Лариса Джейкман
У каждого свой крест
Джават ее не щадил, но это было бы ничего, Элла стерпела бы все, но тут она услышала, как открылась входная дверь, потом она захлопнулась, и в комнату вошли двое мужчин. Они бесцеремонно уселись на диван, разлили коньяк и стали нагло наблюдать за Эллой и ее неистовым любовником. Она громко кричала, извивалась и просила оставить ее в покое, прекратить этот чудовищный спектакль, но мужчины лишь посмеивались, тихо переговаривались между собой на непонятном ей языке, а потом начали раздеваться.
Элла была в их власти не менее четырех часов. За окном уже смеркалось, великолепная панорама ярко освещенного города поражала своей красотой, но истерзанная и зверски измученная женщина этого уже не замечала. Ей казалось, что пару раз она теряла сознание, но когда приходила в себя, опять-таки ощущала себя во власти насильников. Она уже не кричала, так как сорвала голос, и сил кричать у нее уже просто не было. Она тихо стонала от боли, отвращения и страха.
Она боялась, что они убьют ее или замучают до смерти, но неожиданно все прекратилось. Мужчины оделись, потом подняли с полу обессилившую Эллу и насильно влили ей в рот изрядную порцию коньяка. Последними ее ощущениями были горячие, обжигающие глотки и надменные лица ее насильников, основным из которых было, конечно, лицо Джавата, злое, упрямое, жестокое. Элла потеряла сознание.
Очнулась она на лавочке в парке, как потом оказалось, в Сокольниках. Она была кое-как одета, при ней была только ее сумка, а вокруг собралась толпа народу, они ждали «Скорую помощь», как Элла поняла из их разговоров. Ее нашли в тихом и безлюдном уголке парка, она металась, стонала и была явно не в себе. Кто-то вызвал «Скорую», которая и доставила Эллу в больницу. Там ей сделали промывание желудка, немного успокоили и попросили объяснить, что с ней случилось.
– Я не знаю, отпустите меня, я не помню ничего, – говорила Элла сквозь слезы в надежде, что ее отпустят восвояси.
Но врач недоуменно пожимал плечами и настаивал на своем:
– Но вы же изнасилованы, женщина. Вам нужна медицинская помощь, ни о каком уходе домой не может быть и речи. К тому же, вы нездешняя, мы по паспорту проверили. Есть у вас в Москве кто-нибудь, с кем мы могли бы связаться?
Элла дала телефон Марии и попросила, чтобы ее отпустили поспать, силы опять покидали ее.
На следующее утро она проснулась с трудом, как будто выплыла со дна мутной реки. Она почувствовала горечь во рту, тошноту и страх. Ей казалось, что жизнь ее на исходе, и только один человек ей нужен был в эту минуту, ее муж Виктор. Она знала, что он спасет ее от этих мыслей, защитит от страха, пожалеет и простит. Поэтому, когда она вдруг увидела его, ворвавшегося в палату с глазами, полными ужаса и сострадания, она заплакала от некоего подобия счастья, так как поняла, что жизнь ее отнюдь не кончилась, она любима и теперь в полной безопасности.
А потом был этот тяжелый, выматывающий душу разговор с Виктором, исповедь, признание в сокровенном. Ей казалось, что необходимо все выплеснуть из себя, излить душу, а затем забыть, забыть навсегда, окончательно и бесповоротно.
5
Виктор Леонидович был шокирован откровениями своей жены. Все, что он узнал от нее, повергло его в ужас. Но обвинять несчастную, морально уничтоженную Эллу он не мог. Он сочувствовал ей, но к этому доброму чувству примешивалось и чувство какой-то брезгливости. До этого ему всегда казалось, что Элла была чиста и невинна. Вообще говоря, ее прошлое мало интересовало Виктора. Он, правда, задал однажды ей нелепый вопрос «Кто у тебя был первым?», на что получил достойный ответ: «Это было давно, я не помню». Больше он с расспросами к Элле не приставал и до настоящего момента думал, что его жена и вправду забыла о своем прошлом, такое оно было у нее неважное и неказистое по сравнению со счастливым замужеством, что нечего о нем и вспоминать.
