Леонид Александрович Машинский
Стихотворения 1998-1999 гг.
Ветки воздеты над миром, как бивни и трубы –
Трубы трубят о победе зелёной Армады.
Ибо – стена городская стара и трухлява –
Не замечая её, я насквозь прохожу три района.
Ибо – стрижей, муравьёв и детишек орава –
Сверху, внизу и на среднем сеченьи газона.
Вдруг из-за ёлки мне в ухо кукует кукушка.
Воздух, пресыщенный влагой, – певуч как гитара.
Я возлетаю, и зелень мягка как подушка,
И подо мною – пласты тёмно-белого пара.
Пусть в лабиринте моё послоняется тело –
Знать ничего не хочу, кроме тени душистой.
В лес ароматов войду безмятежно и смело,
И растворюсь в высоте, напряжённой и чистой.
Пусть упадёт лепестком позабытое эго,
Камня на камне нельзя оставлять от сознанья.
Только побег – без оглядки, – а после разбега –
Долгий прыжок и полёт через бездны молчанья.
Голубая юла
В старой новой Москве долгожданное лето,
И готовятся выкинуть пух тополя.
Тихо кружит волчком по вселенной планета,
Голубая юла под названьем «Земля».
Вкруг неё – пояса из воздушных спиралей,
Выкрутасы погоды, снегов и дождей.
Нам погода несёт ворох странных печалей
Или радость дари'т от щедро'ты своей.
В переулке стоит терпкий дух тополиный,
Воздух вкусный с собой в кулаке унесу.
Мне расстаться пора с первою половиной
Этой жизни. Созрела трава под косу.
Будут звонкие дни, будет жаркое лето,
И, под солнцем горя, пожелтеют поля.
Всё своим чередом – ибо кружит планета,
Голубая юла под названьем «Земля».
Луна и выпивка
Неполную буквою «Р»
Прорезался месяц над домом.
Я еду к хорошим знакомым –
Чтоб выпить винца, например, –
А может быть, выпить чайку, –
Но выпить чего-нибудь – точно.
По улице тёмной теку,
По улице тёмной, где сочно
Безумные фары горят,
Слепящие, яркие фары.
И нет мне дороги назад -
Меня одурманили чары
Молоденькой тонкой луны,
И в обществе выпить мне надо -
Хотя бы змеиного яда,
Хотя бы паучьей слюны…
Попытка подняться
Я в кузнице дремучей суеты
По воле чёрта делаюсь шурупом.
Глаза мои усталы и пусты,
Я думаю о грязном и о глупом,
А не о главном. Главное моё
По воле чёрта стало непонятно
Мне самому, и разное враньё
На мне растёт как плесень. Эти пятна
Цветут и пахнут. Я хочу опять
Пошевелить затёкшею душою,
Стряхнуть с себя могильных гномов рать
И – вопреки суетам – на Большое
Движение решиться. Знаю: ждёт
Ещё меня прекрасная дорога.
Дорога, на которой чёрт не в счёт, –
Где каждый шаг творим по воле Бога.
Вечерние птицы
Вечереет слегка. Уж ложится роса.
Из зелёных шатров лёгких птиц голоса
Рассыпаются блёстками. Воздух сырой –
Как гитара – звенит музыкальной игрой.
Лёгких птиц силуэты свистят поперёк
Человеческих длинных железных дорог.
И в порхании дробном – настой тишины
Колыхается, как надо мглой глубины.
То ли в небо смотрю, то ли в омут зари.
Птица, выше пари! Солнце, ярче гори!
Ароматы тверды, словно горсть хрусталя.
Ощущением сна набухает земля.
Пылью трелей овеянный, больше не жду
Ни награду себе, ни судьбу, ни беду.
Рот открывши, глазею, как звуки летят, –
В чистом воздухе носится весь звукоряд.
О грустном китайце
Я китаец с синими очами –
Мне глаза промыла пустота.
Я сижу безлунными ночами
На бетонном бортике моста.
Я сижу и думаю разбиться,
Но никак пока не разобьюсь.
Для меня Кейптаун – заграница,
Заграница – Африка и Русь.
Для меня – шары планет надуты
Стеклодувом Господом Творцом,
Для меня – эвенки и якуты
Балуются беленьким винцом.
Балуются, а потом горюют
О китайце, что совсем не пьёт,
Но который – лишь борей подует –
С парапета в воду упадёт.
Гимн жаре
Воспой, о муза, торжество жары
Над нашей средней Средней Полосою!
Звенят хвоёй прогретые боры
И фимиамы воздают смолою.
Над полем солнце празднует успех,
Гремя в литавры лютиковой меди.
Расколот город солнцем, как орех,
Толпа шуршит, скитается и бредит.
