Кортни Дж. Салливан
Друзья и незнакомцы
Элизабет подняла на него взгляд. Она не сомкнула глаз и проплакала сорок восемь часов. У нее болели глаза.
– Убирайся, – произнесла она. – Просто уходи.
Отец был ей отвратителен, но ее воротило и от самой себя. Все зашло так далеко, потому что ее стало легко подкупить.
Когда он не сдвинулся с места, она продолжила:
– Ты портишь все, к чему только прикасаешься. Ты думаешь, что можешь просто вмешиваться в жизни других людей, когда тебе заблагорассудится. Так вот, с меня хватит.
Выражение его лица говорило, что для него это не более чем игра, вероятно, он полагал, она выторговывает условия получше.
– Ну что ж, – отозвался он. – Шарли, думаю, для тебя это хорошие новости. Ты только что стала единоличной владелицей новой машины. Делить вы ее не будете, пока Элизабет не прекратит дуться.
Элизабет хотела его ударить.
Шарлотта была его любимицей, да и она сама обожала отца. Так что Элизабет шокировало, когда та сказала:
– Нет, папа, в этот раз ты зашел слишком далеко. Элизабет права. С нас хватит.
Он выглядел ошеломленным. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого развернулся и вышел.
После долгой паузы Элизабет встретилась с сестрой взглядом. Они никогда не были близки. Они были слишком разными. Но в тот момент она почувствовала ту связь с сестрой, о которой мечтала еще в детстве.
– Спасибо, – поблагодарила она.
– Он это заслужил, – отозвалась Шарлотта. – Все, что ты сказала, – правда.
В пятнадцать Шарлотта пила шампанское на яхтах с богатыми стариками. Она путешествовала по миру с самыми неподходящими мужчинами на деньги их отца. Папа это допустил. Убрал ее с глаз долой. Казалось, сестра просто веселилась, но Элизабет понимала, что это было не более чем спектаклем. Шарлотта не хуже нее знала, что с ними сделало его поведение.
После того, как отец вышел из ее квартиры, они не разговаривали с ним три года. До тех пор, пока с ним не случился легкий сердечный приступ и мать не убедила их, что он умирает.
Все это время они отказывались принимать его финансовую помощь. Деньги означали власть, которой отец теперь над ними не имел.
Шарлотта перебралась в апартаменты на берегу океана на островах Теркс и Кайкос. Три дня в неделю она преподавала йогу в пятизвездочном отеле. И вела аккаунт в «Инстаграме», она обожала напоминать Элизабет, что стала верифицированным пользователем с семьюдесятью пятью тысячами подписчиков.
– Она не может жить только на это, – неоднократно повторял Эндрю. – Это невозможно. Ваш отец, должно быть, посылает ей деньги.
– Я точно знаю, что это не так, – отвечала Элизабет, не вдаваясь в подробности.
Долгое время Шарлотту спонсировал ее жених Мэттью, финансист, который, как и их отец, зарабатывал на теневых сделках с недвижимостью. Три года назад она отменила свадьбу. Переехала на острова, завела аккаунт в «Инстаграме».
– Сколько у нее всего купальников? – удивлялся тогда Эндрю.
На каждой фотографии на Шарлотте был новый купальник. Фотографии она подписывала вдохновляющей чепухой о мечтах, призвании и поиске себя.
Очевидно, она знала, что делает. Когда бы сестры ни говорили, Шарлотта всегда рассказывала о косметических компаниях и брендах дорогих босоножек, которые присылали ей свою продукцию для рекламы. Сеть бутик-отелей по всему Карибскому бассейну спонсировала ее проживание, заселяя ее в роскошные номера, где она позировала полуобнаженной у окна, глядя на океан сквозь прозрачные струящиеся шторы.
И все-таки, как часто замечал Эндрю, оставалось неясным, как Шарлотта платит по счетам. До того дня, как она позвонила Элизабет в слезах и сказала:
– Не ненавидь меня, но мне придется позвонить папе. Я на мели. Не просто на мели, если честно. Я по уши в долгах.
– Насколько больших долгах? – уточнила Элизабет.
– Двести пятьдесят.