Оказывается, он ошибался. Прошлое – не старая ненужная вещь, которую можно выбросить на помойку, и забыть о том, что она вообще когда-то существовала. Вот и Элла имела это самое прошлое, и оно дало о себе знать таким вот коварным и жестоким поворотом судьбы.
Виктор Леонидович забрал Эллу из больницы через неделю и увез домой. Она категорически настояла на том, чтобы не заявлять на Джавата Затуева, мотивируя это тем, что, во-первых, она сама виновата, что пошла к нему, а во-вторых, это не безопасно. Такие люди, как Джават и его сотоварищи никогда не оставят их в покое, если они решат наказать их за преступление.
И все-таки Виктор сходил на беседу к полковнику Журавлеву в двести сороковое отделение милиции, и тот навел кое-какие справки относительно личности Джавата Затуева. Директором обувного магазина он не был, занимался перекупкой крупных партий импортной обуви через склады и базы в Москве и отправлял ее к себе на родину для дальнейшей перепродажи.
– Спекулянт чистой воды. Махинации его прикрыты необходимыми в этих сделках бумагами и накладными, голыми руками его не возьмешь, но когда-нибудь проколется. Знаем мы таких торговцев, уж сколько их пересажали, а все равно им хоть хрен по деревне, извините за грубость. Надо, чтобы ваша жена написала заявление. Без него мы как без рук, не можем применить к нему никаких законных действий.
Виктор Леонидович пообещал серьезно поговорить с женой, но обещания своего не выполнил. Вернее, поговорить-то он поговорил, но Элла была решительно настроена против применения каких-либо санкций к Джавату.
– Я этих подонков уничтожила бы собственными руками, но не могу. А угрожать им тюрьмой – себе дороже. Ты можешь хоть на минуточку себе представить этот суд? Как я буду там выглядеть, как я буду отвечать на их каверзные вопросы? Меня ведь не обокрали, а… Ой, давай лучше не будем об этом. Все, раз и навсегда решено, к этому больше не возвращаемся и постараемся все забыть.
Виктор Леонидович обнял жену и пообещал сделать так, как она захочет, в глубине души будучи уверенным в том, что он все равно найдет нужных людей, которые возьмутся за Джавата и не оставят от него и мокрого места, это уж «нужные люди» делать умеют. А этот подлец и знать не будет, откуда ветер дует, и глазом не моргнет, как окажется за решеткой.
Беседины вернулись домой. Их встретила взволнованная и недоумевающая Галина Федоровна, которая уже не знала, что и думать. Она не представляла себе, что случилось и очень волновалась. Павлик радостно запрыгал у нее на руках, когда увидел родителей. Виктор взял малыша на руки, а Элла только поцеловала его, заплакала и ушла к себе. Больше в этот вечер она из спальни не выходила, и Виктор Леонидович объяснялся с няней сам. Конечно, он не сказал ей правды. Он придумал историю о каком-то срочном и необходимом медицинском обследовании, которое, якобы, прошла Элла и сказал, что теперь ей нужен отдых и покой.
На следующий день Виктор вышел на работу, и потекли его загруженные административной деятельностью будни, которые требовали от него очень большой самоотдачи. Элла пребывала в депрессии. Она очень мало ела, плохо спала, часто плакала и ни на какие уговоры взять себя в руки не реагировала. Обращаться к врачу она категорически отказалась, так как боялась, что в поликлинике узнают, что с ней произошло, и тогда не оберешься сплетен, злорадства и злоязычия.
Виктору тоже было тяжело. Вечером, приходя с работы уставшим и замученным, он начинал успокаивать Эллу, пытаясь вывести ее из состояния, в котором она пребывала. Павликом они оба практически не занимались, у них не оставалось на ребенка времени. И не известно, как бы малыш чувствовал себя в подобной ситуации, если бы не добрая, искренне любящая его и заботливая Галина Федоровна.
