем в другой город.
Миша. Подожди, но Сашок…
Оля (перебивает). Сашок не твой сын, Миш.
Миша смотрит на Олю, тянет руку к бутылке, но Оля успевает подвинуть ее к себе. Миша в итоге неуклюже сметает стопари на пол.
Не надо, Мишань.
Миша. Ты что такое говоришь!.. Сашок же. Сашок!..
Оля. А тебя разве не удивляет, что он почти четыре кило был при всей своей, казалось бы, очевидной недоношенности?
Миша вскакивает. Оля сидит за столом и смотрит на Мишу.
Миша. Я тебя никогда не бил, Оля. Никогда. До сегодня.
Оля. Миша, разве можно бить женщину?
Миша. Такую – можно.
Оля. Какую «такую», Миш?
Миша. А что на тебя нашло, а? Выгоняешь меня из… ну… пусть не собственного, но дома, в котором мы с тобой столько лет!.. И потом – Сашок, сын…
Оля. Он не твой сын, Миша.
Миша подходит к Оле, поднимает руку, неуклюже двигает рукой рядом с лицом Оли, после опускает и отходит. Оля продолжает сидеть.
Миша. Знаешь, я требую провести экспертизу.
Оля. Миша, она уже. Я отдам тебе все бумажки. Сам убедишься.
Миша смотрит на Олю, улыбается.
Миша. А ты подготовилась.
Оля. Конечно. У меня нет времени тебя убеждать. Да и желания.
Миша (тряся кулаками перед своим лицом). Оля, ну что ты творишь!.. Что ты творишь-то, Оля?! Если ты вообще Оля.
Оля. Не Оля.
Миша. Еб!.. Ай, все. (Отворачивается, но тут же поворачивается обратно.) А родители твои? Хочешь сказать, что…
Оля (перебивает). Актеры на пенсии. Не скажу, что дешево, но терпимо.
Короткая пауза, во время которой Миша смотрит на Олю, а Оля пощелкивает ногтем по бутылке.
Миша. И кто ты? Если не Оля.
Оля. Никто, Миша. Просто никто. Чужой тебе человек.
Миша. Ты понимаешь, чужой человек, что ты сейчас напрочь развалила всю мою жизнь?
Оля. Ничего, Мишань. Начнешь новую. Ты еще молодой. Это мне – сорок, а ты…
Миша (перебивает). Сорок? Сорок? Ах, ты!..
Оля. Ну кто, кто?
Миша. Сука!
Миша бросается на Олю, выставив руки перед собой, но Оля без лишней суеты скручивает Мишу и укладывает его на пол лицом вниз. Миша кричит.
Оля (заламывая Мише руку). Почему не «блядь», Мишань?
Миша (кричит). Не знаю, пусти!.. Пусти!.. Руку сломаешь!
Оля. Нет, зачем? Просто вывихну.
Миша. Ну вывихнешь!.. Все равно! Пусти, говорю!
Оля. А ты успокоишься?
Миша. Да!.. Да!..
Оля. Честно?
Миша. Честно!..
Оля отпускает Мишу. Тот с трудом, кряхтя, поднимается. Долго отряхивается. Смотрит на Олю.
Честнее, чем ты, по крайней мере. Дерешься так…
Оля. Как?
Миша. Не как старуха. И не как моя Оля.
Оля. Нет никакой «твоей» Оли, Миша. Успокойся и забудь. У тебя двадцать минут на сборы.
Миша. Это мало!
Оля. Это до хрена.
Короткая пауза, во время которой Миша шумно вздыхает. Оля, на голову его выше, смотрит на Мишу сверху вниз.
Миша. Так ты кто? Шпион?
Оля. Хуже.
Оля выходит из кухни. Миша, чуть потоптавшись на месте, плетется за Олей.
Вторая
Миша дома у своих родителей. Он сидит на диване, перед ним – борщ в тарелке, которая стоит на журнальном столике, заботливо укрытом газеткой. Миша застыл с ложкой почти у рта, потому что смотрит телевизор. По левую руку от Миши сидит его Отец и тоже наблюдает за происходящим на экране. В комнату входит Мать Миши, несет тарелку с котлетами и пюре. Ставит на газетку, стараясь не шуметь, выпрямляется, смотрит на экран, потом на Мишу.
