Лена Элтанг
Радин
– Итак, вы передумали, и он с вами не поехал.
– Он поехал, но вышел из машины на бензоколонке «Репсол», уже на выезде из города. Там мы заправлялись, немного повздорили, и он отправился по своим делам. Больше я о нем ничего не слышала.
– На чем же он вернулся домой? Оттуда ходит автобус?
– Понятия не имею. Я редко пользуюсь автобусами.
– Я понимаю, что не имею права спрашивать о подробностях, – осторожно сказал Радин. – Но вы помогли бы мне, если бы сказали, в чем была причина вашей ссоры. Не сомневаюсь, что вы заинтересованы в расследовании не меньше, чем мой клиент.
– Варгас просто мутит воду, – сказала вдова, поднимаясь с кресла. – Она думает, что я его спрятала. Отправила куда-нибудь на юг, подальше от ее костлявых ручек. Но я его не прятала. У меня хватает своих забот, я все еще скорблю о своем трагически ушедшем муже. Боюсь, наша беседа подошла к концу, детектив. Мария-Лупула покажет вам дорогу.
Малу
студент у нас в доме появился прошлой весной, падрон его привел, это, говорит, не студент никакой, а будущий doutor em ciências, пишет обо мне книгу, так что привечай его как положено!
ну, я все равно его студентом звала, про себя, сначала он мне странным показался: волосы крашеные, бородка куцая, штаны до щиколоток, на шее шнурок с медалькой, на медальке святой, я сразу сказала, что это Сан-Жуан, покровитель нашего города, а он смеется, это, говорит, святой Пантелеймон, его мощи из собора украли, вот народ его и забыл, с глаз долой – из сердца вон!
потом я стала его на кухню приглашать, когда пироги еще горячие, он кофе не любил, только чай, а уж чая-то у меня всякого в достатке, у нас в деревне, бывало, до сорока сортов разных сборов по стенам развешивали, он приходил, чай пил, пироги ел, жаловался, что хозяин его всерьез не принимает, архивы не дает посмотреть
я его утешала, а уйдет, так хожу по кухне как слепая, на столы натыкаюсь, вижу – плавиться начала! так-то мне мужчины для баловства не нужны, у меня кровь холодная, одно слово, лягушка из лагуша, так меня девчонки звали, когда я у тетушки работала
так лето и прошло, потом был тот август проклятый, полиция, похороны, и вообще позорище, я так по хозяину убивалась, что про студента забыла, а в сентябре он сам явился, постучался с заднего крыльца, я думала, мальчишка из лавки, а это он – с дорожной сумкой, серьезный такой, волосы в пучок завязаны, я, говорит, у вас часто бывать буду, меня хозяйка пригласила с архивом поработать
сначала я чай ему носила, прямо как раньше падрону, потом, в октябре, не выдержала, дождалась, когда хозяйка в город уедет, надела ее платье, волосы гребнем заколола, поднялась в студию – и стою в дверях, жду, когда он голову от бумажек поднимет, а он поглядел так искоса и смеется: в груди не жмет?
что есть то есть, грудь у меня на хозяйкину не похожа, она носки подкладывает, а мне Господь дал сколько положено
Иван
В начале лета я нашел в грузовом порту итальянскую книгу без обложки. Начал читать, с трудом разбирая слова, и вдруг обрадовался, будто приятеля встретил. «Когда поутру встаешь с постели, кроме чувства изумления, что ты по-прежнему жив, не меньшее удивление испытываешь и оттого, что все осталось в точности так, как было накануне».
Тем вечером я встречался с Кристианом в городе и принес книжку с собой. Разумеется, он выпросил ее почитать, значит, я ее больше не увижу. Крамер из меня веревки вьет, он давно разгадал мой секрет, и не он один. Я со школьных времен такой слабак: не могу сказать нет, когда кто-то настаивает на своем, делая дружеские пассы и глядя на меня с набухающей прозрачной обидой во взоре.
Лиза была дома, когда я вернулся, и в тот день она была старой девой. Один наш профессор говорил, что в викторианской литературе есть четыре типа женщин: ангел, демон, старая дева и падшая женщина. В Лизе помещаются три – как три смелые леди в медведе, а четвертую я пока не встречал.
