Кортни Дж. Салливан
Друзья и незнакомцы
Джордж обнял ее. Он был большим и крепким. Когда свекр ее обнимал, она снова чувствовала себя маленьким ребенком в полной безопасности. Элизабет хотела постоять так еще, но Джордж отстранился, хлопнул Эндрю по спине и подошел к плите, вдыхая доносившийся аромат.
– Пахнет вкусно, – присвистнул он.
Элизабет подумала, не лжет ли и он. Для нее на кухне пахло как в столовке начальной школы во время обеда.
У Джорджа с Фэй был крепкий брак. Она это ценила. Ее родители были несчастны вместе, но продолжали извращенно страдать. Самым большим ее желанием было, чтобы они стали нормальными, чтобы проснулись однажды утром и поняли, что любят друг друга несмотря ни на что.
Все детство Элизабет провела в роли судьи. Она могла зайти в комнату и в одно мгновение оценить обстановку: понять, ругались ли родители и по какому поводу. Когда отец изменял, мать рассказывала ей об этом как подруге. Она не скупилась на подробности. И была одержима тем, чтобы быть худой, красивой и, что важнее всего, молодой. Постоянно заставляла дочерей использовать крем от морщин, когда они учились в средней школе. Садилась на самые причудливые диеты и вынуждала их к ней присоединяться. Она голодала и побуждала их делать то же самое. Она хвалила их за худобу и ругала, когда дочери не выглядели на максимум своих возможностей. Она придумала для них троих игру: они смотрелись в зеркало и по очереди указывали на недостатки друг друга.
– Никто не скажет тебе, когда ты выглядишь дерьмово, – говорила их мать. – Женщина должна быть самым строгим своим критиком.
Теперь любой разговор о теле вызывал у Элизабет дискомфорт. При всем этом она считала, что ущерб, нанесенный ей, был минимальным, учитывая все обстоятельства. Ей повезло иметь учителей, которые говорили ей, что она умна, которые поощряли ее способности. Ее крестный отец был журналистом. Он разглядел в ней задатки писателя.
Шарлотта же выпорхнула из-под материнской опеки существом совершенно поверхностным. От природы она и так была стройной и симпатичной, вдобавок часами укладывала по утрам волосы и красилась. Никого не удивило, когда она стала самопровозглашенным инфлюэнсером с кучей подписчиков в «Инстаграме», что подразумевало фотографии в купальнике на многочисленных островах Карибского бассейна.
* * *
Их родители развелись, когда Элизабет исполнилось восемь лет, а Шарлотте пять. Мать сбежала в тот же день, когда были подписаны все бумаги, оставив дочерей на попечение няни и отца, которого девочки, впрочем, видели редко. Когда мама вернулась шесть месяцев спустя, они с отцом каким-то образом вновь сошлись. Родители никогда и никак это не объясняли. Какое-то время отношения между ними складывались даже слишком хорошо, пока все не вернулось на круги своя.
Когда Элизабет училась уже в средней школе, родители не жили вместе около года. Однажды, ближе к концу этого периода, она спросила у матери, почему они с отцом расстались, на что мать ответила:
– А с чего ты взяла, что мы расстались?
– Наверное, с того, что папа живет в летнем домике, – зло бросила удивленная вопросом Элизабет.
– Ты поймешь, когда станешь старше, – заявила тогда мать. Эта часто повторяемая фраза раздражала Элизабет, потому что она чувствовала ее лживость, но не могла ее опровергнуть.
К тому моменту, когда она выпустилась, родители вновь были вместе и держались за руки на церемонии вручения дипломов.
С тех пор прошло почти два десятилетия – достаточно времени для того, чтобы она перестала переживать, сохранят ли они брак. С возрастом родители не стали более счастливыми или менее жестокими, но теперь они постарели. Элизабет решила, что им наконец удалось перерасти собственное непостоянство. И вот два года назад они расстались в очередной раз. Отец практически сразу же встретил кого-то во время рабочей поездки в Аризону и переехал к ней в Туксон. Он ускорил развод, заставив Элизабет с Шарлоттой задуматься, не планирует ли он жениться на этой женщине, которую никто из них еще не видел.