– Двести пятьдесят тысяч долларов?
– Развитие бизнеса оказалось не дешевым, понятно? Камера, одежда, перелеты, пускание пыли в глаза. Но это все скоро окупится. Скоро я планирую заработать за раз в два раза больше той суммы, которую должна.
Элизабет никогда раньше не слышала, чтобы ее сестра называла то, чем она занимается, бизнесом.
– Каким образом? – спросила она.
– Я не собиралась никому рассказывать, пока не будет подписан контракт. – ответила Шарлотта. – Но я веду переговоры насчет огромной сделки с «Энтузиумом».
– Это что такое?
– Таблетки для похудения.
– Ты принимаешь таблетки для похудения?
– Боже, нет. Они для отчаявшихся толстяков. Моя фигура – это типа какими они станут после таблеток.
– Но тебе придется говорить, что ты их принимаешь.
– Разумеется. Что я хочу сказать – деньги мне нужны раньше, чем будет заключена сделка. Я подумала, ну что такого, если я попрошу их у папы. Это даже не будет считаться, что я их выпросила. Просто одолжила. Как только со мной подпишут контракт, я сразу же ему их верну.
– Не делай этого, – попросила Элизабет. – Ты что-нибудь придумаешь. Когда у тебя уже такой большой долг, что случится, если ты подождешь еще месяц-два прежде, чем заплатить по кредитке?
– Это может занять больше месяца или двух. Америкэн Экспресс посылает в мой дом коллекторов. Это плохо. Я могу потерять все. На маленьком острове слухи разлетаются быстро. Ты можешь себе представить, как это скажется на моем бренде?
– Твоем бренде?
– Мне нужно скинуть с плеч этот груз, – сказала Шарлотта. – Решение я приняла. Просто подумала, что предупрежу тебя перед тем, как позвоню ему.
У Элизабет колотилось сердце. Она сделала все возможное, чтобы отец не имел над ней власти. Это было ради нее самой. Но ее потребность в том, чтобы Шарлотта поступила так же, объяснялась просто – желанием его наказать. И отказываться от этого желания она не хотела.
– Давай я дам тебе в долг, – предложила она.
– Серьезно? – фыркнула Шарлотта.
На следующий день Элизабет перевела ей нужную сумму, уже сомневаясь в правильности своего решения.
На сберегательном счете хранилось чуть больше трехсот тысяч долларов – когда она о них думала, то чувствовала защищенность и гордость от того, что скопила их сама. Почти всю эту сумму она перевела сестре.
Чтобы успокоиться, она напоминала себе, что дала их в долг. Но прошло два года. Контракт так и не был подписан. Каждый раз, когда Элизабет про него спрашивала, Шарлотта заверяла, что они обсуждают последние детали.
В моменты особенного уныния Элизабет просматривала каждый комментарий под постами сестры в социальных сетях в попытках найти хоть какие-то зацепки, подсказывающие, когда сделка будет совершена.
Тем временем Шарлотта занимала еще больше. Суммы были по большей части небольшими, но они накапливались. Счета за машину, жилье. Чек в ресторане на триста долларов, когда ее кинул какой-то придурок, не заплатив после того, как они поругались.
Когда она соглашалась одолжить ей деньги, Элизабет понятия не имела, что Эндрю собирается увольняться. Его зарплата покрывала их расходы на проживание, ЭКО, да на все, честно говоря. Когда они съехались, она продала свою однушку, и они вместе купили квартиру в Бруклине, оказавшейся отличной инвестицией. Новый дом им удалось купить сразу же на деньги с продажи квартиры.
Но жить в принципе дорого.
Сейчас они оба не слишком хорошо зарабатывали. Элизабет переживала из-за денег так, как не случалось с тех пор, когда она отказалась брать их у отца. Сумма на сберегательном счете стремилась к нулю с каждым ужином не дома, с каждым походом за продуктами – об этих расходах ей даже не приходилось особенно думать, когда Эндрю трудился на прежней работе.
Он не имел ни малейшего представления о стоимости их жизни. Не представлял, сколько за эти годы она потратила на постельное белье, ковры, мебель, посуду – все то, из чего складывается уют в доме.
