Владимир Лещенко
Идущие сквозь миры
Василий
(продолжение)
Стук в дверь вернул меня от размышлений к действительности.
– Не заперто, – буркнул я.
При появлении гостя, вернее, гостьи я встал.
Меня решила посетить не кто иная, как Мидара Акар.
На вице-командоре был ее любимый костюм: штаны из тонкой мягкой оленьей замши, высокие сапоги без каблуков, сверху пестрая шелковая грудная повязка – что-то среднее между длинным шарфом и шалью, в несколько рядов, как индийское сари, обернутое вокруг тела, – скрепленная двумя золотыми застежками, изящно и, как ни странно, довольно целомудренно обнажающая плечи и живот.
Толстая коса была подвязана золочеными цепочками к украшенному самоцветами поясу.
С левого плеча элегантно свисала короткая куртка из кожи какого-то экзотического пресмыкающегося – чуть ли не королевской кобры.
Я невольно залюбовался ею, – несмотря на все пережитое, она в полной мере сохранила молодость и немалую привлекательность, а ее изящные движения сделали бы честь самой искусной танцовщице. Она вполне могла бы сыграть воительницу в каком-нибудь сериале фэнтези, снимаемых в любой из четырех известных культур, где их вообще снимали. Впрочем, неудивительно – ведь она и была ею.
Интересно, зачем ко мне пожаловала четвертый вице-командор базы?
(Их всего четыре. Первый ведает кораблями, второй – торговыми операциями, третий – снабжением, и четвертый, в данном случае моя гостья, – личным составом.)
Ответ на мой вопрос я получил почти сразу.
– Послезавтра отправляемся на охоту, – сообщила мне Мидара после обмена приветствиями.
– То есть как?! – возмутился я. – Только вчера из рейса пришел, и на тебе!
– Мое дело приказать, твое дело подчиниться, – парировала она. – Мясо на исходе, а кроме вас больше некому. Две трети команд в разгоне, а снимать людей с переоборудования кораблей я не стану, да и Тхотончи не позволит. Или прикажешь девчонок из веселого дома послать бизонов гонять?
– Так что, больше и некого, кроме них? – ядовито осведомился я.
– Почему же нет, есть. Только вот плавания у них были потяжелее твоего. У Савмака из пяти два корабля сожгли, едва людей снять успел, а Ятэр-Ятэр месяц во льдах простоял.
– Ятэр? – Я был удивлен до глубины души. – Как это он ухитрился?
– Зайди к нему и спроси. Да заодно и посочувствуй: вернулся больной и уже не встает почти. Правую руку так обморозил, что, похоже, придется по локоть отнять.
– И ты молчала? – Я даже вскочил. Ятэр там лежит больной, в одиночестве, а я тут предаюсь глубокомысленному переливанию из пустого в порожнее!
– Так что собирайся, а чтоб тебя утешить, скажу, что на этот раз я тоже поеду…
«М-да, вот тебе и срочная работа! Накликал на свою голову, оленина тебе не нравилась!» – с раздражением подумал я, когда дверь за четвертым вице-командором захлопнулась.
Мелькнула мысль пойти пожаловаться командору базы, но я быстро отбросил ее.
Почтенный Тхотончи совершенно не вникает в текущие дела, давным-давно свалив все на помощников. Он, разумеется, будет всецело на стороне Мидары да еще и возмутится: как это такой исправный служака, как я, устроил склоку из-за пустяка?
Но главное, надо сейчас же навестить Ятэра.
Накинув плащ, я быстро вышел из дома и зашагал по берегу, переступая через бурые плети тины и сухие раковины.
– Мое почтение, капитан!
Меня окликнул бредущий навстречу по каким-то своим делам мой старый знакомый и почти земляк Александр Антонов.
Он начинал свою службу матросом у меня, а ныне состоял в абордажной команде на «Грифоне» – приписанном к нашей базе корабле-охотнике, проще говоря – на капере.