Как только я открыл дверь, Лиза поднялась с лежанки, служившей нам кроватью, пробормотала, что рис на плите, и пошла принимать душ в углубление, служившее нам душевой кабиной. Ей не хотелось со мной разговаривать, а там она могла немного побыть одна.
Пора мне уезжать, сказал я, заглянув за занавеску, где она намыливала голову пахнущим сиренью шампунем. Я его иногда нюхаю, если ее долго не бывает дома. Лиза убрала волосы с лица, выключила воду и спросила, куда это я собрался. Я молча смотрел на нее, понимая, что мог бы сейчас сбросить джинсы, зайти в нишу и постоять рядом с Лизой, подставляя лицо под прохладные струйки воды. Душ я сделал из садовой лейки и двух резиновых шлангов, в первый же день, когда мы сняли комнату.
Еще месяц назад, ну ладно, два, я бы так и сделал. Бросил бы одежду на пол, втиснулся бы туда, ухватился бы за Лизу, чтобы не поскользнуться, я бы еще и голову ей вымыл, меня хлебом не корми, дай вымыть ей голову. А теперь не мог. Нас разделяла занавеска с желтой диснеевской мышью, купленная на распродаже. До занавески было прошлое, четыре чумазых года, сначала весело, staccato, misterioso, потом allegro molto, а потом душное сиреневое moderato, которое, как известно, никуда не ведет.
Радин. Вторник
Ветер был как раз таким, на который вечно сетуют местные рыбаки, мол, снова подул северо-восточный, а значит, поднимется цена на треску. Если дует nord иль ost, рыба объявляет пост. По дороге с холма он завернул в поселковую библиотеку и попросил revistas de arte за сентябрь прошлого года, но ему отказали. Он мог бы почитать о смерти художника в сети, но мобильный интернет отключили за неуплату, а надежды на вайфай в квартире аспиранта не было, раз он уехал еще зимой.
За конторкой сидела хмурая девица, для отказа у нее были две причины: Радин не был здешним жителем и она не выдавала подшивки на дом. Пришлось употребить лисью улыбку, которой он пользовался редко, как отшельник своими кремнями. Оставив пятерку в залог, он получил глянцевый номер «Северной столицы» и пролистал его, сидя на автобусной остановке. Статья называлась прыжок в пустоту, весь разворот занимала голубая картина с красным пятнышком в центре.
«Это был самый безумный перформанс из тех, что я видел в своей жизни. Алехандро Понти выпил вина со своими гостями, показал обещанную работу, а потом отправился на мост, помахал публике рукой и прыгнул вниз. Я был одним из сотни приглашенных, мы все закричали от ужаса, когда увидели тело, летящее в воду. Никто так и не понял, что заставило Понти так поступить. На севере страны его носили на руках, он был счастливо женат и выстроил дом в том месте, где Дору впадает в океан, чего еще желать?»
На дороге показался автобус, Радин сунул журнал в карман куртки, встал и помахал шоферу рукой. Итак, я пробыл детективом около часа, думал он, глядя в окно на сплошную полосу цветущей жакаранды. Где-то я читал, что в одном африканском племени мужчины носят на спине маленькую деревянную скамейку, повсюду, куда бы они ни пошли. А я вот ношу свое умение попадать в чужие истории.
В весеннем Бриатико я попал в чужую историю, пытаясь распутать свою собственную. Помню каждую минуту этого года: выгоревший в белое фасад гостиницы, кипарисы на холме, похожие на кадила, аквариум с бессмертными рыбками в витрине аптеки. Потом прошло шесть лет, а потом хоп – и частная больничка для пьяниц, где каждое утро я отражался в блестящем боку кофейника, который приносили в палату. Лицо было кривое, поперек себя шире, но других зеркал в палате не было.
И вот я здесь, в партикулярном платье из аглицкого сукна, еще одна весна в незнакомом городе, и я снова выдаю себя за другого. Поверить не могу, что в кармане куртки лежат десять сотенных, а у меня не спросили даже документов. В римском праве такая сделка называлась «пактум», голое соглашение, свидетелей не требовалось, но вопросы и ответы должны были звучать одинаково.
