Лена Элтанг
Радин
Через неделю он позвонил мне, позвал прогуляться по Петроградской стороне, а там завел во дворик возле кинотеатра «Свет», вытащил из сумки бутылку вина, развернул бумагу с ветчиной и засмеялся: бокалов нет, я опаздывал, очень хотелось вас угостить, а кабаки я с трудом переношу. Chateau Montrose St Estephe. В винах я немного разбираюсь, после школы ходила на курсы сомелье, правда, всего два месяца, но хватило, чтобы понять, что мы пили на скамейке возле ржавых качелей.
Я тогда не знала, что Иван играет, подумала, что он влез в долги, чтобы произвести на меня впечатление. В тот день, сидя верхом на скамейке, я разглядывала его с удивлением: куда подевались бесцветный голос и линялый румянец? На меня смотрели длинные, нестерпимо синие глаза, темный, будто перышком обведенный рот произносил что-то живительное, смешное, а чистое, худое лицо казалось прохладным, как яблоко. Да тот ли это парень вообще?
Я прихлебывала из горлышка, а он был голоден и занялся ветчиной, мы сидели возле чужого парадного, люди входили и выходили, оскомина сковала мне десны, но я не успокоилась пока не выпила все, что было. Потом он отвел меня домой, и мне пришлось минут двадцать посидеть в подъезде на подоконнике, чтобы выветрился хмель.
Я сидела там, думая о том, что лицо Ивана проявилось, словно переводная картинка, о том, что это преображение заключает в себе загадку, которую мне пока не хочется разгадывать, и о том, позвонит ли он мне завтра с самого утра. Он позвонил через два месяца, в сентябре, попросил денег в долг, а потом пропал еще на полгода.
Радин. Понедельник
– Боюсь, что не смогу вам помочь, – сказала Варгас, наморщив нос. – Судя по всему, ваш русский приходил сюда к моему помощнику Крамеру, а я ничего не знаю о его связях за пределами галереи. Человека по имени Иван я ни разу не видела, такое имя трудно забыть.
– Расскажете об этом Крамере? – спросил Радин, с трудом выпрастываясь из кресла. Пора было произносить монолог, но у него пересохло во рту. Он подошел к полке, где выстроились бутылочки «Perrier», и вопросительно посмотрел на хозяйку, она кивнула.
– Кристиан стажировался у нас примерно полгода, он учился в академии искусств, писал биографию знаменитого художника. Галерея намеревалась ее издать, у нас даже договор подписан, но текст мы так и не получили.
– Значит, он у вас больше не работает. – Радин отхлебнул из горлышка, вода показалась ему соленой. – И связаться с ним никак невозможно?
– Думаю, он давно уехал из города, – скучно сказала Варгас.
Маленькая, синеволосая, в черном оперении, она напомнила ему баклана, виденного однажды в дельте Волги, когда отец взял его с собой на охоту. Бакланы тоже говорили скучными, низкими голосами: хоророро. Хотя вполне вероятно, что он их потом придумал. Радин вздохнул, собрался с силами и произнес то, что следовало.
– Мы получили информацию от лиссабонских коллег: в январе наш объект был там на собачьих бегах, вместе со своим приятелем Крамером, а в феврале их обоих видели на городском вокзале. Судя по всему, русский парень скрывается от долгов. Поскольку ваш помощник тоже увлекается ставками на канидроме, я подумал, что стоит проверить этот след. Очень жаль, что он оборвался.
– Что-нибудь еще?
– Могу я взглянуть на те картины, что закрыты полотном?
– Нет, не можете. Эти холсты будут показаны публике в день открытия. А вы что, интересуетесь живописью? Среди наших клиентов есть русские коллекционеры и знатоки.
– Я не стал бы причислять себя к знатокам. Но если вы позволите…
– Боюсь, что не смогу, – сказала Варгас, не дав ему договорить. – Правила аукциона довольно жесткие. А теперь мне пора заняться подготовкой к приему. Я, собственно, ждала Питтини, человека, который обеспечит закуски, но он опаздывает.