Мать. Мишенька, а что борщ?
Миша (не отрываясь от экрана). А что борщ, мам?
Мать. Ты его совсем не ешь. Невкусный?
Миша. Мам, да это просто богический борщ, ты что!
Мать. Ну полная тарелка же у тебя. Может, тебе хлеба?
Миша. Не надо хлеба. Разве что сметаны.
Мать. Сейчас принесу, Мишенька. Ты только ешь, ладно? Худой такой стал.
Миша. Да ну че ты, мам? Как ни приду, все худой и худой.
Мать. Плохо кушаешь, Миш. Плохо кушаешь.
Мать выходит. Миша отправляет в рот ложку борща и снова застывает, глядя в экран.
Отец. Щеки впали.
Миша. Бать, да ну какие щеки!
Отец. Родителям лучше видно.
Миша. Родители слишком субъективны. Любовь застит глаза.
Отец. Это откуда?
Миша. В смысле?
Отец. Из какой литературы?
Короткая пауза, во время которой Миша отправляет в рот еще одну ложку борща.
Миша. Я не знаю. Я так сказал.
Отец. Не читаешь совсем?
Миша. Бать, какое чтение? Я работаю.
Отец. Так я тоже работаю. И что? В метро всегда есть время на книжку.
Входит Мать, несет на тарелке нарезанный хлеб.
Мать. Мишенька, натерла чесноком – как раз как ты любишь!
Миша. Ну мам!.. Я же сметаны просил!
Мать. Да?
Миша. Ну конечно! Бать, скажи ей.
Мать. Аркаша, это правда?
Отец. Не важно. Съест и хлеб.
Миша (со стуком кладет ложку рядом с тарелкой). Да ну, блин!.. Что за подстава?
Отец. Мать старалась, чесноком терла. Уважай давай родителя своего основного.
Мать. Я сейчас сметанки принесу, Мишенька. Прости, зайка.
Миша. Второе так остынет совсем, пока я этим борщом без сметаны буду давиться.
Отец. Там есть сметана.
Миша. Там мало сметаны!..
Длинная пауза, во время которой Мать семенит на кухню, а Миша и Отец застывают, уставившись в телевизор.
Отец. Ты чего нервный такой?
Миша. Разве? Я вроде в норме.
Отец. Устраиваешь из-за сметаны скандал.
Миша. Да какой скандал? Все же нормально.
Отец. Повышаешь на мать голос.
Миша. Ай!.. Просто…
Отец (перебивает). Все у тебя просто.
Миша. Ай, ну бать!..
Короткая пауза, во время которой Миша хлюпает борщом.
Отец. Ты медитировать не пробовал?
Миша. Зачем это?
Входит Мать.
Мать. Мишенька, родной…
Миша (смотрит в телевизор). Чего там?
Мать. Так а нет сметаны…
Миша. В смысле?
Мать (тихо). Кончилась…
Очень короткая пауза, во время которой Миша впервые смотрит на Мать.
Миша. Ну все. Вечер испорчен.
Мать. Мишенька!
Миша. Как так можно, а? Мам, ну как так можно?
Мать. Я сейчас сбегаю! Тут круглосуточный близко совсем, я куплю! Десять минут, Мишенька, десять минут!
Отец. Сам бы сходил.
Миша (поворачивается к Отцу). Ты чего, бать? Как я пойду? Я же ем!
Отец. Разбаловала тебя твоя Оля.
Миша застывает с ложкой в руке, после роняет ложку в борщ, закрывает лицо руками. Плечи его сотрясаются.
Мать (шепотом). Миша…
Отец. Я же говорю, медитировать ему надо. Совсем какой-то псих стал.
Мать. Тихо ты!
Отец. Или пусть тогда к психиатру идет. Не дело вот это вот все.
Мать. Ты озверел, что ли? Какой психиатр? Хочешь, чтобы его в дурку засунули?
Отец. Да почему сразу в дурку? Что за средневековые представления? Выпишут таблетки – и все!
Мать. Ага, таблетки. Чтобы он с утра до ночи только и мог что слюни пускать. Знаю я!