Они привыкли к определенному образу жизни. Элизабет не могла отказаться от органических ягод, фермерских яиц с омегой-3, хорошего кофе, экологичного средства для мытья посуды, стоившего в три раза дороже обычного. Даже если бы она от всего этого отказалась, такие разительные перемены могли бы навести Эндрю на подозрения.
Элизабет давно ничем не баловала себя. Когда закончилась ее дорогая уходовая косметика из Блумингдейла, она заменила ее кремами и сыворотками из ближайшей аптеки. Вряд ли они работали хотя бы вполовину так же, но, возможно, ей просто так казалось. В прачечной у нее висело неношенное дорогое платье с биркой. Она берегла его на крайний случай, если вдруг ей понадобится надеть что-то новое, то, что она больше не могла себе позволить.
Элизабет сказала сестре, что у них мало денег. Но добавила, чтобы та все равно к ней обращалась при необходимости. Но нужды Шарлотты все не заканчивались. Элизабет так и не рассказала Эндрю о долге. Он думал, что у них есть сбережения на черный день, что они себя обезопасили. Она оправдывала себя так: пока муж не спросил прямо, а она не ответила, ложью назвать это нельзя. Все еще можно было исправить.
Теперь же стало слишком поздно говорить ему правду. Он бросил работу, пошел на огромный риск, думая, что у них есть подушка безопасности. Он был бы взбешен и напуган, узнай об этом.
Элизабет предала его, чтобы помочь сестре. Сестре, которая в день появления Гила на свет разместила в «Инстаграме» фотографию себя на закате, обнаженную, свернувшуюся в позе эмбриона на пляже. И написала: «Баласана… дыхание новой жизни. Сегодня в этот мир пришло дитя, сделанное из той же плоти и крови, что и я, – энергия множится, мудрость обновляется. Закончилось ли на самом деле мое младенчество? Я свой собственный ребенок, нежный, изумленный. Я клянусь заботиться о себе как о драгоценной душе, вновь приветствующей вселенную».
– Она что, пытается создать впечатление, что у нее есть ребенок? – требовала тогда ответа Элизабет.
– Она что, правда голая? – спрашивал Эндрю.
Прошло шесть часов, прежде чем Шарлотта потрудилась написать им сообщение с поздравлением.
Даже в моменты глубочайшего сожаления Элизабет была довольна, что одалживание денег удержало Шарлотту на ее стороне в этой семейной войне. Это было тем единственным, что ей нравилось в сестре, но значило больше, чем все остальное вместе взятое.
Этой ночью она не могла уснуть.
Эндрю сопел рядом. Она взяла телефон и открыла группу «Бруклинские мамочки».
Кто-то просил порекомендовать кофейню, где можно задержаться надолго и писать. Уж она-то знала.
«Кафе “Хармони” – мой выбор, – написала она. – Превосходная атмосфера, лучший латте в Бруклине, и никто никогда вас не поторопит».
Она отправила комментарий, представляя себя в том кафе, одну, среди людей.
Мими Винчестер отреагировала мгновенно. «“Хармони” закрылось две недели назад. Попробуй “Келлис”».
Элизабет была немного знакома с Мими по тем временам, когда им было за двадцать и они обе работали в журналах. В то время Мими считалась хваткой репортершей, но потом вышла замуж за парня из хедж-фонда и теперь писала по статье раз в полгода, обычно о линии косметики или бренде одежды, которые запустил кто-то из ее друзей. Тогда она кидала ссылку на статью в группу мамочек с припиской: «Просто развлечься!»
Однажды Мими наткнулась на Элизабет, сидящую на скамейке в Кэрролл-парке. Элизабет встряхивала банку с молочной смесью, переливая густую серую жижу в бутылочку Гила, который разрывался от плача в коляске.
– Боже мой, ты усыновила ребенка? Это так мило! – проворковала Мими.
Элизабет была почти уверена, что она не пыталась нарочно ее обидеть. Ей просто не приходило в голову, что биологическая мать может кормить ребенка чем-то иным, кроме своей груди.
Тогда ей хотелось бросить Мими в лицо все самое гадкое, что она о ней думала.
