Кристина Борис
Персефона
Один раз, в Греции, на очередных съёмках, отказ из её уст прозвучал слишком резко. На следующий день она решила попросить прощения у любимого и дать ему то, о чём он так часто просил, но застала его с актрисой, с которой девушка дважды сотрудничала в кино. Закатив сцену ревности, режиссёр ей просто объяснил, что, если бы она действительно хотела стать актрисой, давно бы согласилась на близость с ним, а теперь пути ей все закрыты – она никудышная актриса, сопливая девчонка, отвратительная любовница, и он сделает всё, чтобы ни одно предложение не поступило бы к ней.
За один день, за одно мгновение, были потеряны шансы на свою мечту, и растоптана её первая нежная любовь.
Она описала это всё в своём дневнике. Видимо, она над ним плакала, ибо чернила в некоторых местах размазались. Там она и описала, что, посмотрев на последний закат, она совершит самоубийство, проглотив ампулу с ядом и закопав себя, пока яд не подействует, тем самым она покажет, что сама «закопала» свою мечту наивностью и упрямством. Место всего действия она не указала. Как она добыла яд, она не написала. Лопату она выкинула в море или её украли, ибо ничего рядом со скелетом больше не было. Действительно. Столько времени прошло. Вещи она сложила и отправила домой, а сама отдалилась от съёмочной труппы и совершила то, что описала. На ней было платье с длинным подолом, на который сыпала весь песок, а потом, когда часть работы была проделана, она натянула подол на себя и погребла себя под песком. Эльжбета зарылась полностью, потому никто и не думал раскапывать свежий холмик. Съёмочная группа не волновалась об её исчезновении, ибо роль была отыграна, а режиссёр счёл пропажу на вздорный характер и личную обиду. Уехала видимо.
Дневник прибыл домой, и, когда семья прочитала последние страницы дневника, было уже совсем поздно.
Глава 7
– Боже, – тихо произнесла журналист.
– Вот и я так же был поражён, услышав эту историю из уст сестры Эльжбеты. Я захотел непременно увидеть этот дневник, пощупать, почитать, выучить каждое слово во что бы то ни стало! Это же сокровищница её переживаний! Там описано всё, что таилось в её душе. Рассказ её сестры, по сравнению с дневником, историей от первого лица, будет просто ничто!
Дневник дали на время с условием, что я его верну перед тем, как уеду из Польши. Это всё, что осталось от Эльжбеты. Фотографии отказались давать даже на время. Но я хотел большего! Пришлось оставшиеся дни наслаждаться не чтением дневника, а бездумным переписыванием и злиться на эту семью за то, что какие-то сантименты не дают им спокойно отдать этот дневник мне. Он им бесполезен. Это просто кладбище воспоминаний. Не станет этих женщин-не останется памяти об Эльжбете, а я хотел и мог её увековечить! Этот дневник был мне намного нужнее. Языковой барьер всё-таки давал о себе знать: с ошибками и ругательствами про себя я переписал всё, забыв о еде и сне.
Когда я приехал домой, мать была разочарована моим внешним видом. Синяки под глазами, худоба, красные глаза и общий усталый вид разбили мамину надежду на то, что поездка успокоит мою одержимость, но нет – стало только хуже.
Далее шла интенсивная работа над переводом. Опять я забыл о полноценном сне: ночью во мне просыпались силы, о которых я и не подозревал днём. Я обзавёлся словарями, хотел перевести всё точь-в-точь, не исказив ни единого слова. Это невозможно, да, но я пытался.
Вскоре нехватка сна давала о себе знать – я стал путать реальность и сон, мог провалиться в сон на середине разговора, будто потерял сознание (может так оно и было), а внешний вид говорил о том, будто я серьезно болен.
Мать умоляла взять перерыв в учёбе, работе и бросить перевод, чтобы я смог отдохнуть. Но я не слушал. В итоге, однажды я пришёл домой и обнаружил, что все мои словари, листы с переводом и сам дневник Эльжбеты пропали! Я кричал, истошно кричал, рыдал, лихорадочно искал по квартире, разворачивая всё на своём пути, хоть малейшую зацепку. Ничего. В голове промелькнуло «Мать».
