Элеонора Гранде
Мимоза. Литературный сборник
Об авторе
Галина Глазырина родилась в уральском городке с красивым названием Златоуст и никогда не представляла себя вне городской жизни. В детстве каждое лето отдыхала в деревне у бабушки, но не понимала, как можно жить в деревне зимой. Сейчас проживает в селе и счастлива этим.
Лет 30 назад у Галины появилась мечта увидеть строки своих произведений в печатных изданиях. Сначала появились статьи в газете, потом районные альманахи, а в настоящее время Галина – активный участник литературных сборников. Она считает, что художественное творчество позволяет делиться с читателями историями, которые были услышаны и прожиты в детстве.
Татьяна Герасимова
Подснежник
С благодарностью моим родителям Юрию и Зое Пестовым
«Подснежник», цифровой арт, Шедеврум
Качается вагон, стучат колёса глухо и хочется… А хочется, мои дорогие попутчики, чайку горячего и обязательно в подстаканнике. Чай в поезде, в отполированном временем и километрами подстаканнике – это же классика жанра! А какие беседы, какие разговоры ведутся за этим душевным чаепитием. Припоминаете? У каждого из нас наверняка остались эти воспоминания: мелькают за окном картинки, интересные и не очень, подпрыгивают, звеня ложечками на рельсовых стыках, стаканы с чаем, и ручеёк беседы то тихнет, то бурлит от эмоций на самых крутых поворотах. А то прямо фонтаном смеха взрывается после удачной шутки или проперченного анекдота, да так, что народ из соседнего купе с завистью посматривает в вашу сторону, а то и просит потесниться на нижней полке, прихватив свой стакан.
Я на всю оставшуюся жизнь запомнила такой вот разговор, тем более, что он касался именно меня. Обычно в поездках я забиралась на верхнюю полку с очередной книжкой и была безмерно счастлива от своего «зависшего состояния» и во времени, и в пространстве. Благодать, да и только. Так было и на этот раз. Мы ехали к маминой маме, которая жила в Сухуми. Впервые у меня было такое дальнее и манящее своей привлекательностью путешествие. Представьте сами, девочка-подросток едет за тридевять земель из уральской деревни к Чёрному морю! И ничего, что это более трёх суток, книжек с собой много. Попутчицы – приятные взрослые женщины, две сестры – тоже в отпуск.
Вот с этими женщинами и завязался у моей мамы чисто женский разговор про мужей, детей, кто и где с кем познакомился, как жизнь складывается, как живётся сейчас, в радости ли, в счастье или не очень. А когда дошла очередь до мамы, за окном была уже глубокая ночь, степь с редкими полустанками и вспышками фонарей. Я было совсем уже задремала, убаюканная и стуком колёс, и неторопливой женской беседой, но, услышав своё имя, проснулась и превратилась вся в одно большое ухо. Тема была для меня уж очень «стыдливо-запретная». Я и виду не смела показать, что слышу это сокровенно женское.
– Муж пуповину прямо зубами и перегрыз, не было под рукой ничего, сами понимаете. Что мы про это знали? Да ничего! Страшно – не то слово. Я ж говорю, – продолжала мама свой рассказ, – мне девятнадцать лет, мужу – двадцать один. Хотел успеть довезти меня до ближайшей больнички, рожать вроде бы рано, срок не вышел. Я сама росточком маленькая, живот торчком, а вздумала на кухне флягу с капустой квашеной передвинуть, чёрт меня дёрнул, ну и скрутило. Мой-то сразу за трактором побежал, меня в кабину, думали, засветло успеем эти восемнадцать километров проехать, да ошиблись. Февраль. Месяц лютый. Особенно в Кустанае на целине. Завьюжило, не видно ни дороги, ни даже кустика. В общем, съехали в овраг: ни взад, ни вперёд. Ну а я рожать начала.
Соседки аж дыхание затаили, представили, видимо, эту картину. Жуть! А про меня и говорить нечего. Лежу, не шелохнусь, боюсь слово пропустить.