– Dabis? Promittis?
– Dabo! Promitto!
Попутчик из поезда уже заплатил за мой отель и, похоже, намерен исполнить все обещания, хотя его поручение выглядит довольно простым. Монолог русского детектива я исполнил из рук вон плохо, и слушали его безо всякого внимания. Зато из этого поручения вытекло другое, прямо как полноводная река из рук Озириса.
Статья в журнале была подписана инициалами Х. S., автором мог быть и Салданья, правда, тот говорил, что работает в «Публико». Если это он, то его зовут Xavier, то есть Шавьер, другого имени на эту букву, кажется, нет. В столице у Радина был приятель с таким именем, владелец рыбной лавки, и все вокруг звали его Шаша. Радин вспомнил сиреневые спинки креветок на груде колотого льда, постукивание ракушек, ссыпаемых в лоток, гудение латунной раковины, где мыли крупную рыбу, и пожалел, что не позавтракал в гостинице.
* * *
Конечная остановка была у вокзала, до улицы Лапа пришлось идти пешком. Подойдя к дверям, он подумал, что ошибся, потому что фамилии Крамер на табличке домофона не значилось, однако ключ от парадного подошел к замку. Кнопка чугунного лифта была разбита, комната консьержки под лестницей оказалась пуста. Поднявшись пешком на четвертый этаж, Радин достал ключи, вошел и сразу почувствовал, что в квартире давно не живут. Запах гнилых растений плотно стоял в столовой, а букет в высоком кувшине превратился в болотце стоячей грязи.
Интернет еще не отключили, пароль был написан мелом на графитовой доске, висевшей над кухонным столом. В углу кухни стояла чугунная ванна на львиных лапах, и Радин обрадовался. С тех пор как он понял, что с ним делает бегущая вода, ему ни разу не удалось толком помыть голову. Он нашел мешок для мусора, вытряхнул туда остатки цветов, завязал мешок, сел и осмотрелся.
Окно гостиной было приоткрыто, занавеска потемнела от уличной сажи. Зеленый кожаный диван, спинка изрядно подрана когтями, две полки с книгами, проигрыватель винтажного вида. Радин полистал газеты, валявшиеся на полу, все старые, за девятое и десятое января, потом обошел квартиру, обнаружив две кошачьи миски с именами, написанными маркером по белому фаянсу. Мальядо и Женжибре.
Похоже, гранитный подоконник служил хозяину письменным столом, как в монастырской келье. Радин убрал с него бумаги, книги, початую бутылку жинжиньи, открыл окно и выкурил сигарету, спустив ноги на железный карниз и глядя, как соседский пес роет нору посреди двора.
Постель в спальне была довольно грязной. Радин собрал простыни в узел и сунул в плетеную корзину вместе с полотенцами. Судя по запасам в кухонном шкафу, парень не слишком любил ходить в супермаркет. Три пачки кофе, двенадцать банок тунца и пара полотняных мешков с фасолью и рисом. Похоже на продукты, закупленные для морского путешествия, подумал Радин, разглядывая цифры на упаковке, не хватает только рома и сухарей.
Горячей воды не было. Он надел наушники, наполнил ванну, просидел в ней несколько минут, выбрался, дрожа от холода, и завернулся в чужой банный халат. Потом он позвонил в галерею и сказал, что виделся со вдовой и завтра намерен посетить человека, стоящего в списке под номером два, – живописца, живущего на окраине города.
Варгас велела составить отчет и перед тем, как повесить трубку, добавила: этот художник – друг юности Понти, его бледная копия. Он в списке лишь потому, что мой ассистент навещал его в декабре, перед тем как исчезнуть. Человек он пустой и станет врать, будьте настороже.
Компьютер аспиранта открылся без пароля, диск был под завязку набит нуаром, и Радин решил перед сном посмотреть «Большие часы» с Рэем Милландом. Ему нужно было выпить, но спускаться в лавку не хотелось. Он вспомнил про жинжинью, вытащил тугую бумажную пробку, и она развернулась, оказавшись картинкой с тремя стариками – двумя в золотых колпаках и одним в чалме.