Когда она пришла домой, то обнаружила полностью разрушенную мебель и плачущего навзрыд меня на полу. «Где?!» – вот что она услышала сначала от меня: ни приветствие, ни объяснение происходящему, только отчаянное истеричное «Где?!». Далее на неё посыпался град реплик, обвиняющих её в бездушии и жестокости, о пустоте и утрате. Я говорил, показывая на мои деяния в квартире, что своим поступком она устроила в моей душе точно такой же хаос. Что делала она? Молчала и ждала, пока я успокоюсь. А потом она и сказала, что пока я не приведу себя в порядок, то мои вещи не отдаст. Я опешил от её спокойно, но в то же время твёрдого голоса. Я никогда не слышал такого от неё. Он подействовал на меня отрезвляюще, будто облили холодной водой. А далее я потерял землю из-под ног, и всё поплыло в моих глазах – я потерял сознание.
Выхода не оставалось – пришлось подчиниться условию матери. На полгода я взял отдых от учёбы, но работу я не бросил, объясняя это тем, что хочу умеренно совершенствоваться в своём деле. Но я имел на это другие виды. Всё это время я просто существовал изо дня в день. Полгода я лелеял мечту о том, как я вернусь к переводу и, как добрый знак, Эльжбета меня не покидала – она приходила ко мне во снах отрывками из своего дневника, будто я частями смотрел экранизацию её истории:
«… Вот он уже не раз предлагает мне это, утверждая, что многие актрисы делают так. Необходимо переступить себя, разрушить себя, чтобы возродиться в новом воплощении. А я не могу. Я так не могу. Если я сделаю это, то потеряю себя.
Я ему отвечаю, что это противоречит моим моральным устоям, а он мне говорит, усмехаясь: «Моральным устоям? А что это? Актриса играет и положительные, и отрицательные роли. И бывает так, что отрицательная роль приносит больший успех. Надо уметь перевоплощаться, с лёгкостью расставаться с прежним лицом и примерять на себя новую роль, новую маску, будто новое вечернее платье. А как же ты можешь вжиться в роль, если ты не можешь сбросить то, что держит тебя в этой «маске»? Мне кажется, что ты вообще не хочешь быть актрисой. Это не твоё».
Нет! Я хочу! Очень хочу! Может он и прав, но я не могу решиться. Это так трудно! Его напор так давит, но …он так хорош. Он успешен, опытен и знает цену победы. Он знает, что мне надо делать, но,..ах.. неужели это не может подождать? Неужели это обязательно? Такова цена мечты? Это испытание слишком тяжело для меня.
Я прошу его дать мне время. Я справлюсь. Я обязательно справлюсь! Но мне нужно время…»
« Ну почему?! Ну почему он взял на главную роль эту шатенку, капризы которой должны исполняться сие минуту?! Чем она лучше меня?! Я произнесла свои реплики, и всё! Всё получается превосходно с первого дубля! Я слушаюсь режиссёра, ведь он хочет видеть то, что задумал! Всё! Мой любимый на работе – мой поводырь. Я следую его указаниям и делаю всё превосходно. Знаю это. Я вижу, как он доволен моей работой и покорностью. Я чувствую его и слышу, делаю так, как он велит. А она… она… просто выскочка! Но тем не менее главная роль у неё! После своей сцены она садится рядом с режиссёром, моим любимым, и смотрит как отснят дубль. Она сидит так близко, что в моей голове проскальзывает тонкая смутная мысль, будто её взяли на главную роль не просто так. Нет! Он же любит только меня! Что я несу! Но тогда почему? Почему она? Почему он её взял?
И вот она сидит рядом с ним, я слежу за ними. Он доволен, а она … стоп, что это за морщинка между бровями? Она хмурится. Ей не нравится! Она злится, что свет лежит на ней не так, как нужно, из-за этого она получилась тут уродливой. Она требует переснять! Какая дерзость! А он…а он ссорится, злится, неудивительно, но…слушается её!