– В таком случае благодарю за помощь. – Радин поклонился, сунул пустую бутылку в корзину для бумаг и направился к двери.
– Постойте! Как вас там, подождите.
Он встал у дверей, с надеждой поглядывая в сторону выставочного зала. Заклепки на стенах зеленели на солнце, словно жуки-бронзовки. Галеристка подошла и протянула ему буклет с размашистой надписью «Алехандро Понти: возвращение».
– Это вам на память. Понти – наш гений, настоящий портеньо. Такая потеря для страны. Прощайте, детектив. Где же этот проклятый итальянец?
* * *
Ресторан в яхтенном порту был маленьким, на белом резиновом полу веранды стояли лужи, Радин выходил туда курить, директор выходил постоять рядом, они смотрели на берег Гайи в мокром тумане. Отлив оставил берег блестящим от донной грязи, несколько рыбацких лодок плотно засели в тине, за стеной крепости открывался выход в океан, едва намеченный сизой дымкой.
После закусок им принесли рыбу, но Радину уже не хотелось есть, он понял, что тратит время впустую, директор даже не спросил его, что он делал в прежней фирме и почему уволился. Радин приехал по рекомендации почтенного предпринимателя, и директор не мог послать его куда подальше по телефону. Еще один настоящий портеньо!
«Invierno Porteño», холодные клавиши и бандеон, пластинка, которую он выменял в школе на «Картинки с выставки». Все бы отдал, чтобы послушать четыре эпизода подряд, пусть даже запиленную, на старой отцовской радиоле. Но куда там, музыка мертва, остались одни барабаны из бычьей кожи.
Прощаясь, Радин похлопал директора сразу по обоим плечам, на лиссабонский манер. На директоре был шейный платок и остроносые ботинки, как на моднике времен Директории. По дороге Радин купил бутылку белого, откупорил ее на набережной и немного поплакал. Добравшись до отеля, он набрал номер попутчика, и тот сразу ответил.
– Мне жаль, что пришлось прибегнуть к такому способу, – сказал Салданья, – но у меня не было выхода. На вашем месте я бы тоже отказался. Ночь, незнакомец в темном купе…
– Послушайте, я сделал то, что вы просили, – перебил его Радин. – Думаю, что насчет тысячи вы погорячились. Верните тетрадь, оплатите два дня во «Фрегате», и мы будем в расчете.
– Разумеется. Я пришлю ваши записи в отель. Но расскажите, как все прошло. Сеньора Варгас вам поверила?
– Думаю, у нее не возникло сомнений. Сначала она приняла меня за поставщика морепродуктов. Боюсь, что ваш текст она вообще пропустила мимо ушей.
– Неважно. Главное, что вы произнесли его вслух. А картины-то видели?
– Только две, голубую и зеленую с золотыми рыбами, последняя меня не слишком впечатлила. Много кобальта, дробный мазок… Одним словом, теплый, привычный импрессионизм.
– Зеленую? – перебил его попутчик. – С рыбами? Вы уверены, что были в правильной галерее? Хозяйку точно звали Варгас?
– Может, это и не рыбы, – усомнился Радин. – Но чешуя у них определенно золотая. И разумеется, я был в галерее «Варгас». Я, представьте, даже визитки заказал. Осталось еще сорок девять штук.
– Я с вами свяжусь, – сказал Салданья придушенным голосом и повесил трубку.
Телефон тут же зазвенел снова: это был портье, заявивший, что завтра администрация предоставит другой номер, по низкому тарифу. Налив себе вина в стакан из-под зубной щетки, Радин подошел к окну и некоторое время смотрел на город.
Гостиница была построена в форме корабля, и, если бы номер Радина был на корме, из окна был бы виден маяк, стоящий там, где река впадает в Атлантику. А завтра он окажется в каюте третьего класса, без иллюминаторов, и если ничего не придумать, то послезавтра придется спать на куче угля. Допивая вино, он думал о попутчике, который, скорее всего, не перезвонит, о директоре фирмы, который точно не перезвонит, и о женщине с челкой, похожей на сорочье крыло.