Новость о последнем разрыве родителей она до конца так и не осознала. Они сообщили ей об этом, и Элизабет поместила эту информацию в самый дальний угол сознания, настроившись не переживать по этому поводу. В то время она как раз пыталась забеременеть, и это отнимало слишком много моральных сил.
Это сработало. А потом появился ребенок.
В Бруклине они жили в старом итальянском районе. Каждый год четвертого июля соседи запускали фейерверки с балкона в честь Дня Независимости. Здание сотрясал грохот, ракеты рикошетили от их окон в спальне, и дважды их разбили. Они никогда не хотели быть новенькими, которые раздражали бы всех жалобами на традиции, поэтому годами молча терпели.
Когда Гилу было около шести недель, начался такой фейерверк, что малыш испугался первый раз в своей жизни. Его личико сморщилось. Он всхлипнул на груди у Элизабет. Сработал ее материнский инстинкт. Она позвонила в полицию, несмотря на то, что копы на их участке были братьями и кузенами тех самых соседей за окном. Когда офицер попросил ее имя и номер телефона, она, не задумываясь, их назвала.
– Ты дала им свое имя? – спросил Эндрю, когда она повесила трубку.
Два дня спустя, опаздывая к педиатру, они торопились к припаркованной машине, которую купили за несколько часов до того, как у Элизабет начались схватки.
Эндрю нажал на брелок, снимая сигнализацию, но двери не открылись. Он попытался открыть дверь ключом, но это тоже не сработало.
– Вот дерьмо! – выругался он. – Они сделали эту фигню… Когда замки чем-то заливают, и ты не можешь их открыть.
– Эту фигню? – переспросила Элизабет.
Эндрю дергал двери. Она достала телефон.
– Что ты собираешься делать? – поинтересовался он.
– Погуглю, чтобы узнать, то ли это, о чем ты думаешь.
– Это оно, – отозвался он.
– Возмездие, – осенило ее. – За то, что мы вызвали полицию.
– Я же тебе говорил, не стоило называть свое имя, – покачал он головой. – А потом вдруг произнес: – Ой.
– Ой что?
– Это не наша машина, – моргнул Эндрю.
Как только у них установилась какая-то рутина, намек на нормальность, они переехали сюда, в совершенно новую ненормальность.
– Кто хочет попробовать домашнего лагера? – спросил Джордж. Вопросом это, на самом деле, не было, он уже доставал бутыль из холодильника и разливал пиво по стаканам.
– Это стаканы для воды, – в голосе Фэй послышалось раздражение.
– Пилигримы никогда не пили воду, – ответил Джордж. – Вы знали об этом? Только пиво. Даже дети.
– Да, и большинство из них к тридцати пяти уже были мертвы. – Фэй посмотрела на Эндрю. – Твой отец теперь варит пиво. Ему по почте пришел набор начинающего пивовара, и он думает, что он Сэм Адамс.
Элизабет села за стол и попробовала лагер. Ей не удалось разобрать, хорош напиток или отвратителен. Она сделала еще глоток. Фэй заговорила о скидочных купонах. Элизабет пила, пока стакан не опустел.
– Вкусно, правда? – спросил Джордж, наливая ей еще.
Она кивнула. Элизабет уже чувствовала это приятное стирание границ, легкое отделение себя от всех остальных в комнате. Когда она была молодой и навеселе, все, чего ей хотелось, – это кого-нибудь поцеловать. Теперь она мечтала вздремнуть.
– Как продвигается предприятие, сынок? – спросил Джордж.
Предприятие.
Он использовал именно это слово, всякий раз. Джордж был любящим отцом. Если он и думал, что идея Эндрю плохая, то виду не подавал. Но он ни разу не назвал этот проект тем, чем тот являлся на самом деле, это и рождало в Элизабет подозрения. А идеей Эндрю был гриль. Гриль на солнечных батареях.
