Ксения Леонидовна Кулимова
Пламенный покров
***
Железная дорога вскоре свернула на мост через озеро. Оно застыло в моменте шквала, прозрачными мутными разводами синей, зеленоватыми искрами блестящей воды и белых трещин льда, складывающихся в завитки и сеть непонятного зимнего языка. Пришлось сойти на берег и идти вдоль, пробираясь через кусты и ветки, тянущиеся серебристой ломкой бахромой до самой земли.
Дагласа не оставляло ощущение, что за ними наблюдают, жадно и пристально, словно голодная до бешенства стая волков из леса. Но дикие звери не выходили к озеру ночью, потому что тогда его бдительно охраняют духи утопших. Демонов они не трогали, но в таком случае разве может в чаще истомлённо ждать адское существо, не упуская двух озябших путников из вида?
Ведь кроме Дагласа здесь нет нечисти… или его чутьё подвело?
– Даг, мне кажется, я что-то слышала, – у Лойс панически ёкнуло сердце, когда до её ушей донёсся далёкий беспорядочный дребезг. Пульс застрял в горле и колыхался там, сбивая дыхание. – У меня же не у одной в голове звенит?
– Нет… – печник испытующе осмотрелся, в дебрях леса метался металлический шипящий гомон.
Он слышал это, много раз, почти каждую ночь в его больных, лихорадочно разбивающихся в кошмарные картины снах гудел этот стон.
Они…
Даглас внезапно грубо схватил Лойс поперёк туловища и утащил в сухую расщелину в корнях развороченного в угли молнией дерева, до дрожи черепа сжал зубы, не пропуская ни искры, ни строчки дыма. Пламя спряталось глубоко за полами пальто.
– Ты что делаешь, дурак! – разозлённая таким бестактным поступком рявкнула девочка, но Даглас машинально закрыл ей рот рукой. Она попыталась, взбунтовавшись, укусить его за пальцы, но перчатка не давала её клыкам добраться до кожи.
Но Лойс сама перестала выбираться и благоговейно притихла, когда звон начал грохотом нарастать и приближаться, являя из липняка нечто.
Это гора, слепленная из железа и тлеющего синего огня. Живые металлические кости, проклятой силой сбитые в один надрывно, тоскливо рыдающий и стонущий ком, слепо скребущий черепами и руками о стволы. Разинутые челюсти и потухшие глазницы полусгнивших трупов, пришитых друг к другу помятыми изуродованными печами, извергали грязный поток крика, от которого кровавыми вспышками болела голова и слёзы текли от священного беспомощного ужаса.
На длинных паучьих ногах, взрывающих под собой землю, ползло чудовище под зверской тяжестью своей бесконечной мёртвой боли и гнилой растерянной жажды. Спереди единственный обглоданный скелет с истерично мерцающими глазами тщетно ломал руками собственные исцарапанные рёбра, под которыми печь исходила тусклым неживым светом.
Монстр неспешно прошёл мимо, со скрипом и одуряющим лязгом обходя деревья.
Даглас начал дышать только тогда, когда все звуки вокруг эхом исчезли, и остался только стрекот ветвей и лёгкий морозный гул, похожий на переговоры озера с ветром. Мужчина выполз из норы, резко хватанул воздух ртом и удушенно закашлялся, выплёвывая гадкие облака дыма и прогорклую сажу, смешанную со страшно чёрной кровью. Сердце снова вошло в ритм, и Даглас успокоился, сев на снег и протерев им лицо, взяв кусок сугроба в охапку.
Лойс вышла вслед за печником и рухнула рядом с ним. От увиденного кошмара у неё припадочно темнело в глазах рябыми полосами, а жилы мучительно ныли от пульса. Она вся противно вспотела и дрожала, будто её ненавистно огрели металлическим брусом по хребту. Всё прошло, но безбожный страх осадком давил на грудь, мешая дышать.
– Что это…
– Огненная химера. Все, кто погиб при истреблении. Бессмертная тварь, не выходит из леса, ибо боится людей. Но ищет пламя для своей печи. Раньше… это был мой народ.
