Леонид Александрович Машинский
Стихотворения 1998-1999 гг.
В общем, ей хана.
Я на себя надежду потерял –
Я превратился в глупый минерал.
Сознание
В основном, по телевизору всё сказано.
Повторять за кем-то – много ль прока?
У меня пока ещё хватает разума,
Но от разума мне откровенно плохо.
Если б было хоть чуть-чуть здоровой зависти –
Это разум ведь, как толстый кукушонок,
Повыкидывал все маленькие радости
Из гнезда моих налёжанных пелёнок.
Нет иллюзии, нет певчей птички похоти –
Так, какие-то одни воспоминанья.
Всех птенцов моих смешал с землёю походя
Бегемот-Левиафан сознанья.
Как мне с этой первородной тварью справиться?
Вот задумаешься – тут тебе и крышка,
Мысли маленькое зёрнышко появится
В голове – глядишь, уже и книжка!
Тишина 2
Как хорошо. Как жалко тишину
Мне разрушать. Вот даже пахарь-холодильник
Затих. И только разум, как будильник,
Всё тикает у черепа в плену.
Сейчас услышу что-нибудь? Да нет,
Не надо ничего. И так всё ясно.
Я слышал тишину так много раз, но
Хочется ещё. А может свет
Ещё при этом потушить? Да пусть
Горит – он не мешает духу,
Похожему на комнатную муху,
Блуждать в миру, знакомом наизусть.
Как мягко это сено тишины,
Как сладко пахнет мёртвым звоном луга…
Я ризы сбросил, мне нигде не туго –
Я даже смог от тяжких гирь вины
Себя на две минуты отвязать…
Но холодильник заурчал опять.
О долгах
Никак я не раздам долги.
Господь, советом помоги:
С каким спешить, с каким тянуть,
А о каком, забыв, уснуть?
Висят мои долги на мне –
Висят на шее, на спине
И на руках, и на ногах –
И весь я, как в шелках, в долгах!
Чтоб по частям полезным стать
Для многих – должен подрастать
Я каждый день хоть на чуть-чуть –
Тогда и будет что вернуть.
А если сразу всё отдать,
Устав в себе прироста ждать, –
У всех останусь я в долгу
И никому не помогу.
Я людям друг, я людям брат –
Вот потому и виноват
Пред ними. Тьмы и тьмы и тьмы
Тех, кто давали мне взаймы.
Осенний дождь
Мне снова стали нравиться дожди.
Наверно дождь – моя привычка к грусти.
Наверно дождь походит на шаги
Всей этой жизни от истока к устью.
И вот она, осенняя пора.
Блестит асфальт, облепленный листвою.
И будет лить до самого утра
В Москве, и под Москвой, и над Москвою.
Осенний дождь – как чистая слеза –
Печали растворяется отрава,
И горечь с солью уж не ест глаза
Огней; и мягок шелест листопада.
Всё вниз и вниз, куда-то в тишину
Старушки-Яузы, в последнюю низину.
И сладко мне, что вот и я мину,
Как этот дождь, – пройду шумя и сгину.
Два слова
В звенящей пустоте, как капли,
Со стуком падают слова.
На озере две белых цапли,
А значит слова – тоже два.
Два странных слова из живого
Материала, из такой
Материи, в которой снова
И снова будет звук пустой
Рождаться. Будет стуком капель
Будить слепую тишину
И видом двух приблудных цапель
Располагать меня ко сну.
Рефлексирующий призыв
Эй, вы, суффиксы! Эй, гибенькие флексии!
Не могёт прожить поэтус без рефлексии –
Он и гнётся, он и мнётся, и ломается –
Над собою же самим же издевается!
Что и как писать – поэта дело личное –
Не страшит его реакция публичная.
Но когда его стихи другим не нравятся,
В нём рождается желание прославиться.
Ведь когда поэт овеян общей славою,
Кормит он легко других своей отравою.
Люди глупые всё схавают – как боровы –
Всё проглотят и ещё похвалят: «Здорово!»
Говорят: «Сейчас поэзия ненужная».
Говорящим это «нет!» мы скажем дружное:
Не какими-то абстрактными предметами, –
Наша Русь родная славится поэтами!
Так давайте же трудится с прилежанием!
Перестанем заниматься мы лежанием
И смотрением ТВ до одурения,
А возьмёмся сочинять стихотворения!
Лесистый путь
Ночной лесистый путь. Куда?
Туда, где есть еда и крыша,
Где сутки можно без труда
Прожить, упрёков не услыша.
«Ты спишь? Проснись. Иди встречай».
«Пришельцев?» – «Нет, и сам не знаю
Кого. Встречай, сажай пить чай.
А я вам ложкой помешаю.
