Ксения Леонидовна Кулимова
Пламенный покров
– Ага, – заговорщически кивнул в ответ на хмурый застуженный вопрос печник. Он нагнулся к уху девочки и шепнул, глотая дым, неловко и в то же время с отзывчивой оживлённостью: – На билеты у нас с тобой денег нет, поэтому мы немножко схитрим.
– И как? – ошарашенно уставилась на взрослого серьёзного человека Лойс, не подозревая, как возможно так просто взять и обмануть систему. От лютого интереса у неё словно самое нутро души забилось в нервных конвульсиях.
Даглас повёл её по тропе, оборачиваясь и слегка заведя назад руку, чтоб прижать девушку поближе, если она отстанет.
Впереди уже просачивались сквозь деревья мёрзлым блеском очертания изогнутого полукольцом в туманном архитектурном хаосе здания с высокими металлическими колоннами – вокзала. Кирпичная серая облицовка углов уходила под крышу, чёрную и черепичную, с гигантскими, предательски убитыми ржавчиной и временем часами с треснутым циферблатом. Стены осели от сырости, ступени, ведущие на перрон, обсыпались, захваченные густым инеем.
– Смотри, – Даглас размашисто показал на чёрный ход, откуда мускулистые парни в серых комбинезонах переносили на руках и тележках груз для перевозки, и заговорщически сощурился. – Время нам с тобой стать ящиком.
– Мы что, просто возьмём… и залезем… – Лойс осенило с такой нахальной силой, что она плутовски наморщила нос, по-хулигански улыбнувшись.
– Ага, – демон галантно взял девочку под локоть и торопливо повёл слегка в сторону, одновременно тщательно просчитывая план. До заднего двора не далеко, оттуда всего один коридор до склада, и схорониться в один из более-менее больших ящиков не составит труда, главное сделать это незаметно, как проскользнувшая пыль.
Даглас сам откровенно удивился своей способности запоминать такие незначительные детали с первого косого взгляда, а ошивался он на этом вокзале от силы два раза – в поездке и по работе. Будучи кочегаром, мужчина часто захаживал на склад за углём для топки паровоза, но из трудолюбивой честности никогда его не прикарманивал. Ящики из-под горючего достаточно большие, чтобы вместить двух человек, хотя и вплотную.
Они зашли за здание, напоминающее сзади жуткую спутанную сеть из толсто покрашенных серым труб и перемотанных кабелей, так нежданно отличающуюся от опрятного внешнего вида спереди. Как раз между двумя вылезающими из земли скобами вжалась в монолитную стену крепко сбитая дверь, запертая на истрёпанную в стружки щеколду.
Даглас не решился радикально выносить проход плечом, поэтому тихо наклонился, выпустил изо рта влажный трепещущий жар, хрупкая железная полоска начала расползаться и таять, поражённая рыжеватым раскалённым отсветом. Глубоким прерывистым вздохом охладив скрипящее дурманящим пеклом стальное горло, печник беспрепятственно открыл дверь и пригласительным жестом указал Лойс внутрь.
– Так просто? – осмотрительно подняла бровь девушка, проходя в широкое помещение с высоким потолком, расчерченным металлическими балками. Красноватый отблеск прозрачной вуалью полз по полу, застревал на стенах и грудах ящиков, мешков. Бетонный пол сухо пропах угольной крошкой, вдалеке из открытой двухстворчатой двери выносили груз, посвистывая и гаркая команды, будто вместо рабочих на перроне собралась стая возмущённых ворон.
– Не переживай, нам ещё в коробку втискиваться, – шутливо ободрил спутницу Даглас, легонько похлопав её по плечу. Её чудовищно злое чувство страха начало понемногу упорно цепляться и за его душу.
Нужный пустой ящик нашёлся быстро, хитро затерялся среди десятка огромных коробов, спешно относимых в грузовой вагон.
Даглас резво залез внутрь и помог забраться девочке, протянув ей руки. Лойс суетливо вскарабкалась по деревянной стенке и шмякнулась боком о дно, но подкладка пальто смягчила неудачный удар. Мужчина, надрывно треща корпусом, перегнулся через край ящика, подцепил с пола перепачканную углём крышку и, едва слышно кряхтя, натянул её сверху.