Из твёрдых створок вылетает пух,
Юлит как снег и копится в подушки.
По крышам солнца прыгает петух,
Железный клюв долби'т людей в макушки.
Потеют твари, тянутся к реке,
Ныряют в ванны, в лужи, в океаны.
Жара несёт возмездие в руке –
Гость перца на грехи и на изъяны.
О, как сухая пахнет высота!
Каким дождём прольётся пар полудня!
На облака смотрю, смотрю с моста,
И жёсткий праздник всюду мякоть будня
Своим хрустящим давит каблуком,
И размазня труда подобна сраму.
Июнь благоухающим венком
Объял Москвы гудящей панораму.
Стучит висок – и рельс, и сердце в такт –
И гром небесный одобряет весом
И эхом подступивший к горлу факт
Жары, жары, звенящей хвойным лесом.
Птичье уподобление
Пустота и тишина.
Участь тела решена
До рождения не мною,
Я – лишь брение земное.
А душа – изныла вся,
Пылью в воздухе вися.
На дорогу лягу ниц –
Подопру домашних птиц.
Буду с птицами в грязи,
Трудно – с Богом мне в связи,
С Богом в небе мне не спится –
Знать, тяжёлая я птица.
Я лежу внизу, как крест.
Чу! над миром Благовест –
Поднимаюсь и пою –
Сидя в луже, как в раю!
Липы
Доцветают липы за окном,
И роскошна липовая чаша,
Сладко воробьями говорящий
Угол сердцелиственных хором.
А над липой ясень развернул
Семена салатным опахалом.
Я храню себя – большое в малом,
В песенке скворца – вулканный гул.
Пахнут липы тёмным душным балом,
Опустелым неметёным залом,
На полу которого разгул
Отшумевшим шорохом уснул.
Гроза
Опять бежит гроза с прутком
По гулкой лесенке забора,
И, вздыбленные каблуком,
Жемчужин опадают горы.
И торопливый капель стук
Я под железной кровлей слышу –
Как будто бы вбивают в крышу
Стеклянный гвоздь полсотни рук.
И, содрогаясь, дерева
Пытаются расправить плечи,
Залитые обильем речи
Воды, похожей на слова.
И молнии, сквозь воздух мчась,
Звенит секира голубая.
И червь в потоке, как карась
На суше, бьётся погибая.
Под серым небом
Под серым небом луж архипелаги
В воздух, пересыщенный водой,
И облака, как спущенные флаги,
Метут дворы косматой бородой.
Вот так наверно затекает в трюмы
Сам океан капелью солевой.
Дома сырые – высоки как думы,
Я им с земли – киваю головой.
Я прихожу с высотами в согласье
И не спеша творю свои шаги,
И впитывают серое бесстрастье –
Как губка – иссушённые мозги.
***
«Каждый молод…»
Д. Бурлюк
Динозавры отгуляли –
И костей не соберёшь.
Трупы – тёмным лесом стали,
Лес срубили – сеют рожь.
Рожь пожали – ставят город.
Город вырос и сгорел …
«В животе чертовский голод» –
Будто триста лет не ел!
И – великое застолье,
И – на длинные столы
Звёзды капают фасолью
И слетаются орлы.
Иона
Нет, не нужен мне плоский успех,
Я – не олух с портретом на палке.
Не хочу агитировать всех
За себя. Ибо скоро на свалке
Буду так же, как вы. Тридцать лет
Или триста, иль три миллиона –
Всё равно. Я – поэт, я скелет,
Я – зола, я ничто, я – Иона.
Вечер в деревне
Уже зацветает за домом картошка,
Кругом – лопухи и ромашник в цвету.
По грядке крадётся пугливая кошка.
Как тихо. Как грустно смотреть в высоту.
Как тихо, как грустно. Как много забыто.
Как в памяти много сырой темноты,
Откуда дожди моросят, как сквозь сито.
Но пуст и безоблачен свод высоты.
Стрижи проскользнут по небесному своду,
Певучий комар за затылок куснёт.
Вот небо идёт на крыльцо к огороду,
Вот время бесшумно по травам идёт.
Пестрота
Мир ранит сердце пестротой,
Бессмысленной, не содержащей
Ни малой истины простой
За пагубной абстрактной чащей.
Как будто галлюциноген
Глаза уводит за' нос жадный
В бессмысленно пестрящий плен,
В пустыню без воды отрадной.
Но по пути пустых подмен
Пройдя, достигшие порога,
Зрят, как нежданный феномен,
Лицо невидимого Бога.
Природа сидит на замке
Природа сидит на замке
С большим пистолетом в руке.
В лесу раздаётся стрельба –
А может быть, это судьба?