В этом городе меня с первого дня принимают за кого-то другого. То за повара-итальянца, то за русского дурака. Как там говорил каталонец: вы себя принимаете за другого, а тот другой вас не принимает. Потом он налил второй стакан и подумал о том, что возвращаться ему некуда: за гарсоньерку без окон, снятую на полгода, нечем будет платить, а друзей в этой стране у него нет. То есть друзья-то у него есть, грех жаловаться. Но не те, что без лишних слов поставят на кухне раскладушку.
Иван
Моя мать говорила: первый характер марьяжный, второй – куражный, третий – авантажный, так вот, у Лизы – куражный, иногда я хочу взять ее за волосы и бить головой о подоконник, она такая маленькая, что я мог бы разнять ее руками на два половины, достать ее сердце и засушить, как пион, между страницами справочника, да только где его взять, книги мы свезли к ней на дачу, за неделю до португальского рейса. Думаю, что книги пошли на растопку, да и кому они теперь нужны, она читает только либретто, а я живу в царстве мертвых.
Я никогда не думал о ее теле, его как будто и не было, глиняная фигурка, петушок на палочке. Когда я в первый раз пришел к ней домой, то сидел на кровати, слушая про какие-то глиссады, и ни разу даже не подумал о том, чтобы ее потрогать. Я битый месяц был влюблен в ее походку – я сам пытался ходить такой походкой, когда думал, что меня никто не видит. Мне бы даже в голову не пришло приставать к ней с поцелуями, все равно что поймать цаплю в камышах и попытаться засунуть язык ей в клюв.
Все началось, когда в январе мы пришли на показ «Коппелии», балет шел на учебной сцене под фонограмму, и со звуком у них было не очень, а со светом еще хуже. После того как занавес, похожий на плюшевую штору, опустился, нас позвали в комнату за кулисами. В комнате было полно напудренных девиц, пахло потом, будто на скаковой конюшне, и двое парней разливали какую-то дрянь вроде портера. Потом пришли люди с травой, все заволокло дымом, цветочные стебли хрустели под ногами, лампы дневного света гудели, зеркала сияли, и я забыл, где выход.
Помню, что часов в десять в коридоре раздался странный звук, не то скрежет, не то жужжание, свет вырубился, и стало темно. Кто-то хрюкнул, потом засмеялись, где-то посыпалось стекло, и меня поцеловали в темноте. Неизвестно чей поцелуй горел на моем лице, между щекой и виском, я чувствовал его, как набрякшего от крови комара.
Через два дня мы с Лизой уехали, потому что я сильно задолжал на Морской и в городе торчать не хотелось, так что я взял два шерстяных свитера и повез ее на теткину дачу, где всегда был запас консервов и водки, вот только печку приходилось топить, а не затопишь с ночи – проснешься, стуча зубами в голубоватом холоде, под волглым комковатым одеялом, набитым как будто бы живыми утками.
Радин. Вторник
В предутреннем свете тела девушек казались пепельно-серыми. Одна из них лежала у него в ногах, свернувшись в комочек, а другая вытянулась вдоль стены, спрятав лицо в подушку. Радин медленно повернул голову и увидел столик на колесах, заваленный грязной посудой, на полу стояла ваза с раскисшим виноградом.
Он выбрался из постели и прошлепал босиком в ванную. Наушники нашлись в стакане с зубными щетками, рядом валялся тюбик губной помады. С тоской посмотрев на душевую кабину, он запустил барабаны джембе, включил воду и стал растираться мокрым полотенцем. Дверь в ванную приоткрылась, одна из девушек просунула сонное личико и улыбнулась, увидев голого Радина:
– Ой, извини. Я забегу на минутку?
– Давай. – Он прочитал ее слова по губам, в наушниках радостно затрещал шекере. С тех пор как музыка умерла, африканские инструменты стали его утешением. Девушка склонилась над раковиной, плеснула в лицо водой, почистила зубы и вышла, прихватив полотенце. Как же ее зовут, думал Радин, такая розовая, сытая, в крапинках, будто речная форель. И следует ли девчонкам заплатить? Надеюсь, хоть ночью я не рыдал и не позорил профессию. Выглянув в окно душевой, он увидел флаги на башнях Св. Ильдефонсо и вспомнил, что живет на самом верху, в бочке лучника.