Печник сел в терпкой пресноватой темноте, неуютно сгорбившись и подогнув колени так плотно к груди, что рёбра чуть не прогнулись, Лойс поступила его примеру, настороженно, словно застигнутая врасплох зверушка, оглядываясь сквозь золотые, узорно вьющиеся по деревянным стенам щели.
Вскоре послышались чёткие громоздкие шаги, к ящику, яро дискутируя, подошли двое грузчиков, и один из них попытался грубо толкнуть плечом короб ближе к навороченному шестерёнками подъёмному механизму, продолжая буйно ругаться с напарником о значимости материала поршней.
– В рот мне ноги, – гневно выпалил рабочий, недовольно заметив, что с места ящик двигается с трудом. Он попытался упереться в стенку двумя руками, и, заметив тщетные попытки коллеги справиться с раздражающей тяжестью груза, второй всей тушей навалился плечом рядом с ним.
– Тяжёлый, зараза! – ящик, наконец, лениво сдвинулся с места и понемногу заскользил по бетонному полу. Грузчик севшим от утомляющего напряжения голосом изумлённо рявкнул: – Чего они туда набросали?
– Небось чугунную ванну с гвоздями! – хохотнув, шутливо съязвил второй, на что Даглас с обиженным возмущением закатил глаза. Небольшой ящик угля и печник весили примерно одинаково, хотя… один почти целиком металлический человек весом примерно в две с половиной сотни фунтов и девочка впридачу вполне окажутся тяжелее.
Но он далеко не чугунная ванна.
– Давай на раз-два, – предложил один из грузчиков, целенаправленно продолжая толкать ящик. В ответ поступило короткое, но ёмкое «Угу», и под дно начал ломиться отвратительный лязг. Короб бесцеремонно пихали на подъёмную корзину.
– И-и-и… Р-Р-РАЗ! – хлёстко скомандовал мужик, и короб тряхнуло так, что Лойс, не успев притормозить падение ногами, со всего размаху ударилась лбом о грудь Дагласа.
– И-и-и… ДВА!
– Не больно? – заботливо и едва слышно поинтересовался мужчина, беспокойно пытаясь с прищуром разглядеть лицо девушки в густой, как грязный морок, пыльной полутьме.
– Нет, – почти честно ответила Лойс, шумно вздохнув сквозь зубы, чтоб ушибленное гнусное нытьё в висках быстрее сошло. Она не винила спутника за то, что у него от рождения железные кости, но слишком скабрезно злилась на себя. Стоило держаться лучше… Только и горазда что лбом биться.
И зачем он спрашивает, больно ли ей? Что ему с этого?..
С бурным щебечущим дребезжанием паровой механизм оторвал ящик от пола и неторопливо, вразвалочку, сдал назад, после чего водрузил его в открытый вагон. Рядом шумно упало ещё с десяток ящиков, створки двери глухо, захрустев инеем, захлопнулись и, наконец, взвинченно визжащий гудок оповестил об отправлении паровоза.
Даглас шустро упёрся руками в крышку и резко поднял её, старательно до устрашения огляделся, уверившись, что они далеко унеслись от вокзала, а дверь прочно заперта, и грузно поставил нахлобучку к стене. Волнение угасло, как бесхребетный отблеск молнии в конце безумной бури.
Мерно стучали колёса, дробя рельсы и звонко спотыкаясь на стыках. Ничего кроме этого вдумчивого грохота и степенного гула мороза… словно всё вокруг вмёрзло в тишину и впало в беспокойную, но неподвижную спячку.
Даглас выбрался из ящика и помог спуститься Лойс, после чего задрал свитер, бережно открыл дверцу печи, и подвальную уныло давящую темноту разогнал дёргающийся в полусонном маньяческом приступе свет пламени. Золото кровавого оттенка, сминаясь и ломаясь в кривые осколки, легло на стены и ящики, каждая невзначай залетевшая внутрь через щель дверей снежинка мерцала мелким угольком и растворялась в воздухе невидимым паром.