(Справедливости ради уточню, что у хэоликийцев имелись свои представления о порядочности и свой кодекс чести, осуждавший обычное пиратство, поэтому в задачу наших охотников входила исключительно ловля (так сказать, «на живца») пиратов а также работорговцев.)
Александр Антонов или, как он называет сам себя, Сашок – личность довольно примечательная, и, несмотря на то что происходит почти из одного мира со мной, он кажется мне одним из самых непонятных и малоприятных людей. И это при том, что я за все эти годы видал-перевидал самых разных субъектов, вплоть до кроманьонцев.
Представьте себе громадную тушу – два с лишним метра росту, с бычьими мускулами, кистями рук с лопату величиной, бритой головой и лицом сонного дебила. Оденьте ее в потертый малиновый пиджак поверх драной тельняшки, с неизменной золотой цепью на шее, не намного уступающей по толщине якорной, и дополните массивными безвкусными перстнями на пальцах толщиной с сосиску.
Два слова, которые от него можно чаще всего услышать, это «пожрать» и «телка».
Даже у себя на родине я с такими вот типами не сталкивался (от бандитов я вообще старался держаться подальше).
Попал Антонов к нам по несчастному стечению обстоятельств. Историю его я знаю хорошо – он очень любит ее рассказывать, жалуясь на судьбу. Тем более часть ее произошла на моих глазах.
«Бригада», к которой он принадлежал (а в его мире бандюки набрали силу даже побольше, чем в моем), собирала дань чуть ли не с половины Новороссийска.
Внезапно в поле их зрения попала какая-то странная компания торговцев оружием.
Компания эта действительно показалась бы странной кому угодно – два китайца или вьетнамца, девушка, говорящая по-русски с архаическими оборотами, благообразный джентльмен, напоминающий почтенного ученого, при котором она состояла секретаршей, и великан почти двухметрового роста, с густой белокурой шевелюрой. Установить даже приблизительно, откуда они явились, не удалось – паспорта какой-то островной карибской республики никого не могли обмануть. Вели они себя крайне странно, не знали многих самых элементарных вещей и, наконец, интересовались не чем-нибудь, а легкими противокорабельными ракетами.
Особенно же поразило наблюдавших за ними то, что возглавлявший их человек как ни в чем не бывало спросил у агента, нельзя ли купить безоткатные орудия. Они были сняты с вооружения уже лет тридцать, о чем он, как выяснилось, даже понятия не имел (все равно как кто-нибудь озаботился закупкой катапульт или арбалетов).
Бандиты же, не вдаваясь в такие тонкости и не удивляясь, просто решили, не мудрствуя лукаво, что перед ними какие-то «лохи» с деньгами, которых можно с выгодой и без опаски потрясти.
И как-то утром без малого десяток уголовничков с бесшумными пистолетами ворвались в снимаемую гостями квартиру.
Первыми выстрелами они сразили одного из китайцев, которого бандиты почему-то приняли за телохранителя. Профессорского вида джентльмен (он же Луи Боваль, вест-индийский пират семнадцатого века) попытался выхватить пистолет, но после первых же выстрелов немедленно бросил оружие и поднял руки.
Зато рослый блондин – он же Ингольф Сигурдсон, – заревев, как десяток медведей разом, бросился на бандитов и, дважды раненный, успел, прежде чем был сбит с ног, голыми руками искалечить троих, а одного – в прошлом капитана морской пехоты – отправил на тот свет, свернув ему шею, как цыпленку.
Разъяренные преступники тут же, на глазах у захваченных в плен, изнасиловали девушку. К своему счастью, Антонова в их числе не было, потому что после удара кулаком в висок он валялся без сознания.
Кстати, когда я впервые услышал обо всей этой истории, то больше всего удивился тому, что он вообще остался жив: как-то, будучи в подпитии, чтобы позабавить нас, Ингольф одним движением сбил с ног лошадь.
После этого Луи, девушка и тяжело раненный скандинав были увезены в неизвестном направлении в качестве заложников. Второго китайца, с переломом трех ребер, отпустили, «забив стрелку» его хозяевам за городом, на заброшенном проселке.