Элизабет присутствовала при рождении этой идеи десять лет назад. Самое начало их отношений, их первые выходные за городом. Они поехали во Флориду на свадьбу его приятеля из колледжа. Во время ужина, барбекю на пляже, гости любовались закатом, ели стейк и бургеры и запивали их фирменным коктейлем невесты, который на вкус напоминал фруктовый пунш, но на восемьдесят процентов состоял из рома.
Именно тогда Эндрю и сказал:
– Почему нет грилей на солнечных батареях? – Когда никто не ответил, он продолжил: – Только подумайте, это же гениально. Никто не делает барбекю в дождь. А с солнечными батареями можно избежать этого мерзкого угольного привкуса – привкуса рака, конечно же.
– Фуу, – скривился жених, Чарли, глядя на свою тарелку. Его бургеры слегка подгорели. Элизабет понадеялась, что никто не подумал, будто это и вдохновило Эндрю на его комментарий.
Его друзья, Джоэл и Итан, кивнули.
– Чертовски гениально, – воодушевился Джоэл.
Итан прищурился, задумавшись.
– Мне нравится.
– Мы должны это сделать, – сказал Эндрю.
Остальные согласились. Элизабет подумала, был ли их энтузиазм искренним. Люди ведь все-таки жарят барбекю и в дождливый день, не так ли? И разве весь смысл барбекю не заключается в этом дымном вкусе угля?
Она решила, что все это не имеет значения. К тому времени они все уже были навеселе.
На следующее утро, лежа на кровати в гостиничном номере с плотно задернутыми тяжелыми шторами, Эндрю прошептал:
– Я всю ночь не спал, думал о гриле. – Она не сразу поняла, что муж имеет в виду. – Ты не думаешь, что это отличная идея?
– Интересная, – ответила она.
– Джоэл сказал, это гениально.
«Джоэл адвокат по страховым делам», – хотела сказать она, но промолчала.
Элизабет пыталась определить, насколько тяжелым было ее похмелье. Ей был нужен кофе.
Навязчивая идея о гриле не отпускала Эндрю все выходные. Потом он не упоминал о нем несколько месяцев, пока на ужине у Номи один из ее коллег не заявил, что его отец изобрел суперклей, но не запатентовал его, оставшись из-за этого без миллионов. Каждый припомнил историю таких уплывших из-под носа изобретений. Муж Номи, Брайан, поклялся, что придумал TiVo еще будучи школьником.
– Он вспоминает об этом каждый раз, когда я хочу что-нибудь записать, – сказала Номи.
Эндрю рассказал о своем гриле, даже набросал на салфетке скетч – он напоминал кресло папасан, покрытое светоотражающими панелями, использующими энергию солнца для приготовления еды. Еду предполагалось готовить в сковороде, которая помещалась на треноге в центре этой конструкции.
Элизабет попыталась представить семью из пригорода, стоящую на заднем дворе вокруг этой штуковины, потягивающую пиво в ожидании зажаренных бургеров.
– Мне нужно найти инженера, который поможет определить угол наклона панелей, – размышлял Эндрю. – Это ключ ко всему.
– Черт, Эндрю, – поддразнила его Номи, – а ты времени зря не теряешь.
До этого момента Элизабет и не знала, что он уже все продумал. Она была уверена, что заметила разочарование на лице Эндрю, когда никто не поспешил назвать его идею лучшей из всех прозвучавших на ужине.
Этот набросок на салфетке в итоге занял место на холодильнике в Бруклине. Каждый раз, когда он попадался ей на глаза, Элизабет думала, не мечтает ли Эндрю повесить его в рамку на стену, когда у него все получится.
Идея с грилем вновь и вновь поднималась в течение всех этих лет, наполовину шутливо, наполовину нет. На его прикроватной тумбочке выросла стопка книг: «Справочник по солнечной электроэнергии», «Вне сети: энергия солнца дома», «Фотоэлектрический дизайн и установка для чайников», название последней казалось особенным оксюмороном. Элизабет никогда не видела, чтобы Эндрю их читал. В какой-то момент она заметила, что стопка исчезла.