Протирая лицо гостиничным лосьоном, он прокрутил в памяти вчерашний вечер: сначала я спустился в бар на корме и сидел один, потом пришли шведки, я заказал еще вина и сразу пошел дождь, вода побежала по жестяным водостокам, а после с грохотом полилась из пасти льва, держащего в лапах адмиралтейский якорь. Ну, дальше все понятно.
Вернувшись в спальню, Радин увидел, что девушки ушли, оставив на столике салфетку с телефонным номером. Этикетки на бутылках были незнакомыми, местный портвейн, хорошо, что не «Scion», и на том спасибо. Радин нашел свои джинсы и достал из сумки свежую рубашку. Вчера он посмотрел расписание автобусов в Брагу и намеревался успеть на трехчасовой, надо увидеть Бом-Жезуш, раз уж он забрался так далеко на север.
Счет от рум-сервиса ждал его на ручке двери. Когда он проходил мимо стойки портье, тот поманил его рукой и показал сложенную вчетверо телефонограмму. Гостиница называлась «Фрегат Дон Фердинанду», конторка была обшита тиковым деревом, и порядки здесь царили старомодные. На бумажке от руки было написано: 09:45, звонила сеньора Варгас, просила срочно зайти по важному делу.
Радин уверил отель, что разберется с оплатой к вечеру, и решил было позавтракать как следует, но едва смог запихнуть в себя пару черносливин. Уходя из ресторана, где торопливо ели запоздавшие постояльцы, он прихватил свежую пышку с керамического блюда, расписанного ящерицами.
Зачем я понадобился Варгас? Почему меня преследует чувство, что мной как-то бездарно воспользовались? Почему Салданья бросил трубку? Вернет ли он тетрадь? Заплатит ли за номер и бар? Где бы прямо сейчас раздобыть аспирину?
* * *
– Вы говорите, что ваш ассистент пропал в начале января. Но ведь он мог просто уехать из страны. Почему вы только теперь забеспокоились?
Радин сидел в знакомом кресле, похожем на две автомобильные шины, и не верил тому, что слышит. Ему только что предложили пять тысяч за неделю работы. Пять тысяч? Можно снять квартиру с террасой, купить ящик граппы и недели две вообще не выходить. Но какой к черту из меня детектив? Я человек без лица, бездомный романист сорока с лишним лет. Автор рекламы молочного сахара.
Варгас выглядела так, будто тоже провела бессонную ночь: синие перья топорщились, смуглое лицо казалось еще темнее. Некоторое время она молча прихлебывала из чашки, искоса поглядывая на Радина. Кофе ему не предложили.
– Вы ищете русского юношу, а я хочу выяснить, где мой помощник. Раз вы утверждаете, что зимой их видели вместе на бегах, то есть надежда, что вместе они до сих пор. Для вас это выгодно, детектив, никаких лишних хлопот. Договор можем не подписывать, оплата наличными.
– Был бы рад помочь, но завтра утром я уезжаю.
– Глупости, вы ведь только начали. – Она встала и открыла окно, в кабинет ворвались гудки автомобилей и собачий лай. – Я знаю, что детективы не любят вести два дела сразу, но эти дела крепко связаны, разве нет? В любом случае я покрою ваши расходы. Вы ведь не на Интерпол работаете, а на частное лицо?
– На частное лицо, – сознался Радин.
– Еще мне нужна книга, над которой Крамер трудился целый год. Мы не успеем ее издать, но я смогу разослать текст участникам аукциона, который начнется в конце недели. Все права на книгу принадлежат мне.
– Вы уверены, что эти двое сбежали вместе?
– Сбежали? Нет, австриец был не такого сорта. Он работал у нас не столько ради денег, сколько ради нужных знакомств и доступа к архивам. Я была уверена, что к выставке он вернется с готовой рукописью, чтобы снискать себе славу. Кристиан Крамер – очень расчетливый юноша, понимаете? Этой возможности он бы не упустил.