За их жизни и в качестве компенсации за потери был установлен выкуп в полмиллиона долларов.
К удивлению бандитов, в назначенный час на «стрелку» подъехала вовсе не шикарная иномарка, а самый обыкновенный, к тому же старый КамАЗ, из крытого кузова которого спрыгнули, один за другим, три человека, среди которых был и негр, увешанные мотками веревок. После них из кабины выбрался немолодой седобородый человек в длинном балахоне черного цвета, запястья которого украшали серые браслеты. Дальше началось нечто ужасное и непонятное. С глубочайшим презрением оглядев собравшихся бандитов, направивших на него стволы, старик сообщил им, что они – грязные безмозглые животные, которые должны быть примерно наказаны за то, что вмешались в дела порядочных людей. Потом браслеты на его руках брызнули красным и синим огнями и… больше ничего Александр не помнит.
Когда он очнулся, то укрепился в мысли, что рехнулся.
Вся его «бригада», пятьдесят с лишним человек, включая и оставшихся в городе, связанная по рукам и ногам, вповалку лежала в каком-то большом шатре. Исключением стал возглавлявший их авторитет, который болтался вниз головой на перекладине, прибитой к наскоро врытому в землю столбу. Вокруг стояла толпа людей, предводительствуемых дикого вида женщиной – в кожаных штанах, заправленных в длинные ботфорты, чья грудь была еле прикрыта небрежно обернутым пару раз вокруг тела шелковым шарфиком, и с распущенными длинными рыжими волосами ниже пояса.
Убранство незнакомки дополнял висевший на голом плече короткий автомат неизвестной Александру марки.
Только это необыкновенное зрелище помешало ему обратить внимание на разнообразные инструменты, которые держали в руках некоторые из собравшихся.
«Пацаны, что за разборка?» – ошарашенно пробормотал он и тут же получил по зубам каблуком от стоявшего рядом с ним моряка (конкретнее – от меня).
Они вновь услышали на чистом русском, что они грязные животные, слепленные из испражнений гнусных богов тьмы, и прочие, столь же лестные эпитеты, и что за все свои мерзейшие дела должны понести наказание.
Угрозы авторитета, что за них возьмется вся новороссийская братва, были встречены дружным хохотом.
Затем всех участвовавших в изнасиловании оттащили в сторону и незамедлительно принялись наказывать. Чтобы не утомлять читателя, скажу, что их оскопили, выкололи глаза, после чего живьем бросили в яму, которую тут же засыпали.
Крики боли встречались одобрительными возгласами и смехом, а руководила вышеописанным мероприятием женщина с автоматом, под конец не погнушавшаяся взяться за инструмент.
Дама эта, как, наверное, уже догадался читатель, была не кем иным, как вице-командором нашей базы Мидарой Акар. Если учесть, что у себя на родине она была одно время сотрудником тайной полиции, то я врагу бы не пожелал оказаться на месте тех бандитов.
Изнасилованная ими Таисия Иванова была ее близкой (очень близкой) подругой, так что гнев рыжеволосой чертовки был вполне объясним.
И до сих пор Сашок откровенно мандражирует при виде четвертого вице-командора (по его доверительному признанию – после особо больших пьянок ему снится Мидара с окровавленными щипцами в руках).
Все это время мысли Сашка метались между версией о том, что он сошел с ума и ему все это чудится в бреду и что их похитили какие-нибудь инопланетяне.
После окончания экзекуции остальным объявили, что они будут проданы в рабство на рудники, но сперва им урежут язык, чтобы не болтали лишнего. Потом, не развязывая, отволокли в помещение без окон, где, приковав наручниками к кольцам на стенах, оставили дожидаться своей участи. По дороге Антонов испытал еще одно потрясение: лагерь, где они оказались, состоявший из нескольких разборных ангаров и больших палаток, расположился на берегу знакомой ему с детства Цемесской бухты, но никаких признаков того, что когда-либо здесь стоял его родной Новороссийск, не было видно…
Как бы там ни было, судьба оказалась достаточно милостива к Антонову, хотя он, наверное, и не заслужил этого.