– Садись, – мужчина стряхнул с себя пальто и заботливо расстелил его в углу. Девушка прислонилась к стене и прикорнула сверху, зябко подогнув к груди колени. Даглас плюхнулся напротив неё и начал готовиться ко сну, положил под голову мешок с песком, а накрылся сухой до крахмальной твёрдости холстиной, до этого покрывающей половину ящиков.
Странно, но Лойс ощущала себя так уютно, как никогда раньше за свою убогую жизнь. В хлёстком грохотании колёс, нежном и диком огненном свете, уголке на умильно тёплом пальто виделось что-то невероятное, будто враждебное, но при этом искренно доброе и родное, как то, чего с ней и быть не могло. Спину пробило короткой дрожью, словно выстрелом, но вместе с этим мучения закончились, отступили в тень злопамятными тварями.
Пару минут продолжалось неудобное смутное молчание, но девочка решила из навязчивого интереса добить уже почти уснувшего Дагласа вопросами:
– И всё же, разве ты не должен… Ну, жрать людей? Ты же демон.
Она всё ещё боялась, не доверяла монстру в человеческой шкуре, но он вёл себя настолько необычно для кровожадного огненного демона, что не спросить до победного казалось охальным.
– А зачем? Вы же такие же живые, как я, – без толики сомнения пробубнил Даглас, устало приоткрыв один глаз. Истина казалась ему настолько очевидной и простой, хотя он, с губительной тоской во всём своём одиноком существе, понимал, что бездна между людьми и печниками настолько непреодолимая, что любая заселённая рьяными сектантами в голову народа мысль о лютых беспощадных монстрах наивно примется за неоспоримую правду.
Неужели они так невинно допускают до ума, что чудовище может убить человека потому, что он не один из них?..
– Но… мы же… ну, люди, – девушка не могла уложить в голове то, что монстры, испокон веков считавшие немощного человека пищей, внезапно искренне признают его равным себе. От этой догадки сознание полыхало, расплавленным железом плескалось внутри черепа, разрушая в бесполезный пепел его стены. Все сурово вбитые с детства в мозг устои гибли под ним, и оставалась только безыдейная параноидальная пустота, заменить которую казалось невозможным.
– И что же? Вы далеко не все одинаково вкусные, – неловко отшутился мужчина, не найдясь, как ответить на такую наивную по детскому незнанию провокацию. Он не мог объяснить это мягко стесняющее душу чувство, родственное, доброе. Никогда ему не говорили, что люди достойны смерти, нет, они… всего лишь наши миролюбивые, хотя и слегка пугливые соседи. Может, в коротком задумчивом бреду печник хотел иной раз бессердечно отомстить за напрасную смерть своего народа, но кому? В этом всём виновато лишь бесхарактерное меньшинство, легко поддавшееся собственному обману, и ведомое, как козёл за верёвку, слабое и испуганное большинство, не осознающее того, что творит. А ведь среди них всё ещё есть те, кто не состоял ни в одной из сторон. Нона, например.
Лойс не оценила шутку и сурово сощурилась с толикой презрения. Она ненавидела проклятой гневной болью, когда ей указывали, а ещё беспощаднее – лжецов. Может Даглас и заботится о ней из своей искренней доброжелательности и только, но разве он ни разу не убивал?.. Даже потому, что человечество, озверев, столько страданий причиняет ему и его народу?.. Не может быть, чтоб душа не прогнила от одержимой злобы. Пусть даже люди и дышат так же, как чудища, и пульс тоже бесится в их венах, бездумно торопясь к концу пути, обременённого существованием.
Даже если Даглас и не ест людей… то почему же он до сих пор так добр к ней?..
«Ты не они…»
Исчадие ада со светлыми помыслами казалось иллюзией истрёпанно вздрагивающего воображения, сбитого с толку отвратительным опытом и безумными словами прошлого.
Лойс подняла голову от колен и взглянула на мужчину, недоумённо, словно облитая ледяной водой и внезапно рухнувшая в пропасть между смыслом и хаосом.