Бальтазар, Мельхиор и кто там третий? Каспар.
Такие буклеты раздают в день Трех Королей вместе с миндальными пирогами и картонными стаканами с церковным вином. Похоже, хозяин квартиры был на январском шествии, думал Радин, пробуя сладкую настойку, а потом десятого января купил газету. На это мы можем хоть как-то опереться. В галерее парень не появлялся с двадцать второго декабря. Допустим, он уехал на праздники домой, есть же у него родители или, скажем, девушка в маленьком австрийском городке.
Фотографии Крамера он нашел быстро, хотя в социальных сетях тот был не слишком заметен. У него было обычное лицо человека, начинающего карьеру в мире аукционов: немного настороженное, холеное, с высоким лбом и модной бородкой, которую лиссабонский парикмахер называл «бретта» и предлагал Радину при каждой встрече.
Куда подевался этот белокурый каспар хаузер, в какие подался кавалерийские войска? И где монография, которую он собирался опубликовать? Сегодня осмотрю весь дом как следует, а завтра навещу человека, который, по словам галеристки, не скажет мне ни слова правды. Если она права, то это будет третий человек, который станет мне врать.
Гарай
Однажды на пикнике выпускников академии я пытался поговорить с Варгас о выставке своих пейзажей, так она достала золотой карандашик, открыла записную книжку и записала мое имя где-то в конце. Я с вами свяжусь, если появится возможность. С тех пор прошло восемь лет, но возможность не появилась. Что ж, теперь она будет наказана. А вместе с ней и надменная хозяйка виллы, владелица белой победительной шеи, будто выточенной из слонового бивня.
Когда Понти на ней женился, то сразу стал на нее похож, так дервиш из «Тысяча и одной ночи» становился тем, над кем произнес заклинание. Я не сразу понял, что нашей дружбе пришел конец, он ведь стучал меня по плечу в коридорах академии, покупал нам билеты на стадион и все такое прочее. Доменика морщила нос, когда я приходил, но я не обращал внимания, у нас с Понти было слишком много переплетенных корней и веток, мы были голодными молодыми дубами, крепко вросшими рядом, полными птичьего гудения и шума листвы. Никакая ночная кукушка не могла меня перекуковать.
В январе девяносто девятого он уехал в теплые края, а я заразился коклюшем от соседской девчонки и свалился в жару. Оказалось, эта штука легко зажевывает взрослых, это я узнал через неделю, когда началась стадия сухого кашля, от которого я мочил штаны и бился головой об стену. Спустя какое-то время я вынырнул из горячего, пропахшего аммиаком тумана и решился выползти на улицу, чтобы попросить Понти принести еды, а еще лучше бутылку бренди. Позвонить в то время можно было из бара Рене на углу, так что я сел за стойку, над которой висел экран с беззвучными футболистами, заказал кофе и придвинул телефон поближе.
– Сегодня полуфинал, наши с «Маритиму» играют, я звук выключил, – сказал мне хозяин бара, нацеживая кофе из окутанной паром красной машины. – Ты чего в больницу не лег? Заразу мне не принесешь?
– Кто меня возьмет в больницу-то. – Я снял трубку и принялся набирать номер Понти, который помнил наизусть. – Я даже страховку не плачу.
Некоторое время я слушал гудки, потом в трубке раздался голос Понти, почти заглушаемый голосом комментатора: мой друг тоже смотрел футбол. Горло у меня перехватило, и я поднял глаза на экран, пытаясь восстановить дыхание. Полуфинал? Это что, уже конец мая? Значит, я проболел больше трех недель.
Три недели меня не было ни в академии, ни на пленэрах, три недели я вообще не давал о себе знать, а мой лучший друг Алехандро даже не спохватился. Такая дружба похожа на старинный механизм канатной дороги: на вершине горы в нее заливали воду, а внизу сливали – только тогда вагоны двигались. Значит, если я на вершине не заливаю, все стоит на месте?