Отец. Тогда пусть медитирует.
Мать. Как ты достал со своей индийской ересью!
Отец. Почему сразу индийской?
Мать. Да хоть с какой! Ты видишь, ребенку плохо?
Отец. Ребенку тридцать уже. У ребенка свой ребенок в пятый класс пошел.
Мать. Ну и что?
Миша начинает выть. Мать и Отец смотрят на него.
(Шепотом.) Мишенька… (Отцу) Чего сидишь? Принеси аптечку!
Отец встает и выходит из комнаты, нечленораздельно ворча. Мать трогает Мишу за плечо, тот сбрасывает его руку. Это повторяется несколько раз.
Зайка.
Входит Отец, в руках у него белый деревянный ящичек с красным крестом на боку.
Ищи валерьянку.
Отец (садится на диван, ставит ящичек на колени, копается в содержимом). Тут только в таблетках.
Мать. Давай!
Отец протягивает Матери блистер с таблетками. Та выхватывает – преувеличенно нервно.
(Наклоняясь к Мише.) Мишенька, на вот – запей борщом.
Миша (сквозь вой). Сашок – не мой сын!
Очень длинная пауза. Миша воет. Мать и Отец молчат.
(Убирает ладони от лица, не вытирая мокрые щеки.) Сашок – не мой сын.
Мать. Как так – не твой?
Миша. Вот так. Не мой.
Отец. А чей тогда?
Миша. Я не знаю. Чей-то. Но не мой.
Короткая пауза, во время которой Миша молчит. Мать и Отец переглядываются.
Отец (собираясь выйти из комнаты). Я пойду один телефончик найду. У меня где-то была визитка.
Миша. Батя! Стой на месте. Я не пойду к психиатру, даже не надейся.
Отец замирает. Мать смотрит на Отца, качая головой.
Мама, ты представляешь – ей сорок лет! И она даже не Оля, а… я не знаю кто.
Мать. В смысле – сорок?
Отец (Матери). А я тебе говорил! Видишь? Говорил же!
Мать. Да помолчи ты!
Миша. Сорок лет, мам. Сорок лет… (Шумно втягивает носом воздух.) Мамуль… Можно, я у вас поживу? А то мне негде… пока что.
Третья
Крохотный кабинет, в котором за тремя столами сидят Гриша, Лиза и Миша. На столах – старенькие компьютеры, стопки бумаг, степлеры, дыроколы и прочие канцелярские принадлежности. Гриша – высокий чернявый парень с модной стрижкой, Лиза – миниатюрная девушка с волосами цвета морской волны и пирсингом в носу и губе. Все трое одеты строго в соответствии с дресс-кодом: белый верх, черный низ, то есть Гриша и Миша в белых рубашках и черных брюках, а Лиза – в белой блузке и черной юбке. Гриша и Лиза продолжают начатый чуть ранее разговор, Миша клюет носом с чашкой кофе в руке.
Гриша. И вот он идет на кладбище. Обязательно ночью.
Лиза. Я тоже ночью ходила – ну и что? Ничего страшного. Вообще не понимаю, почему люди боятся могил. Наоборот, круто!
Гриша. Не, Лизон, это тебе не такое кладбище, как у нас. Там нет могил.
Лиза. Ну а как тогда? Урны с пеплом? Типа колумбарий?
Гриша. Тоже нет. У них там совсем по-другому хоронят, если это вообще можно похоронами назвать. (Мише) Миха, знаешь, что такое «небесные похороны»?
Миша (не открывая глаз). Я тебе не Миха.
Гриша. Ну простите меня, Михаил Иванович. Так знаешь?
Миша. Я не Иванович.
Лиза. Да отстань от него – пусть спит. Дальше рассказывай.
Миша. Я не сплю.
Гриша. Что-то ты какой-то занудный в последнее время стал, Мишкан.
Миша. Ты дурак.
Гриша. Ничего себе. Опасный парень Миша. Дерзит. Миха, не дерзи!
Лиза. Так что такое «небесные похороны»?
Миша. Я тебе не Миха.
Гриша. Миха-облепиха.
Лиза. Гриня! Оставь ты его в покое, а то расплачется еще. Рассказывай давай!