Пять лет назад Эндрю бросил работу в крупной консалтинговой фирме и, немного потеряв в зарплате, перешел в компанию среднего звена, специализирующуюся на ресторанах. Элизабет надеялась, что это сделает его счастливее. На самом деле, стало только хуже. Теперь он работал с людьми, которые занимались тем, чем он хотел заниматься, но не был одним из них.
Он проработал три года. Они пытались завести ребенка, это стало их целью. По крайней мере, ее.
Пока однажды ночью в постели Эндрю не сказал, что не может дышать.
Это ее напугало. Он был сам не свой.
– Что случилось? – спросила она.
Эндрю ответил, что он боится застрять на работе, которую ненавидит, на всю оставшуюся жизнь.
– Я чувствую, что умираю, каждое утро по дороге на работу, – продолжал он. – Хотел бы я быть достаточно смелым, чтобы рискнуть.
– Может быть, тебе и стоит? Жизнь слишком коротка, чтобы делать то, что ненавидишь.
– Ты права, – отозвался он. – Я должен это сделать.
– Сделать что?
– Гриль. Я упомянул об этой идее на прошлой неделе на встрече с владельцами ресторанной группы, потенциальными клиентами. Один из парней впечатлился, понимаешь? Я точно знаю. Думаю, я бы мог привлечь его как инвестора на ранней стадии. Он сказал, что ему бы хотелось взглянуть на прототип, когда он будет готов.
Тогда Элизабет поняла, что не имела в виду того, что сказала. Работа, которую ненавидишь, была как минимум половиной того, что значит быть взрослым. Обычно Эндрю был практичным, надежным и уравновешенным. Она любила это в нем, полагалась на него.
– Это моя мечта, – сказал он. – Я бы хотел быть изобретателем в сфере питания. Уверен, что у меня родилось бы больше идей, если бы у меня только было время. Знаешь об этом парне, который изобрел Clog-B-Gone? Это просто кусок пластика, который собирает все волосы, застрявшие в канализации. Чувак заработал на этом двадцать пять миллионов в первый же год. Представь, если бы я заработал на гриле хотя бы половину от этого. Мы оказались бы обеспечены. Родители были бы обеспечены.
Он смотрел на нее с надеждой.
– Но на что мы будем жить все это время? – спросила Элизабет.
– Я все обдумал. Следующие полгода я буду работать по контракту. Использую это время для того, чтобы начать разработку гриля, и подам заявки на гранты в следующем году. И не то чтобы я на это рассчитывал, но у нас же есть сбережения на тот случай, если нам действительно понадобятся деньги, так ведь?
Она помедлила.
– Так.
Когда они поженились, то не стали объединять финансы, просто условились, что он будет оплачивать их повседневные расходы, а она с авансов, гонораров, продажи прав на экранизацию своей первой книги будет формировать их сберегательный счет. Будет откладывать на будущего ребенка, на его обучение, их пенсии.
– Ты уверена, что все в порядке? – спросил Эндрю. – Я знаю, звучит бредово. Но я чувствую, что сейчас самое время.
Это был самый подходящий момент для того, чтобы поделиться своими сомнениями, сказать ему правду. Но Элизабет не смогла этого сделать. Он никогда не разочаровал ее за все то время, что они были вместе.
Когда бизнес Джорджа рухнул, Эндрю сказал, что никогда бы не ушел с работы, если бы знал, что его родители вот-вот окажутся в таком затруднительном положении. Он сказал, что больше всего на свете хотел бы им помочь. Элизабет предполагала, что он думал об их накопительном счете, хотел, чтобы она предложила взять из их сбережений.
– Может, я слишком простой, – сказал он, когда она этого не сделала. – Они наверняка бы возмутились, заговори мы о помощи. Они вряд ли смогли бы вернуть нам долг.
Ей хотелось сказать, что, конечно, они должны предложить деньги Фэй и Джорджу. Но не могла. Денег не было.
Получение Эндрю стипендии на проведение научно-исследовательской работы в колледже стало решающим фактором для переезда из Бруклина. Он хотел быть ближе к родителям, чтобы помогать им по крайней мере по хозяйству, проводить с ними время, брать отца на рыбалку. Он подался на эту стипендию, и Элизабет согласилась с тем, что в случае положительного ответа они переезжают. Ей и в голову не приходило, что это случится.