Даглас до катастрофического шока испугался того, как холодно и дико прозвучал его собственный голос. Он так отчаянно мирился с мыслью, что этого немыслимого чудовища не существует… что оно со временем начало казаться ему всего лишь хищным видением его травмированного сознания. Но он не сумасшедший, и сплав на паучьих ногах, измученный плач которого догонял его каждую ночь, всё равно дал знать о себе.
Сердце уже не так поверженно болит, он обманывал себя достаточно долго. Но Лойс…
Даглас тяжело посмотрел на девочку. Она понемногу отходила от потрясения, на её глаза начали наплывать прозрачными крупными бусинами слёзы. Печник добродушно раскрыл объятия, и Лойс взволнованно юркнула в них ненадолго, чтоб прийти в себя и перестать так забито бояться.
Даглас умело развёл костёр, чтоб пожарить ветчину и хлеб, которыми набил карманы ещё утром прошлого дня, стащив еду из столовой. Из салфетки на ветку насадились мясные кусочки и мякиш, печник отдал Лойс фляжку, где обычно держал перекись, чтоб сводить кровь с ткани. Однако тщательно её помыть и наполнить чистой водой труда не составило. Мужчина всегда бережливо и впрок готовился к любому путешествию.
Подпаленная огнём топки трава и ветки журчали и потрескивали, девушка держала двумя руками палочку над очагом тепла и со смаком тянула носом приятный солёный запах подпалённой ветчины.
– А ты будешь есть? – поинтересовалась Лойс, заворожённо, как опущенная в сон с открытыми глазами, глядя на печку под рёбрами у мужчины. Она таила в себе гораздо больше удивительного, чем каждые не похожие друг на друга брызги пламени.
– Кидай, – вместо ответа печник деловито протянул Лойс несколько сухих палок без коры и открыл заветную решётчатую дверцу. Изнутри лизало металлические стенки игривое дымное пламя, похожее на злобного зверька, томящегося в нетерпеливом ожидании. Рыжие взлохмаченные ленты вились вместе с тлеющими чёрными облачками, норовясь откусить девочке палец.
Лойс ловко размахнулась снизу и забросила веточки прямиком в пламя.
– Трёхочковый! – печник изумлённо и даже обрадованно прихлопнул в ладоши. Ему до благодушного возбуждения нравилось открывать что-то новое в своей спутнице и понемногу вытаскивать её из норки, куда она стыдливо и гневно забилась. Даглас хрипло закашлялся, выпуская наружу недовольно ревущие струи дыма насыщенного дегтярного цвета. – Играла в «городки» в детстве?
– Не, лупила крыс в одиночке, – отрешённо, но не без доли кроткого смущения от похвалы, ответила беглянка. – Там если не попадёшь грустно будет.
– Давай ещё.
Лойс с готовностью взяла охапку палок и начала их по одной метко забрасывать в печку…
Острый край ветки случайно оцарапал ей палец, и ничтожно маленькая капля крови, сорвавшись с её мизинца, провалилась в пламя вместе с деревом.
– Щ-щ-щорт, – Лойс приложила саднящую ранку к губам, чтоб боль скорее ушла.
Даглас ощутил, словно что-то буйной ледяной струной протянулось через его позвоночник, нервно подрагивая. Кости разбились в пепел, и он одним безвольным движением встал, словно его вздёрнули за шею. Тело онемело, а голова наотмашь влетела в дремучую темноту, мгновенно ослепившую глаза.
Увидев, как понемногу пустеет прозрачной пеленой взгляд мужчины, Лойс виновато понурилась и неловко шепнула, добивая себя последними браными словами:
– Извини.
Печник вцепился руками в лицо, чувствуя с отвратным солёным привкусом во рту, как его клыки ножами разрывают дёсны. Он сгорбился, словно сломанный пополам, ноги ослабли двумя размокшими плетями.
Что такое… опять оно, и страх парализует сердце, заставляя его задыхаться в конвульсиях.
Успокойся… перестань…
Паника рождала в голове чёткие до тошноты образы изрубленных в мясо ржавых тел, страх срыва обдал голову воспалённым морозным холодом.
Не впускать это в голову… не бояться…
Никто, никто не погибнет больше…
Припадок так же быстро улёгся, как и начался, истрёпанные ноги встали на место, а покалеченное сознание выползло из вязкой тьмы на спокойный огненный свет.