Элизабет надеялась, что все самое жалкое в ней, все ее глупые комплексы каким-то образом сотрутся материнством. И поначалу ей показалось, что так и произошло. Но эти мысли вернулись, как и многие другие нежеланные гости, когда Гилу исполнилось восемь недель.
Кафе «Хармони» закрылось, и Мими хотела, чтобы она это знала. Почему такая мелочь вообще должна ее нервировать? Однако же нервировала. Элизабет чувствовала себя так, как если бы ее шлепнули по руке.
4
Сэм
В конце каждого коридора в общежитиях короткий лестничный пролет вел к четырем комнатам – по две больших двухместных комнаты с каждой стороны. Их называли «платформами». В этих комнатах разрешалось жить только старшекурсникам, и только они устраивали вечеринки по пятницам.
Сегодня была их очередь. Изабелла заранее приготовила сангрию в ведре для мусора. Ее приторно-сладкий запах наполнял комнату.
Принимать у себя вечеринку считалось делом довольно значительным, но Сэм об этом даже не думала. Рейс Клайва из Лондона должен был приземлиться в десять.
Изабелла предложила ей взять свою машину, чтобы доехать до аэропорта, но это было слишком мило, Сэм бы переживала. Вместо этого она упросила Стэф, капитана баскетбольной команды, позволить ей одолжить видавший виды фургон, который они использовали для выездных игр. Сэм никогда раньше не водила минивэн, но решила не упоминать об этом в разговоре.
Всю неделю ее снедало предвкушение и беспокойство в равной степени. Со вторника ладони не переставали потеть. Живот крутило. Она не могла представить себе Клайва здесь, среди ее друзей. Изабелла выразила это очень точно: «Невозможно просто так привести сюда британца ростом шесть футов пять дюймов, оставшись незамеченной».
Сэм не хотела становиться предметом обсуждений. И все же ей не терпелось его увидеть. Она ужасно по нему соскучилась.
После ужина Изабелла завила ей волосы и накрасила. Затем настала очередь Сэм помочь подруге.
Было большим облегчением хоть ненадолго отвлечься от мыслей о Клайве.
Сэм открыла небольшой холодильник и вытащила пузырек с прозрачной жидкостью. Наполнила ею шприц.
– Готова? – спросила она.
– Готова.
Изабелла одной рукой задрала голубую майку, а второй опрокинула в себя шот. Сэм воткнула иглу прямо в ее напряженный живот, словно бросив дротик. Изабелла вздрогнула – от выпивки или от боли, Сэм не могла сказать наверняка.
Она сосчитала до пяти, вытащила иглу и промокнула спиртовым тампоном выступившую капельку крови.
Процедура стала для них шоком, когда девушки первый раз проделали ее три недели назад, то кричали и прыгали по комнате, прежде чем приступить к делу.
В конце концов Сэм сказала: «Мы пройдем через это вместе. Доверься мне, я смогу. У меня мама медсестра».
Изабелла продавала свои яйцеклетки паре, которая дала объявление в студенческую газету. Им нужен был донор с каштановыми волосами и голубыми глазами, со средним баллом от 3.7 или выше. Изабелла подходила по всем трем критериям, хотя, если бы они запросили выписку из ее студенческого дела, то увидели бы, что большинство ее пар прошло на факультете истории кино.
Она никогда не встречалась с этими людьми. Сделку совершили через агентство. Изабелле нужно было предоставить фотографии разных этапов своей жизни.
Сэм слышала, как она говорит по телефону.
– Мамочка, можешь мне прислать несколько моих детских фотографий? Это для учебного проекта.
Сэм не могла понять, зачем она это делает. Изабелла была богаче, чем кто-либо из ее знакомых.
– Это не я богатая, а мои родители, – часто повторяла Изабелла, что было лишено смысла в глазах подруги.
Сэм предложила найти подработку на кампусе, если ей хотелось заработать. Изабеллу это предложение, казалось, ошеломило.