За четыре месяца до того у нас бесследно исчезла целая флотилия, и именно в те дни истекли последние сроки, отведенные для ее возвращения. Такое бывает – чаще, чем хотелось бы.
И когда потребовалось срочно формировать торговые миссии и экипажи новых судов, выбор пал на него. Из всей банды он был единственным, кто избежал обещанной участи.
Удивительно, но все случившееся с ним, в том числе и чудесное спасение, не заставило его сразу изменить приобретенным в прежней жизни привычкам и наклонностям, о чем свидетельствовали несколько случаев, происшедших на моей памяти.
Первый случай – когда месяца через три после своего зачисления на службу к нам Антонов, как он потом клятвенно заверял – спьяну, «перепутал» барак для женского персонала с борделем. Только вмешательство случайно оказавшегося поблизости колдуна, которого шум и крики оторвали от созерцания звезд, спасло незадачливого гуляку от участи быть растерзанным почти сотней разъяренных фурий и десятком их кавалеров.
Второй – когда он вздумал приставать к одной из дочерей Максимыча, четырнадцатилетней мулатке Алене. За это он в тот же вечер был жестоко избит лично Сато Симодой, обладателем одного из высших данов каратэ. Как выяснилось, по достижении пятнадцати лет Алена предназначалась в жены Симоде, о чем уже давно существовала договоренность между ним и нашим главным кухарем.
Третий случай произошел, уже когда его назначили матросом на мой корабль, в первом рейсе.
В одном из портов, поиздержавшись (думаю, излишне объяснять, куда ушли не столь малые деньги, выдаваемые нам на карманные расходы), он решил добыть их привычным способом: поигрывая мускулами, зажал в углу у надстройки Гришу Алмазова – самого молодого из команды – и с наглой ухмылкой попросил «взаймы».
На всякий случай нашаривая револьвер во внутреннем кармане, я направился к нему, прикидывая, как подоходчивей объяснить, что те, кто нарушают принятые у нас обычаи и правила, рискуют нажить очень крупные неприятности. Однако Ингольф меня опередил.
Подойдя к Антонову сзади, он ухватил его за пояс, без видимых усилий одной рукой поднял оторопевшего амбала, ударом кулака в поддых пресек попытку сопротивления, после чего перевернул вниз головой и, ухватив за ноги, опустил в воду с борта. Подержав так с полминуты, он вытащил Сашка обратно на палубу, сообщив, что в следующий раз продержит его ровно столько, сколько потребуется, чтобы он перестал дышать, после чего отпустит насовсем…
Вспоминая все это, я быстрым шагом приближался к жилищу капитана Ятэра.
На крыльце его дома я столкнулся с выходящим от Ятэра врачом базы Клодом Брезе.
– Как он? – спросил я.
– Плохо. Боюсь, что совсем плохо.
– Что, неужели из-за какого-то обморожения?… – начал было я.
Клод горестно махнул рукой:
– Знаешь, Базиль, как иногда бывает: старая машина вертится, скрипит себе потихоньку, вроде и ничего, а потом – что-то случилось, и все – рассыпалась на части, и не собрать.
– А эликсир?
– Невозможно. Его уже дважды им лечили, так что… – Клод вздохнул.
– И что, ничего нельзя сделать?
– Базиль, ты же знаешь, кто я такой. Может быть, врач из твоего времени и с вашими медицинскими приборами что-нибудь смог бы. А я ведь и во флот поступил из-за того, что считался неудачником.
Подхватив саквояж, лекарь удалился.
Я посмотрел ему вслед. И в самом деле, глупо было возлагать на него какие-то особые надежды. Военный врач с французского, времен Наполеона III, корвета, опрометчиво погнавшегося за странного силуэта парусником, – что он мог? В основном мы лечились у магов.