Даглас с взволнованным трепетом осознавал своё шаткое положение. Он – демон, мрачное воплощение смертельной агонии и опасности, тварь, которую учили бояться и ненавидеть, истреблять до последней искры… И при этом за свою жизнь печник не позволял себе причинить кому-то боль, даже тем, кто достоин этого. Он способен на прощение и безвозмездную любовь к людям.
Это и отторгало измученную существованием до полусмерти Лойс, которая в этих обычных чувствах видела только коварную гадкую ложь. Потому что ничего другого она и не знала.
– Пока мои сверстники ловили и закидывали в топку живых птичек, я мастерил для них скворечники, – хрупкой аллегорией выразился Даглас, медленно выпустив в потолок густую от серой копоти струю дыма изо рта. – Вот и весь ответ.
Это ничего не объясняло, да и сам печник едва ли мог понять себя правильно, не занимаясь постыдным и несерьёзным до раздражения самообманом. Просто… никто не достоин таких страданий. Даже самые ужасные, бездушные люди. Они не заслужили. А почему?..
Ответа нет, голова пуста и звенит, как толстый кипящий казан, раздутый и красный от кровавыми всплесками текущего жара…
… сквозь створки двери внезапно продрался шипящий скрип, явно непохожий на спокойный стук поездных колёс.
Кто-то с буйной яростью продирался внутрь, мощно выламывая руками стальную щель….
4
Нона умела мастерски справляться со своим плохим настроением. Исключением бывали разве что моменты, когда на схваченной морозом улице стоял жуткий гололёд.
Мостовая холодно застыла в блестящую корку, покрытую сероватыми разводами и белёсой снежной пылью. Положение усугублял яростными порывами набрасывающийся ветер, хлыстом отбивая лодыжки. Воздух выедал глаза до слёз, пробивая их воспалённой болью.
Удержаться прямо давалось с безбожным трудом, и, как бы отчаянно Нона ни старалась сосредоточиться, её мысли неуловимо утекали в отвратительную бессильную злобу, хотя на лице это отражалось лишь большей упрямой мрачностью. Женщина энергично переставляла ноги по дороге, осторожно нащупывая каблуками сапог цепкие трещинки во льду.
Внезапно над её макушкой хищно склонилась рябая желтоватая тень, и Нона вопросительно подняла голову. Дорогу ей преградили двое замученных погодой констеблей в чёрной липко вымокшей форме, один из них держал в руках маленькую чёрно-белую фотокарточку.
Шмыгнув красным, искусанным морозом, носом, тот, что с маленькими усиками, показал медсестре фотографию и выверенно дежурным, чуть гнусноватым тоном спросил:
– Извините, вы не видели эту девчонку?
Женщина присмотрелась к неприятно чёткому зернистому снимку. Оттуда искоса смотрела прямо в камеру девочка лет двенадцати, худая, неопрятная, вся в веснушках и с волосами, собранными в высокий хвост. Она не выглядела печальной или напуганной, её совсем непроницаемые, грязно-хрустальные глаза выражали тупую злобу и гадкую усталость, словно она уже давно осознала всю эту погибающую перед её глазами жизнь.
– А кто это? – излишне безучастно поинтересовалась Нона, только потом заметив, что девочка стоит перед ростомерной разметкой стены, а на серой помятой рубашке выжжен номер 327. Её нагруженная, как сотней наковален, голова раздражённо витала где-то далеко, в больнице, куда врач ужасно опаздывала, но теперь неожиданно ясная догадка дала о себе знать взволнованной внутренней дрожью, словно перед искушённым и пугливым мотыльком включили огромную горячую лампу.
Неужели это та самая?.. Глупости какие, Даглас же даже не сказал, как она выглядит.
– Малолетняя преступница, недавно сбежала из областной колонии, – быстро ответил второй, черноволосый и напоминающий лицом хмурого орла.
– Не-а, не видела.
Мало ли, сколько детей сбегает из подростковых тюрем, но в таком случае вряд ли правоохранители сосредоточились бы только на одной девочке. Значит, это нервное внутреннее чувство не соврало, Даглас приютил в своей печке именно этого маленького озябшего демонёнка.