Несмотря на сомнения, она гордилась тем, что Эндрю зашел так далеко. Даже изумлялась, если честно. Но, опять же, любой с по-настоящему отличной идеей подался бы в Стэнфорд, Гарвард или куда-то еще. Она могла только гадать, какая конкуренция царила в хиппи-колледже, где инженерный факультет назывался «зеленым».
У факультета был скромный фонд инновационных проектов, стипендия ежегодно выделялась подающим надежды молодым изобретателям, работающим над той или иной эко-технологией. Победителю доставалась команда студентов-рабочих и консультант проекта. У Эндрю был год на разработку прототипа и его лицензирование. Никакого плана на дальнейшее будущее у него не было.
Как и во всех своих недостатках, в своей неспособности поверить в него Элизабет винила свою мать. Она не имела представления о том, как должна выглядеть преданная жена.
История знает немало женщин, поддерживавших мужчин в их начинаниях. В конечном итоге они были вознаграждены за свою веру, готовность прожить без отпусков, ремонтов, свиданий во имя Великой Идеи. Жена, которая верила в мужа, оказывалась богатой сверх меры, обзаводилась благотворительной организацией, названной в ее честь, или покупала книжный магазин в любимом курортном городке.
Признание великих людей: «Все это было бы невозможно без нее».
Элизабет подумала о неудачниках, о которых никто не говорил. Связаны ли были их неудачи с нехваткой веры в них жен, или же все истории успеха были написаны постфактум? Впадала ли в ярость жена Стива Джобса от его возни в гараже, думая, что лучше бы он продавал страховку, как ее брат, до тех пор, пока вдруг – бум! – он не озолотился, и тогда-то она уже могла говорить, что знала, она всегда это знала, с самого начала?
– Как твои успехи, дорогой? – спросила Фэй Эндрю. Элизабет взглянула на мужа.
– Потихоньку, – ответил он и откусил кусок мяса, предотвращая дальнейшие расспросы.
В первые дни после переезда Эндрю не переставал говорить о своей работе. Как-то вечером он пришел домой и объявил, что один из студентов из его команды подсчитал, что гриль на солнечной батарее может жарить мясо в три раза быстрее, чем гриль на угле. В другой раз он пришел с улыбкой до ушей, словно ребенок, проснувшийся рождественским утром, потому что узнал, что прототип гриля будет тестироваться на фокус-группах.
Но в последнее время новостей у Эндрю не было. Может, он ходил на работу и сидел в Интернете целый день, чем, по мнению Элизабет, и занималось большинство людей. Ее бы это совсем не беспокоило, если бы у него были хоть какие-то финансовые гарантии.
– А что насчет тебя, Лиззи? – спросил Джордж. – Уже есть идея для новой книги?
– Не совсем, – отозвалась Элизабет. Она пожалела, что рассказала ему, что не знает, о чем писать. Джордж видел в этом теперь еще одну возможность завести разговор на свою любимую тему.
Элизабет знала, что будет дальше.
– Полое Дерево, – продолжал Джордж. – Говорю тебе, это материал для бестселлера. Ты получишь Пулитцера.
– Пап, прекрати, – вмешался Эндрю. – Прошу тебя.
В большинстве случаев его терпение по отношению к родителям казалось бесконечным. Но в настоящий момент единственным исключением было Полое Дерево. Не то чтобы слова Джорджа не имели смысла, они все отмахивались от его теории, подумала Элизабет, из-за его чрезмерной эмоциональности. Она казалась нездоровой. Поощрять ее не следовало. Фэй сказала, он использовал любой предлог, чтобы заговорить об этом, в чьей бы компании ни находился. Она предпочитала, чтобы Элизабет с Эндрю меняли бы тему всякий раз, когда он на нее сворачивал, что они и делали.
На прошлых выходных Джордж с полчаса рассуждал о важности подписки на местную газету. Говорил, что им нужно ее оформить, если для них важно поддерживать журналистику.
– Элизабет сама журналист, – ответил тогда Эндрю.