– Больно – это да. Но ещё и страшно. Что же с этим всем делать, как это – родить здесь, в тракторе, без врачей, без помощи. В общем, слёзы, сопли, крики. Воды отошли – полные валенки. Смотрю, муж из трактора выскочил в метель. Испугалась. Куда он? А я? А что со мной? А он руки снегом растёр, чтоб почище были, в кабину ко мне заскочил, глаза круглые, отчаянные, и кричит: «Тужься, давай, родная, дави на газ!» Ну, я и надавила. Я ору, он орёт. Страшно, а жить хочется. Ну и выдавила: вон на полке посапывает наша снежная целинница, наш Подснежник. Мы её так до сих пор и кличем.
– А дальше? Что дальше? – торопят слушательницы.
– А дальше, пожалуй, самое страшное и самое невероятное, что вообще может с человеком приключиться. Выскочила наша малышка, маленькая совсем, да и не понять, что и как, окровавленный слизистый кусочек плоти, мяукнула раз и молчок. Муж её рубашкой своею обтёр после того, как пуповину перегрыз. Оторвал от фуфайки рукав, туда её и спрятал. А я в полуобморочном состоянии, в луже крови, хорошо, что он догадался про послед. Потом рассказывал, что вспомнил, как у себя в деревне роды у овечки принимал, потому и про послед знал. Не знаю, за что он там потянул, но смог мне помочь и умудрился даже вторую половину своей рубахи под меня засунуть, когда всё было позади. Малышку мне за пазуху сунул, чтоб теплее было, расцеловал меня, сказал, чтоб солярку экономила, спичек коробок оставил и ветошь, чтоб волков ночью огнём отгонять, а сам в ночь и пургу ушёл.
– Как ушёл? Куда ушёл? А ты? А ребёнок? – скороговоркой выпалили соседки.
Мама отхлебнула остывший чай, помолчала, видимо, трудно ей было это всё снова вспоминать. Только после паузы хрипловато продолжила.
– Я думаю, что это очень редкое качество – уметь принять решение. Он лучше меня понимал: если есть хотя бы один шанс на выживание, он должен его использовать. Выбор в нашем случае был невелик: или нас заметёт, и мы все замёрзнем, или он сможет позвать людей на помощь. И он смог. Он шёл, он полз из последних сил, а когда сил уже не было, стал копать в снегу ямку, чтобы, как он говорил потом, по-человечьи умереть, и наткнулся на засыпанный снегом тракторный плуг. Это такая прибамбасина к трактору, которой землю пашут. Сообразил, значит, что рядом бригадные вагончики, а там люди. Так и дополз до первого, доскрёбся отмороженными руками. Ребята-трактористы быстро спохватились, все двенадцать бригадных ДэТешек колонной с зажжёнными фарами двинулись на наши поиски.
– А ты? Как ты? Как малышка? – торопили женщины.
А я, вся сжавшись в комочек и еле сдерживаясь, чтобы не разреветься в голос, ждала продолжения.
– Честно? Всё как в полусне. То ли сон. То ли явь. Только очень холодно и страшно, что не найдут, не успеют. Пару раз слышала волчий вой почти рядом. Когда приходила в себя, окунала ветошь в солярку и жгла прямо в кабине. Попыталась приложить дочку к груди, но она никак не реагировала. Прислушивалась, кажется, пискнула. Значит, живая. И опять полусон, полуобморок. Перед рассветом совсем страшно стало, и волки, казалось, совсем где-то рядом. Оторвала воротник от телогрейки, намочила в солярке, подожгла и, с трудом приоткрыв кабинное стекло, дверь уже не открывалась, замело, – выбросила этот факел в окно. Он нас и спас. Увидели наши ребята эту искорку, заметили мои ангелы-спасатели. В общем, когда нас с Танюшкой в больничку доставили, там от чёрной солярочной копоти отмыли, напоили да накормили, все вокруг диву давались нашей живучести. Маленькая, чуть больше полутора килограммов, преждевременная, а ничего, как говорят – к житью. Так и выжили. И я. И она. Мужу досталось. Обморозился. Но тоже быстро восстановился, видимо, радость, что всё так обошлось – лучший лекарь.
– Вот так история. Просто чудо какое-то! Расскажешь кому, так не поверят! – продолжали удивляться сёстры-соседки.