– А в сыскное агентство вы не хотите обратиться?
– Я не могу себе позволить ни малейшей утечки, а сыщик непременно продаст информацию журналистам. Вокруг выставки Понти клубится целое облако слухов, публика заинтригована, но известие о пропаже молодого искусствоведа загубит аукцион. Детектив-иностранец, который ни с кем не знаком и тихо уедет сразу после дела, – это тот, кто мне нужен. Поэтому я не скуплюсь, как видите.
– А чего вы больше хотите, найти парня или найти монографию? – Радин выбрался из кресла и прошелся по комнате. Все в этом здании было железным или кожаным. Не галерея, а головной убор викинга.
– Найдите все, что сможете. Я дам вам список людей, которых нужно посетить, начните прямо сейчас и строго соблюдайте очередность. – Варгас вырвала листок из блокнота и написала несколько имен. – Первым номером идет вдова Понти, она живет на холме в собственной вилле, это далеко, возьмите такси.
– Почему я должен искать его на вилле? У него не было своей квартиры?
– Разумеется, была! За нее платит галерея, и оплату мы произвели за год вперед. Просто на вилле он проводил больше времени, чем дома: все под рукой, рисунки, дневники, мечта любого биографа. Никому другому вдова архивов не показывала, Кристиан, полагаю, вызвал у нее особое чувство. В ее возрасте женщины доверчивы как божьи коровки.
– Она вам не слишком нравится, верно?
– При жизни Алехандро ее даже по имени никто не знал, а теперь она владелица всего архива и вот этих работ с эстимейтом в четверть миллиона. – Варгас махнула рукой в сторону зала.
– Они продадутся?
– Не сомневайтесь. Купить можно только всю серию целиком, так что мы ждем солидного посредника. Но вернемся к делу. В январе я позвонила на виллу, и мне сказали, что Кристиан не появлялся там больше недели. Консьержка в его доме говорит, что он долго болел, даже продукты заказывал с доставкой. Потом он внезапно уехал, не оставил даже адреса для пересылки почты.
– Почему вы не обратились в полицию?
– Вы уже спрашивали. Я предпочитаю заплатить профессионалу, наши копы только митинги умеют разгонять и брызгать мыльной пеной. – Она подвинула к нему связку ключей, будто шахматную фигуру. – Живите в его квартире, я не намерена платить за ваш отель. Если найдете там книгу или хотя бы черновик, сразу везите сюда. И не забудьте, что начинать следует с виллы Понти!
Слишком все гладко, думал Радин, разглядывая связку с брелоком в виде морской звезды. Чем дольше он оставался в этом кресле, тем глубже увязал в неприятной роли. Теперь еще и квартира. Я уже влез в чужую историю шесть лет назад и так вывалялся в дегте и куриных перьях, что целый год не мог смотреть на женщин без содрогания.
– Я могу выдать вам аванс. – Варгас достала из ящика желтый конверт. – С условием, что вы начнете прямо сейчас. Здесь ровно тысяча.
Радин помотал головой, в горле у него пересохло. Извиниться и покинуть помещение. Стоит мне взять у нее деньги, и я выйду чистой воды мошенником. Если не брать денег, мистификация останется в области розыгрыша. Я еще успею на трехчасовой.
Часы на колокольне пробили одиннадцать, и сразу послышался свежий, шелестящий звук поливальной машины. Радин подошел к открытому окну и увидел два сверкающих на солнце водяных веера, крутившихся посреди газона. Мокрые бархатцы казались примятыми, рыжие tagétes, сложноцветные. Из земляной борозды на газоне медленно поднимался мальчик с лицом старика, Радин знал, что зовут его Тагес и он вот-вот дарует миру искусство гадать по внутренностям.
– Так вы беретесь или нет? – спросил кто-то у него за спиной.
Мальчик держал в руках баранью печень, сделанную не то из бронзы, не то из глины, Радин знал, что линии разделяют ее на шестнадцать частей, потому что небесный свод населяют шестнадцать богов. Поливальные веера остановились, и трубки сразу ушли в землю, будто два золотых жезла, указавших место закладки города.