– Всё хорошо?.. – Лойс обеспокоенно вгляделась в лицо Дагласу. Она видела, как звериные когти разорвали пальцы его перчаток, а из-под волос выползли короткие, облитые чёрной кровью рога. Девочка уже замечала его таким, но в метущемся огненном свете превращение выглядело ещё кошмарнее и неестественнее.
Он опять обратился в чудовище, как тогда, в вагоне. Но печник выглядел вовсе не хищно… лишь испуганно и жалко, как изуродованная собака, безысходно запутавшаяся в колючей проволоке лапами и тихо молящая о пощаде.
Как Лойс могла хоть на секунду задуматься о том, что он способен выпотрошить её?..
Даглас медленно осел на землю и зябко подобрал колени к груди, обернув ноги длинным тонким хвостом, покрытым металлическими пластинами, ало мерцающими в искристом пламени костра.
– Да… – Даглас забито испугался своего голоса, машинально вонзив когти в горло, тон просел и стал стонущим, рычащим. Он резал слух, как притупленной пилой, долго и раздражающе. – Я держусь.
Лойс поняла свою ошибку и опустила взгляд, наполненный тревожной горечью. Даглас ненавидит вкус крови, она возбуждает его дикие чувства, которых он сторонится. Скорбь во всём его существе пропитала и её сердце безутешным печальным криком.
– Извини, я…
– Не переживай, пустяк, – связки перестали безобразно дрожать, и голос, наконец, вернулся в норму. Это успокоило разрушенные эмоции Дагласа, и он ободряюще улыбнулся потеряшке.
Даглас долго думал, что он сильнее голода и страха, но постепенно они одержали над ним верх. Но даже это не заставит его причинить кому-либо вред. Особенно Лойс.
Девушка не стала улыбаться в ответ. Его посредственное отношение, которое может стоить ему жизни, отторгало её до злобного разочарования. Она не могла точно объяснить причину, почему так ненавидит его поведение, может, потому, что он лжёт. Скрывает от неё правду, пытаясь защитить незнамо от чего, как маленького ребёнка, но ведь она даже не достойна этой опеки, она…
Даглас примирительно протянул девочке свою чёрную когтистую руку, похожую на лапу пантеры.
– Не обижайся, ладно?
Лойс всё ещё с опаской давала чужакам прикасаться к себе, поэтому просто энергично кивнула. Ссориться на такой неустойчивой почве не хотелось, и она приняла его доброту на этот раз.
Отец Йонес, казалось, никогда не уставал. Как конвейерная машина, питаемая бесконечным топливом, на износ, он помогал людям, проповедовал и пешком обходил соседние города.
Но сейчас только одно заняло его мысли и властно остановило работу бессмертного механизма.
Правду ли сказала Нона Тайджер? Никто не смеет испустить ложь из своих уст в присутствии святого, тем более человек такой близкий к самой жизненной сути – врач.
Но сомнения вызывали у отца утомительную головную боль, дробящую череп стальным долотом.
Неужели остаётся только ждать, пока она сама не допустит ошибку? Не важно, сколько пройдёт времени, но последний демон получит своё.
Йонес равнодушно взглянул на стеклянные настенные часы своего кабинета. Прозрачные шестерни, гулко ворочаясь, подвинули стрелку на полночь. Время позднее.
Мужчина поднялся, размял затёкшие плечи и неспешно направился наверх. В конце коридора распростёрлась лестница из гладкого, как замёрзшая вода, белого камня.
Этажом выше располагался огромный зал, на мозаичном тёмно-синем полу стоял длинный стол с вычурно вырезанными ножками. Возле приткнулось столько стульев, сколько и не бывало народу в храме, с потолка, подпертого тонкими колоннами из голубых пластин, свисала люстра, похожая на беспорядочное сверкающее бешенство хрусталя в ярком электрическом токе.
Окна здесь практически никогда не открывались и вечно задёрнуты толстыми чёрными шторами, словно свет мира способен потревожить то, что зыбко дремлет прямо посреди стола.