Нона знала, что печник не стал бы спасать бессовестного убийцу, а уж если человека казнят за случайность… здесь невозможно проявить такое безжалостное хладнокровие, особенно Панневеру. Он точно не палач, а уж она – тем более.
И женщина соврала, со всем омерзением к смерти и напускной добродушностью.
Какие наглые, тут дама в беде, как корова на льду, а они ей даже на хорошую твёрдую дорогу перейти не помогут… Поделом.
– Спасибо, мэм, хорошего дня, – как мутное обязательство торопливо бросил констебль с усами и вместе с напарником пошёл дальше.
Нона уже собиралась продолжать злиться, но тут её руку ласково сжали тёплые сухие пальцы. Женщина в вопящем недоумении подняла голову и встретилась глазами со святым отцом.
Так они и стояли – она, невысокая, пухленькая, в берете и спускающейся до щиколоток юбке, прикрытой не менее длинным чёрным пальто, и он, долговязый и худой, как фонарный столб с горящими неживым серым блеском глазами, бездушными и до отвращения цепкими, словно у утопленника.
– Прошу вас, – отец Йонес учтиво поцеловал руку Ноне и беспрепятственно, как бы вальсируя воздуху, провёл её на тротуар, пятясь и даже не заглядывая за спину.
Отца безропотно уважал весь мир, его ангельская красота при солидном возрасте в полвека, непринуждённые манеры и величественные слова захватывали голову каждого человека без остатка, сладко просачиваясь в мозг божественным образом. Когда он выходил на проповедь в белом балахоне, расшитым золотом, всё исчезало и оставался только он один посреди этого беспросветно кошмарного и грешного.
Нону он нисколько не впечатлял. Она не поддерживала убийственные идеи местной церкви, хотя бы потому, что бесстыдно "якшалась с дьяволом". С тем, кто эти "честные и беззаветно святые" поучения испытал на себе сполна.
К этому прелестному во всех отношениях человеку она испытывала лишь такое гневное презрение, что могла бы смертоносно разорваться, как наполненный ядовитым пламенем вулкан, но снаружи её лицо выражало невозмутимость бетонной стены.
Отец Йонес шёл рядом с Ноной, подстраиваясь под её сбитый бегущий шаг, словно их связали за ноги. Простуженно бледное солнце падало на его белоснежные волосы, заплетённые в длинный низкий хвост, черты лица казались ледяными и безупречно мягкими, растекающимися плавленым серебром под лучами. Веки томно прикрыты, губы постоянно ухмыляются, словно выбитые в мраморе на года. Божественно спокойное выражение, воцаряющее в сметенных душах долгожданный покой…
Глазами Ноны же он выглядел, как штырь с козлиной бородкой клинышком, который шёл за ней по пятам на верёвочке, даром что не блеял.
– У меня есть к вам разговор, мисс Тайджер. Надеюсь, я могу занять пару минут вашего времени? – святой учтиво наклонился ближе, и его лунный лик дрожащей вспышкой проскользнул перед очерствевшим взглядом женщины, как прозрачный ветер. Она тут же неприязненно потупила глаза в землю, дабы не встречаться с ним зрачками, а то мало ли, на что корыстное и зловещее способен напыщенный сектант.
– Только быстро, я опаздываю… – перечить такому высокопоставленному человеку себе дороже, тем более среди восхищённой толпы, замершей в бесхребетном оцепенении перед явившимся на улицу чудом. И, хотя так и подмывало демонстративно уйти и оскорбительно плюнуть церковнику под ноги, Нона вежливо добавила, соглашаясь и опуская опасно раздражённый тон: – … святой отец.
Йонес виртуозно ощутил растерянные переживания Ноны, которые та уверенно скрывала за равнодушным выражением, и, с привычной лаской взяв её за плечо, вкрадчиво успокоил:
– Не переживайте. Храм совсем рядом с лазаретом. Мы побеседуем, вы согреетесь, и я вас отпущу.
Будто одолжение сделал.
Медсестра глубоко вздохнула носом, чтоб хоть немного успокоить впавшие в грозное бесчинство нервы.
