Фредди дышал себе в руки, пытаясь их согреть. Он все еще тихо, про себя, смеялся, представляя пушистое свежее облако, что выросло под благородным носом нашего товарища.
– Сколько мы не разговаривали? – спросил я.
Джо покачал головой. Он не смеялся. Он никогда не смеялся. Не меняясь в лице, он медленными, плавными движениями закурил мятую, промокшую папиросу. Табачный дым охватил меня. Тихие, аккуратные удары джаза гудели в моих ушах, отдаваясь грохотом тысяч пушек. Охваченный смогом, я сидел, словно прибитый ржавыми свинцовыми гвоздями к стулу. Я утер с лица комья раскаленной земли, что впились мне в глаза.
Пятно на обклеенном обоями потолке растекалось все больше, пробивая своей серостью дым, грохот и жар, что шел от Фредди, который неуютно ежился под тонкой тканью своей шинели. Он все еще тихо смеялся. Он всегда смеялся.
Джо мягким, полным отеческой любви движением накинул на плечи добродушного толстяка старый, выцветший флаг. Фредди, словно не заметив этого, опустил глаза в стол.