– Алло! – повторил нетерпеливый голос, а за кадром завыли и застонали болельщики.
Я положил трубку, допил кофе и начал кашлять. Кашлял я долго, минуты две, как положено. Джинсы промокли, и домой я возвращался, прикрывшись вечерним выпуском «Diario».
Радин. Среда
Утром вышло солнце, и город высох на ветру, мгновенно, как белье на веревке. По дороге к Гараю, который жил на окраине, Радин позавтракал на набережной. Он собирался заглянуть в сады Паласио, о которых прочел в путеводителе, но заблудился и попал в другой парк, где было так пусто и хорошо, что он просидел там полчаса. На берегу пруда рос краснолистный клен, такой же, как под окном отцовской квартиры, Радин помнил, что сорт называется «октябрьская слава».
Вчерашний вечер он провел, обыскивая аспирантову квартиру. На комоде, кроме стопки театральных буклетов и связки ключей, ничего не нашлось. Ключи к замку квартиры не подходили. Графитовая доска дала ему несколько телефонных номеров, в том числе номер с пометкой Иван, написанный мелком. На таких досках в забегаловках пишут дневное меню: arroz doce, baba de camelo. Как пить дать, тот самый Иван, которого попутчик выдал мне для прикрытия.
Судя по датам на буклетах, в середине декабря аспирант был в театре, а неделей раньше слушал оркестр в доме музыки. В одной программке обнаружилась квитанция из «TAP Portugal»: четырнадцатое января, перелет в Сантьяго с пересадкой в Сан-Паулу, два багажных места, экономкласс. В другой – листок с торопливыми записями: имена, цифры и красные крестики.
Набрав номер авиакомпании, Радин попытался выяснить, не пропустил ли Крамер свой рейс в январе, но девица заявила, что квитанция ничего не значит, если билет не оплачен, такие бумажки компания присылает при заказе, а заказ можно всегда отменить.
Повесив трубку, Радин взялся за листок с крестиками и прочел записи вслух: Свинский Ангел, Беспечная Сестрица, Голубой Динамит. Он не сразу понял, о чем речь, но потом сообразил, открыл компьютер и принялся искать собачий тотализатор. На англоязычных форумах писали, что заведение называется макао, находится у черта на куличках, а бега проводятся три раза в неделю: по вторникам, четвергам и субботам.
Книжные полки ничего не дали, в шкафу обнаружилась груда мятой одежды, в коридоре висел плащ с подстежкой в серую клетку. Радин сам хотел купить такой, еще в колледже, но не купил, потому что он был слишком английским – как чай из шиповника, портер и ледяная постель.
Под кроватью лежали вилсоновская ракетка и нейлоновый мешок, из которого цыплятами выкатились теннисные мячи. Забравшись на стул, Радин проверил антресоли и выгреб оттуда несколько коробок, одна оказалась тяжелой и свалилась вниз, с грохотом рассыпав детали от велосипеда: цепи, трубки и всякую железную дребедень.
Не успел он слезть со стула, как в дверь постучали. Стук был настойчивым, некоторое время Радин стоял у двери, раздумывая, потом открыл и увидел женщину в желтой кофте и папильотках. В руках у нее была пачка журналов, довольно потрепанных.
– Зачем так шуметь? – Она обвела его укоризненным взглядом. – Я сдавала квартиру другому сеньору. Как вы сюда попали?
– Открыл дверь ключом, – спокойно сказал Радин. – Я старый приятель Крамера, он разрешил мне здесь остановиться.
– Какой у вас странный акцент. – Она протиснулась мимо него, прошла в комнату и положила журналы на стол. – Меня зовут Сантос, а вас? Здесь вечеринка? Я не разрешаю вечеринок.
– Нет, просто уронил коробку с железом. – Радин сходил в коридор за бумажником и протянул ей визитную карточку.
– Вы тоже австриец? – Она отмахнулась от карточки и села на диван. – Странное дело, все друзья у него иностранцы. Можно подумать, в городе нет мальчиков из хороших семей.
– Это почта Кристиана? – Радин кивнул на журналы.