Что же ему понадобилось? Небось, опять станет допрашивать, мол, крепка ли вера больных в Бога и выздоровление их… через молитвы… и куда делись Святые Законы в каждой палате…
До церкви шли молча, если не считать подбегающих людей, встревоженно и благоговейно спрашивающих что-то или благодарящих отца Йонеса. От бодрого гула хрупких, рассыпающихся в слёзы и смех голосов, улица словно разом ушла под откос и начала вращаться и бежать вместе с людьми, снег вихрился маленькими пышными бурями под их ногами.
Появились исполинская белая стена с голубыми изразцовыми наличниками окошек, три строгих кирпичных башни, увенчанные серебристыми мозаичными куполами и тяжёлая двухстворчатая дверь, обитая железными полосами. В колокольне над головой хищно щёлкнули огромные шестерни, передвигая позолоченные часовые стрелки и запуская хитрый громоздкий механизм, лениво качающий колокола.
Долгий звон с усилием расколол холодный воздух и, панически дрожа, спланировал над городом, хрипотцой отзываясь в голубых трещинах мороза и застревая грохотом в смурных серых облаках.
Нона покорно шла за отцом Йонесом по коридору храма в его кабинет. Высокие сводчатые стены, врастающие в узорную потолочную роспись, будто с раненным стоном рушились с двух сторон и уродливо давили, как бы просторно ни было. Сердце сжало в жутких склизких тисках что-то неведомое и одинокое, такого противного въедливого чувства от прихода в святую обитель женщина ещё никогда не ощущала.
Рябь из колонн, запотевших размытой серостью окон и зеркального мраморного паркета закончилась мягкой, невесомо лизнувшей глаза вспышкой огненного света.
Тяжёлые синие шторы на окнах кабинета душно задёрнуты, на тёмном большом столе стоит всего один маленький бронзовый канделябр, и три оплывших свечи, пугливо подёргиваясь, нападают сизыми искорками на темноту, поднимая от пола таинственный и неожиданно тревожный зеленоватый отсвет. Золотые обезображенные блики прыгают по стёклам длинного книжного шкафа и полкам картотеки.
Мрачные в гадкой и влажной, как в подземелье, обстановке вещи приобретали вид враждебных монстров, тихо спящих до тех пор, пока им не дадут приказ разорвать.
Святой отец разулся, бережно повесил длинную зимнюю накидку на крючок сбоку от двери и прошёл по густому истёртому ковру до стула, степенно опустился и поставил локти на столешницу, переплетя пальцы в снисходительном ожидании. Нона поступила его примеру, сбросила туфли, сняла пальто, кинула его на вешалку и, неуютно поёрзывая, плюхнулась напротив Йонеса на сиденье.
– До меня дошёл слух, что вы уже давно от нас кое-что скрываете, мисс Тайджер, – мужчина в настойчивом принуждении наклонил голову, сухо наблюдая за действиями Ноны. Он пытался бесчувственно сломать её взглядом пополам, вытаскивая признание, притаившееся с суровой осторожностью глубоко внутри.
Врач всё очевидно поняла без слов и прогибаться, а уж тем более ломаться под власть имущим не собиралась. Если он думает, что она послушно хрустнет в его пальцах, как тоненькая лучинка, то стальную рельсу он уж вряд ли может скрутить в бесполезный мямлющий мусор.
Отстаивать своё Нона умела как никто другой. А ещё лучше у неё выходило молчать и держать лицо бетоном.
– Мне от вас нечего таить, святой отец.
Заметив уверенно и сердито нарастающую защиту от претензий вокруг Ноны, Йонес невозмутимо приступил к фактам, хотя через его туманную прозрачную кожу струились синие набухшие раздражением жилы, а нервы оскаленно потрясывали сведённые болью плечи.
