Леонид Андреев
Король, закон и свобода
Четвертая картина
Сумрачный рассвет. Солнце взошло уже давно, но его не видно за густой пеленой тумана и дыма.
Большая комната в вилле Э. Грелье, приспособленная к тому, чтобы в ней могли находиться раненые. Их двое: сам Эмиль Грелье, серьезно раненный в плечо, и сын Морис, у которого легкая рана на правой руке. Большое окно, задернутое полупрозрачными портьерами, дает слабый синеватый свет, в котором с трудом различаются постели под белыми одеялами. Оба раненые как будто еще спят. В кресле, у постели Эмиля Грелье, неподвижная фигура в белом – это Жанна. Тихо.
Эмиль Грелье (тихо). Жанна!
Жанна (быстро наклоняется к постели). Тебе дать воды?
Эмиль Грелье. Нет. Ты устала.
Жанна. Нет, ничего, я дремала всю ночь. Ты не можешь спать, Эмиль?
Эмиль Грелье. Который час? Она неслышно подходит к окну и, слегка отодвинув портьеру, рассматривает маленькие часики, так же неслышно возвращается.
Жанна. Еще рано. Ты, может быть, заснешь, Эмиль? Мне кажется, что тебе очень больно, ты стонал ночью.
Эмиль Грелье. Нет, мне легче. Какое утро?
Жанна. Плохое, Эмиль. Туман, и солнца не видно. Засни.
Молчание. Тишина. Вдруг на своей постели вскрикивает во сне Морис; крик переходит в стон и невнятное бормотание. Жанна подходит и прислушивается, потом возвращается назад.
Эмиль Грелье. Мальчик ничего?
Жанна. Ничего, будь спокоен, Эмиль. Это он во сне.
Эмиль Грелье. Сегодня он несколько раз так.
Жанна. Я боюсь, что он тебе мешает. Его можно поместить в другой комнате, и с ним будет Генриетта. У мальчика здоровая кровь, через неделю можно будет, кажется, снять повязку.
Эмиль Грелье. Нет, пусть тут. Жанна!
Жанна. Что, дорогой мой?
Становится у постели на колени и целует осторожно неподвижную руку, лежащую поверх одеяла.
Эмиль Грелье. Жанна…
Жанна. Жар, кажется, меньше… дорогой мой.
Приникает долгим поцелуем к руке.
Эмиль Грелье. Ты моя любовь, Жанна.
Жанна. Молчи, молчи. Не волнуйся.
Короткое молчание.
Эмиль Грелье (беспокойно передвигает голову). Мне трудно дышать, здесь воздух…
Жанна. Окно открыто всю ночь, мой милый. Такой воздух неподвижный.
Эмиль Грелье. Дым.
Жанна. Да.
Морис (вскакивает снова, бормочет). Стой, стой, стой! (Снова невнятно.) Оно горит, горит оно! Ой! Кто на батарею, кто на батарею…
Бормочет и затихает.
Эмиль Грелье. Тяжелые сны.
Жанна. Это ничего, мальчик и всегда любил поговорить во сне. А вчера у него был такой свежий вид.
Эмиль Грелье. Жанна!
Жанна. Что, дорогой мой?
Эмиль Грелье. Сядь.
Жанна. Хорошо.
Эмиль Грелье. Жанна… А о Пьере ты думаешь?
Молчание.
Жанна (тихо). Не надо.
Эмиль Грелье. Да, не надо. Смерть, это вовсе не так страшно, правда, Жанна?
Жанна (после некоторого молчания). Правда.
Эмиль Грелье. Потом пойдем к нему мы. Он сюда не придет, но мы к нему пойдем. Мне ночью что-то казалось, я об этом думал. Так ясно! Ты помнишь красную розу, которую ты ему дала? Я помню.
Жанна. Да.
Эмиль Грелье. Так ясно! Жанна, наклонись ко мне. Ты лучше всех.
Молчание.
(Мечется.) Мне трудно дышать.
Жанна. Дорогой мой…
Эмиль Грелье. Нет, ничего. Это ночь мучает меня, Жанна, мне это приснилось или действительно была слышна канонада?
Жанна. Да, была слышна – в пятом часу. Но очень далеко, Эмиль, едва слышно. Закрой глаза, милый, отдохни.
Молчание.
Морис (негромко). Мама!
Жанна (неслышно подходит). Проснулся?
Морис. Да. Больше не хочется. Что папа?
Жанна. Он не спит.
Эмиль Грелье. Здравствуй, Морис.
Морис. Доброе утро, папа. Как ты себя чувствуешь? Я хорошо.