В столовую не ступали шумные ноги толпы, тихо и холодно, как в тревожную зимнюю ночь посреди умирающего поля. В чём тогда смысл этой комнаты, если посещает её только один человек, безраздельно главенствуя в самом начале бесконечного стола?
Но никто бы не вынес и мгновения тут. Рядом с великой трапезой, растворяющей рассудок в испуганную грязную дрянь.
Отец Йонес сел за стул, придвинулся ближе. На куске кружевной скатерти перед ним стоял поднос, накрытый матово блестящей крышкой. Он сам приносит сюда свою пищу, но целый день уходит на то, чтоб притронуться к ней на трезвую голову.
Святой медленно снял крышку, изящным движением взял вилку и нож с салфетки и начал понемногу отрезать шматы от сырого полежалого куска мяса, пропитанного до черноты кровью. По белой широкой тарелке пошли алые мутные пузыри, разбиваясь о зубцы столовых приборов.
Горло Йонеса брезгливо сжалось, словно под мокрой удавкой, а по спине пробежала склизкая щекотливая дрожь.
Мерзкая, но терпимая цена за то, чего он достиг.
Отец Йонес поднёс ко рту вилку с наколотым на неё жилистым красным куском мяса, и, схватив его зубами, проглотил, не пробуя языком. Всё равно ощутимо поплохело, в голове поднялся хрипящий гул, по дёснам расплылся кислый и влажный привкус железа. Тело невольно привыкло к этому, но голова, безнадёжно подбрасывая ненужные нормы морали – нет.
Бледные глаза святого наполнились густыми чёрными слезами, тяжёлой смолой текущими по лицу вниз. Грязные дорожки переплетались в узоры страшной паутины на лице, вздрагивали на пульсирующих прозрачных венах шеи и, срываясь, падали на стол.
Боль не трогала его, только внутренее скорбящее чувство пугливого подобострастия, попытки усмирить бренные человеческие мысли.
Он величественно называл это мытарством. Страдания, которые не может вытерпеть смертное существо.
Вечен. Он вечен и идеален, люди идут за ним, не выбирая дороги, потому что покорно верят ему, ищут у него защиты, знака свыше, проливающего капли света на бесцельно прожитую жизнь.
За эту вечность и веру… он готов бороться до конца.
Голова склонялась над столом всё ниже, словно моталась на сломанной шее. Удержать её становилось трудно, виски налились грубой ледяной тяжестью, словно морозная глыба вросла отцу в затылок. Ну же, нельзя засыпать…
Как только отец, чей лик уже мало походил на исчерченный лунным светом хрусталь, поднёс к почерневшему рту ещё один крупный кусок мяса, в двухстворчатую дверь из белой древесины робко постучали.
– Поесть спокойно не дадут… – Йонес тщательно вытер лицо салфеткой и, прикрыв мясо крышкой, позвал: – Прошу вас!
Внутрь, спотыкаясь о свои же ноги, вбежал послушник лет пятнадцати, с коротким конским хвостиком на голове и таким перекошенным лицом, будто в детстве его со всего размаху влепили носом в пол.
– Святой отец, в часовне уже все собрались! Вас ждут! – сипло выпалил мальчик, так взвинченно жестикулируя руками, что чуть не оторвал ручку от двери, за которую постоянно крепко держался, словно тонул в болоте.
– Да, конечно… Служба… Дай мне пять минут, отроше.
Святой отец подождал, пока дверь за парнем закроется, после чего наскоро проглотил оставшиеся куски мяса, жутко горчившие в горле, и вышел из зала, засунув промасленную блестящей чернотой салфетку в карман жилета. На проповедь он выходил в платье, но в этот раз пришлось прийти более официально, в сером костюме-тройке, что нисколько народ не смущало.
Широкими отчеканенными шагами, отбивая каблуками маршевую дробь, святой отец шумно вошёл в высокую белую дверь часовни с косяками, облицованными маленькими многокрылыми ангелами.
Он здесь бог, повелитель света и тишины. Тотчас же в здании вспыхнули диковатым синим пламенем свечи, сумрачной волной проливая свет на белоснежную паперть, длинные и узкие витражные окна из тонкого голубого стекла, ровные скамьи, серебристые ступени лестницы, нападающие звериным прыжком сверху своды потолка и икону.