– А я и не рассказываю. Знаю, что не моя заслуга в том. Ангела-хранителя нам с дочуркой Боженька сильного на помощь послал. А рассказал об этом один журналист, он к нам из Москвы прилетел по заданию редакции газеты «Комсомольская правда». Наши друзья, комсомольцы-целинники, письмо в газету написали. Просили разыскать своего бригадира с женой и дочкой Таней, которую они в феврале в пургу спасли. Кстати, имя дочке на комсомольском собрании выбирали. Назвали Татьяной как нашу повариху-кормилицу. Душевная, добрая женщина была, да дай Бог и сейчас здравствует.
– Что, прямо из Москвы журналист? Из газеты? – перебили маму слушательницы.
– Ну да. Танюшке уже четвёртый год шёл. Приехал. Расспросил. Поудивлялся. А потом в газете статья большая вышла. «Из снежной колыбели» – название такое придумал. Правильно назвал. Так и есть. Правда, колыбель соляркой пахла и страхом, но так красиво звучит. Из снежной колыбели моя дочурка на свет вылупилась. А после этой статьи нам письма со всего Союза мешками стали приходить. И усыновить – удочерить нас какая-то профессорская семья хотела, и дом в селе новый предлагали, приезжайте-работайте. А я уже сыночком дохаживала, муж механиком работал, всё вроде как у всех. Так и живём своим трудом и заботами, чужого не просим, потому как главный подарок от Бога мы уже получили – наши жизни.
Все замолчали. Каждый думал о своём. А я, ошарашенная, оглушённая услышанным, глотала счастливые слёзы и благодарила и Боженьку, и ангелов за наше спасение и за нашу семью. И за то, что я еду к морю, и что у меня есть тайная тайна – если я так родилась и осталась жива, значит, у Боженьки на меня есть серьёзные планы. Я под его защитой.
Букет от незнакомца
«Хризантемы», цифровой арт, Шедеврум
В методкабинете царила праздничная суета – народ «отрывался», народ праздновал воистину народный праздник – День учителя. Пахло шампанским, малосольными огурцами, соседствующими на столах с домашними учительскими «наполеонами», отварной картошкой и ломтиками розового сала, источающего чесночный аромат. В центре этого великолепия возвышалась трехлитровая банка-ваза с огромным букетом ярко-жёлтых с оранжевыми подпалинами хризантем. «Полный абзац», как утверждал Харламов – хозяин кабинета, инициатор подобных застолий. Понять его можно – холостяк со стажем, а вкусно покушать любому хочется, особенно когда повод поесть есть! Как сегодня. Да, народ праздновал День учителя, а Лена – бабье лето.
Осень для неё всегда была больше, чем просто очередное время года. Лене в осени нравилось всё: и прозрачная ясность, и хныкающая дождливость, и стыдливая ветреность, постепенно обнажающая ветви деревьев, но особенно по душе ей была пора бабьего лета. В это время года она старалась меньше пользоваться транспортом, ходила пешком и дышала, и дышала, и принюхивалась, и смотрела во все глаза, ловила руками пролетающие паутинки, впитывала в себя яркие краски поздних осенних цветов и была от всей этой благодати безмерно счастлива. А вчера ей просто повезло: были на выезде, так они называли однодневные командировки в районы, и когда возвращались – попали в настоящее чудо – в невероятной красоты закат! Лена даже попросила остановиться, настолько заворожила её панорама заката, открывающаяся с вершины холма, на который они поднялись. Позже, уже в машине, уютно умостившись на заднем сиденье и отгородившись от попутчиков пакетами с дарами природы – «филиальщики» снабдили доморощенными помидорами, перцем и ещё чем-то, терпко резко пахнувшим – Лена затихла и поймала себя на том особом ощущении-предчувствии, следом за которым приходят стихи. Не удержалась, извлекла из портфеля заветную тетрадку и в темноте, практически на ощупь стала писать. То, что получилось, ей самой нравилось.
Лену вернула в реальность Ирка, сидевшая напротив. Постучала вилкой о бокал с шампанским. Привлекать всеобщее внимание- её конек! Она, как всегда, «чуткая и душевная», поглядывая на Лену, не выдержала, прицепилась:
– Слышь, подруга! Ты чего это на празднике жизни сидишь, как в храме, с улыбкой Будды на устах. Медитировать будешь в другом месте. А ну колись, чего такое с тобой приключилось, чего мы ещё не знаем. Нам интересно, правда, коллеги?