– Мне понадобится год, чтобы заработать столько, сколько я получаю сейчас меньше, чем за месяц. К тому же, дело не только в деньгах. Я делаю это, чтобы поделиться тем, что у меня есть, с кем-то другим. Вроде как кровь сдать. Только, очевидно, донорство яйцеклеток – гораздо бо́льшая жертва.
Изабелла рассказывала всем, кто ее слушал, насколько она бескорыстна.
Соседками по комнате девушки стали совершенно случайно. Поначалу они друг друга терпеть не могли. Но к тому моменту, когда нужно было решать, с кем жить второй год, все же остались вместе по обоюдному согласию. Сэм раньше думала, что Изабелла – истеричка, но теперь она эту истеричку полюбила.
Возможно, она стала донором яйцеклеток по той же причине, по которой делала большинство вещей. При любой возможности Изабелле требовалось заниматься чем-то захватывающим, экстремальным, что раздвигало бы рамки ее обычной жизни. Сэм никогда ей на это не указывала. Их дружба строилась на взаимном принятии. Подруги поддерживали решения друг друга, какими бы глупыми они ни были. Так что Сэм не говорила, что если все пойдет по плану, то родившийся ребенок будет наполовину Изабеллы. Изабелла, в свою очередь, не комментировала отношения Сэм с Клайвом. Остальные подруги дали ей понять, что считают их странными. Они либо задавали кучу вопросов, либо никогда не упоминали его в разговоре.
Изабелла сама предложила провести четыре следующие ночи в комнате Лекси и Рамоны напротив. Рамона едва ли появлялась в общежитии. У ее девушки была комната в модном доме на Рид-стрит, поэтому ее кровать всегда пустовала. И все-таки Изабелла добровольно жертвовала своим комфортом.
Сэм считала минуты до этих ночей наедине с Клайвом, но теперь, когда он уже практически был здесь, ей казалось, что она будет скучать по Изабелле. Это как с Гилом. Когда она с ним сидела, то только и мечтала, чтобы он поскорее заснул, и она смогла бы сделать домашку или посмотреть телевизор. Но как только малыш засыпал, ей хотелось его разбудить и наслаждаться его компанией.
В восемь пятнадцать Изабелла стояла в переполненном холле, разливая сангрию из мусорного ведра по красным пластиковым стаканчикам, используя кружку с надписью «А как бы поступила Бейонсе?» в качестве черпака. Она покачивалась под музыку, прикрыв глаза, и отхлебывала сангрию прямо из кружки, когда думала, что никто не смотрит.
Сэм смотрела на нее, потягивая пиво, и иногда бросала взгляд на часы, как будто могла пропустить приезд Клайва.
Еще год назад, только услышав музыку, доносящуюся с такой вечеринки, она бы мечтала на ней оказаться. Но сейчас это казалось бессмысленным. Такая же проходила в прошлую пятницу, и в позапрошлую. В десять тридцать они спускались на настоящую, большую вечеринку, но никогда не веселились на ней так, как во время подготовки к ней. Завтра они все проснутся поздно, с похмельем или и вовсе еще слегка пьяные, и, спотыкаясь, побредут в столовую за бейглами.
После лета, проведенного в Лондоне, Сэм казалось ненормальным жить в общаге в комнатах, которые отличались друг от друга разве что цветом штор или покрывалом на кровати в цветочек, которое выбрала чья-то мама. Казалось диким, что ей говорят, что и когда она будет есть.
Сэм могла потратить час, блуждая по Бикман-маркету в центре города, выбирая крошечное мыло и серебристые тюбики дорогущего крема для рук, мысленно обставляя дом, которого у нее не было, но в котором она могла представить себя живущей с Клайвом. Она так ничего и не купила.
Изящное мыло смотрелось бы нелепо на пластмассовой полке в общей душевой. Крем для рук брала бы каждая заходящая в комнату, заставляя ее каждый раз нервничать, вспоминая его цену. Дом, который девушка себе представляла, был тем домом, в котором она провела последние несколько недель в качестве няни. Домом Элизабет. В светлых, со вкусом обставленных комнатах царило спокойствие, которое, казалось, исходило от самой Элизабет.