Она даже слова свои забывает! Опаздывает на съёмки! Я же лучше её! Я знаю все её слова и готова сниматься в любое время. Я готова слушаться и подчиняться! Я не капризна! Мне многого не нужно! Никто эту шатенку не любит, но почему он выбрал на роль именно её? Я недоумеваю, а съёмочная группа лишь сдержанно ухмыляется…»
…
Спустя полгода я вернулся к учёбе. Мама вернула всё, сложив по коробкам. А я незамедлительно собрал вещи и съехал от неё. Я выжидал полгода. Никто не смеет у меня отнимать то, что принадлежит мне. Этого я матери простить не мог.
Глава 8
Девушка включила диктофон и попросила продолжить рассказ. Филипп откинулся на спинку стула:
«Каждый год я навещал семью Эльжбеты не для того, чтобы послушать очередные истории из детства, а ради фотографий. Бережно держал в руках и смотрел, пытался запомнить каждую расплывчатую черту лица в нечётких фотографиях. Из-за них я вынужден был хоть как-то поддерживать беседу с уже теряющей рассудок матерью, и понимающей и слегка смущающейся сестрой. Ей было стыдно за мать, когда та могла сказать нечто невразумительное в силу своей болезни. Но если вопрос касался моей просьбы отдать мне дневник и фотографии, сознание матери будто выходило из плотного замутнения, и я слышал категорическое «Нет». Сестра не перечила матери. Я злился и проклинал в душе их упрямство. И, видимо, судьба за это сыграла с ними злую шутку. Да и не только с ними, но, к сожалению, и со мной.
Мать Эльжбеты, не осознавая своего поступка, устроила пожар, пока сестра отсутствовала в доме, закупаясь продуктами. Ничего от дома не осталось. Старуха умудрилась остаться живой и отделаться лишь парой незначительных ожогов. Она даже умудрилась захватить с собой сумку с документами.
Об этом я узнал по телефону. Как знал, что стоило отдать им свои данные. Сестра Эльжбеты сообщила, что приезжать больше не стоит, потому что некуда. После подробностей я, не скрывая своего волнения, спросил о судьбе фотографий и дневника, и получил ответ, который я не хотел когда-либо слышать. Сгорело всё, что напоминало о ней. После этого я бросил трубку. А далее я просто начал вымещать свои эмоции на стену, нанося ей удары кулаком. Я был зол на них. Я был прав – будь эти вещи у меня, память об Эльжбете сохранилась, но они не слушали и не слышали меня!
– Мать или сестра – тот самый человек, который вас разочаровал в четвёртый раз?
– Нет, в них я был не разочарован. Я был на них зол. Как личности, они для меня никогда не существовали. Они были просто источником знаний об Эльжбете. Я никогда их не выделял и не видел в них то, что доказало бы, что они заслуживают называться личностями. После того звонка, они мне стали не нужны. Ничто больше не связывало с ними и не вынуждало общаться. Всё необходимое они уничтожили сами.
Тогда я погрузился в попытки воскрешения её имени. Я отсылал издательствам переписку дневника, но везде получал тактичные отказы, говорящие о том, что моей работой на данный момент они не заинтересованы. Не впечатлило их! Да как это могло не впечатлить?! Они держали в руках шедевр, который не могли в силу своего кретинизма оценить по достоинству! Решив, что если издательства не дают мне совершить то, чего я хотел, я стал искать другой момент заявить о ней.
Учёбу я уже закончил, но всё так же работал в театре, рисуя афиши. И тут меня осенило, что свою работу я использую для своей благой цели. Даже тогда, 23-летним, я считался странным. Признаю, своей странностью я пленял сердца девушек. Это, можно сказать, часть того, благодаря чему я сделал своё имя. Я знал, что обладаю красивой внешностью и томной загадочностью, отчего неопытные девушки или обладательницы тонкой душевной натуры сходили с ума.