Эмиль Грелье. Я тоже. Жанна, можно открыть, я спать не буду.
Жанна. Да, можно уже. – Видишь, какой плохой день, но все-таки при свете тебе легче будет дышать.
Постепенно, чтобы не сразу свет, открывает драпри. За большим окном смутные силуэты деревьев, у самых рам несколько поникшие цветы. Морис уже задвинул свои ширмочки и что-то возится там.
Жанна. Ты что, Морис?
Морис. Да шинель… Ничего, я сам. (Виновато.) Нет, мама, помоги.
Жанна (уходя за ширмы). Какой ты глупый, Морис. (За ширмой.) Осторожнее, осторожнее, ну – так! Не торопись, осторожнее.
Морис (за ширмой). Ты мне здесь заколи, как вчера. Так очень удобно.
Жанна (за ширмой). Ну, конечно. Погоди, потом поцелуешь… Ну? Так.
Морис выходит, правая рука у него на перевязи. Подходит к отцу и сперва целует его руку, потом, по его знаку глазами, целует в губы.
Эмиль Грелье. Здравствуй, здравствуй, мой миленький.
Морис (оглядываясь на ширмы, где мать убирает постель). Папа́, посмотри.
Вынимает руку из повязки и быстро выпрямляет ее. Потом так же быстро прячет обратно. Эмиль Грелье слегка грозит ему пальцем. Жанна отставляет ширмы, за которыми уже убранная постель.
Жанна. Ну вот, готово. Пойдем, Морис, в ванную, я тебя умою.
Морис. Ни за что! Я сегодня сам. Я вчера вечером уже сам умывался левой рукой, и превосходно. (Подходя к раскрытому окну.) Какая гадость, однако! Эти негодяи совсем испортили день. А все-таки тепло и пахнет цветами. Нет, хорошо. Папа, очень хорошо!
Эмиль Грелье. Да. Приятно.
Морис. Ну, я пойду.
Жанна. Зубы почисти, ты вчера этого не сделал, Морис.
Морис (ворчит). Ну, стоит сейчас! – Хорошо, хорошо, я сделаю. (От двери.) Папа, а знаешь: сегодня будут хорошие вести, я это чувствую.
Слышно, как он звонким голосом кричит: Сильвина!
Эмиль Грелье. Мне легче, Жанна. Совсем легче. Кто-нибудь поливает цветы?
Жанна. Да, насколько возможно. Сейчас я дам тебе кофе… ты сегодня много лучше выглядишь, много лучше!
Эмиль Грелье. Это что?
Жанна. Одеколон с водой, я вытру лицо, и тебе станет свежее. Вот так, вот и снова у меня маленькие дети, которых надо мыть, вот и снова… Видишь, как приятно?
Эмиль Грелье. Да. Что он говорит про хорошие вести?
Жанна. Это он так, он очень счастлив, оттого что он герой!
Эмиль Грелье. Ты знаешь что-нибудь новое?
Жанна (неопределенно). Нового ничего – что же может быть нового?
Эмиль Грелье. Говори. Ты была решительнее, Жанна. Говори, дорогая.
Жанна. Разве решительнее? Может быть… Это я ночью привыкла с вами говорить тихо. Но, как тебе сказать это. Эмиль… они идут…
Эмиль Грелье. Идут?
Жанна. Да. Ты же знаешь, сколько их и сколько нас. Ты не волнуйся, но сегодня нам, вероятно, придется уехать в Антверпен.
Эмиль Грелье. Они близко?
Жанна. Да, недалеко. Очень близко. (Напевает.) Le roi, la bai, la libertê…[4] Очень близко. Я тебе еще не сказала, что вчера король справлялся о твоем здоровья. Я ответила, что тебе лучше и что ты можешь сегодня поехать.
Эмиль Грелье. Да, конечно, могу. А что он говорил о тех?..
Жанна. Что говорит король? (Напевает то же.) Что их слишком много.
Эмиль Грелье. А еще? А еще, Жанна?
Жанна. А еще? А еще, Эмиль, что есть Бог и справедливость. Так мне послышалось, Эмиль: есть еще Бог и справедливость. Не правда ли, какие старые слова, Эмиль? – но так хорошо, что они еще существуют.
Молчание.
Эмиль Грелье. Да, ты днем другая. Откуда у тебя столько силы, Жанна?
Жанна. Откуда?
Эмиль Грелье. Да. Я все смотрю на твои волосы: отчего они не белеют?