Нет, погоди, жезлы были у инков, а здесь этруски! Радин вернулся к столу, улыбнулся женщине с синей челкой, взял морскую звезду с ключами, сунул ее в конверт и положил конверт себе в карман.
Доменика
Когда тебя хоронили, вернее, хоронили пустой гроб, народу было так много, что кладбищенский сторож жаловался мне на затоптанные цветы на чужих могилах. Люди толпились вокруг креста, как бараны вокруг пастуха, которого поразила молния, они принесли розы и орхидеи, а я принесла зеленые лютики, ранункулюсы. Ты их любил, они нравились тебе своей бесцветностью. Я ушла оттуда и бродила по городу, в конце концов меня вынесло на руа до Оро, и я поняла почему.
Если где-то и есть место, где стоит поговорить с тобой, то это там, на бетонной шее моста, построенного Кардозу в том году, когда мои мать и отец приехали в этот город.
Поднявшись к первому уровню, где толпились обмотанные желтыми лямками японцы, я вынула из сумки цветы и швырнула их в воду. Пытаясь проследить их падение, я схватилась за перила, потому что голова у меня пошла кругом: сизая тень моста лежала на воде и на крышах правого берега, будто тень животного, изогнувшего тело в прыжке. Ветер дул мне прямо в лицо, я и забыла, какой здесь сильный ветер!
Вот тебе твои похоронные лютики, сказала я, глядя на быструю воду, я не знаю, что с тобой произошло, и никогда не узнаю. Газеты приводят цифры, столько-то метров, такая-то скорость падения. Если бы ты придумал этот прыжок как часть представления, ты бы все знал и про метры, и про скорость. Ты хотел убить себя, и теперь мне придется думать – почему, долго думать, весь остаток моей жизни.
Последние три года были не слишком хороши, это верно. Мы перестали спать вместе, ты всю зиму пропадал на юге, а летом запирался в студии, пил белое и слушал Камане.
А потом ты начал делать наброски, и все изменилось. Так приходишь домой со страшной жары, в комнату с фонтаном и мавританской плиткой цвета холодных сливок. Или в роще потеряешь лошадь, бегаешь, кричишь, сам уже не помнишь дороги, ляжешь без сил в траву, а она, вот она – выплывает из кустов, большая, тихая.
Ты накупил прежде невиданных красок, говорил мне про пигменты, про то, как тебе пригодился бы египетский синий – простое стекло, растертое в порошок, а еще тирийский пурпур, хоть бы один завалящий моллюск!
Я прокрадывалась в мастерскую, поднимала тряпку и смотрела на твой первый холст. Я видела, как летящее красное пятнышко увеличивается, наливается соком, в один день оно было похоже на вишню, в другой – на выпавший из кольца старомодный рубин. Кто бы мне сказал тогда, что я смотрю на твое собственное тело, летящее в реку. Твое тело всегда было крепче моего, добротное, крестьянское тело, но и оно разбилось, не помогла ему ни прочность жил, ни крепость костей.
Сегодня утром Мария-Лупула, которую ты приволок в наш дом бог знает откуда, сказала мне, что пора перестать тосковать. Думайте о хорошем, сказала она сурово, а то с вами рядом стоять тяжело! Я послушно подумала о саде, полном дельфиниумов, она нахмурилась, я наспех перебрала заснеженные красные трамваи в городе, колокольню, мамины сапфиры, она недовольно поцокала языком, тогда я зажмурилась и вспомнила день, когда поняла, что больше никогда не увижу к., не узнаю мыслей к., не услышу стук ложечки к. в кофейной чашке к. – я подумала обо всех ослепительных, просторных, бесконечно протяженных днях жизни без к., я открыла рот и сказала: его больше не будет! никогда не будет! и она кивнула и пошла на кухню на своих грубошерстных вязаных лапах.