– Журналы пришли давно, я подложила их под ножку стола, у меня стол в привратницкой шатается. Вы сколько здесь пробудете?
– Пока не знаю! – Довольный, он принес из кухни чайник и чашки. Сеньора Сантос, консьержка, значилась в списке под номером три, вечером он как раз собирался ее разыскать.
– Живите сколько хотите, за квартиру заплачено вперед. Ваш друг с января не появлялся, такое расточительство. Родительскими деньгами так не бросаются!
– Разве он не получает зарплату в галерее?
– Может, и получает, но разве он работает? Одни девки на уме, даром что немецких кровей, хотя с виду хрупкий, не то что мой покойный Альфредо, тот быка мог за хвост обратно в хлев оттащить.
– Простите, не успел купить печенья. – Радин подвинул к ней чашку, но она махнула рукой:
– В Порту принято предлагать кофе, даже если дело к ночи. Ваш дружок, тот знает толк в обращении, сразу видно породу. Мы раньше-то с ним не ладили. Испортил мне дубовый паркет кошачьей мочой, целый год ругала на чем свет стоит, а он ни в какую! Хоть бы о подружке своей подумал, она еще на лестнице задыхаться начинает, чихает, кашляет, но все равно идет.
– У него есть подружка?
– Просто ходит чаще других. – Она пожевала губами. – Он когда в январе заболел, так только ей дверь и открыл, видать, проголодался как следует! Такая нарядная была, будто в церковь собралась, а сумка-то тяжелая, доверху набита. Уж она ему нажарила мяса, по всему дому дух стоял.
– Вы чистое золото, сеньора Сантос. Хотел бы я, чтобы в юности мне попалась такая хозяйка с пониманием. Я ведь даже девушку к себе не мог привести, когда учился в колледже. А в десять дверь пансиона и вовсе запирали на ключ!
– Что ж, у вас английские законы, а у нас свои. – Она отхлебнула чаю и поморщилась. – Имейте в виду, по понедельникам и вторникам горячей воды не бывает. Передайте жильцу, что придется заплатить за мастера, который чинил звонок в парадной, счет я ему в почтовый ящик положила.
– Кристиан сломал вам звонок?
– Больше некому! В январе здесь никого из жильцов не было, сами знаете, время зимних отпусков. А он после праздников вернулся, правда, сразу заболел и неделю не показывался. Зато музыка в квартире без продыху играла: оказалось, он фаду слушает, прямо как мой покойный муж. И девицы к нему стучались, и начальница его, я с ней знакома, даже приглашение однажды получила. Правда, не люблю я новое искусство, у меня от него глаза дрожат.
– Что же, он, кроме подружки, так никого и не впустил?
– На моей памяти никого. Может, ветрянку подцепил или корь, теперь корью многие болеют, прямо как до войны. В ту неделю как раз звонок сломали, значит, его вина, не сама же я открутила колокольчик. Скажите ему, что я не сержусь. Но счет он оплатит, пусть не сомневается!
Лиза
Иван и раньше пропадал, мог неделю домой не приходить. Обычно он являлся с подарком, это могло быть что угодно: шоколад, кактус или пуговица, найденная в пыли. Я слушала его рассказы со вниманием, но волновало меня только одно: не играл ли он в покер.
В сентябре я не сразу начала беспокоиться. Помню, как пыталась выведать у Кристиана, не знает ли он чего-нибудь, но он пожал плечами: у него много проблем, он вернется, когда найдет выход. Он не вернется, подумала я, потому что никогда не отыграется. Я знаю, что забрала его удачу, когда мы встретились. С тех пор ему даже счастливый билет в трамвае не попадался.
А я вот выиграла в лотерею, которую устраивали в нашей школе, пару силиконовых вкладышей. Зато Сванильду у меня отобрали, мастер сказал, что теперь я гожусь только для куклы Коппелиуса, и он прав, я стала автоматом, который просыпается по привычке, грызет сухари, надевает трико, становится к станку и машет, машет ногами, пока не кончится завод.