Жанна. Я их крашу ночью, Эмиль. – Сейчас я принесу еще цветов. Теперь у тебя совсем уютно. Да, я еще не сказала: сегодня кто-то будет у тебя. Министр Лагард и с ним кто-то, кто зовется граф Клермон.
Эмиль Грелье. Граф Клермон? Я не знаю.
Жанна. Так и нужно, чтобы ты не знал. Это просто называется граф Клермон, граф Клермон… это хорошее имя для очень хорошего человека.
Эмиль Грелье. Я знаю одного очень хорошего человека в Бельгии…
Жанна. Тсс! Ты ничего не должен знать. Ты должен только запомнить: граф Клермон. Им необходимо о чем-то очень важном переговорить с тобой, я так думаю. И тебе пришлют автомобиль, чтобы ехать в Антверпен…
Эмиль Грелье (улыбаясь). Граф Клермон?
Жанна (так же). Да. Тебя все очень любят, Эмиль, но если бы я была король, я прислала бы тебе аэроплан. (Закидывая руки с печалью, которую тщетно старается подавить.) Ах, так хорошо теперь подняться над землей и полететь… и долго, долго, долго лететь! Входит Морис.
Морис. Вот я и готов, почистил зубы и был даже в саду. Я немного, немного, мама! Но почему я раньше не замечал, что у нас такой красивый сад? Папа, наш сад удивительно красив!
Жанна. Сейчас будет кофе. Если он станет мешать тебе болтовней, Эмиль, позови меня.
Морис. О! Я не думал, прости, папа́! Я не буду!
Эмиль Грелье. Говори, говори. Мне совсем лучше, почти хорошо.
Жанна. Но тебе надо беречь силы, не забудь, Эмиль.
Выходит.
Морис (скромно садясь у окна). Может быть, мне действительно помолчать, папа?
Эмиль Грелье (слабо улыбаясь). А ты это можешь?
Морис (краснея). Нет, папа, сейчас не могу. Я, вероятно, кажусь тебе еще очень молодым, папа?
Эмиль Грелье. А ты как думаешь сам?
Морис (снова краснея). Да, это правда. Но все же отдай мне справедливость: я уже не так молод, как три недели назад. Да, всего только три недели… Помню набат на нашей церкви, помню, как я тормошил Франсуа… как странно, что Франсуа пропал без вести. Что это значит: человек пропал без вести?.. Вдруг пропал без вести! Прежде все так видно было на земле.
Эмиль Грелье. Да.
Морис. Папа! Почему таких вешают, как Франсуа! Это жестоко и глупо… извини, что я так резко говорю. Но разве старый должен меньше любить свою землю, чем я, например? Старые любят еще больше, и пусть всякий дерется как умеет. Я не утомлю тебя, папа? К нам пришел один такой, совсем дряхлый, просил патронов – ну пусть повесят и меня: я ему дал. Некоторые из нашего полка над ним шутили, но он сказал: если только одна прусская пуля попадет в меня, то значит, у пруссаков будет на пулю меньше. Мне это понравилось, папа.
Эмиль Грелье. Да. Мне так же. Ты слыхал канонаду на… на рассвете?
Морис. Нет! А разве, папа?..
Эмиль Грелье. Да, стреляли. Мама говорила тебе: они приближаются, идут.
Морис (вставая). Да? Не может быть!
Эмиль Грелье. Идут. И сегодня нам надо уезжать в Антверпен.
Морис. Да? (Быстро и легко ходит по комнате, забыв о раненой руке. Взволнован, сжимает кулак.) Папа, скажи, что ты думаешь о положении вещей?
Эмиль Грелье. Мама говорит: еще есть Бог и справедливость.
Морис (поднимая руку). Мама говорит… пусть Бог благословит мою мама! Я не знаю… я… ну хорошо, ну хорошо! Мы еще посмотрим, мы еще посмотрим! (По-ребячьи кривит лицо, стараясь удержать слезы.) Я еще за Пьера им должен! Извини, папа, я знаю, что я не смею так, но пойми, что я совсем другое дело, чем ты! Ну и нехорошо, ну и не могу я. Я сегодня в саду смотрел на твои цветы, и мне стало так жалко… тебя, что ты их растил… Мерзавцы!
Эмиль Грелье. Морис!
Морис. Мерзавцы! Не хочу их считать за людей и не стану!
Жанна входит.
Жанна. Морис, что это? Как нехорошо!
Морис. Пусть!
На ходу левой рукой крепко обнимает мать и целует ее.
Жанна. Ну хоть сядь – тебе вредно так ходить.
Эмиль Грелье. Сядь, Морис.