Радин. Вторник
В трамвае он немного поплакал, отвернувшись от пассажиров и подняв воротник, а потом вышел возле парка Монсер. Асфальт был сухим, однако какое-то журчание, похожее на стук дождя по водостоку, донеслось до его слуха, он принялся искать в кармане наушники, но, свернув к воротам, увидел женщину в кожаном пальто, присевшую над листом жести. Подняв голову, она раскрыла рот и быстро пошевелила языком. От этого у него почему-то заныл натертый мизинец на ноге.
Радин вспомнил, что хотел зайти в лавку и купить мокасины. Детектива ноги кормят, подумал он, продвигаясь вдоль ограды, похожей на решетку Троицкого моста, и нащупывая в кармане конверт с десятью сотенными. Когда он приехал в эту страну в первый раз, на деньгах рисовали парусники, компасы и бразильских зверей. Эскудо были приключением, одно название чего стоило.
Приключение, вот что гнало его вперед, на холм, хотя поручение галереи представлялось невыполнимым, мятное, газированное любопытство, забытое с итальянских времен, холодило ему язык. Перед тем как покинуть отель, он позвонил попутчику и сказал, что легенда детектива сработала неожиданным образом: его наняли искать пропавшего искусствоведа по имени Крамер. После долгой паузы попутчик спросил:
– Варгас ищет своего ассистента? С какой стати?
– Он должен был закончить книгу к началу аукциона, но так и не появился. Книга ей нужна. Она дала мне список людей, которых следует навестить.
– Каких еще людей?
– Начать следует со вдовы художника Понти, потом еще трое. Четвертый номер – это вы, сеньор Салданья. Разумеется, я не сказал, что мы знакомы, даже виду не подал.
– Это вы правильно сделали, – хмыкнул попутчик.
– Вы говорили, что проводите расследование для вашей газеты. Теперь, когда я оказался внутри этой истории, мы можем узнать гораздо больше. Речь идет о чем-то незаконном?
– Спасибо за помощь, – буркнул Салданья и положил трубку.
Радин звонил из бара на верхней палубе и во время разговора незаметно выпил стакан мохито. В полдень, вернувшись в гостиницу, он первым делом спросил, нет ли почты, но портье покачал головой: ваш счет оплатили, но писем нет. Радин отдал портье ключи, оставил у него сумку и устроился в баре, где гудели на ветру полосатые маркизы.
Почему человек из «Público» повесил трубку? И тетрадь не прислал, придержал. Видно, думает, что я ему еще понадоблюсь. Ну и черт с ним. Зато можно заказывать выпивку, не глядя в меню, щуриться на солнце и нащупывать в кармане ключи от дома. Вот тебе, Радин, простые радости, о которых бубнил каталонец. Ключи от райских врат вчера – пропали чудом у Петра.
* * *
Садовника на вилле, похоже, не было, жухлые прошлогодние листья закрыли балюстраду и доходили до щиколоток терракотовой богине в саду. Поднявшись на холм по пологой лестнице, Радин удивился тому, как быстро это вышло, потом дорога свернула в частный поселок, занимавший несколько складок холма с северной стороны.
Поселок был похож на крепость, с одной стороны холм обрывался в реку, с другой тянулась ограда из белого камня, в которой темнели запертые калитки. Радину пришлось объясняться со сторожем, сидевшим в будке, а потом долго идти по пустынной улице, где городская жизнь была представлена сапожной мастерской и библиотекой.
Первой в списке стояла вдова Понти, проживающая на руа Ладейра, что означает «склон холма». Теперь он знал, что это и вправду склон холма, утыканный кипарисами, будто военная карта флажками. Под номером два значился некто Гарай, живущий в районе грузового порта, его Радин оставил на вечер, а про третий номер решил подумать завтра.
Дверь открыла служанка, и он долго шел за ней по коридору вдоль стеклянных панелей, за которыми темнели листья зимнего сада. Девушка взяла его визитку и бесшумно удалилась. Гостиная была просторной и небрежно обставленной, в ней все казалось случайным – и белый керамический стол, расписанный лимонами, и полосатая софа, похожая на уругвайский флаг, и выложенный битыми азулежу камин. Из гостиной можно было подняться на галерею, наверх вела винтовая чугунная лестница без перил.