К виску приложу пистолет,
Мозги превратятся в омлет.
Нет, лучше пойду на шоссе
(Маршрут Краснодар-Туапсе)
И лягу всему поперёк.
Не зря же себя я берёг
До этого самого дня –
Пускай переедет меня
Какой-нибудь пьяный шофёр! –
Накрою шоссе как ковёр,
Своею начинкой мясной,
А будущей жаркой весной
Опять появлюсь из земли.
Так всходят из праха кремли,
И каждая башня к виску
Свою прижимает тоску.
Звезда из макушки растёт,
И колокол жалобно бьёт,
Как пульс у меня в кулаке…
Природа сидит на замке.
Памяти Заболоцкого
Все эти страсти и красоты
Душе не очень-то нужны.
Она устала от заботы,
Она устала от войны.
Она уже, быть может, скоро
Падёт кристалликом в простор,
В шипящий океан раствора,
И тоже перейдёт в раствор.
И чувство полного слиянья
Опорой станет в жизни той
Душе, забывшей про страданья
И наслажденья суетой.
Начало августа
Шептали бархатцы в саду
О том, что в августе не поздно
Ещё найти себе беду;
И радость можно ночью звёздной
Сыскать душистой темноте.
И, как плоды, округлы плечи
У той, кто прячет их в фате,
Накинутой для первой встречи.
И в первый, как в последний раз,
Вдруг усумнившись, дрогнут руки,
Как будто каждый новый час
Чреват безбрежностью разлуки.
Не то, чтоб вовсе не сладка
И не полна была отрада –
Но к вкусу каждого глотка
Примешена земли прохлада.
О себе
Реже, реже выпускаю тень
Порезвиться из себя наружу.
Он хорош конечно, ясный день,
Только самость безотчётно в лужу
Тянет, как бывалую свинью.
Быть хорошим – крайне, крайне трудно.
Чем я крепче внешне, тем гнию
Я верней заочно и подспудно.
Мне знакома Сартра тошнота,
Мне понятен анархизм де Сада.
То ли не хватает мне креста,
То ли вовсе ничего не надо.
Я себя не очень-то люблю,
Но свою познав – в сравненье – ценность,
Требую – коль я её терплю, –
Чтоб меня терпела современность!
Отрешение
Упасть в пахучую траву,
Упасть без имени, без смысла,
Без всяких бредней наяву,
Без думы, от которой кисло.
Лежать. раскинувшись, крестом,
Под голубыми небесами,
Лежать в безвременье пустом,
Не меряя земли часами.
И тихо-тихо муравей
Скользнёт за шиворот от мочки,
И сине-лёгкий суховей
Встряхнёт шафранные цветочки.
И память ускользнёт туда,
Где всё безмолвно и бесстрастно,
Где нет ни горя, ни труда,
Где всё распахнуто и ясно.
Перед полётом
Самолёты столпились, как стадо баранов,
На пустынном небес берегу.
Написать бы сто тысяч хороших романов
Про цветы, про людей, про тайгу.
Исписать бы огромные неба страницы
Быстрым почерком мысли своей,
Иссмеять бы весь смех и исплакать глазницы
Про тайгу, про цветы, про людей.
О, какая печаль и какая свобода
В ощущеньи земной красоты!
Облака проливая, сочится погода
На людей, на тайгу, на цветы.
Клёны
Последней стадией проказы
Страдают клёны за окном -
Зане нет в осени отказа
Персть обменять на вышний дом.
И мятлик, всё ещё зелёный,
Так грустен, что со дна души
Моей растут живые клёны,
Новорожденцы, крепыши.
Я пользы не ищу от чуда,
Я не хочу торжеств добра,
Лишь в пальцах – нечто вроде зуда –
Пощупать, какова кора.
Полупьяное
Мои стихи для зрения трудны –
Уткнёшься в книгу – ну и ясно, видишь фигу.
Я – личный враг мерзавца сатаны,
И я затеял с Вечностью интригу.
К вам, людям, нет претензий у меня,
Пуская гопсеки дрочат на мильоны.
Я трона не хочу, мне хватит пня,
Чтоб возвещать с него свои законы.
Кто скажет мне, что я отнюдь не прав –
Задумаюсь и не затею спора.
Я мудрости учусь у летних трав,
Я подтвержденья жду от Метеора.
Нет, злые люди вовсе не глупцы,
Они умны по-своему. Но выше
Ума земного светлые дворцы
Небесных звёзд свои простёрли крыши.
Смерть китайца
Я китаец с глазками навыкат,
Я люблю портвейн и домино.
Будут ли мне тыкать или выкать,
Мне, признаться, вовсе всё равно.