Сэм решила, что не будет подрабатывать в этом году в столовой колледжа, как делала это в прошлом. Отчасти из-за того, что смены на выходных помешали бы ей увидеть Клайва, отчасти, если быть совсем честной, потому что ей хотелось насладиться студенческой жизнью, хоть раз не намывая тарелки за своими друзьями.
Она планировала работать два полных дня в неделю за пределами кампуса, но Элизабет няня была нужна на три дня. Сэм поменяла свое расписание. Теперь по вторникам и средам у нее стояли пары с восьми утра до шести вечера, но это того стоило. Она никогда раньше не работала на кого-то вроде Элизабет. Иногда она наливала им обеим по чашке кофе, прежде чем уйти работать, и сидела и болтала с Сэм минут пятнадцать, как будто и не платила ей за то, чтобы она присматривала за малышом. Элизабет расспрашивала ее обо всем – о ее творчестве, путешествиях, планах.
Бывая там, Сэм часто притворялась, что этот дом принадлежит ей, и этот ребенок тоже. Она подходила к книжному шкафу, где стояли экземпляры книг Элизабет в твердом переплете и несколько их же переводов на разные языки, и представляла, каково это – добиться чего-то в таком духе. Сэм подумала, что среди прочего почувствовала бы облегчение.
Ей нравилось мыть руки в туалетной комнате на первом этаже, окруженной мягкими белыми полотенцами и обоями с рисунком из огромных зеленых листьев. Мыло пахло пионом. Сэм чувствовала себя лучшей версией себя всякий раз, когда им пользовалась.
Она спросила у Элизабет, где его можно купить.
Элизабет пожала плечами и сказала, что не может вспомнить.
– В аптеке, наверное, – предположила женщина.
В этом была вся она – непринужденная, лишенная притворства.
Элизабет хорошо выглядела, не прилагая к этому никаких усилий. Она почти никогда не красилась. У нее была фигура стройного юноши, тело, о котором Сэм мечтала всю свою жизнь. Из них двоих, это Сэм выглядела так, как будто родила пару месяцев назад. Ей хотелось стать такой женщиной хоть на день, хоть на час. Женщиной, которой не приходилось расстегивать пуговицу на джинсах, чтобы не слишком сдавливало живот, когда садишься, или терпеть унизительное подпрыгивание груди на пробежке.
Сэм однажды заметила Элизабет в городе, когда они с Изабеллой гуляли по центру. Изабелла проследила за взглядом подруги и спросила:
– Это кто?
– Мой босс, – ответила Сэм.
– Ты собираешься подойти поздороваться?
– Нет.
– Она милая.
– Пожалуйста, отстань от ее.
– Сколько ей лет? Она ровесница Клайва?
– Нет, – ответила Сэм. – Не знаю. Думаю, постарше. Она замужем и с малышом.
– У моей мамы в возрасте Клайва уже был восьмилетний ребенок, – возразила Изабелла.
– Не говори мне об этом.
Друзья Элизабет присылали экстравагантные подарки. Писатель, которого она представила своему агенту, в знак благодарности отправил ей коробку трюфелей из шоколадного бутика на Манхэттене. Как-то раз ее лучшая подруга прислала букет цветов в стеклянной вазе просто потому, что у Элизабет был неважный день. Все это, похоже, не производило на нее особого впечатления. Когда привезли огромную коробку из Уильямс Сонома, Элизабет не открывала ее неделю.
Даже кубики льда у нее были самыми красивыми, которые Сэм когда-либо видела. Их форма была идеальной, в отличие от мутных ледышек из холодильников обычных людей.
Утром в понедельник, открывая холодильник, чтобы достать бутылочку Гила, Сэм увидела остатки воскресного ужина: запеченный цыпленок, фаршированный лимонами, картофельные дольки, посыпанные укропом. В тот момент она сильнее всего позавидовала Элизабет.
Перед тем, как Сэм уехала в колледж, мама подарила ей набор под названием «Ужин для одного». Это была коробка, в которой лежали четыре предмета из синего фарфора: три тарелки – столовая, закусочная и глубокая суповая, и кружка. Поначалу она им пользовалась, а потом задвинула в дальний угол – что-то ее угнетало.