Морис садится у окна лицом к саду. Жанна спрашивает глазами, что с ним. Эмиль Грелье печально улыбается и устало закрывает глаза. Сильвина, горничная, вносит кофе, приготовляет на столике около кровати Эмиля Грелье.
Сильвина. Доброе утро, мосье Эмиль.
Эмиль Грелье (открывая глаза). Доброе утро, Сильвина.
Сильвина выходит.
Жанна. Иди завтракать, Морис.
Морис (не оборачиваясь). Я не хочу. Мама, я завтра сниму повязку.
Жанна (смеется). Солдат, неужели ты капризничаешь?
Молчание. Жанна помогает Эмилю Грелье пить кофе.
Дай твою голову, Эмиль. Так. Удобно тебе так или лучше ложечкой? О моя бедная голова, такая слабая!..
Морис (подходя). Извини меня, папа, я больше не буду. Я очень глупо погорячился, но, знаешь ли, никакое терпение этого не выдержит! Мне можно взять чашку, мама?
Жанна. Да, это твоя. Теперь прошло?
Морис. Прошло, мама.
Эмиль Грелье. Мне сегодня совсем хорошо, Жанна. А когда перевязка?
Жанна. Вероятно, уже потом… Граф Клермон привезет сегодня своего хирурга…
Морис. Кто это, мама? Я его видал?
Жанна. Увидишь. Но только, пожалуйста, Морис, когда увидишь его, не раскрывай рта так широко. У тебя есть эта привычка: раскрыть рот и забыть про него.
Морис (краснея). Вы оба смотрите на меня и улыбаетесь: ну – значит, так и надо. Но мы еще подрастем, мы еще подрастем.
На улице гудок одного автомобиля, другого; точно вызывают гудком.
Жанна (поспешно вставая). Вот, кажется! Морис, это только граф Клермон, не забудь… Я сейчас. Они будут говорить с тобой об очень важном, очень важном, Эмиль, но ты не должен волноваться.
Эмиль Грелье. Да, я знаю.
Жанна (быстро целуя его). Я иду.
Выходит, почти столкнувшись с взволнованной Сильвиной.
Да, я знаю, знаю. Уберите здесь, Сильвина.
Сильвина убирает со стола, отодвигает кресла. Эмиль Грелье закрыл глаза, бледен и неподвижен.
Морис (шепчет). Кто это, Сильвина?
Сильвина что-то отвечает с восторгом и ужасом: то же выражение появляется на лице Мориса. Сильвина выходит. Морис быстро удаляется к окну и заранее прикладывает левую руку ко лбу, вытянувшись по-военному; так стоит, пока его не заметили. Входят: Жанна, граф Клермон, за ним, на некотором отдалении, министр Лагард и адъютант графа, пожилой генерал сурового вида, со многими знаками отличия. Сам граф Клермон – высокий, стройный молодой человек в скромной офицерской форме; никаких орденов и знакоз высокого происхождения. Держится очень скромно, даже застенчиво, но, поборов первое смущение, говорит горячо и сильно, с широкими и свободными жестами. Движения быстры. Все относятся к нему с большой почтительностью. Лагард – сильный старик с седой львиной головой; речь проста, движения спокойны и решительны; видна привычка говорить с трибуны.
У Жанны в руках большой букет цветов. Граф Клермон прямо и быстро подходит к постели Грелье.
Граф Клермон (смущаясь). Я приехал пожать вашу руку, дорогой учитель… О, только ни одного лишнего движения, ни одного, иначе я буду очень несчастен!
Эмиль Грелье. Я глубоко тронут, я счастлив…
Граф Клермон. Нет, нет, не говорите так! Здесь перед вами только человек, который учился мыслить по вашим книгам. Но что они с вами сделали – посмотрите, Лагард!
Лагард. Здравствуйте, Грелье, хочу и я пожать вашу руку. Сегодня я, волею судьбы, министр, но вчера я был только врачом и могу поздравить вас: у вас хорошая рука. Давайте-ка попробуем пульс.
Генерал (выступая, скромно). Позвольте и мне от лица нашей армии выразить наше восхищение, мосье Грелье!
Эмиль Грелье. Благодарю вас. Мне совсем хорошо, Лагард.
Граф Клермон. Но, может быть, хирурга?..
Жанна. Он может слушать и говорить, граф. Он улыбается – он может слушать.
Граф Клермон (увидя Мориса и смущаясь). О, кто это? Пожалуйста, опустите руку, вы ранены?
Морис. Я так счастлив… граф!
Жанна. Это наш второй сын, Морис. Первый наш сын, Пьер Грелье, убит в Льеже… граф.