Гигантский иконостас во всю стену, изображающий любимую картину Йонеса – он, крылатый и безупречно прекрасный, святым знамением побеждает страшных до бессознательного омерзения огненных демонов. Такие же благосклонные, но утопленные в смерти глаза, миролюбиво смотрели на горожан с холста и паперти.
Люди – женщины в белых платках, наивные дети, суровые мужчины и поражённые старики – сидели нервно журчащей гурьбой, с чистым вожделением и паническим благоговением подняв многочисленные глаза на своего бога.
Йонес встал за паперть, медленно, со смаком втянул носом холодный, сырой воздух, пропитанный запахом снега и размокшей лепнины, перебил на языке болезненный и грязный вкус крови, и раскрыл своё сердце.
Такое красивое название, и святой всё ещё им нежно гордился, как своим лучшим идеальным детищем. Читать песни из книги приносило блаженное удовольствие не только ему, но и слепо внимающим людям.
Это ли не истинное счастье, когда ты можешь владеть всем, просто раскрыв рот?..
6
– Давай поиграем в цвета, – в шутку ребячась, предложил Даглас, пока они с Лойс шли по широкой тропе, исполосованной в рыхлое болото грязными колёсами. С двух сторон всё так же кренился в чуткой спячке прозрачный лес, едва слышными ударами хрусталя звенели схваченные льдом ветки, и улёгшийся на землю ленивый ветер тщательно ровнял сверкающие сугробы вокруг мокрых серых стволов.
– Это как? – поинтересовалась девочка, со скучающим видом пиная перед собой ледышку. Её всецело сковало такое отвратительное тоскливое настроение, что хотелось упасть лицом в снег и не двигаться, как вмёрзшая в озеро лягушка. Это всяким интереснее, чем бесконечные деревья и Даглас…
– Ну, смотри. Я вижу что-то белого цвета. А ты должна отгадать, что это, – печник слегка наклонил голову, начиная входить в боевой азарт и с коварной ухмылкой на лице ожидая ответа девочки, но та лишь фыркнула и грубо пробубнила, угрюмо сведя брови:
– Даг, ты тупой? Сейчас зима, вокруг всё белое!
Её крушило такое неистовое желание демонстративно сесть в снег и замолчать, но она не любила капризничать, это казалось ей непростительной слабиной. Только отбросы из прихоти трепыхаются, у неё же ещё есть достоинство… или нет? Она же уже плакала, чем нарушила все каменные устои своей гордости.
Никому не хочется идти против себя и закапывать глубже в душу всё доверие, необоснованные страхи, слёзы… А для Лойс это в одночасье превратилось в печальное откровение, которое желательно скрыть.
Она же не слабая… просто дура.
– Ну, если потрудиться, можно найти много чего, – уже не обижаясь таким резким недовольным ответам, парировал мужчина. – Облако серое вон там, ветка рябины…
– Ну… я вижу что-то… – Лойс, сдавшись и опять решив поступить опрометчиво для себя, прищурилась. На самом деле ей нравилось подмечать интересные детали, тем более те, которые Даглас ни за что не отгадает. Есть повод посмеяться. – Что-то бурое. Нет, скорее рыжее. Рыже-бурое.
– Лиса что-ли? – Даглас увлечённо принялся всматриваться вперёд, пока Лойс, задиристо наморщив нос, наблюдала за его попытками.
Около утёса, за которым начиналось просторное поле из гладкого нетронутого снега, и правда стояло что-то рыжее. Только присмотревшись Даглас понял, что это низкий худенький старичок в лисьем полушубке и тёмной меховой шапке, надвинутой на самые глаза. Он крутил свои пышные седые усы, внимательно оглядывая окрестности и сжимая во второй руке двуствольное охотничье ружьё.
– Ничего себе углядела, – уважительно распахнул глаза Даглас и хвалебно потрепал девочку по голове. – Это тот охотник за утёсом.
Не успела Лойс согласно кивнуть, как старик их заметил. Его сморщенное лицо тотчас же растянулось в выражении удивления, перемешанного с дремучим ужасом, таким мрачным, что он весь обратился в одну большую дрожащую тень. После чего схватил ружьё двумя руками и козлиными скачками понёсся к путникам.