Не пить, а сахар, вам в чаю…»
«Ой, кто это? Какие люди!
И как вы в хижину мою
Додумались? По грязи судя
На вашей обуви, вы шли
Довольно долго.» – «Путь лесистый
Лежал пред нами, и в дали
Синел лишь лес, бескрайний, чистый.»
«Но как вы знали… что за ним
Есть я?» «Мы знали? Мы не знали.
Мы просто шли, и видим – дым.»
«Ах, да. А я тут от печали
Не знал куда деваться. Пить
Мы будем водку или чаем
Мы ограничимся?» – «Как быть
Мы даже, право, и не знаем.»
«Лесистый путь не дал ответ
Вам на загадки злой природы?»
«Ответ? Ах, что вы – вот уж нет.
Скорее от плохой погоды
Промокли мы.» – «Так значит вам
«Поможет водка от простуды.»
«Ну да, пожалуй. Триста грамм –
Не больше.» «Больше я не буду
Вам наливать.» – Вот так идёт
У нас с пришельцами беседа.
А у порога – кто-то ждёт
Ещё. Быть может, Бог соседа
Принёс? Соседей я боюсь,
Не знаю, знать их не желаю…
Но раз пришёл – уж будет пусть.
«Входите!» – я его впускаю.
Он входит, закрывает дверь,
И мы вдвоём. Уже другие
Исчезли. Я – один теперь.
Один. Все помыслы кривые
Исправит ныне пустота.
И мысль, покинув недра мглистой
Материи, – как вниз с моста –
Шагнёт на путь, сырой, лесистый.
Долька
“И должен ни единой долькой …»
Б. Пастернак
Вот-вот узор проступит на виске
Моём. Его почувствовав, срисую.
Так прутиком рисуют на песке,
Так на листочке в линию косую
Выводит круг для рожицы малыш…
Какой он будет нос? Какие уши?..
Быть может мне в висок чужие души
Стучатся, твердокаменную тишь
Живых костей желая превзойти?
Чужие души… О, существованье! –
Тупое повседневное старанье
Жить, да ещё при этом не сойти
С ума! Увы. Из красных кирпичей
Фабричная стена височной кости,
И проломить её не хватит злости
У бьющих кровью внутренних ключей.
И нет снаружи лучшего ключа,
Чем пуля… а глупее пули только –
Не отступаться ни единой долькой,
Звук «А» на стуле пыточном крича.
В лесу
Про добрый лес, про слабые грибы,
Растущие на опали дубовой
Я расскажу. Мне хочется борьбы
Житейской избежать и некой новой
Реальностью наполнить этот день,
Который стал, как путник перед храмом,
И засмотрелся. И лесная сень
Мне гладит сердце – гладит в самом-самом
Сыром подвале узника, едва
Надеющегося на возвращенье
К друзьям и солнцу. Жухлая листва
Под пятками – звучит как поощренье.
Разжать себя, разжать больной кулак,
Открыть все русла Вечному Потоку…
Нагнуться и погладить мёртвый злак
И, ставшую беспомощной, осоку.
Ода сорняку
Не королеве, на царю,
Не даме сердца я дарю
Мои стихи – но в корень зрю
Природе-маме.
Не человеческим делам
Хвалу и славу я воздам –
Но сим невзрачным сорнякам,
Что под ногами.
Какой-нибудь удельный князь
Живёт, весь век превозносясь.
А что он есть? Лишь тлен и грязь,
Лишь прах и нежить.
Так не его же – видит Бог? –
Уж лучше полевой горох,
Уж лучше приболотный мох
Мы будем нежить.
Сорняк даёт обильный плод,
Он дружно, весело цветёт
И наводняет огород,
Как дождь Потопа.
Людей же суетны труды –
Средь бодяков и лебеды
Легко теряются следы
И сами тропы.
Слаб человек и нищ и слеп –
Воюя за насущный хлеб,
Он заключил себя, как в склеп,
Во мрак гордыни.
Ему удел была земля
Дана, но тучные поля
Он объедает точно тля,
Растя пустыни.
Где он прошёл – там лишь песок.
Ему и корм идёт не впрок –
Насытившись, он дует в рог –
К охоте, к бою.
Леса он губит на корню,
Деревья предаёт огню,
Не позволяя даже пню
Засохнуть стоя.
Себе он всюду строит дом,
Железом, щебнем и стеклом
Соря, но не считая злом
Свои деянья.
Где человек – там мор и яд,
Где человек – там гниль и смрад,
Где человек – там сущий ад,
Одни страданья!
Но наш герой совсем другой –
Хоть попран грешной он ногой
И хоть подавлен он тоской
Великих строек –
Но он не потерял лица:
Во имя Сына и Отца
Сорняк пребудет до Конца
И прям и стоек.