Судя по тому, что она видела вокруг, большинство людей за двадцать были намного ближе к Ужину для Одного, чем к Воскресному Запеченному Цыпленку. Чем больше она об этом думала, тем больше ее раздражало вынужденное соседство с незнакомцами, которых связывало только то, что никто из них не мог позволить себе жить один. Сэм хотела побыстрее миновать этот период жизни и пустить где-то корни.
Клайв говорил о переезде за город. Маленький домик с комнатой на втором этаже, где она сможет устроить мастерскую. Дети – пусть и не прямо сейчас, но когда-нибудь. Это звучало одновременно волнительно и пугающе.
Увидев в туалете общежития использованный тест на беременность, Сэм подумала, что здесь-то никто не надеялся на положительный результат. Она бы хотела прийти к тому этапу в жизни, когда ее реакция была бы такой, как в рекламных роликах: счастливая пара, подпрыгивающая от радости.
– Надень мое черное платье! – крикнула кому-то Изабелла, возвращая Сэм к реальности. – Оставь его себе! Я серьезно, оно отлично на тебе смотрится.
Изабелла была уже пьяна. Раздача вещей явственно об этом свидетельствовала. Через неделю-другую она будет обыскивать их шкафы, спрашивая Сэм, не видела ли та где-нибудь ее черное платье.
Гости на вечеринке скинулись на пиццу. Сэм подошла к башне из коробок на столе, вытащила два куска с сыром и положила на бумажную тарелку, которую вручила своей соседке.
– Давай, ешь, – подтолкнула она Изабеллу.
Та откусила один раз, второй, и поставила тарелку на пол.
– Спасибо, мамочка, – поблагодарила она подругу. – Обещаешь, что будешь всегда за мной присматривать?
– Да, – ответила Сэм.
– Даже когда вы с Клайвом поженитесь и будете воспитывать пятерых детей где-нибудь в Англии, а я буду любовницей корпоративного магната в Дубаи?
– Даже тогда, – заверила ее Сэм.
Они улыбнулись, потому что подумали, что им обеим понравилось, как это прозвучало.
Изабелла обхватила ладонями лицо Сэм.
– Я тебя так люблю, что аж больно.
Сэм могла поклясться, что чувствует, как жир с пальцев Изабеллы проникает ей прямо в поры кожи.
– Я тоже тебя люблю, – ответила она.
К десяти вечера Изабелла уже рыдала.
Вполне естественно, учитывая, сколько было выпито, но Сэм почувствовала раздражение. Предполагалось, что это она сегодняшней ночью будет нервничать и принимать напутствия. Скоро ей уже нужно было уезжать в аэропорт.
Они прошли в свою комнату и закрыли дверь.
– Что случилось? – спросила Сэм.
Изабелла выглядела так, как будто пыталась что-то вспомнить.
– Я скучаю по Дэррилу, – наконец пробормотала она.
– Дэррилу?
– Дэррену.
– По парню, с которым вы встречались в старших классах школы?
– Мы начали встречаться в конце школы, Сэм. Он был единственным парнем, который принимал меня такой, какая я есть. – Изабелла, должно быть, что-то заметила на лице Сэм и добавила: – Я серьезно.
– Я тебе верю, – сказала Сэм. – Хотя история звучала бы более убедительно, если бы ты не забыла его имя.
Изабелла поджала губы, решая, стоит ли это оспорить. Затем откинула голову и рассмеялась.
Она изменила Дэррену в первую же субботу в колледже и сразу же позвонила ему, чтобы в этом признаться. Они расстались к концу первой недели. Насколько Сэм знала, с тех пор они больше не разговаривали.
– Я ему позвоню. – Изабелла уже доставала из кармана телефон.
– Давай с этим повременим, – предложила Сэм.
– Ладно, тогда я позвоню Тоби.
Тоби был парнем, с которым она познакомилась на первом курсе за границей, который порвал с ней прямо перед ее отъездом и вновь сошелся со своей бывшей, заставив задуматься, а расставался ли он с ней вообще.
Один из недостатков раздельного обучения то, что количество парней, о которых можно было хотя бы подумать, ничтожно. Они цеплялись за парней в жизни и в своих фантазиях куда дольше, чем любая нормальная девушка. В каком-то смысле это напоминало тюрьму или войну.