Деньги, отложенные на Лондон, пропали вместе с Иваном, но мне все равно. Четыре года школьных полов, репетиторства и прочего, четыре года платьев из секонд-хенда, риса и макарон. Наплевать. Закончу курс и пойду преподавать в какую-нибудь детскую студию. Оказалось, что танцевала я для него. Смешно, что все так быстро сдулось, и честолюбие, и талант, и то особое балетное упрямство, которое так нравилось мастеру.
Стоило Ивану отвернуться, как сцена провалилась, и я полетела в оркестровую яму, ломая ребра. Так и лежу там, на полу, среди гобоев и контрабасов, глупая пружинная Коппелия на шарнирах. Лежу и думаю: хоть бы он был жив, хоть бы не ушел со свиньями, здесь так говорят об умерших, ir com os porcos.
Хоть бы узнать, что он обокрал меня и удрал с другой, с черной или белой, молодой или старой, я бы не обиделась, а еще лучше – чтобы он поскорее потратил все мои деньги на эту бабу и пришел домой, грязный и больной, с огромным ячменем на глазу, у него такое бывает от нервов, но быстро проходит, надо только показать ему кукиш и проговорить: ячмень, ячмень, даю тебе кукиш, на него что захочешь, то и купишь. А потом плюнуть в глаз неожиданно.
Радин. Среда
Промзона тянулась долго, после сгрудившихся на берегу кранов пошли ангары с номерами, потом заброшенные баржи и контейнеры «Maersk», а потом дорога превратилась в тропинку и запетляла вдоль обрывистого берега. Подходя к поселку, он издали заметил этот дом на обрыве, белый в синюю полоску, вместо забора дом окружала живая изгородь из давно не стриженного можжевельника.
Возле дома стоял автомобиль без колес, через крышу машины проросло дерево, на нем виднелись свежие почки. Сад вокруг дома выглядел заброшенным, но что-то в нем показалось Радину знакомым. Качели, вот что! Такие же качели – с плетеным сиденьем из прутьев – были на парголовской даче, куда его возили повидаться с прабабушкой. Старуха не вставала с постели, и он провел весь день на этих качелях, лениво обирая смородину с ближайших кустов.
После смерти прабабки дачу продали, а деньги отец потратил на купленную у букиниста всемирную библиотеку в двести томов. Книги сложили в комнате Радина, сказали, что закажут полки, но так и не заказали, так что он вырос среди стопок, связанных бечевкой, читая по ночам все, что лежало сверху.
Гарай оказался небольшим, крепко сбитым блондином с рыжеватой трехдневной щетиной. Он открыл Радину дверь, но руки не подал, на шее у него висело посудное полотенце.
– Вы сами так дом покрасили? – спросил Радин. – Похоже на тельняшку!
– Выкрасил сам, а придумал не сам. – Хозяин посторонился и пропустил его внутрь. – Такие дома строят на родине моего деда, называются пальейруш, там вся деревня на берегу полосатая.
В мастерской пахло как в крестьянском доме: прелой соломой, древесной пылью и подгоревшими оладьями, краской почти не пахло, вероятно, хозяин давно не работал. Устроившись за столом, он вытер руки полотенцем и уставился на Радина:
– Говорите, вас прислала владелица галереи? Что за срочность такая?
– Я занимаюсь поисками ее ассистента. Он пишет книгу о Понти. Мне поручено обойти всех, кто с ним знаком, и сегодня очередь дошла до вас.
– Вот как? – Хозяин почесал небритую щеку. – И большая у вас очередь?
– Вы второй в списке. Варгас утверждает, что ассистент был у вас в декабре. По поводу своей монографии, полагаю. Вы ему помогли?
– Показал альбом со снимками нашего курса, он выпросил пару штук, и больше я их не видел. Скажите лучше, с какой стати Варгас наняла иностранца? В городе перевелись частные сыщики?
– Так сложились обстоятельства. Я могу попросить у вас воды?
– Налейте себе сами. – Гарай махнул рукой в сторону чайника. – Там холодная заварка, но вы же не такой нежный, как тот парень, которого вы ищете. Не знал куда присесть, все мои стулья казались ему грязными. Так полчаса и простоял столбом.