Короткая пауза, во время которой Миша, клюнув носом, отхлебывает кофе из чашки, а Гриша швыряет в Мишу скрепку, но промахивается.
Гриня! Ну что вы как маленькие!
Миша. Это не я. Это он.
Гриша. Ну и… короче. Когда у них кто-то умирает, то его… сажают. Ну, чтобы он как бы сидел. Ну не в том смысле, ты понимаешь.
Лиза. Я понимаю.
Гриша. И вот он так сидит целые сутки, а священник читает ему всякие молитвы из специальной книги – как бы помогает пройти посмертное путешествие.
Лиза. Здорово, наверное. Целые сутки с трупом! Хотя и утомительно.
Гриша. Ну, они привыкли.
Лиза. Все равно тяжело. У меня бы рот онемел – сутки бубнить.
Гриша. Но тем не менее.
Лиза. Ну ладно. Ну отбубнил священник. И все? Закапывают?
Гриша. В том-то и дело, что нет. Должно сначала три дня пройти, а потом близкий друг покойника относит его на типа кладбище.
Лиза. Типа?
Гриша. Ну для нас, потому что в нашем понимании это никакое не кладбище. Вот Миха, например, специалист по кладбищам. Он нам и подкинет точный термин. Да, Миха?
Миша (отхлебывая из чашки). Нет, Гриха.
Гриша. Мишкан, ну ты чего? Не злись, Мишутка! Это шутка! Утро же доброе.
Миша. Шутки у тебя замшелые. Из такого же замшелого детства.
Лиза. Эй! Ну хватит уже, а? Дальше рассказывай, Гринь.
Гриша. Тебе жена, что ли, давать перестала? А, Михуил?
Миша открывает глаза и смотрит на Гришу. Тот вскакивает, сбрасывая со стола степлер.
Че, бля?! Выйдем?! Выйдем?!
Лиза. Гриня, сядь!
Гриша. Основной самый?! Основной?!
Лиза. Гриня, сядь уже!
Гриша. Держи меня, Лизон, потому что я за себя не отвечаю. Я ему рожу его презрительную расковыряю сейчас!
Миша смотрит на Гришу, шмыгая носом.
Лиза. Сядь!
Гриша (садясь). Урод жирный.
Лиза. Успокойся уже. Как дети, честное слово.
Гриша. Ну а чего он, а?
По щекам Миши текут слезы.
Лиза. Близкий друг покойника относит его на кладбище. Типа кладбище.
Гриша. А? А, да. Короче. Это такая площадка в горах. У них же там земли нет, камень один. Поэтому не во что закапывать.
Лиза. А как тогда?
Гриша. Там есть такой специальный чувак – рогьяпа. Ну, «могильщик» по-нашему. Но он не могильщик, конечно, потому что никаких могил там нет.
Лиза. А что есть?
Гриша. А есть рогьяпа, а у рогьяпы – нож. Он этим ножом режет покойника по всему телу.
Лиза. Зачем? Расчленяет его, что ли?
Миша начинает подвывать.
Гриша. А вот тут начинается самое интересное.
Лиза. Так расчленяет?
Гриша. Нет. Просто надрезает мясо. Готовит для стервятников.
Лиза. Ого. Офигеть!
Гриша. Да. Они там тусуются все время, ждут, нервничают. А когда рогьяпа надрежет мясо и отойдет в сторонку, они набрасываются на мертвеца и до самых костей его обгладывают.
Лиза. Круто как!
Гриша. Но и это еще не все.
Миша рыдает, по щекам его катятся слезы.
Лиза. Не все? Что еще-то?
Гриша. Кости-то остаются.
Лиза. И что с костями? Жгут?
Гриша. Ага, попробуй там сожги кости. Нет! Рогьяпа их дробит в муку, прикинь?
Лиза. Здорово как!
Гриша. Ага. А потом смешивает с натуральной мукой…
Лиза (перебивает). И что, пироги печет?
Гриша. Не. Просто стервятникам отдает, а они съедают. Ничего, короче, не остается.
Лиза. А, ну так это не кладбище.
Гриша. Все равно там жутко.
Лиза. Ну, не знаю. Мертвецов-то там уже нет.
Гриша. Зато голодные духи всякие шляются.