До Клайва единственными отношениями Сэм в колледже были отношения с Джулианом, милым, но странноватым парнем, работающим в библиотеке кампуса.
Он был честолюбивым поэтом, получавшим степень по литературе в государственном колледже, который, как он не преминул пояснить, выбрал только потому, что туда было легко добираться. Помимо работы в библиотеке, Джулиан стажировался в трех местах одновременно: одна стажировка была удаленной, у переводчика в Нью-Йорке, вторая – в независимом издательстве в городе, и третья – в литературном студенческом журнале «Эмбит».
Джулиан рассказал, что устраивает писательские вечера и что она обязательно должна как-нибудь прийти.
– Когда ты вообще спишь? – поинтересовалась Сэм.
Он рассмеялся, но ей правда было интересно.
Сэм понравилось болтать с ним в библиотеке, но просьба дать свой номер застала ее врасплох.
– Как мило, ты ему нравишься, – прокомментировала это Изабелла.
– Но меня он не привлекает, – заявила Сэм. – У него волосы как мочалка. И взгляд бегает.
– Ну, ему никто не запрещал разглядывать других девушек, – возразила Изабелла. – Тебе же он не нравится, какое тебе тогда дело?
– Нет, взгляд у него бегает в буквальном смысле. Ну, туда-сюда.
– А.
Изабелла оказалась права. Она действительно понравилась Джулиану. Сэм пыталась ответить на его симпатию взаимностью. Они несколько раз поцеловались. Его язык казался слишком мокрым и большим для его рта. Сэм рассказала Изабелле, что он напомнил ей моллюска, пытающегося сбежать из своей раковины. С тех пор Изабелла называла Джулиана не иначе как Моллюск, и это Сэм одновременно забавляло и заставляло чувствовать себя виноватой.
Они сходили на ужин, в кино. Он был из тех парней, что должны бы ей понравиться, но нет. Чтобы отметить месяц их отношений, он написал ей поэму. Сэм это показалось пошлостью. Это был перебор. Когда Джулиан спросил, что она думает о стихах, она ответила, что они напомнили ей Элиота. Она сразу поняла, что Джулиан разочарован. Она предположила, что быть похожим ему хотелось только на себя.
Сэм сказала Джулиану, что ей нужно сосредоточиться на учебе. Какое-то время он посылал ей сообщения, напившись, и умолял ее передумать. Сэм ему не отвечала.
Каждый раз, видя его в библиотеке, она пряталась. Раньше она занималась на первом этаже, где залы были залиты светом. Теперь спускалась в подвальные помещения, зная, что он там никогда не бывает.
Изабелла плюхнулась на кровать.
Подруга настаивала, что хочет вернуться на вечеринку и поцеловаться с Рози Симмонс, которая напоминала молодого Ди Каприо в женском обличье.
– Позже, – вразумляла ее Сэм.
– Диско-сон! – воскликнула Изабелла.
– А вот это отличная идея. Сними обувь, по крайней мере.
Она придвинула мусорное ведро поближе к кровати – на всякий случай.
Изабелла возилась с застежкой на джинсах.
– Ты выглядишь как четырнадцатилетний подросток, впервые пытающийся стащить с девушки штаны, – поддела ее Сэм. – Только вот штаны эти – твои собственные.
Изабелла застонала.
– Я слишком устала. Можешь ты это сделать, пожалуйста?
– Как же ты меня бесишь, – ответила Сэм, но вняла просьбе и стащила с подруги джинсы. – Пижама?
Изабелла покачала головой. Минуту спустя она отключилась, лежа на кровати в майке и трусах, прямо как в рекламе «Америкэн Аппарэл». Сэм взяла свое одеяло, лежавшее сложенным на кровати, и прикрыла Изабеллу, не столько заботясь о ее комфорте, сколько о том, чтобы Клайв не увидел ее невероятно узкие бедра, если вдруг она не успеет проснуться к тому моменту, как они вернутся.
Сэм взглянула в зеркало. Живот нещадно скрутило от волнения.