Я постучал.
– Ну кто там еще по мою душу? – откликнулся слабый голос.
Ятэр-Ятэр лежал на койке, положив поверх одеяла руку, обмотанную до плеча бинтами. Его седая клиновидная борода на лице, обтянутом пергаментно-желтой кожей, была задрана к потолку.
Я понял, что имел в виду Клод, говоря о враз остановившемся механизме, – передо мною была лишь тень прежнего Ятэра. Я ощутил холодок у сердца, ясно осознав, что Ятэр умирает и чуда теперь не произойдет.
– О, и ты пришел – вот спасибо, порадовал старика напоследок! – повернулся он в мою сторону.
Медленно я опустился на табурет рядом с койкой, не зная, что сказать.
– Вот, дружище Васка, – он попытался изобразить что-то похожее на улыбку, – кажется, конец мой подходит. Уже гнить заживо начинаю. Руку, вон, хотят резать – как будто я к предкам с обеими руками не попаду…
– А маги тебя не смотрели?
– Да что колдуны? Пробовали уже однажды, лет сто назад, – не вышло: говорят… это… иммунный я к ихним штучкам.
Значит, надежды не оставалось.
– Ну, что ты загрустил, дружище… – Его слабая рука похлопала меня по запястью. – Мы все будем там… раньше или позже. Чего уж теперь… Это хорошо, что ты пришел. Хотелось напоследок увидеть вас, ребята, – моих капитанов… Сколько вас осталось у меня – на одной руке пальцев хватит, – а ведь сколько было!… Ладно, чтоб не забыть. Когда я умру, все, что у меня есть, будет поделено между вами, моими друзьями…
Слова о том, что он еще проживет долго, застряли у меня в горле.
– Но одну вещь я хочу подарить именно тебе.
Слабым движением здоровой руки он указал на выглядывавший из-под соседней койки рундук:
– Там, в сером свертке…
Открыв крышку, я увидел лежавший поверх груды барахла продолговатый предмет, тщательно завернутый в грубое сукно и перевязанный кожаными ремешками.
Я развернул его и невольно приподнял брови. Внутри лежал автомат Калашникова. Вороненая сталь вытерлась до блеска, деревянный приклад был покрыт замысловатой резьбой и заново отлакирован. Нам не полагалось иметь подобного оружия, хотя на это давно уже смотрели сквозь пальцы.
– Эта штука как будто сделана в твоих родных краях, и я подумал, что тебе будет приятно получить такой подарок…
Я посмотрел ему в глаза, и вновь слова благодарности, показавшиеся мне в этот миг такими фальшивыми и неуместными, остались невысказанными.
– А теперь иди, – махнул он рукой. Было видно, как ему трудно говорить. – Хочу побыть один. А еще скоро придет медсестра и будет колоть в мой старый зад всякую дрянь, которую назначил наш шаман в белом халате. Умереть спокойно не дадут…
Он почти искренне рассмеялся, натужно закашлявшись.
– И вот еще, – догнал меня уже у двери голос старика. – Прислушивайся к тому, что говорит Мидара.
Тогда я почти не придал значения последней фразе.
Опустив голову, я шел по берегу, держа в руках подарок, думая о человеке, с которым только что говорил и которого видел, скорее всего, в последний раз.
Старейший из наших капитанов, к которому относился с уважением не только Тхотончи, но даже – что могло показаться невероятным – маги. Человек, принимавший у меня капитанские экзамены.
Самый храбрый и благородный изо всех встреченных мною здесь людей. И вот теперь он уходит от нас.
Из его скупых рассказов я знал, что он родился в первобытном племени, не знавшем даже металла.
В четырнадцать лет он был похищен бродячими охотниками и продан в рабство людям, у которых были медные мечи и топоры и города за глинобитными стенами. А те перепродали его каким-то чужеземным купцам, которые оказались теми, кем впоследствии стал и он.
Как-то в минуту откровенности, после двух кувшинов браги, он поведал мне, что долгое время лелеял мечту вернуться к себе домой.