– Да, – не сдавался Джордж, – и что?
– Рано или поздно мы подпишемся, сейчас это не самая большая забота. У нас онлайн-подписка на «Таймс», и я едва читаю его каждый день.
Вообще-то за «Таймс» они не платили. Разумеется, они относили себя к тем людям, которые это делать должны и будут, но в реальности по-прежнему пользовались логином и паролем со старой работы Элизабет, по большей части из-за лени.
Элизабет чувствовала себя виноватой и без напоминаний Джорджа. Когда они еще жили в городе, то заказывали еду почти каждый вечер даже после того, как она прочитала статью о том, что агрегатор, где они ее заказывали, разоряет кафе и рестораны. Ей каждый раз хотелось дать чаевые наличными, потому что в статье говорилось, что только так можно быть уверенным в том, что деньги достанутся курьеру. Но часто у нее не было мелких купюр, так что она добавляла чаевые онлайн, надеясь на лучшее и широко улыбаясь человеку за дверью, забирая у него теплый бумажный пакет.
В последнее время она покупала одежду и игрушки Гилу тоже онлайн, потому что поблизости не было хороших магазинчиков, а те немногие места в центре города, где продавались органик-товары для детей, были слишком дорогими.
Элизабет оправдывала себя тем, что зато теперь редко заказывает еду, учитывая тот факт, что здесь выбирать можно только между пиццей и китайской лапшой.
Она могла назвать кучу других вещей, которые они делали правильно. У них не было внедорожника, и они редко ели красное мясо. Они сортировали мусор. В общем изо всех сил старались быть хорошими. То, что у них не хватало времени ходить с Джорджем на протестные акции или сидеть и вести хронику мировых бед – ну, это было нормально. Джордж с новоприобретенным рвением восклицал: «Люди должны что-то делать, но большинство не делает ничего». Было невозможно не почувствовать, что он, хотя бы отчасти, имеет в виду и их.
Старик вновь заговорил о своем:
– Как насчет такого, Лиззи? «Полое Дерево: Разоблачение американской жадности» – по мне, звучит солидно.
– Может, вы и правы, Джордж, – ответила она. – Это может стать большой книгой.
– Она надо мной подсмеивается, но так и быть, – махнул он рукой.
– Думаю, вы ее и должны написать, это ваша идея.
– Я не писатель, – открестился он. – А вот ты – да. Вот тебе целая глава – «Торговля: конец семейных магазинов». Знаешь уже вымерший торговый центр в Декстере?
Элизабет покачала головой.
– Был такой огромный торговый центр, минут пятнадцать езды отсюда. Эндрю с приятелями там все время пропадал после школы. Официально он называется «Магазины Эвергрин Плаза». Много лет назад это место считалось самым роскошным в округе. Теперь оно практически пустое.
Никто ничего не сказал, но Джорджа это не смутило, и он продолжал.
– Я начал думать об этом после выступления Хола Донахью, владельца обувного магазина в центре города, на собрании нашей дискуссионной группы в воскресенье. Спустя шестьдесят лет он закрывает бизнес. Хол рассказал нам, что некоторое время назад к нему стали приходить покупатели, прося примерить по три-четыре пары для себя или детей. А потом, прямо у него на глазах, они смотрели в Интернете, могут ли найти эту же обувь подешевле. Знаете, что сказал им Хол? Он сказал: «Удачи. Будет ли “Амазон” спонсировать местную футбольную команду и парад на Четвертое Июля?» Отличный вопрос, я тогда подумал. Люди не могут жить без этого.
– Мы не можем жить без «Амазона», – возразил Эндрю.
Элизабет метнула на него изумленный взгляд. Что это было?
Эндрю никогда бы не признался ни в чем подобном их друзьям в Бруклине. Все говорили, что ничего с «Амазона» не заказывают, так было положено. Хотя Элизабет видела фирменные коробки на ступеньках домов по всему их району, каждый вечер возвращаясь домой с работы.
– Что вы там покупаете? – спросил Джордж.