Миша, шмыгнув носом, утирается рукавами рубашки.
Лиза. Я в духов не верю.
Гриша. А я верю.
Короткая пауза, во время которой Миша громко вздыхает.
И вот он идет на кладбище. Обязательно ночью.
Лиза. Кто «он»?
Гриша. Ну йогин же.
Лиза. А.
Гриша. Да. И у него с собой такая дудка – «ганлин» называется, из бедренной кости.
Лиза. Что, прямо из человеческой?
Гриша. Конечно.
Лиза. Офигеть! Хочу такую!
Гриша. И вот он в эту дудку дудит и еще в такой особый барабан из двух человеческих черепов стучит – вызывает духов как бы. Миха, ты в духов веришь?
Миша (в нос). Нет.
Гриша. И Лизон не верит. А я – верю.
Лиза. Ну ладно. И что эти духи?
Гриша. Они слетаются, а он им себя предлагает – кушайте, мол. Понимаешь, да?
Лиза. Еще нет.
Гриша. Ну как труп стервятникам! Он – символический мертвец, понимаешь, да?
Лиза. А надрезы он себе делает?
Гриша. Ну… нет. Разве что мысленно.
Лиза. С надрезами круче было бы. Но и так прикольно.
Пауза, во время которой Миша вынимает из кармана платок и шумно в него сморкается.
И это все?
Гриша. Ну как бы да.
Лиза. А смысл?
Гриша. Отказ от прошлой жизни, наверное. Ну, как бы такое символическое отсечение всего телесного, земного… Страхов там. Пристрастий.
Лиза. Типа дурных привычек, что ли?
Гриша. Вроде того.
Лиза. Вот бы мне так.
Гриша. Зачем?
Лиза. Чтобы курить бросить. А то денег слишком много на сигареты вылетает.
Входит Армен Борисович – седовласый худой мужчина лет пятидесяти. В руках у него кипа бумаг, которые он, остановившись сразу за дверью, сосредоточенно перебирает.
Здравствуйте, Армен Борисович!
Армен Борисович. Да, да…
Лиза. Утро доброе, Армен Борисович?
Армен Борисович. Доброе, Лизон, доброе…
Гриша (встает из-за стола). Армен Борисович, я по поводу вчерашнего…
Армен Борисович. А что там?
Гриша. Ну, они напутали, и одного унитаза не хватило, дали вместо него лишний бачок.
Армен Борисович подходит к столу Лизы, вынимает несколько бумаг из кипы, кладет на стол.
Армен Борисович (внимательно смотрит на Гришу). Ну и что ты мне предлагаешь? За унитазом ехать? На «лексусе»?
Гриша. Нет, я просто…
Армен Борисович. Или ты ждешь моего разрешения съездить и поменять лишний бачок на унитаз?
Гриша. Армен Борисович… Я…
Армен Борисович. Так я разрешаю, Гриша. Валяй.
Гриша. Спасибо, Армен Борисович!
Армен Борисович. Чтобы я от тебя это блеяние последний раз слышал. Понял?
Гриша. Да. Понял, Армен Борисович.
Армен Борисович. Сам уже можешь такие вопросы решать – не маленький.
Гриша. Простите, Армен Борисович.
Армен Борисович (Лизе). Лизон, ты копию накладной за пятое, надеюсь, сделала?
Лиза. Я всегда делаю копии, Армен Борисович.
Армен Борисович. Давай ее сюда.
Лиза роется в бумагах на столе. Армен Борисович сначала стоит, протянув руку, после поворачивается к Мише. Лиза замирает.
А ты чего сидишь, драгоценный мой?
Миша. А что?
Армен Борисович. Тебе из отдела кадров не звонили разве?
Миша. Нет.
Армен Борисович. Ну тогда сам туда иди.
Миша. Хорошо, Армен Борисович. А зачем?
Армен Борисович. Как «зачем»? Тебе Григорий не передал разве?
Миша. Что «передал»?
Гриша. Армен Борисович! Армен Борисович! Я не успел еще…
Армен Борисович. Я тебе два дня назад сказал, Гриша. Что ты за распиздяй такой удивительный, а?