Ради этого он собирал везде, где только мог, сведения о путях, связывающих миры, даже пробовал составить атлас.
Он тщательно запоминал, а после и записывал все, что могло пригодиться его роду, начиная от способов земледелия и лечения болезней и заканчивая выплавкой железа из болотной руды и изготовлением пороха.
Долгие годы он жил надеждой на возвращение.
Потом окольными путями ему удалось узнать, что торговцы, купившие его, были случайной экспедицией, и с тех пор туда больше никто не ходил, и даже не был толком известен маршрут…
После того как он признался, несколько дней он думал о том, чтобы уйти из жизни добровольно.
Он не отправлялся в отставку, хотя давно имел на это право. С невеселой улыбкой он говорил, что у него есть только его работа и без нее он потеряет смысл жизни.
Как-то я спросил Ятэра, почему он не женился. Он довольно долго молчал, а после ответил, что не хотел, чтобы его дети росли в чужом мире, без защиты предков и родовых духов-покровителей.
Быть может, подумал я, чувствуя, как забыто уже щиплет глаза, своих детей он видел в нас…
Мидара
Здесь все знают меня под именем Акар. Но когда-то меня звали по-другому. Мое подлинное, родовое имя – Кэйтан. Тоана госпожа Мидара Кэйтан – именно так титуловали меня, когда в день совершеннолетия я была впервые представлена Правителю.
Акар – это не имя, а слово из древнего языка, и обозначает оно свободную женщину. Что это такое, я расскажу потом…
У меня на родине не принято вести дневник или писать воспоминания, но я попробую.
Итак, я родилась в стране, которую ее жители называли «Йоорана», она находится там, где на всех известных мне планетах расположены море и небольшие острова. Год моего рождения – 2057 от Пришествия Предков. Именно столько лет назад мои отдаленные пращуры впервые высадились на берега огромного безлюдного материка, протянувшегося от Великих Северных Льдов до Великих Южных Льдов и называемого во многих других мирах Америкой.
С тех пор мир стал совершенно другим, и народы моего языка давно исчезли на старой родине, побежденные более сильными соседями.
Когда я покинула свой мир, наша цивилизация была весьма высокоразвитой – у нас уже почти четыреста лет назад изобрели паровые машины, электричество применяли уже двести с лишним лет, за полвека до моего рождения изобрели радио. Начали даже строить реактивные самолеты.
Впрочем, речь сейчас не об этом.
Семья моя принадлежала к знатному и богатому роду, хотя к его второстепенной и обедневшей ветви. Детство я помню плохо, так же как не очень хорошо помню моих родителей. В шесть лет, после того как отец и мама погибли, когда пассажирский лайнер, на котором они плыли, в шторм налетел на рифы, я была отдана на воспитание в семью тетки.
С одиннадцати лет я вела жизнь, обычную для наследниц знатных родов Йоораны.
Училась галантному обхождению и танцам, охотилась, увлекалась яхтой…
Вольные нравы столичной молодежи не могли меня не затронуть, но среди своих подруг, иные из которых могли похвастаться десятками любовников, я считалась едва ли не самой скромной. Разнообразные спортивные игры интересовали меня куда сильнее, нежели игры постельные.
А кроме того, уже в отрочестве я почувствовала, что женщины привлекают меня больше, чем мужчины, а вскоре и познала женскую любовь.
Жизнь моя текла по накатанной колее, пока не умер мой дядя, очень меня любивший, и главой семьи стала тетка, решившая, что мне пора расплатиться с ней за хлеб и кров.
Она задумала породниться с другим, не менее знатным, но куда более богатым семейством, и выбор, кого принести в жертву династическим интересам, естественно, пал на меня. Может быть, я и отнеслась бы к этому решению по-другому, если бы не жених.
Сорокалетний, опухший от пьянства толстяк, прославившийся безудержным развратом – а чтобы прославиться этим в нашем кругу, надо было очень постараться, – и еще больше – своей грубостью и жестокостью. Он давно вдовел, и про смерть его жены тоже ходили самые разные слухи.