Радин сел в кресло и принялся рассматривать роспись на потолке, напоминавшую купол Сан-Антонио-де-ла-Флорида. Он был там с женой, когда они гостили у мадридской родни, в те времена Урсуле казалось, что разглядывание фресок сближает, и он покорно ходил за ней по жаре.
– Вы, наверное, думаете: сам ли он это расписал? – сказали у него за спиной. – Нет, мы нанимали людей. На такой купол ушло бы не меньше года. Меня зовут Доменика Понти.
В дверях стояла светловолосая женщина в платье из красного льна. На лице у нее стыла терпеливая улыбка, и вид был такой, будто она собиралась провести экскурсию по дому. Сюда, наверное, ходит много народу, подумал Радин, перед выходом он посмотрел на карту и увидел, что поселок помечен значком достопримечательность.
– Я тот детектив, что звонил вам час тому назад. – Он приподнялся из кресла. – Я веду частное расследование. По поводу исчезновения человека, который у вас работал. Сеньор Крамер, магистр искусствоведения.
– Кристиан у меня не работал. Он писал монографию о моем покойном муже. – Женщина подошла поближе. – Это разные вещи, понимаете?
Радин посмотрел ей в лицо и поразился его белизне. Оно было совершенно как только что очищенное яйцо. Таким же белыми были полные руки и шея, на шее плотно сидело жемчужное ожерелье.
– Так вы русский детектив? А похожи на англичанина! – Она разглядывала его с улыбкой. – Мне приходилось работать в лондонском «Noël Coward», я играла в «Половине шестипенсовика», и последними настоящими англичанами там были старые билетеры. Так что у вас за вопросы?
– Кристиан писал книгу здесь, у вас в доме?
– Мальчик работал в мастерской. – Она пересекла комнату и стала подниматься по винтовой лестнице, придерживая платье руками. – Наверху студия моего мужа, я стараюсь сохранить все в прежнем виде. Муж покончил с собой в прошлом году, тридцатого августа.
– Простите, я не знал. – Радин последовал за ней. Полуденный свет заливал мастерскую, посреди комнаты стоял мольберт, накрытый полотном, тюбики с краской лежали на столе, в китайской вазе стояли кисти и сухая ветка рябины.
– А вы точно не журналист? Кто вас нанял для этой работы? – Женщина стояла перед мольбертом, сложив ладони, будто перед алтарем, и Радин почувствовал стыд за то, что морочит ей голову.
– Я не могу назвать вам имя моего клиента, простите. Вы можете точно сказать, когда видели юношу в последний раз?
– Двадцать девятого декабря. – Она опустилась в плетеное кресло у окна. – Я говорю это с уверенностью, потому что в тот день я взяла его с собой в Коимбру, на елку для приюта святой Катерины. Меня попросили сказать речь. Ну и подарки привезти, разумеется.
– И там он пропал?
– Почему вы думаете, что он пропал? Кристиан был свободным мужчиной, не обремененным семьей или долгами. И он всегда говорил, что однажды уедет отсюда навсегда, вот только книгу закончит и уедет.
– Эта книга, наверное, у вас?
– С какой стати? – Она лениво пожала плечами. – Книга принадлежит автору, я только помогала в написании некоторых глав. Говорю вам: Крамер приходил сюда работать, иногда обедал с нами, у него даже ключей от виллы не было.
– У вас могли остаться черновики. Это первая серьезная работа о творчестве Понти. Разве вам не интересно было увидеть текст до публикации?
– Вас ведь послала Варгас? – Вдова посмотрела на него ясно и насмешливо.
– Я не могу ответить на этот вопрос. Вы тоже не обязаны отвечать на мои вопросы, я не имею отношения к полиции. Это лишь жест доброй воли, и я на него рассчитываю. В тот вечер парень вернулся с вами из Коимбры?
– Нет. Он туда не поехал.
– Но вы сказали… Что-то произошло и он изменил свои планы?
– Это я изменила свои планы. – Она опустила глаза и поправила жемчуг на шее. Ее колье напомнило Радину белые бусы его матери, дутые, приятно хрустящие, она называла их «перлы» и тоже носила в три ряда.