– Так, это не к добру, – охрипшим от неудачной неожиданности голосом подметил печник и потихоньку попятился назад, схватив замешкавшуюся Лойс под руку. Девочка не сразу поняла, что произошло, но, когда заметила воинственно бегущего на них деда, потеряшке почудилось, будто ей от ужаса вышвырнули сердце из груди.
– Демоны! Повадились ходить, клячи бессовестные! – басовито гаркнул старик, похожий на сороку, трещащую и пьяно покачивающуюся на ходу.
Даглас рванулся вперёд пыхтящим паровозом, аккуратно выбросил за руку Лойс перед собой, дабы не потерять из виду.
– Дед, ты не так понял! – попытался добродушно, насколько позволяло сбитое дыхание, сгладить положение печник, обернув назад голову, но получил только пулей по пробору.
– Молчи, скотина, дробью в пасть пущу! – целеустремлённо не унимался старый, на ходу ловко заряжая второе дуло.
Пуля, смертоносно крутанувшись, выскочила из трубы, сжатая искристым красным залпом и впечатляющим грохотом, от которого деревья хором встрепенулись от улетающих в панике птиц. Лойс на бегу смахнула с себя колючий беспощадно обжигающий снег и обернулась в поисках отставшего Дагласа.
Он стоял неподвижно, как вмурованный в стену истукан. На лице дико бились перетекающие бледным огнём жилы, а от уголка губ текла розовая кровавая струйка. Глаза так чутко и печально смотрели куда-то в беспощадное серое небо, что оно неузнаваемо становилось только темнее и безумнее.
В него попали?..
– Беги давай, – одними синими губами прошипел Даглас и пластом упал в землю.
Что-то порвалось в сердце у девочки, сердце схлестнуло гнилой ноющей болью, от которой страшно свело ноги. Из последних сил, собрав растрепавшийся по голове едкий шум, Лойс потащила свои размокшие оплывшие ноги прочь, стараясь не оборачиваться и слыша только сиплый победный смех старика и надоедливый саркастичный голос в голове: "Добилась своего?"
Только когда всё лихорадочно стихло, потеряшка остановилась и села в сугроб, разум рассыпался в пыль, ползая по дну черепа, как остатки бесполезного мусора.
Что произошло? Она одна?..
Ей так претило находиться рядом с монстром, лжецом и откровенной жертвой головорезов, но…
Может, она сама придумала себе всё это, перестав с годами, прожитыми в агонии, грязи и ненависти, верить в человечность? Искореняя собственные хорошие чувства ради раздирающей горло и рёбра злости? Ведь по крайней мере с Дагласом она ощущала себя не такой одинокой… Да, беззащитной, обманутой, чуть ли не съеденной… но он ведь не такой, он гораздо добрее, чем говорили ей всю её жизнь, каждый грёбаный вечер…
Он заботился о ней. Делал что-то совершенно не знакомое, но такое близкое сердцу. Она так глупо отвергала это из-за жалкого страха…
А теперь что?..
Лойс подобрала колени к груди и уткнула в них красный искусанный гиблым морозом нос. Ворот её пальто всё ещё пах его дымом, больным, полным сажи.
Куда идти?.. Да и какой смысл сейчас направляться куда-то?..
Слёзы тусклыми влажными дорожками покатились из её оцепеневших глаз, смешиваясь с потом и растаявшими снежинками на веснушках. Беззвучно, только спина дёргалась в неукротимых судорогах, а сердце жалось к горлу и колотилось, как выжатая тряпка о стены.
Она не знала, сколько прошло времени. Лишь замёрзла, тёплый липкий пар дыхания превратил пальцы в скрюченные холодные кости, саднящие ломкой болью. По всему телу словно прошлись наждачкой, стирая в кровь кожу, и окунули в битый лёд.
Коснувшееся бока трепетное тепло уже казалось простывшим миражом, пока Лойс не прижали к груди такие знакомые руки.