У меня было два пути. Первый – смириться и вступить во внушающий мне отвращение брак. Второй – объявить себя свободной женщиной. По нашим законам и обычаям это значит никогда не выходить замуж, не претендовать на то, чтобы рожденные тобой дети носили имя отца, и навсегда утратить право на наследство. Я выбрала второе (не раз потом я жестоко жалела, что не сломила тогда свою гордость и не преодолела отвращение!).
Отныне я была обречена полагаться исключительно на одну себя. Я лишилась даже имени, не имея надежды вновь обрести его и получив вместо него лишь кличку, которая осталась за мной даже здесь.
И здесь меня постигло горькое разочарование. Все родные и даже вчерашние подруги и друзья, на помощь которых я рассчитывала, словно забыли о том, что я есть на свете. Зато начали приходить послания от богатых простолюдинов, которым было лестно заиметь любовницу из знатного рода.
Я постепенно погружалась в тихое отчаяние. Я просто не знала, что мне делать дальше.
Постепенно исчезали из шкатулки немногие фамильные драгоценности моей матери – единственное, что мне позволили унести из дома, где я прожила больше десяти лет. Через год у меня не осталось ничего, что можно было бы продать, кроме себя самой.
Но в один из дней я случайно встретила на улице бывшую служанку тетки, которая неплохо относилась ко мне. Услышав о моих неудачах, она сочувственно поахала, а потом сказала, что сможет мне помочь, если, конечно, я соглашусь пойти на службу в полицию, где ее муж занимал какую-то должность.
Я согласилась – просто от безысходности.
Место младшей надзирательницы в женской тюрьме – вот и все, что судьба могла предложить мне, еще год назад свободно посещавшей дворец Верховного Властителя.
Спустя какое-то время меня навестила (хотя это и не одобрялось нашими обычаями) моя дальняя родственница по материнской линии и пообещала добиться перевода в охрану гарема кого-нибудь из Властителей или даже в личную гвардию наследной принцессы. Но тут как раз заполыхала война на северных рубежах, о которой говорили последние двадцать лет. И начальство, узнавшее о своей столь высокородной подчиненной, перевело меня не куда-нибудь, а в Тайную Стражу Трона.
Война шла неудачно для нас, армия отступала, на стороне врагов выступали все новые союзники… Власти свирепели, искали причину поражений в происках иноземных шпионов и изменников. Работы у нас только прибавлялось.
На моих глазах людей подвешивали вниз головой, били кнутами из стальной проволоки, жгли раскаленным железом, ослепляли и кастрировали, накачивали наркотиками, чтобы развязать языки. Сперва я с трудом выдерживала, но очень быстро привыкла. А потом и сама начала делать то же самое. Я точно не помню, когда я впервые ударила человека – кажется, это был молодой лейтенант, обвиненный в шпионаже…
Мне случалось не раз выезжать на операции – ко мне относились безо всяких скидок на мой пол, хотя во всей Страже женщин было лишь трое.
Стреляли в меня, стреляла и я. Служба чередовалась с изнурительными тренировками по рукопашному бою, после которых болело все тело и хотелось только одного – спать.
Когда я оглядываюсь назад, то все эти неполные полтора года сливаются в моей памяти в какую-то сплошную жуткую муть.
Кровь, грязь, тяжелые, изматывающие допросы, когда уже перестаешь отличать правду от лжи, тщательно подавляемые и неотвязные сомнения в правильности того, что я делаю…
И за всем этим – осознание того, что ничем хорошим все это не кончится.
Временами я с мучительной болью ощущала, как во мне окончательно умирает прежняя Мидара – веселая, беспечная девушка, любившая искусство составления букетов и игру на флейте.
В эти минуты мне становилось очень плохо, и ни вино, ни наркотическая жвачка, ни запретные дурманящие курения, которые по моему приказу доставали в тайных притонах мои агенты, не помогали.