На работе я предложил устроить свою выставку картин. Директор одобрила эту затею и, вскоре, я выставил свои работы темноволосой девушки с заштрихованным лицом. Никто не обращал внимания, просто косились и шли мимо, зажав в руках свои билетики. Это меня злило. Если издательства говорили хоть какие-либо тактичные причины того, почему они не соглашаются принимать участие в воскрешении имени, то люди в театре молчали, кося и выражая своим видом своё «фи».
Тогда я решился на весьма безумную идею. Хотя сейчас понимаю, что поступил правильно. Инсталляция – весьма эффектная вещь. На большом листе бумаги я завуалированно написал историю о потерянной любви, исчезнувшей памяти и так далее, как можно романтичнее. А тем временем я, каждый вечер, ходил между своими картинами, падал на колени, театрально пускал слёзы и целовал полустёртые очертания губ на картинах. Люди стали обращать внимание. Потом начали писать в одной, потом в другой газете. С каждым днём людей становилось всё больше и больше не потому что любовь к театру резко возросла. Нет. Они шли поглазеть на того странного паренька, который буквально одержим своей возлюбленной, что изобразил её на всех картинах. Появилось кучу слухов, сплетен, легенд о моей истории любви. Нелепые и, некоторые из них, очень даже неплохие. Все они подогревали интерес ко мне и моей импровизированной выставке.
Я привык к вспышкам- делал вид, будто я поглощён настолько своей потерянной любовью, что не обращал на них внимание и продолжал дальше пускать по девушке тоскующие слёзы. В принципе, так оно и было. Потом приехало телевидение, интервью, статьи. Мне предложили провести ещё одну выставку. А затем ещё и ещё. Так, я становился всё популярней и популярней. Вскоре я перестал рисовать афиши в театре, был известен уже как современный романтичный художник с загадочным прошлым, знакомый в узких кругах».
Глава 9
– Персефона сделала вас знаменитым?
– Да. Она прославила моё имя. Я был ей обязан. Теперь моя цель, прославить её – Филипп сделал акцент на последнем слове.
– Как вы тогда познакомились с ней?
Бесстрастное лицо Филиппа сменилось на брезгливое выражение, будто он сейчас вспоминал нечто неприятное:
– Вы об этой манекенщице? – как можно безразличнее помахал кистью, но барабанная дробь пальцами другой руки выдавала нервозность.
– Да, – холодно ответила журналист. – О ней.
– Давайте я расскажу вам всё по порядку, – в голосе Филиппа слышалось еле скрываемое раздражение.
– Хорошо… просто это уже четвёртое интервью… люди хотят знать про неё..
– Они дождутся. – перебил Филипп. – Они ещё начитаются про неё. Всему своё время. Томительное ожидание намного лучше…
– Хорошо. Продолжайте. Времени совсем нет.
– На вас давят?
– Есть немного.
– Да поставьте уже кого-нибудь на место! Скажите, что я отказываюсь давать интервью кому-либо иному кроме вас. И если вы будете на меня давить, в виду давления на вас, я прекращу давать интервью кому-либо совсем.
– Ладно, – девушка кивнула. – Давайте всё-таки продолжим.
– Безнадёжная, – тихо произнёс Филипп.
Девушка услышала это и возмущённо на него посмотрела, но ничего не сказала.
– О чём я и говорил…. Ну да ладно. С момента моей первой импровизированной выставки до встречи с манекенщицей прошло 11 лет. За это время я был трижды женат. Вы это знали?
– Да. Актрисы, брюнетки. Вы выбирали один типаж.
– Да. Образ Эльжбеты я искал повсюду. Однако ни одна из моих жён не обладала её качествами. Только внешность. Больше их ничто не делало похожими. Пустышки. Мне совершенно не везло.
– Вы же сами выбирали себе таких пустышек.
– Ну наконец-то едкое замечание! Пока что тихое и робкое, но уверен, всё ещё впереди.
– Расскажите подробнее о жёнах?
– Но вам же надо поскорее подойти к этой жертве.