– Недавно в архиве при разборе военной хроники попалось случайное письмо одного из солдат, вшитое в документ как приложение. Во время Громогласной Войны Ленс Уордек лежал в вашем лазарете, и описанное им в тексте меня… мягко говоря… удивило, – святой отец недовольно откашлялся в кулак, в очередной раз с заведённостью помешанного бегая глазами по строчкам на листе и продолжая хитро и миролюбиво улыбаться, словно других эмоций выражать не умел, из принципа или нерв зажало. – Здесь сказано, что вы, мисс, работали в паре с дьяволом. С печником. Потрудитесь объяснить.
Голос Йонеса неумолимо дрогнул в конце торжественно и одновременно ненормально угрюмо обличающей фразы. Произносить слово "дъявол" давалось с кощунственным отвращением, будто в рот силой заливали кровавую болотную грязь и шантажом заставляли глотать. Как такая непорочная с виду женщина могла так позорно пасть на самое дно этой огненной змеиной ямы?
Нона в тяжёлом недоумении подвинулась ближе. Что-то упало у неё внутри, словно вниз швырнули чертовски страшную бурю, грудную клетку сжало в мерзкий клокочущий комок, сминающий сердце в безвольную размякшую груду, трясущуюся от панического ужаса. Она хмуро присмотрелась к письму, которое мужчина услужливо развернул к ней. Не может быть, чтобы эта несчастная церковная секта узнала об этом сейчас, прошли годы, и одна глупая роковая случайность…
"Дорогая моя Клара!
Я боюсь писать об этом, у меня дрожат руки. Я не знаю, взаправду ли это, или я совсем потерял голову на этой чёртовой войне.
За мной и другими сослуживцами в лазарете ухаживает очень милая девушка, право слово, я чувствую, что с её руки начал идти на поправку. Если я не ошибаюсь, её зовут Нона Тайджер. Но дело даже не в ней, а в её помощнике…
Я совсем рехнулся, меня колотит ночами лихорадка, но клянусь, что своими глазами видел у этого парня печь в брюхе. Мне вряд ли поверят, если я доложу командованию, демонов перебили много лет назад… Один остался?
Медсестра ходит с ним по палатам, и они помогают раненым. Я уверен, что эта тварь питается человеческими трупами, Клара, я не верю, что он способен на сострадание.
Может, это плод моего воображения, но, когда из лазарета начнут пропадать живые люди, я подниму тревогу. Демон только прикидывается добрым среди нас.
А Тайджер ему потакает. Потакает этому чудовищу. Если бы я не был прикован к постели давно бы убил их обоих…
Очень переживаю за тебя. Надеюсь, всё будет хорошо.
Жду ответного письма, люблю,
Твой Ленс."
Нона хорошо помнила Ленса. Он мучительно умер от лихорадки через несколько дней после того, как написал письмо жене.
Где-то они допустили оплошность, и больной заметил печку Дагласа, но ещё тогда они договорились, как медсестра будет отвечать, если её неожиданно спросят.
– Это мой брат, – не выразив ничего, кроме печального безразличия, заученно и сухо ответила Нона, будто этот вопрос жадно сдавил ей тоскливыми воспоминаниями горло. – Сводный от другой матери. Он погиб в той войне, и я сама хоронила его в братской могиле. Если вы верите словам, написанным больным лихорадкой человеком при смерти, то мне вас жаль.
Она не решилась с оскорблённым превосходством смотреть на пристыженного такими резкими словами отца Йонеса, но вздёрнула бровь, словно сомневаясь в том, что он выдвинул против неё.
От такой наглости мужчина уязвлённо отпрянул и до хруста стиснул зубы, но, чтоб не терять наглухо привязавшийся образ благодатного святого, быстро улыбнулся и охладил беспокойный потерянный взгляд до мертвецки цепкого.
Основания не верить Ноне под рукой не оказалось. Ведь при лихорадке может показаться столько адского ужаса, что демон с печкой под рёбрами становится не удивительным видением в воспалённом мысленном хаосе.
– Я раньше не слышал о вашем брате, даже во время войны, – попытался подловить женщину Йонес, но та с завидным спокойствием ответила, скептически опустив веки:
– Вы думаете, аристократ с громкой фамилией стал бы распространяться о детях со стороны? Вы плохо знаете моего отца.