Малыш рос очень здоровеньким и резвым. Он был необыкновенно хорошеньким, с живыми умными глазками, кудрявыми пушистыми волосиками, в десять месяцев уже пошел и даже начал произносить членораздельные звуки.
Галина Федоровна не могла нарадоваться на малыша. Чтобы помочь Элле справиться со своим состоянием, она часто приносила ей Павлика и предлагала поиграть с ним или сходить погулять. Но казалось, мать совершенно потеряла всякий интерес к ребенку.
– Он очень шумит, я не могу заснуть. Не могли бы вы на время пойти с ним куда-нибудь сами, в парк или во двор хотя бы? У меня очень болит голова, а Павлик такой беспокойный ребенок, – выговаривала она няне, и та только недоуменно пожимала плечами.
Галина Федоровна часто забирала мальчика к себе. Они проводили в ее квартире очень много времени, и, казалось, это вполне устраивало Эллу. Понемногу она приходила в себя и стала даже подумывать о том, чтобы вернуться на работу.
– Элла, зачем? Ты можешь спокойно сидеть дома и не волноваться о работе. Она от тебя никуда не уйдет, – увещевал ее Виктор, но она, как всегда, перечила ему.
– А я и не волнуюсь, что она от меня уйдет. Мне просто надоело сидеть дома сиднем, я потеряла всякий интерес к жизни. Я хочу на люди, тебе этого не понять. Поговори там, пусть освобождают мое местечко, еще пару недель, и я выйду на работу, договорились?
Виктор Леонидович не сказал ни да, ни нет, только пожал плечами, что в глазах Эллы означало полное согласие. Между супругами натянулась какая-то невидимая струна, которая мешала им обоим. Они все дальше и дальше отдалялись друг от друга, и, казалось, эта струна вот-вот лопнет, и их семейные узы порвутся вместе с ней. После того, что случилось с Эллой, они уже не могли в глубине души назвать себя счастливой семейной парой. Они часто не находили общего языка, Элла была несговорчивой, упрямой и эгоистичной, Виктор все больше и больше чувствовал охлаждение к ней.
Интимная близость вызывала у обоих неимоверное мучение, так как Элла, каждый раз пересиливая себя, просто уступала мужу и часто корчилась от боли. Было видно, что секс не доставляет ей ни малейшего удовольствия. Виктор же в свою очередь чувствовал себя чуть ли не насильником, обладая собственной женой, и это чувство вызывало в нем крайне неприятные ассоциации и отвращение к самому себе и к любовным наслаждениям.
Но как говорят, беда не приходит одна. Внезапно их семью постигло очередное испытание. В тот момент, когда Элла, казалось бы, более менее пришла в себя, она вдруг почувствовала себя неимоверно плохо. У нее окончательно пропал аппетит, ее часто тошнило, она потеряла вес и выглядела слабой, бледной и нездоровой. Виктор испугался не на шутку и решительно заявил:
– Нет, все! К врачу, немедленно! Надо обследоваться. Прошло уже достаточно времени, чтобы врачи просто так вдруг распознали, что с тобой произошло. Не хочешь, не говори им, но обследоваться нужно.
Но Элла с присущей ей самоуверенностью сказала мужу:
– У меня гастрит. Это было со мной уже в детстве. Все на нервной почве. Тогда врачи сказали, что он может повторяться. Нужно пить минералку и принимать витамины. Еще облепиховое масло хорошо. Достань пожалуйста.
– Хорошо, достану. Это не проблема. Но только после того, как врачи скажут, что оно тебе не вредно. Гастрит надо лечить, и на это существует медицина, а самолечением люди занимались в средние века, когда цивилизация еще только зарождалась. Я сегодня же позвоню в поликлинику и попрошу, чтобы тебе назначили прием. Сходишь к врачу, он решит, каких специалистов тебе надо пройти.
* * *
Виктор Леонидович Беседин находился на работе, и странное волнение, овладевшее им с утра, не проходило. Он волновался за жену. Мало того, что ее моральное состояние все еще оставляло желать лучшего, еще и это странное недомогание. Он знал о том, что в стрессовой ситуации у человека может приключиться какая угодно болезнь, и это очень волновало его. От жизнерадостной, энергичной и активной Эллы не осталось и следа. Вместо этого он имел теперь при себе угнетенную, раздраженную женщину, которая обращалась с ним совсем не как любящая жена. Ей было просто не до этого.