– Озябла, потеряшка. Прости, что так долго, – Даглас взял её красные размякшие руки в свои и выпустил жар изо рта, ласково их согревая. Он взял её за плечи, безвольную от холода, притянул ближе и усадил себе на колени, прикрыв ей голову краем пальто, уже не серого, а неприятно багряного оттенка.
Мирный треск печки вывел Лойс из горького тягостного полусна. Она потянулась к долгожданному взволнованному теплу и зарылась лицом в пушистый белый свитер.
Нет, ей не кажется… он и правда пришёл. Живой.
– Я думала тебя грохнули… – слёзы быстро сменились на отчаянное негодование, и Лойс подняла не печника укоризненный взгляд, ещё более опасный, чем ружейная дробь. – Ещё раз так пошутишь, и я…
Даглас, замученный и бледный, как контуженное привидение, лишь слабо виновато улыбнулся и крепко обнял девочку, пока она тряслась от глухо сдерживаемых рыданий. Такое пережить… страшно.
Место чуть правее лопатки, куда попала одна из пуль, обильно сочилось кровью и болело так скверно, что в глазах темнело багровыми вспышками, словно где-то в побитой голове носился в кричащем хаосе шторм с красной грозой.
Он не раз бывал в таком положении и даже хуже, поэтому быстро привык. Осталось только дать спутнице повод не тревожиться попусту.
– Когда этот козёл старый подошёл, я ему хвостом по роже прописал.
Лойс весело хихикнула сквозь утихающие слёзы, представляя эту внезапно для деда сцену. Наверное, всё остальное время Даглас искал её… Всё же он не так безнадёжен, как она думала… а она не настолько ушлая.
Скоро девочка согрелась, и они оба встали с земли. Печник отёр ладонью пот со лба и поднял мягко сияющие золотом глаза на темнеющее дымной жирной синевой небо, грузное и беззвёздное.
– Надо скорее перейти поле, пока совсем не стемнело.
Лойс без спроса размотала тонкий измятый шарф Дагласа и тщательно прикрыла им его короткие, облитые засохшей кровью, молодые рога и заострённые уши.
– Вот так пойдёшь.
Ещё раз напасть на полоумного охотника за демонами, которому показалась чертовщина в обычном человеке, ей не хотелось. Постепенно и ей начинало казаться странным и отвратным, что люди ведут себя так с её новым опекуном.
Даглас подал Лойс чёрную когтистую руку, и та ухватилась за неё так сильно, как только могла. Теперь уж она его из виду не упустит. Так страшно и больно оставаться одной…
***
Близилась ночь, тяжёлыми скачками громя небо в чёрном благоговейном танце. Озеро кончилось, железная дорога плавно ушла вправо, через поле на насыпь щебня около городка. В такие мирные бесшумные места люди обычно уезжали отдохнуть от гудящей и алчно несущейся городской драмы из-за каждого угла.
Кирпичные дома здесь стояли так плотно друг к другу, что соседи без проблем могли общаться через открытые окна лицом к лицу, но на главной улице можно развернуться, хотя тротуаров здесь совсем не предусмотрено – люди, лошади и машины шли как вздумается, но организованно, будто по неписанным правилам.
Глубокий красноватый свет в окнах всё ещё горел, опуская на снег прозрачные розовые тени. В неясно шуршащей и хрипящей тишине застревали, трепыхаясь, рёв моторов, топот копыт, редкие человеческие голоса.
Лойс шла близко к Дагласу, слушая, как, едва слышно звеня, пыхтят поршни в его лёгких. Её всю дорогу мучил вопрос, щекотливо подёргивая мысли в голове и противно скобля виски. Она не могла больше стыдливо зажимать это в себе, поэтому выпустила, печально и неуверенно, словно над ней стояли с раскалённой кочергой:
– Даг, а почему… почему люди на вас напали? Вы же были добрые, наверное?..
Ей казалось, что это может пробудить ужасные воспоминания печника, и он опять превратится в исстрадавшееся чудовище, но мужчина лишь задумчиво почесал бакенбарды и поведал, нечеловечески ровным голосом, будто жёстко запер оглохшие и ослабшие эмоции в глотке:
– Просто я из таких, кто считал людей своими соседями, но многие другие – едой. Мы жили порознь, в деревнях и в лесу, но, знаешь… Хищников развелось в таком подавляющем большинстве, что люди из страха смерти не нашли лучше способа, чем истребить всех, не разбираясь, кто прав, а кто виноват. Всё одно – демоны.