– Все. По большей части, все для ребенка. У нас оформлен ежемесячный заказ на памперсы, салфетки, молочную смесь. Бесплатная доставка. Тебе надо попробовать. Это намного удобнее, чем ехать в магазин только для того, чтобы обнаружить, что в половине случаев у них ничего нет.
– Вы выбираете удобство в ущерб человечности, возразил Джордж.
Фэй цокнула языком.
– Я начну беспокоиться о человечности, когда мой ребенок начнет спать по ночам, – пожал плечами Эндрю.
Удар ниже пояса, подумала Элизабет, особенно учитывая то, что Эндрю никогда не вставал к ребенку посреди ночи. Она послала Джорджу одобряющую улыбку.
– Расскажи Лиззи про тостер, – обратился он к Фэй.
– Что с ним?
– Сегодня утром наш новый тостер сломался без всякой на то причины, – сам начал Джордж. – Мы купили его месяц назад. Предыдущий был нашим свадебным подарком. И все еще исправно работал. А насчет этого даже пожаловаться никому нельзя. Магазин утверждает, что это проблема производителя. Производитель не берет трубку. Так и ходишь кругами, пока не махнешь на это все рукой.
Он стукнул кулаком по столу, как бы подчеркивая сказанное.
– Бум! Полое Дерево.
– Как раньше теперь не делают, – сказал Эндрю.
– Я знаю, что ты надо мной посмеиваешься, но это утверждение абсолютно верное. Мир скатился черт знает куда, – ответил ему Джордж. – Но большинству все-таки слишком комфортно, чтобы обратить на это внимание. Раньше мы думали, что придет Большой Брат и отнимет у нас все против нашей воли. А теперь мы сами отдаем ему это с улыбкой.
– Ты говоришь, как студенты у меня на работе.
– И хорошо, – заявил Джордж, – рад, что молодежь это понимает. Меня это ободряет. Если ничего не изменится, они будут первыми, кто окажется под ударом.
– Они называют себя социалистами, – заметил Эндрю.
Джордж пожал плечами.
С одной стороны, сейчас он и сам был практически социалистом. Хотел разрушить капиталистическое зло. Остановить прогресс, чтобы появился шанс на социальное равенство. С другой стороны, он был почти консерватором. Джордж оставался единственным человеком, которого Элизабет знала, кто не разделял восторгов насчет Обамы.
– Он все твердит, малый бизнес – это ответ, – недавно сказал Джордж. – И как это сработало в моем случае, а? Или в твоем, Лиззи, с твоим неоплачиваемым декретным отпуском? По сути, таким образом администрация говорит, не проговаривая этого прямо, что настоящие профессии не вернутся – производство в этой стране вымерло, – так что лучше бы вам изобрести свое собственное дело. Работы, которая будет гарантировать вам медицинскую страховку, пенсию или хоть какую-то социальную защищенность, у вас не будет.
Сегодня, когда Элизабет спросила у него совета, за какого кандидата ей проголосовать на предстоящих выборах в сенат штата, Джордж только вздохнул.
– Это не имеет значения, – ответил он. – Все они одинаковые. Они не придут нас спасать, Лиззи. Мы сами должны себя спасти.
* * *
Когда они вернулись домой, Эндрю сказал:
– Папа кажется еще больше не в себе, чем обычно, со всеми этими разговорами про Полое Дерево.
– Он проговаривает свои страхи, – возразила она. – Оставь его.
За ужином Элизабет выпила вторую бутылку пива, съев всего ничего, тайком скормив остатки еды собаке, пока Фэй не видела. От алкоголя, помноженного на ее обычную усталость, у нее закрывались глаза.
– Родители стареют, – продолжил Эндрю. – Мне от этого грустно. Видишь, вот почему Гилу нужен брат.
– Ты романтизируешь отношения между братьями и сестрами, – заметила она. – Посмотри на меня с Шарлоттой. У нас нет ничего общего. Единственное, о чем мы когда-либо говорим, – это наши ненормальные родители.
– Вот именно. Иметь кого-то в этом мире, кто знает, что такое твои родители. Кого-то, с кем можно друг другу посочувствовать. Об этом-то я и говорю.