Утром, позвонив врачу, Виктор Леонидович попросил его как можно серьезнее отнестись к проблемам Эллы и назначить ей хорошее полноценное лечение. Он все еще надеялся на то, что ему удастся вернуть Эллу, хотя он и не до конца понимал, что дело не только в ней. Сам Виктор тоже изменился, вернее, изменилось его отношение к жене. Он конечно же любил ее и сочувствовал ей, но она существовала для него сейчас как бы в двух лицах, в двух образах: та Элла, которую он любил, была Эллой в прошлом, та, которой он сочувствовал, была Эллой настоящей, и они не совмещались.
«Нужно что-то делать, так дальше продолжаться не может», – думал Виктор Леонидович и уповал на врачей, которые, по его мнению, должны совершить чудо и вернуть ему жену в прежнем обличье и настроении.
Телефонный звонок прервал его невеселые мысли. Это был врач.
– Виктор Леонидович, звоню вам, как говорится, с новостями, но лучше бы не по телефону. Вы не подъедете ко мне на полчаса, есть разговор.
– Что-нибудь серьезное? Элла больна? – Виктор Леонидович не скрывал тревоги и беспокойства.
– Нет, не в этом дело. Мне надо кое-что вам сообщить. Жду вас в любое время, я знаю, что вы человек занятый. Я буду в поликлинике до семи, подъезжайте.
Через пятнадцать минут Виктор уже входил в кабинет своего хорошего знакомого, прекрасного специалиста, заведующего терапевтическим отделением спецполиклиники Геннадия Дмитриевича Орлова.
Тот поднялся навстречу, пожал приятелю руку и предложил присесть. Виктор внимательно вглядывался в его лицо, пытаясь понять, насколько серьезный разговор предстоит им обоим. Его беспокоила мысль о том, что из-за гастрита его бы вряд ли пригласили для конфиденциальной беседы. Но Геннадий был спокоен, и выражение его лица было совершенно обыденным.
– Виктор, дорогой мой, ты от меня ничего не скрывал? Я знаю, что вы с женой были в Москве пару недель. Если не секрет, что это была за поездка?
– Не секрет. Жена поехала навестить подругу, там она заболела и попала в больницу, я поехал туда, чтобы привезти ее. Мы вернулись, когда она немного поправилась. А что?
– Твоя жена беременна. Я говорю тебе об этом, так как она тоже не собиралась от тебя этого скрывать, и я понял, что вы в Москве, скорее всего, осуществили искусственное оплодотворение. Так ведь? Элла Григорьевна, правда, умолчала об этом, но я не пойму, что за секреты, почему ты мне ничего об этом не сообщил?
Виктор обомлел. Эта новость буквально пригвоздила его к месту, лишила дара речи и возможности соображать. Он чувствовал, как горячо и громко стучит у него в висках, и еще он ощутил острую колючую боль где-то в районе сердца. Он испугался.
– Гена, ты что, серьезно?! Элла беременна? Но врачи нам сказали, что ничего не получится и… вообще… мы уже и надеяться перестали. Элла так плакала, у нее была депрессия на этой почве. И вдруг… А ты уверен?
– Да, черт тебя побери, рохля несчастный! Уверен! У твоей жены уже шесть недель беременности. Она в прекрасной форме, рожать может, хоть завтра, а ее теперешнее состояние – это всего навсего банальный токсикоз. Неужели не допетрили? Тоже мне, родители.
Орлов разговаривал с Виктором в игривом тоне, но от этого у него не становилось легче на душе. Наоборот, его охватила непонятная тревога, но он подсознательно чувствовал, что должен врать, подыгрывать приятелю, только бы правда со всей своей ужасной неприглядностью не всплыла наружу и не стала достоянием гласности.