После того как был убит Верховный Властитель и все окончательно покатилось под откос, я, случалось, сутками не выходила из тюремных подвалов и у меня иногда не было времени даже смыть кровь…
Потом Совет Властителей вручил всю власть фельдмаршалу Броугу. Через три месяца половина Совета отправилась на эшафот как изменники и вражеские шпионы. А потом пришел черед и тех, кто стоял ниже. Наша служба тоже была объявлена зараженной предателями и была уничтожена почти поголовно.
Я разделила обычную судьбу всех потерпевших поражение, которых у нас во все времена без всякой пощады истребляли. Моих товарищей ждала казнь или каторга (что одно и то же). Я ждала смерти и была к ней готова, но приговор был иным.
Меня отправили в солдатский публичный дом, в один из захолустных гарнизонов на восточной границе.
Думаю, не нужно подробно останавливаться на том, что я пережила в следующие месяцы. Достаточно сказать, что я сполна испытала всю глубину унижений, которые только могут ждать женщину, оказавшуюся в полной власти животных, именующих себя мужчинами.
Приходилось видеть, как убивают просто так, вымещая на беззащитной женщине злобу на мир, и рыть иногда по две, по три могилы за день: своих мертвых презренные проститутки должны были хоронить сами.
Мне случалось не на жизнь, а на смерть драться с воровками и убийцами – и там, на самом дне, тоже была своя борьба за власть, свои рабы и господа.
Потом до меня дошло известие, что вся моя семья истреблена из-за участия кого-то из родственников в заговоре против Броуга. Я не плакала – к тому времени слез у меня уже давно не осталось.
Девушки из уничтоженных знатных семейств, которые попали сюда вместе со мной, умирали одна за другой или накладывали на себя руки. Не прошло и полугода, как из полудюжины осталась только я одна. Но пришел день, и наконец сломалась и я.
Это было на шестой месяц после того, как я оказалась здесь. В тот вечер из рейда против незамиренных горцев вернулся кавалерийский полк и нас всех – сотню замордованных до скотского состояния баб – безжалостно подняли с постели и погнали ублажать соскучившихся по женскому телу вояк. К утру я еле-еле могла двигаться. И тогда я наконец решилась сделать то, о чем думала уже давно.
Улучив момент, я выскользнула из каморки, где только что обслуживала очередного скота, даже не снявшего мундир, и, тихо проскочив мимо задремавшей надсмотрщицы, пробралась в нашу казарму.
Я привязала к карнизу подоконника шелковый пояс – последнюю вещь, напоминавшую о прежней жизни, сделала скользящую петлю, подставила колченогий табурет… Я не боялась – это легкая смерть, легче только от опиумной настойки. Было просто очень горько – ведь мне шел только двадцать первый год. Но не было страха и не было сомнения. Я знала, что иного исхода быть не может, – редко кто из подневольных проституток протягивал больше трех лет.
Прочтя короткую молитву – я давно уже не молилась и с трудом вспомнила слова, – я изо всех сил оттолкнула табурет, чтобы в следующее мгновение провалиться во тьму небытия…
Я очнулась, лежа на холодном некрашеном полу нашего обиталища. Кто-то возвращал меня к жизни, энергично делая мне искусственное дыхание.
Когда я открыла глаза, то первое, что я увидела, – это лицо склонившейся надо мной моей подруги по несчастью, Кеоны. Эту пятнадцатилетнюю горянку пригнали в наш богами забытый городок полтора месяца назад вместе с другой военной добычей. Как я узнала на следующий день, она увидела меня пробирающейся в наше жилище и по выражению лица догадалась, что я собираюсь делать.
– Почему ты спасла меня? Наши с тобой народы – враги! – Это было единственное, что я смогла сказать ей.
Она кротко улыбнулась в ответ.
– Если ты можешь кого-то спасти и не спасаешь – это великий грех.
– Я хочу сдохнуть, какое тебе дело! – со слезами пробормотала я, закрывая лицо руками.