Коллеги дружно закивали головой, дожёвывая и доглатывая непрожёванное, приготовились слушать или делали вид, что им интересно, но Лену сегодня это мало волновало, и она заговорила:
– Помните, мы вчера останавливались на закат посмотреть? – Не дождавшись ответа, продолжила: – Хотя закат – это, конечно, только толчок.
– Слышишь, Ленка, не томи! Какой закат, какой толчок? Ты что, беременна? Ирка, как всегда, не дала договорить, перебила, сразу высказав свою версию.
– Угу, беременна. Стихами.
– Чем, чем? Стихами? Ленка, ну ты даёшь!
Лена хотела даже обидеться и выйти из-за стола, но народ вдруг дружно запротестовал, зашикал на Ирку. И неожиданно для себя Лена решилась:
– Хорошо, ребята, я прочту. Если честно, мне и самой хочется это сделать. Она даже раскраснелась от смелости, но быстро справившись со смущением, начала свое первое авторское публичное выступление:
Ах, какой был закат…
Словно пенка варенья вишневого.
Не вернуть, не отнять тех пленительных дней аромат!
Развела нас судьба, и в плену лета бабьего снова мы…
Ах, какой был закат. Ах, какой был закат.
Паутиновый плен… Западня рыжей бестии-Осени.
Обошли стороной, отшумели ветра перемен.
Пожелтевшей листвой обещания под ноги бросили…
Паутиновый плен. Паутиновый плен…
Остановившись на секунду, Лена перевела дыхание и осмелилась взглянуть в сторону слушающих. За столом было тихо, и никто не жевал. Это она успела отметить про себя, и именно это её очень обрадовало. И она продолжила с ещё большим воодушевлением, вставив свои комментарии: «А дальше мне особенно нравится».
Дым осенних костров…
Вот и всё, что осталось от праздника —
Фейерверка надежд и наивно-восторженных слов!
Снова шутит с огнём, с нашей памятью Осень-проказница.
Дым осенних костров. Дым осенних костров…
Последние строчки слились с гитарными аккордами, возникшими непонятно откуда. Никто из коллег с гитарой точно не дружил. Но слова и мелодия сразу породнились «нашли друг друга», отчего концовка стиха-песни получилась яркой и эффектной, а Лена почувствовала себя довольной и счастливой от удачного дебюта. Букет с хризантемами волшебным образом обрушился на неё вместе с аплодисментами, окатил полынным запахом и устроился на коленях, замочив мокрыми стеблями её новую шифоновую юбку, купленную по случаю праздника. Когда восторги и комплименты перешли в свою завершающую стадию – тост: «За талантливых и красивых!» и все вернулись к своим напиткам и закускам, Лена попыталась отыскать среди пьющих и жующих коллег своего нечаянного соавтора, но гитариста среди них точно не было.
Интересно, кто же это так удачно подыграл ей на гитаре, украсив её выступление?
Ещё раз окинув взглядом зал, заметила в самом конце аудитории, уже на выходе, Костю-физрука с незнакомым мужчиной. Только и успела рассмотреть, что он выше Кости, его джинсовые ноги, обутые в кроссовки, гитару за спиной да стрижку ёжиком. Был ёжик и нет ёжика… Укатился… Хотела было спросить у вездесущей Ирки, но та уже приглашала народ на «потанцевать» и была при деле, вернее, при «теле». Заведующий кафедрой Кирьянов крепко держал её в своих объятьях и не хотел, чтобы она участвовала в «групповухе», а та, напротив, рвалась из цепких рук представителя старшего поколения в общий круг к «своим» – молодым и рьяным, призывно махала руками-крыльями, изображая птицу, попавшую в силки. Помогли, спасли: обступили плотным кругом, раскрутили, растащили в разные стороны и закружили в общем танце.
Боясь быть втянутой в эту танцевальную воронку, Лена прихватила свалившийся на неё букет. Пошла тихонечко: задом, задом – и за дверь! На воздух! В осень.