Совершенно ошеломленный, уничтоженный и морально подавленный, Виктор отправился домой. Машину он отпустил, сходить с Геннадием выпить за удачу он отказался, решил пройтись пешком и обдумать ситуацию. Подумать было над чем.
Конечно же, Элла не захочет рожать этого ребенка, об этом не может быть и речи, но вот как избавиться от него, если Геннадий так настроен, и Виктор оказался совершенно неспособен на то, чтобы выдвинуть какую-либо другую версию. Да и что здесь можно придумать? Как ни крути, а самый лучший вариант это тот, который предложил Орлов. Конечно же, искусственное зачатие. Только теперь-то что? Передумали, испугались, расхотели? Надо что-то придумать, и это что-то необходимо обсудить с Эллой. Она наверняка что-нибудь уже сообразила.
Элла встретила мужа торжественно и сияя. Она вырядилась в одно из самых своих красивых платьев, сделала прическу, макияж и выглядела на все сто.
– Дорогой! – торжественно произнесла она, когда Виктор появился в дверях. – Если ты бегал по городу в поисках облепихового масла и поэтому задержался, я хочу тебе сказать, что оно уже не актуально.
– А что актуально? – спросил он ей в тон.
– А вот угадай? Посмотри на меня и угадай. Посмотри повнимательней на мои груди, на мой живот, хотя он, конечно, еще не изменился, но вот груди-то, груди! Глянь! – и она обтянула свой бюст красивым эластичным трикотажем, из которого было сшито ее платье, и ему действительно показалось, что они стали округлее и полнее.
Элла подошла поближе и обхватила мужа своими нежными руками. От этого прикосновения у него закружилась голова. Он уже забыл, когда последний раз она была так ласкова с ним.
– Дорогая моя, как же я по тебе соскучился, вот такой, нежной и ласковой. Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Виктор, растроганный до глубины души благодушным настроением жены.
– Конечно, я прекрасно себя чувствую! А что? Разве есть повод грустить? – ответила Элла вопросом на вопрос.
– Да нет, просто я подумал, что ты слегка перевозбуждена. Не волнуйся, я все знаю, я разговаривал с врачом.
– Вот и отлично, значит мне не надо ничего объяснять тебе. Видишь, как все получилось? Кто бы ожидал? Ну что ж, против судьбы не пойдешь. Так значит у меня на роду написано.
Виктор подошел, обнял Эллу за плечи и усадил на диван рядом с собой.
– Ничего, дорогая, не переживай. Я найду возможность устроить все в Москве. Возьму отпуск. Мы поедем туда вместе, сделаешь аборт, пробудешь в больнице столько, сколько необходимо и вернемся назад. А может еще время останется съездить к морю? Как тебе такое предложение?
Элла резко повернулась и уставилась на мужа полными ужаса глазами. Она явно хотела что-то сказать, но ее попытка не удалась, пара глухих невнятных междометий, а затем она сорвалась на плач. Виктор испугался.
– Элла, любимая моя! Что ты так расстроилась? Это ведь пустячная операция, ну неприятно, конечно, но не смертельно. И я буду рядом. Не плачь, я прошу тебя, – пытался он успокоить Эллу.
Вдруг она резко встала, вытерла глаза кружевным платочком и взглянула на него твердо и решительно, даже с неприязнью, как показалось Виктору.
– Я, честно говоря, не понимаю, о чем ты говоришь! – вдруг заявила она каким-то чужим визгливым голосом. – Я намерена рожать этого ребенка. Бог дал мне шанс стать матерью может быть единственный раз в жизни, и я не хочу этот шанс упускать, понятно? Я буду рожать! Можешь выгнать меня из дому, беременную, но я от своего решения не отступлюсь. Или ты будешь мне теперь эту беременность в вину ставить?
Виктор потерял дар речи. Он смотрел на жену глазами, полными ужаса, и пытался угадать, не сошла ли она с ума. Рожать ребенка, зачатого после грубого изнасилования, в состоянии алкогольного опьянения, стресса и с риском для жизни – это ли не безумие? Нет, это только Элла могла додуматься до такого! И сколько настойчивости в ее голосе, сколько протеста здравому смыслу. Виктор почувствовал тошноту. И снова закололо сердце.