Где человечий мёртвый блеск,
Он углубляется в растреск
Холодный стен, и, словно всплеск
Живой свободы,
Он по весне даёт росток –
По стебельку восходит сок,
И раскрывается цветок,
Дитя природы.
И в душно-серых городах,
Как в непредвиденных садах,
Цветки, отбросив липкий прах,
Встают повсюду.
Ура-ура! Пустырь зацвёл!
И вот уж бабочек и пчёл
Над ним кружи'тся ореол,
Прибывших к чуду.
О одуванчиковый бум!
Во мне он будит столько дум –
Так тщится стать угрюмый ум
Лучистым, светлым!
Так хочет мой тяжёлый дух,
Созревши, обратиться в пух
И мчаться, обгоняя мух,
С попутным ветром!
Когда сурепка вся в цвету,
Лелею я в себе мечту
Покинуть эту суету
И с ароматом
Медовым возлететь до сфер,
Где всё изменит свой размер
И превращусь я, например,
В единый атом.
Завет нам – радуга-дуга
И многоцветные луга.
Где насекомые бега
И зуд крылатый.
Здесь каждый маленький сорняк
Раскрыться хочет, точно зрак,
И расправляет, точно флаг,
Хребет горбатый.
И в пору рос, и в пору гроз –
Когда настанет сенокос
И срежет сталь зелёных кос
Великолепье –
Мильоны отсечённых глав
Увянут, на землю упав, –
Но дух благоуханный трав
Взойдёт над степью!
О травы трав! Моря морей!
Герань и горец и пырей!
И побеждающий кипрей,
Насельник гарей!
Марь покрывает свалок срам,
Чертополох жирует там,
Где в торфе понарыто ям
Трудами парий.
Повсюду в мире вдоль дорог
Кипит, у самых наших ног,
Зелёных гномиков мирок,
Не унывая.
Над ними смерть, как злая мать,
Висит, готовая примять,
Но сквозь задавленную рать -
Взойдёт живая.
И есть на ниве ячменя
Ещё приветы для меня –
Парят над ней, шмелей маня,
Осота звёзды.
И тот, кто к ним питает злость,
Сломает зуб об эту кость –
Осот хозяин, а не гость
На ниве поздней.
Вскипает пена сорняков –
Страна ромашек, васильков
Тревожным шумом лепестков
Зовёт далёко.
И волей ласковой дыша,
Переполняется душа –
И – будто бы за край ковша,
Слеза из ока.
Любовь сочится из глазниц
На мягкие ковры мокриц,
И подорожник, павши ниц,
Целуют губы.
И жгучий частокол крапив,
Как первозданный лес, красив,
И сныти маршевый мотив
Играют трубы.
В пыли стоит аскет лопух,
Колючих парадоксов друг,
К нему я простираю рук
Безмолвный трепет.
И, чтоб не заблудилась тварь,
Читая Вечности букварь,
Полынный запах, как фонарь,
Во мраке светит.
Чу, осень по спине мирской
Хлестнула розгой золотой.
Земля откликнулась тоской:
Зачем так рано?
Буреет, сохнет плоть травы –
Видны колдобины и рвы
Уже на стогнищах Москвы
Сквозь флёр бурьяна.
И как последние огни,
Спешат дотлеть в сырой тени
Цветки, столь яркие во дни
Весенней славы.
И Божьей воле в унисон
Впадает зелень в зимний сон,
И снега праздничный виссон
Скрывает травы.
Но и глубокою зимой
Являет подоконник мой
Зелёных постояльцев строй;
И из горшковой,
Ночной почти что, черноты
Торчит отростком правоты
И воплощеньем прямоты
Сорняк бедовый!
Упруга поступь сорняка,
Шагающего сквозь века;
И он дойдёт наверняка,
А мы – едва ли.
Пускай прополкам вопреки
Растут повсюду сорняки –
Пусть бьют они, как родники,
Из недр печали!
Из жизни Аввы Сисоя
Мёртвого сына отец
В келью к святому принёс
И положил на порог
Тело. Когда же святой
Взор обратил наконец
Свой из молитвы вовне,
Он увидал, что лежит
Некто пред ним на полу.
Тут рассердился святой –
Так надели ему
Люди с своей суетой.
«Встань! – он сказал, – и иди
Вон!» – и поднялся мертвец,
И торопливо ушёл;
И погрузился святой
Снова в Божественный транс.
Позже, когда он узнал,
Что, не желая того,
Сына отцу возвратил,
Очень святой сожалел.
Не для дешёвых чудес
Он поселился в глуши.
Но, коли вышло уж так,
Значит, то Бог попустил.
Тополь
Шумит последняя листва
На тополях осенней эры.
Имеют странные размеры