Гриша. Тут, понимаете, унитазы эти вчера. А потом я с накладными сидел. А Миша вчера ушел на час раньше. Ну и я…
Армен Борисович (внимательно смотрит на Гришу). Головка ты – сам знаешь от чего. Сейчас, при мне, скажи Михаилу то, что должен был позавчера.
Гриша стоит, откашливается, мнет пальцами рубашку на животе.
Ну!
Гриша (Мише). Миша, ты уволен.
Миша. Что?
Гриша. Уволен. Ты.
Миша (встает из-за стола). Подожди. Ты же вчера мне сказал, что я на повышение иду?
Армен Борисович (Грише). Чего?
Гриша. Да я шутил, Армен Борисович! Я шутил!
Короткая пауза, во время которой Армен Борисович смотрит на Гришу, Лиза тихо смеется в кулак, Миша оседает на стул.
Армен Борисович. Так. Ладно. (Грише) Ты, стендап-комик, давай разбирайся с унитазами. И да, на тебе еще возвраты висят. Прекращай дрочить и займись делом. (Мише) А ты, голубь, дуй в отдел кадров за обходным листом – и чтоб сегодня его подписал весь. И ко мне на стол. (Лизе) Копию.
Лиза спохватывается, выуживает, секунды три покопавшись, из бумаг копию накладной, отдает Армену Борисовичу. Тот, резким движением выхватив лист из пальцев Лизы, идет к двери.
(Оборачиваясь.) Работайте давайте, орлы. (Мише) Кроме тебя, конечно. Передашь все дела Грише. (Выходит.)
Миша. Почему это я – голубь?
Лиза и Гриша молчат, улыбаясь.
Почему я – голубь, а? Почему вы – орлы, а я – голубь?
Гриша. Потому что ты коготками так – цок-цок-цок…
Лиза. Да не расстраивайся ты так, Миш. Ничего катастрофического же.
Миша. Что значит «не расстраивайся»? Меня только что уволили – и даже не сказали за что, а ты мне говоришь «не расстраивайся»?
Лиза. Ну это Гриня тебя подсидел, если что.
Миша. В смысле?
Лиза. Просто. Пожаловался на тебя Армену несколько раз.
Гриша. Ничего личного, Мих. Я тут просто машину взял. Ну… ты понимаешь. Деньги нужны.
Лиза. Но ведь ты и правда плохо работаешь, Миш. Не обижайся.
Миша. Это по личным причинам! Мне только немножко времени надо было, чтобы справиться со своими… проблемами!
Лиза. Никого, к сожалению, не волнуют твои проблемы, Мишенька.
Гриша. Никого.
Пауза, во время которой Миша смотрит на Гришу и Лизу. Гриша подходит к Лизе и пытается приобнять ее за плечо, но Лиза сбрасывает его руку.
Миша. Был бы у меня сейчас автомат!..
Лиза. Плохо, что у тебя нет автомата.
Четвертая
Миша дома у родителей, он сидит за кухонным столом во главе, по сторонам – Отец (слева) и Мать (справа). На столе стоят – бутылка водки, стопки, тарелки с разнообразными салатами и закусками. Миша смотрит на бутылку водки молча в течение трех минут. Отец и Мать смотрят на Мишу и тоже молчат.
Миша (не отрывая взгляда от бутылки). Почему водка? Мы никогда не пили водку. Мы вообще никогда не пили вместе ничего алкогольного. И вдруг – водка. Зачем?
Отец. Ну… сынок…
Миша (очнувшись). Бать, ну ты же медитируешь! Читаешь всякое. Сам же говорил, что алкоголь – это напиток рабов. А тут – водка.
Отец. Особый случай. Понимаешь…
Мать (перебивает). Мы кое-что должны сказать тебе, Мишенька. Очень важное.
Отец. И наверняка болезненное для тебя. Но сказать мы должны.
Мать. Потому что все это не может уже продолжаться.
Миша. Что-то мне напоминает вся эта ситуация. Что-то плохое. И водка опять же. Как только в моей жизни появляется водка, тут же начинается всякая гадость. Хотя… если говорить про увольнение…
Отец. Какое увольнение?
Миша. Меня уволили.
Мать. Как «уволили»?..
Миша. Просто. Взяли и уволили.