Отдышавшись после пробежки по ступенькам и почувствовав свободу, она поймала себя на ощущении, что сегодня произошло что-то значительное для неё, что-то такое, чему она не может дать определения, а может только почувствовать, и это что-то ей лично не принадлежит, а лишь подарено временно и может улетучиться, исчезнуть в любой момент. Вот только за что и что? И надолго ли. И это что-то, наверное, и есть радость творчества. Как только в её голове пронеслись эти мысли, облечённые в дежурные слова, сразу же состояние, в котором она только что пребывала, изменилось, ушла лёгкость, почти невесомость, которую она чувствовала во всём теле. Лена вдруг поняла, что очень устала, что новенькие стильные туфли неимоверно жмут, голова гудит, мокрое пятно на юбке холодит, и самое неприятное – ей не хочется, ну совсем не хочется домой. Вот так бывает: только что летела на крылышках, и вдруг – ба-бах! Оглядываешься в поиске спасительной скамейки – нет никаких сил топать дальше.
Университетская аллейка заканчивалась другой аллейкой: бабульки разных мастей: молодые и не очень, кто с букетиками осенних хризантем и астр, кто с семечками и раками, кто с огурчиками малосольными, расположившись напротив друг друга, «цепляли» редких прохожих, на все лады расхваливая свой товар, но уже не так активно, как днем. Самые удачливые уже сворачивались, шурша пакетами и пакуя в сумки базарную утварь, кое-кто солёные огурчики употреблял по назначению. Что добру пропадать? А у цветочниц всё только начиналось: темнота – друг молодёжи, да и клиент в это время непривередливый, главное, чтобы букет был. В иные дни даже товар не первой свежести идёт нарасхват. Эти дни бабульки наизусть знают как «Отче наш». В темноте да сослепу можно и со сдачей ошибиться, в свою пользу, разумеется.
В конце этой вот аллейки и сидела на своём детском стульчике Клавдия Ивановна – бывшая учительница начальных классов, у которой Лена по случаю всегда покупала цветы. Сегодня у Клавдии Ивановны был роскошный товар – белые, лиловые, жёлтые, почти оранжевые хризантемы не требовали рекламы, и бывшая учительница никогда голосом не брала покупателя. Лена сразу определила – явно от Клавдии Ивановны в её руках очутились эти жёлто-оранжевые роскошные хризантемы. Но опытная бабуля виду не показала, и Ленин букет как будто и не заметила.
– Клавдия Ивановна, цветочки у вас просто загляденье! Отборные! Царские! Только я как представлю себе, сколько труда надо вложить, чтоб такую красоту вырастить…
– Ах, девочка моя, всё гораздо проще. Да, у сына на даче – я там сейчас живу, есть на что полюбоваться: и розарий хорош, и тепличка есть. Только цветочки эти не оттуда.
Лена удивлённо вскинула брови:
– А откуда, простите?
– С рынка вестимо. Арсен их привозит, а я продаю. Так что всё гораздо проще, Леночка. Рыночные отношения. Специализация. Другое дело, как их предложить покупателю. Да, тут особое искусство нужно. Ну, да я с моим педагогическим опытом, да и житейским тоже…
– Про опыт – это вы правильно сказали. Опыт не пропьёшь. Это так наш методист любит повторять, правда, не всегда к месту.
Лена вспомнила вчерашнюю поездку и передачу «опыта» филиальщикам. Потревожила букет, который сразу отозвался полынным терпким запахом. Ага, именно этот запах так бесил Нину Игоревну, что ехала с ними в машине. Так пахла охапка разноцветных «дубков» – маленьких станичных хризантем, что возле каждого двора яркими волнами разрастались к осени. А дубками их на Кубани зовут, потому что листочки с дубовыми схожи.
«Выбросите вы этот веник: вонища только тараканов травить! Не могли приличных цветов найти…» – всю дорогу ворчала чувствительная на запахи коллега, то и дело требуя открыть окно… А Лене запах нравился. Напоминал бабушкин дом с полынными веничками в каждом углу: от любой нечисти защиту.
Помолчали. Лена удобненько расположилась на табурете, услужливо предоставленном ей соседом цветочницы.