Он обдумывал эту глупую причину чаще, чем дышал, и постепенно свыкся с ней, как с естественным явлением дождя при тучах, хотя убийство целого народа вряд ли можно назвать чем-то обыкновенным… Ведомый скот накормили, и он успокоился, почувствовал себя в безопасности, только и всего. Проникать в саму суть непонятной религиозной веры во всемогущее чудо, ставшее венцом дьявольской смерти, не хотелось.
Лойс приникла к его рукаву, она едва плелась, стараясь не выдать своей заморенной холодной усталости. Глаза закрывались, словно залитые горячим свинцом, ноги изорванными плетьми волочились следом, застревая в сколах льда, и она чуть ли не висела на Дагласе.
– Нам с тобой надо найти ночлег… – озабоченно потёр лоб кулаком печник и участливо спросил, опустив белую, как череп, голову с запавшими глазами на девочку. – Кушать хочешь?
– Угу.
Даглас кивнул, словно соглашаясь с ней. Он тоже чувствовал, как сердце начинает заметно остывать и ныть, стреляя разрозненной морозной болью в голову так, что всё тело до истомы напрягается, стараясь спасти тепло.
Мужчина повёл глазами по улице, ища что-то, похожее на гостиницу. Чуть дальше слева от дороги стояло узкое двухэтажное здание с потёртой деревянной вывеской, в основном говорящей о том, что здесь питейное заведение. Но это не исключает того, что там есть гостевые комнаты.
Даглас завёл девочку внутрь и прошёл сам, отряхнув о порог сапоги. Заведение, скорее всего, уже закрывалось, ибо посетителей за столами не оказалось. Небольшую комнату с потёртым линолеумным полом и побитой жизнью стойкой в углу освещал трескучий электрический свет нескольких настенных ламп, от чего воздух шумно раскалывался на красноватый свет и прозрачную тень.
Всё здесь впитало грязный, неуютно прошибающий голову, запах табака и крепкой выпивки, от чего нестерпимо чесался нос. С другой стороны, попытать удачу стоило, хотя бы потому, что Лойс слишком устала, чтоб идти дальше.
У стойки возилась со стаканами полная женщина лет сорока с лохматым пучком на голове и большими пигментными пятнами на мягких руках. Лицо у неё выражало беспокойство и суровость, какие бывают после неудачного рабочего дня, но на гостей она подняла приветливый, хотя и беглый взгляд.
– Уже закрываемся.
Даглас по-отечески притянул к своему горячему боку Лойс, уже так худо соображавшую, будто её разбудили посреди ночи и спросили, умеют ли кошки летать на арбузах.
– Простите… мы ищем ночлег, – печник походил на разбитую фарфоровую статую, которую криво склеили. Он измученно горбился и кренился вправо, в сторону саднящей раны, продолжал слегка гладить девочку по плечу, не сводя с неё утомлённого выражения абсолютно истёртых глаз.
– Это всё очень мило, но комнат нет, – женщина сочувственно пожала плечами, безжизненно натянув уголки губ до грустной улыбки. Возможно, она и хотела помочь, но оказалась не в силах.
– Вы… можете хотя бы девочку приютить? – костлявая рука Дагласа перелезла с плеча на голову Лойс, и он самоотверженно поднял глаза на хозяйку. Ему-то тепла хватит, главное, чтоб для потеряшки нашёлся уютный сухой уголок. – Мы долго шли, она совсем выдохлась. Нам хватит и одеяла в сенях, только бы крыша над головой была.
Женщина на секунду пропала в тягостных раздумьях, во время которых её густые брови ходили по лбу, места не находя, но, в конце концов, тихо произнесла, охотно пойдя на уступки:
– Хорошо… У меня найдётся место для девочки, а вы можете разместиться в сарае на заднем дворе.
– Спасибо вам! Выручили! – Даглас на прощание стиснул совсем одубевшую от усталости Лойс в объятиях и прошёл к чёрному ходу, ведущему во двор.