– Люди и про личную жизнь хотят знать. Некоторые думают, что вы…
– Что я женился фиктивно? Скрывал своё равнодушие к женщинам?
– Да.
– Забавные слухи. Уверяю, я просто любил единственную женщину, которая затмевала всех – Эльжбету.
В первый раз я женился на начинающей актрисе. Роковая брюнетка. Мы смотрелись с ней весьма гармонично, но в ней не было чистоты Эльжбеты. Вскоре я понял, что на моём имени она строит себе карьеру. Я не обиделся, даже наоборот, посчитал это очень разумным. Каждый выживает как может. Мы с ней спокойно поговорили и обсудили наш развод. Мне тогда было двадцать пять. Год прожили. Вскоре она выскочила замуж за какого-то бизнесмена. А потом ещё раз. Мы иногда с ней виделись на светских вечерах. Общались как старые приятели. Хищница. Уверен, вот она действительно может вызвать подозрения. Она никого из своих мужчин не любила.
– Людей волновал вопрос, касающийся вас, – улыбнулась журналист.
– Вторая была старше меня на три года, – продолжил Филипп, не обращая внимания на ухмылку девушки. – Мне нравился её вечный пессимизм. Любила рассуждать о том, как время быстротечно. А потом то, что привлекло меня к ней, отвратило.
Ей уже исполнилось тридцать. Мы вечно ссорились на тему того, что её время уже уходит. Она хотела бросить актёрскую карьеру и завести ребёнка. Я был для неё идеальной партией, так как был состоятелен, талантлив и красив- прекрасный малыш получился бы. На этом я с ней и попрощался. В свой адрес я услышал, что я сволочь. А по мне, так она меркантильнее моей первой жены. Эльжбета хотела стать актрисой, и готова была пойти на жертвы. Такая женщина, как моя вторая жена, ничего не добьётся. Вот кто действительно бездарный человек.
– Не знаете, как дела у неё сейчас?
– Нет. Мне это неинтересно.
– Она вышла замуж и родила сына.
– Поздравляю. Своё предназначение она выполнила. Больше она ни на что не была способна.
– Сколько вы были в браке с ней?
– Семь месяцев. Третий раз я женился в двадцать девять на актрисе с удивительно мягким характером. Больше всех она походила на Эльжбету. Но увы. В ней не было огня. Вечная грусть в глазах и полное отсутствие жизни меня донимали. Нет, грусть привлекает, но она …. она была совсем никакой. Только схожесть во внешности меня в ней привлекло. Удивляюсь, чем она цепляет на кастингах. Она же…никакая. Я не знаю, как это объяснить.
Эльжбета горела желаниями. В своих поступках она была импульсивна и отчаянна. А жена…она была моей тенью. Так мы прожили с ней два года, пока в один прекрасный день я обнаружил, что вещей жены нет, а на столе лежит записка с просьбой развестись. Поговорили по телефону и назначили время. Я даже и не понял, почему мы поженились. Это было…странно. Будто всё это время я жил сам по себе, просто в доме иногда мелькала тень Эльжбеты.
– Какой же вы прекрасный семьянин, – ухмыльнулась журналист.
– Да. Потому я не удивляюсь слухам о моём…равнодушии. Думаю, одна из жён пустила этот слушок. Точно не первая. Нет. Вот вторая могла.
– А как общаетесь с третьей женой?
– Никак. Я ничего про неё не могу сказать. Мы оба поняли, что это была странная ошибка, будто оба сошлись, ибо боялись одиночества. Знаю только одно – она востребована.
– Я должна идти.
– Вы явно расстроены. Чем же?
– Вы сами утверждали, что хотите прославить имя вашей Персефоны, а в итоге всё интервью прошло о ваших жёнах. Ничего нового читатель не почерпнул.
– Но вы же сами просили… Понимаю, не успели, но всему своё время. Вы, как и ваши читатели, которые так считают, глупы и неразборчивы. Уходите.
– Навсегда? – возмутилась девушка.
– Нет. Как всегда на неделю. Просто сейчас вы мне надоели. Печатайте то, что я вам сегодня рассказал.