– Клавдия Ивановна, извините, вы сказали: «У сына на даче». Вы там живете постоянно?
– Угу.
– Одна?
– Угу. Видишь, одичала совсем. Как филин-бобыль или сова-одиночка. Угу да угу! – И тут же рассмеялась звонко и молодо.
– Лена, ты что, девочка, жалеть меня собралась? Это ты зря. Квартиру свою я младшему отдала, он раньше старшего умудрился жениться и внука мне уже подарил. А старший… Старший мой рано самостоятельным стал. Ему пятнадцать всего было, когда муж мой умер, так он за хозяина и остался.
При воспоминаниях о муже, о сыне у женщины увлажнились глаза, и она смущённо, как-то по-детски шмыгнув носом, продолжила, глядя ласково и чуть снисходительно на Лену:
– Видно, рано понял, что в жизни надо крепко стоять на своих ногах, прежде чем семью заводить, вот и утверждается.
– И как, успешно? – Лене вдруг стало страшно интересно, что значит «крепко стоять на своих ногах» в понимании этой пожилой, повидавшей жизнь женщины.
– Сначала учился в академии. Потом работал. Бизнес свой организовал. Всё, Леночка, у него есть: и квартира, и дача, и машина… А вот счастья личного – ку-ку! Прокукукал. А ему уже сорок под Новый год стукнет. Для мужика это возраст серьёзный. Пора уже не только деревьев насажать, но и деток нарожать. А он все ёлочки сажает. Бизнес у него, видите ли…
Клавдия Ивановна замолчала, видимо, ещё раз переживая рассказанное. И Лена притихла. Редкие прохожие, в основном молодёжь, парочками и стайками спешили куда-то по своим молодым делам. Стемнело. Подмигнули и зажглись фонари, напоминая уставшему за день рыночному люду, что пора домой, к настольным лампам, абажурам и светильникам, которые ждут своих хозяев и скучают в темноте.
– Ох, Леночка, засиделись мы с тобой. Из графика выбилась. Непорядок.
И снова её лицо посветлело от улыбки.
– Про график. Это у одного моего знакомого привычка такая есть. Шофер он, и не жизнь у него, а сплошной график. А мы люди свободные, сами себе хозяева. Вот и смена моя подошла! Арсен, принимай хозяйство. Бывшая учительница быстро и чётко передала вахту подошедшему хозяину цветов: выручку за день, остаток непроданных букетов, сопроводив отрепетированной фразой: «Отчёт сдан – отчёт принят», и вернулась к Лене.
– Я так вам благодарна, Клавдия Ивановна. Спасибо вам за беседу.
– Ну что ты, девочка. Это тебе спасибо. Хорошо с тобой. И говорить. И молчать… – Спохватившись, как будто забыла что-то важное, бросила быстрый взгляд на Лену и как бы между прочим, спросила: – А букет-то тебе кто подарил? Красивый…
– Не знаю, Клавдия Ивановна! Честное слово. Можно сказать – на голову свалился! Самой интересно. Кто такой букет мог нам на праздник принести? А достался мне!
– А у тебя-то как? Всё ли хорошо?
– Угу.
И опять молодо и задорно прозвучал её смех на Ленино «угу».
–– Так мы с тобой из одной стаи. Тогда нам есть о чём поговорить. Ты приезжай ко мне на дачу. У меня там хорошо. Тихо. Спокойно. Чайку попьём, песни попоём.
– А запросто! А с удовольствием! Только как вы домой сейчас попадёте? Поздно совсем. Вы на чём едете?
– О! Я сегодня богачка! Главное, не перепутать. – Женщина похлопала себя по карманам куртки. – В правом – хозяйские. В левом – мои. Сергей, старший мой сегодня забегал на минутку, у него здесь какие-то дела были. Денежку подбросил и букет прихватил. Так что я себе сегодня и такси могу позволить, и подарочек.
– Ну, такси, это понятно. А подарочек, если не секрет, какой?
Хитро улыбаясь и взяв Лену под руку, бывшая учительница призналась:
– Грешна, сладенькое люблю. Про-фи-трольчи-ки!
И так аппетитно было это сказано, так вдохновенно, что обе расхохотались и, не сговариваясь, направились в ближайшую кондитерскую…