– Элла, ты не больна, случайно? Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что полноценного ребенка ты вряд ли родишь, учитывая небезызвестные тебе обстоятельства. И что мы потом с ним будем делать? Нам еще Павлика поднимать. Можем ли мы рисковать так своей и его судьбой? Не может быть и речи о том, что я пойду на этот безумный шаг и дам тебе свое согласие. Одумайся и собирайся в Москву. Мне надо оформлять отпуск, тянуть нельзя, у нас в запасе не больше месяца на все про все.
С этими словами Виктор Леонидович вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь, дав таким образом понять Элле, что разговор окончен. Она осталась стоять в агрессивной, но совершенно беззащитной позе, из глаз ее катились крупные слезы, а руки были сжаты в кулаки.
– Нет! Я никуда не поеду! Делай со мной, что хочешь. Это мой ребенок, и я не позволю его убивать! Пошел ты к черту со своей Москвой и со своим абортом! – последнюю фразу она выкрикнула уже в коридор, открыв настежь дверь, так, чтобы муж слышал ее.
Затем она вернулась в комнату, упала на диван и громко зарыдала. Виктор к ней не подошел, но Галина Федоровна не могла больше терпеть этой сцены, она села рядом и стала гладить Эллу по волосам. Это ее немного успокоило. Все еще громко всхлипывая, она села и сказала:
– Я беременна, так получилось. Виктор знает, что и как произошло, а рожать мне не дает. Скажите ему, я умоляю вас! Пусть он вас послушает. Я так хочу ребенка!
– Хорошо, хорошо, милая. Я поговорю с ним. Успокойся. Хочешь рожать, значит надо быть спокойной, беречь ребеночка, а то можно ему навредить. А за Павлика не беспокойся. Он мне как сынок. Я его выхожу, помогу тебе. Мне своих внуков еще долго не видать, мои-то с этим не торопятся. Деньги зарабатывают, им не до детей. А тебе сам бог велел, рожай на здоровье. Смирится Виктор Леонидович, грех это, жену против воли на аборт тащить. Я в ваши дела вмешиваться не хочу, но с ним поговорю.
Виктор не спал всю ночь, он слышал, как беспокойно спала Элла в соседней комнате, иногда всхлипывая, то ли во сне, то ли наяву. Ему стало ее жалко. Осторожно открыв дверь, он вошел к ней в спальню и увидел, что она не спит. Включен ночник, на тумбочке бокал с недопитым вином и плитка шоколада. Элла полусидела в кровати, листала какой-то журнал, и глаза ее были мокрые от слез.
– Ну чего ты себя изводишь, Элла? Так же нельзя! Ну что вот ты сидишь, пьешь, плачешь? Ты что, ребенок что ли? Давай- ка я уложу тебя, горюшко ты мое.
Он подошел к жене и попытался забрать у нее журнал, но она резко отдернула руку. Он тем не менее журнал забрал и сел рядом. Элла смотрела на него исподлобья, недоверчиво и зло.
– Не злись. Я тебе зла не желаю, ты прекрасно это понимаешь. Я очень люблю тебя, но у нас обоих сейчас сильная душевная травма. Разве способны мы принимать верные решения в таком состоянии? Кто из нас ошибается, ты или я?
– Виктор, скорее всего, ошибаюсь я. Я понимаю, что ты не можешь, физически не в состоянии хотеть этого ребенка. Но я его хочу. Мне все равно, от кого он, как он попал ко мне в нутро, но я испытываю удивительное чувство, ни с чем не сравнимое чувство, тебе, как мужчине, этого не дано понять. Поэтому смирись. Хочешь, давай расстанемся, но аборт я делать не буду.
Элла произнесла свою речь твердо и упрямо, глядя мужу в глаза, и Виктор Леонидович понял, что его партия проиграна. Он обречен на то, чтобы вновь стать отцом чужого ребенка, и опять по прихоти своей жены, которая строила их жизнь по своему усмотрению, совершенно не считаясь с его желаниями и здравым смыслом.