– Ты хочешь, чтобы у Гила был кто-то, кому он будет на нас жаловаться.
– Именно так, – подтвердил муж.
– Знаешь, даже если бы хотели еще ребенка, не думаю, что мы можем себе его позволить, – заметила Элизабет. – Это дорого. Номи мне рассказывала, что приценивается к дошкольным программам, которые стоят тридцать тысяч в год.
Эндрю на это ничего не ответил. Она подумала, не воспринял ли муж ее слова как намек на то, как мало он зарабатывает. Ей не хотелось, чтобы он так ее понял. Хотя, может, и хотела. Может, она встала в защитную позу, потому что подумала о Шарлотте, а она никогда не думала о Шарлотте, не думая о деньгах.
Когда Элизабет было двадцать три, а Шарлотте двадцать, они условились, что больше не возьмут у отца ни доллара.
Этот уговор потребовал жертв, особенно поначалу. Элизабет стала подрабатывать официанткой, свою зарплату с работы в журнале она раньше спускала на одежду и сумки. Но это того стоило. Она перестала от него зависеть.
С детства отец подкупал их, чтобы сестры хранили его секреты и терпели отвратительное поведение. Элизабет все еще помнила узор на обитых тканью диванах в прохладном вестибюле отеля, где он оставил их с коробкой карандашей, а сам поднялся наверх с какой-то женщиной, вернувшись час спустя с пятидесятидолларовой купюрой для каждой из них.
Когда он вышел из себя и избил другого отца, осмелившегося увести у него из-под носа парковочное место на балетном выступлении Шарлотты в четвертом классе, перед дочерью он извинился, купив ей породистого щенка хаванеза. Когда папа заявился, воняя джином, с какой-то женщиной, представив ее как «коллегу», чтобы забрать Элизабет со дня рождения подруги, на следующий день он отвез ее прогуляться по магазинам.
Он использовал деньги одновременно как кнут и пряник, угрожая лишить их всего, если его не устроит их выбор. Он сказал, что оплатит обучение Элизабет только в том случае, если та поступит в один из десяти лучших университетов, в противном случае смысла в этом нет. Он отказался платить за школу танцев Шарлотты. «Танец – это не то, что ты изучаешь, – заявил отец. – Это просто что-то, что ты делаешь».
Это привело к тому, что Шарлотта поступила на маркетолога, а потом бросила учебу, чтобы уехать жить в Мехико с парнем, которого встретила на весенних каникулах.
Их мать говорила: «Папа просто хочет для вас самого лучшего», – и это было правдой, но он хотел решать сам, что для них лучше.
Их отец был одновременно обаятельным мужчиной и жестоким нарциссом, наделенный даром заставлять своих жертв забывать причиненную им боль. Это работало в случае с их матерью. Для нее не существовало ничего, что не мог бы загладить бриллиантовый браслет или внезапный отпуск.
Но четырнадцать лет назад он совершил нечто такое, чего Элизабет простить не смогла.
Шарлотта тогда тоже жила в Нью-Йорке. Она была у Элизабет, когда он приехал, чтобы помириться. Предполагалось, что это будет грандиозный жест. Отец летел через всю страну.
Элизабет рыдала, когда он зашел в квартиру. Она вся подобралась, когда его увидела.
– Милая, – начал он, – взбодрись. Я знаю, сейчас ты чувствуешь себя так, как будто небо упало на землю, но поверь мне, ты забудешь обо всем через неделю. Знаешь, откуда я знаю?
Элизабет отвернулась от него, готовая закричать.
– Шарлотта, – обратился он, – ты тоже захочешь это услышать.
– Не сейчас, папа, – ответила она.
Но он, как обычно, продолжал.
– Я договорился с братом, вы вдвоем можете пользоваться его домом в Саутгемптоне все лето, – сказал он. – Отличная сделка, пять спален, рядом пляж, можно приехать с друзьями. Я знаю, о чем вы сейчас думаете: как же мы туда доберемся? Поезд – это так хлопотно. Что ж, девочки. Ваш новый кабриолет «Мерседес» припаркован на улице. Кто хочет прокатиться?