– Было ли что-то в его поведении, что показалось вам странным? Какие вопросы он задавал? Любая мелочь может помочь, вы же знаете.
– Все вопросы были про Алехандро в молодости. Женщины, студенческие розыгрыши, алкоголь. Я ему начал про наши проекты рассказывать, про электрического ферзя на набережной, про крест из скворечников, про фрески в дубовых дуплах, так он даже чесался от скуки, а потом заявил, что об этом весь город знает. Про женщин, говорит, важнее для моей работы. Как будто я распорядитель гарема. А я – художник! Ко мне на открытие зимой приезжал редактор из «Público»!
– У вас была персональная выставка? Живопись или графика? – Радин плеснул в чашку заварки. Над столом он заметил несколько набросков, приколотых кнопками, и вспомнил: пустой человек, бледная копия.
– Масло, разумеется. Серия работ под названием «Pinturas negras».
– Кажется, так называются фрески Гойи, я видел их в музее Прадо.
– В моей серии речь шла о другом, – хмуро сказал хозяин. – Восемь сокрушительных картин и ни одна не продана! Варгас отправила их назад на грузовом такси, без сопровождения, практически швырнула мне в лицо!
– Покажете мне свои работы?
– Не думаю, что вы за этим пришли, но одну показать могу. – Хозяин направился к мольберту, а Радин пошел за ним.
По дороге он придумал несколько вежливых слов, но, когда художник поднял тряпку, он задохнулся и промолчал. Он ожидал увидеть все что угодно, только не портрет полуголой девушки со знакомым лицом. Натурщица сидела на полу, опершись на руки, пуанты с атласными ленточками, юбка-шопенка. Маленькая грудь едва намечена голубым, ноги от коленей до щиколоток густо зарисованы кленовыми листьями.
Гарай топтался рядом с торжествующей улыбкой. Странно, что галеристка назвала его пустым, подумал Радин, это говорит о пристрастности, которая многим заменяет зрение и вкус. Еще более странно, что она предоставила ему зал, хотя имеет дело только с любимцами публики.
– Холст, масло, темпера. А это мехенди! – Хозяин показал на кленовые листья. – Для персидского танца в «Щелкунчике». Девчонка больше не приходит, но я успел закончить портрет и сделать с десяток набросков углем.
– Сколько ей лет? – Радин взял один из рисунков, протянутый хозяином: глаза натурщицы, обведенные сурьмой, холодно глядели из-под вязаной шапки. – Где она танцует? Здесь же вроде нет балетной труппы.
– Она совершеннолетняя, просто ростом не вышла. Я раньше думал, что русские все высокие, плечистые. Кстати, уголь могу уступить за пару сотен. Масло тоже продается, две тысячи, только наличные.
– Так она русская? Портрет хороший, странно, что в галерее его не купили. Может, я за ним вернусь, когда дела пойдут получше.
– Я не продавал работы по отдельности, только всю серию. – Хозяин вынул из кармана джинсов плоскую фляжку, отхлебнул, и лицо его разгладилось. – Это серьезное вложение, а местные купцы смотрят только на имя, как домохозяйка – на марку холодильника.
– Вы сказали, что выставлялись у Варгас зимой. Полагаю, приходившего к вам ассистента там уже не было?
– Февраль у нас месяц отпусков, в городе половины жителей нет. – Гарай вытер стол полотенцем и выложил рисунки веером, будто гадальные карты. – Так вы подумаете насчет масла? Соглашусь на тысячу, если возьмете без рамы!
Малу
в тот год, когда водопроводная труба лопнула, морозы были такие, что индеец попросился из флигеля в дом, приволок свои одеяла в комнату для гостей, а потом пришел на кухню, где я драила стены, и сказал, что у царей его племени стены были обиты золотом внутри и снаружи
с океана дул мокрый ветер, и простыни, которые я вывесила на заднем дворе, залубенели и звенели на ветру, падрон ходил по дому в меховой жилетке и был похож на лагушского пастуха, хозяйка не вставала с постели, а я запустила стиральную машину и читала книжку о жизни блаженного Портильо, в пятый раз уже