Дверь захлопнулась.
Глава 10
– С возвращением! – надменно воскликнул Филипп.
– Скучали?
– Мой ответ вам не понравится, – неприятно улыбнулся мужчина.
– Что сегодня будем обсуждать? Всех ваших питомцев? Дайте угадаю, они носили все кличку Эльжбета или Персефона? – язвительно выпрашивала журналист.
– Милочка, вы просто сквозите ядом, – одобрительно улыбнулся Филипп, почесывая свою щетину. – Вот сейчас я готов дать людям то, чего они хотят. Но повторяю – всё по порядку.
– Приступим тогда, – девушка пододвинула стул.
– Мне тогда было тридцать четыре. Прекрасен, талантлив, загадочен, свободен, но сердце…сердце вечно тосковало по прекрасной любимой из прошлого. И я прекрасно понимал, что знаменит не тем, что я настолько талантлив. Нет. Я зацепил людей историей. Людям нужна история, скандал, сплетня. Особенно такая, которая касалась смятых простыней. Загадка. Я был загадочен. Даже для самого себя. Я прекрасно понимал причину моей славы. Это меня даже забавило, но и расстраивало одновременно.
– Почему же расстраивало?
– Потому что Эльжбета была талантлива, но без загадки и интересной легенды за плечами, потому она не смогла стать знаменитой. А это обидно. Она ведь действительно заслуживала.
Все мои выставки были посвящены темноволосой незнакомке со стёртым лицом. Обыденно, но романтично. Потому я был так популярен.
Женщины так и пожирали меня глазами, мечтая завладеть моим сердцем. Признайтесь, вам же нравится, когда кто-то принадлежит всецело вам. Особенно когда это отбитая добыча. – Филипп прищурил глаза. – Сколько раз я встречал подобные хищные глаза. А моя тоска в глазах ещё больше растапливало сердца даже самых холодных дам. Будто герой из женских романов.
А моя тоска оправдывалось тем, что я понимал: время проходит, а я забываю лицо своей женщины. И я так и не успею восславить её.
Фильмы с её эпизодическими ролями были пересмотрены не один десяток раз, но это было не то. Я знал её реплики и жесты секунда в секунду наизусть. Мне нужно было большее.
Как – то раз я опаздывал на благотворительный бал. Оставалось только открыть дверь, зайти в здание, но что-то подсказало мне повернуть голову направо, и я увидел её.
Три девушки сидели за столиком на террасе. Две смеялись и громко разговаривали, а она…она грустно мешала ложкой кофе и молчала. Ни малейшей тени улыбки. Меня будто поразило молнией. Красноволосая, с пирсингом на носу и татуировкой в виде раскрытых лилий на всю грудь. Сразу всплыло воспоминание скелета с цветком в груди. Мысли роились в голове и будто издавали звук пчелиного роя.
Я так и стоял неподвижно с открытой дверью, как идиот, не давая никому пройти. Меня подтолкнули. Я будто очнулся и пропустил людей. Сам же я понял, что ни на какой вечер я сегодня не пойду.
Взгляд снова уставился на группу девушек, и что я видел. Красноволосая девушка встала, оттряхнула своё зелёное платье от невидимых крошек, взяла свой рюкзак и сказала, что у неё нет настроения, ей лучше стоит уйти. Девушки пожали плечами, посоветовали не расстраиваться, обнадёживая, что можно попытаться в следующем году, не всё так плохо. Она ничего им не ответила.
Я следил за ней и подошёл ближе, когда мы пропали из поля зрения тех девушек за столиком. Я легонько коснулся её плеча, а она вздрогнула и резко повернулась ко мне. Глаза были заплаканными. Точно. Это она. Если снять этот пирсинг, волосы перекрасить в чёрный. Да. Эльжбета.
Не знаю, что она обо мне подумала, ведь я стоял молча с открытым ртом, пока она не спросила, не обознался ли я. Я улыбнулся и сказал, что вроде нет. Она недовольно фыркнула и сказала, что у неё нет настроения знакомиться.