Отец. Вот черт…
Миша. Гриша, коллега мой… бывший. Ненавижу его! Мудак!
Мать. Не ругайся, Мишенька.
Отец. Тебя Гриша уволил?
Миша. Фактически. Накапал шефу – сказал, что я плохо работать стал. Но вы же знаете, что у меня все не просто сейчас! Конечно, я не очень хорошо справлялся в последнее время, но я бы обязательно вернулся в колею – ты же веришь мне, мам?
Короткая пауза, во время которой Мать смотрит на Отца. Отец не выдерживает и прячет взгляд.
Мам?
Мать. М?
Миша. Ты мне веришь?
Мать. Конечно, Мишенька. Всегда тебе верила и верю.
Пауза, во время которой Мать снова смотрит на Отца. Отец разглядывает ладони.
Миша. Что происходит?
Отец (поднимая взгляд на Мать). Может, не будем о самом главном говорить?
Миша. О чем?
Мать (Отцу). Нет, надо сказать. И так затянулась вся эта история.
Миша. Какая история?
Отец. Эх!
Отец берет бутылку, открывает ее, разливает водку по стопкам. Одну придвигает Мише, вторую – Матери, а третью – себе.
Отец (поднимая стопку). Не чокаясь.
Отец выпивает свою водку, за ним свою пьет Мать, Миша, поколебавшись и повздыхав, опустошает стопку последним. Некоторое время молчат. Отец растирает ладонью лоб, Мать вертит стопку в руках, разглядывая дно, Миша жует губу.
Мать (поворачиваясь к Мише). Мишенька, ты не наш сын.
Очень длинная пауза.
Миша (шепотом). Вы прикалываетесь?
Мать и Отец отрицательно мотают головами.
То есть я не отец. Я не муж. Я даже не паршивый работник на паршивой работе. А теперь, выходит, я еще и не сын?
Отец. Ты – сын, сын! Разве что не по крови. (Смотрит на Мать.) Но неужели это так важно?
Миша. Тогда зачем было об этом говорить, если это не важно?
Мать. Мишенька, дорогой… Мы не можем уехать, не сказав тебе об этом. Это было бы нечестно по отношению к тебе. Да и держать в себе столько лет такое знание – это, знаешь ли…
Миша (перебивает). Уехать? В смысле? Куда? На дачу?
Отец. В Испанию, Миша.
Миша. В Испанию? Это как? Вы же старые! Какая вам Испания?
Мать. Аркашу пригласили там работать.
Миша. Он же на пенсии. Бать? Ты же на пенсии! Зачем тебе работать, если ты на пенсии?
Отец. Ну, знаешь ли, Миша… Деньги всем нужны. Даже таким старикам, как мы.
Мать. Там очень хорошо платят.
Миша. Что за бред? За что ему платить?
Мать. Аркашин старый знакомый, Вася, который в Испании уже много лет, заведует в Барселоне музеем восковых фигур.
Миша. Это какой-то дикий бред, мам. Ты сама слышишь то, что говоришь?
Отец. Васька меня в «Одноклассниках» нашел. Связались по скайпу, поговорили.
Мать. Вася предложил Аркаше место привратника. У Аркаши когда борода отрастает, так он сильно на Маркса становится похож.
Отец. У меня даже кличка раньше была на работе…
Миша (перебивает). Маркс?
Отец. Нет. Карл.
Мать. Вот Аркаша и будет Марксом работать. Двери людям открывать.
Короткая пауза, во время которой все молчат.
Миша. Бать… а как же буддизм? Медитации?
Отец. А что «буддизм»? Ты думаешь, буддизм и большая белая борода несовместимы?
Длинная пауза, во время которой Миша наливает себе водки и выпивает. Выпив, придвигает к себе тарелку с морковкой по-корейски и начинает торопливо поглощать. Мать и Отец молча на него смотрят.
Миша (заметив повышенное к себе внимание). Нет, ну а что? У меня больше нет сил расстраиваться. Слезы все кончились. Я все время в шоке, а это, знаете ли, утомительно. Но одно все же радует.
Мать. Что, Мишенька?
Миша. Вы уедете, так?
Отец. Так.
Миша. А квартира-то останется!