Убеждённый наконец в словах мисс Тайджер, отец Йонес примирительно протянул руку, не спуская своей наигранной душевной улыбки. Нона без благоговейного восторга коснулась его внезапно сухих и прохладных, как у ящерицы, пальцев и сжала их, прощаясь.
Женщина оделась и вышла из храма.
Несмотря на то, что она так легко отделалась ложью, она всё ещё жутко переживала за Дагласа, её слегка потряхивало от мучительного чувства ужаса, вросшего в сердце, питающего его парализующим ядом, от которого мутнело сознание. Что если святой отец не поверил ей, а только прикинулся дураком?
Она не знает всей правды, но время покажет, кто останется в выигрыше.
***
Когти продолжали раздвигать двери, сминая металл, как сырую глину.
Настороженный Даглас проворно вскочил и принял боевую стойку – расставил ноги, развёл руки в стороны и наклонил голову, словно разъярённый атакующий бык. Его сердце разогналось от уродливо въевшегося в мозг волнения, поршни начали пыхтеть, наливая тело горячей клокочущей кровью, он застыл, как связанный цепями. Казалось, от единого случайного движения его разорвёт пламенем в прах.
Что это, оно враждебно? Если Лойс пострадает он себя не простит.
– Даг, что это? – девушка вжалась в угол вагона, испуганно наблюдая за борьбой когтей с дверью. Ей казалось, что она беспробудно увязла во мраке, бесовские вспышки маниакально метались у неё перед глазами, грохот колёс и голос печника отзывались в ушах бессмысленным рёвом.
Она боялась.
Что если её убьют? Или она останется совсем одна?.. Это страшнее смерти…
– Ну, это точно не ветер. Сиди тут, – Даглас мужественно выдохнул рвущиеся из горла клубы чёрного бархатного дыма и медленно подошёл ближе к двери.
В сию же секунду створки, рявкнув металлом, разъехались в стороны, и внутрь через щель втиснулось существо, напоминающее облако разбитого тумана, с размытыми чертами и десятком тёмных кошачьих лап, но постепенно оно начало принимать форму человека, скручиваясь и стягиваясь в плоть.
Мужчина, нечто с совершенно белой, словно вылепленной из невесомого снежного отблеска кожей, серыми длинными волосами, волочащимися понизу хвостом, и десятком чёрных когтистых и костлявых рук с каждой стороны. Под светлым балахоном скрывались ноги, похожие на птичьи, их когти тихо царапали выстланный досками пол. Бескровное узкое лицо с двумя мутными тёмными колодцами вместо глаз, губы содраны и челюсти выставлены наголо, обнажая острые, как у щуки, зубы. С локонов, одежды, рук и из дыр глазниц текла непонятно откуда вода, чистая до стеклянной прозрачности, невидимая и неслышимая, но коварно подбирающаяся к ногам неосознанным живым видением.
Существо сделало пару уверенных шагов к Дагласу.
– Ох, какие мы злые.
Голос, будто журчащий из ведра, наполненной умирающими плещущимися рыбами. На удивление для самого себя Даглас был спокоен внешне и пришиб все свои бесполезные эмоции, в то время как пламя металось в жутком терзающем хаосе, голодное и кровавое.
– А с тобой по-доброму убьёшься, – мужчина щёлкнул спиной, слегка наклонившись в сторону. Что-то ритмично зазвенело в его нутре, с азартным треском билось о стены, шипели в тугом напряжении поршни.
На секунду воздух опал на пол под мутным запахом гари и холодного дождя, и тут же существо выпрямилось, бесшумно раскрыло зубастую пасть, и все его десять рук, растягиваясь и завертевшись в рваный жгут, кинулись на Дагласа.
Печника с впечатляющим треском швырнуло к стене за плечи, но он вовремя согнул ноги, оперся ступнями о металлическую грохочущую поверхность и, оттолкнувшись, кувырком вывернулся из лап монстра.
Битва окоченело завораживала и одновременно до потери рассудка пугала Лойс. Она не моргая наблюдала за Дагласом, пухом летающим над полом, и не понимала, как такое тяжёлое металлическое создание вообще способно резко и ловко передвигаться. Но дело даже не в этом…